На озере Мутном. Часть 5. Гнев Галапагосов

Г Р А Ч И     П Р И Л Е Т Е Л И

Если озеро и земли вокруг него были для Птаха ареалом охоты, то в Нелесск он залетал исключительно ради любопытства. Три места привлекали его своим шумом – рынок, железнодорожный вокзал и, как это не покажется странным, старое городское кладбище, где предполагаемая тишина в последнем пункте путешествия человека по жизни исчезла с появлением первого грачиного гнезда в ветвях высоких деревьев.

В конце восьмидесятых годов прошлого столетия, когда распались колхозы и совхозы, и некому было вспахивать даже приусадебные участки, птицы, как и люди, переселились в города в поисках легкой жизни. Были здесь вороны, сороки, но они терялись в мощной колонии грачей, птиц того же вороньего рода, но нахальнее и изобретательнее в поисках еды.

Когда-то эту птицу в южных от Нелесска и ближних к Украине селениях называли гайвороном из-за порождаемого ею шума. Одна такая птица могла кричать, меняя в своем голосе более ста тональностей, а также повторяя иные звуки, услышанные в полете – голоса других птиц, тарахтенье тракторов и урчание машин, даже тепловозные гудки. Какие бедствия еще несли с собой грачи? Их нечистоты проливались на могилы. На улицу нельзя было вывесить белье для просушки. Опустошались огороды. Дерзкие грачата с лету запускали когти в кошек и собак, в волосы детей в стремлении затеять с ними игру.

Гуманные шаги против галдящих птиц даже не планировались городской властью после того, как учитель истории в местной газете предложил в борьбе с грачами вспомнить опыт древних греков: те ставили перед пернатыми миску с маслом и затем легко ловили их, засмотревшихся на свои отражения. Горожане, не жившие в достатке, которого хватало бы на ежедневное употребление масла за своим семейным столом, подняли тогда шум, не меньший птичьего.

Но и карательные акции, за которыми с крыши водонапорной башни иногда наблюдал Птах, не были для людей удачными. Водяные струи из брандспойтов не могли сбить наземь промокших насквозь грачей. Напрасными были упражнения с баграми, которыми пожарные с выдвижных лестниц пытались разорить гнезда.

Вылазки охотников также не завершались успехом. Еще на дальних подходах к кладбищу птицы замечали отряд с ружьями. На одно мгновение громкое предупреждение разведчиков об опасности зависало в воздухе. Но колония срывалась с места только тогда, когда их крик хрипло дублировался дряхлым от возраста грачом.

Это был явно вожак. Клюв на его лысой голове был вытерт до белизны еще в пору молодости, когда он сам добывал себе пищу в разрыхленной плугом земле, на свалке или в мусорном баке. Теперь же его кормила стая. Беспомощный вид старейшего грача вызывал у Птаха не сочувствие к нему, а недоумение и презрение к грачам, нарушавшим законы звериных и птичьих сообществ, где предводителем могла быть самая сильная и жестокая особь.

Птах высмотрел свободную ветку, на которую мог опуститься для более детального изучения вожака.

Маневр удался лишь в его начале. Птах оттолкнулся от края водонапорной башни и, расправив крылья, бесшумно заскользил к своей цели. На полпути он был атакован грачами. Эти птицы были похожи на Птаха размахом крыльев, величиной и массой тела. Быстрота передвижения была же разной. Сокол-сапсан в пикирующем полете мог развить скорость, немыслимую для других живых существ в мировом масштабе. В горизонтальной плоскости он также намного опережал грачей.

Но у грачей  против подобных летунов имелась своя тактика. Она была связана с местами их расселения. На самых больших кладбищенских березах в центре располагались грачи, которые, кукожась от холода, зиму пережидали в своих необъемных гнездах. Окраинные гнезда занимали вернувшиеся с юга и уже сформировавшиеся за время сезонной миграции пары грачей. Были также молодые птицы, которые, окрепнув, покидали родительские колонии и до осеннего перелета в теплые края, сбивались в большие стаи и кочевали по полям, лугам, кормясь и высматривая места для собственных гнезд в вершинах деревьев, близких к городу, а то и в его черте.

И вот теперь, опять же после хриплого сигнала старого вожака, грачи развернули Птаха вспять, но не гнались за ним, соревнуясь в скорости, а атаковали, когда он прорезал в полете участки их расселения. Сокола больно били с боков, сверху, таранили на встречном курсе. После столкновений он терял скорость и перья. Инстинктивно Птах понимал, что если грачи прижмут его к земле, то там он окажется уязвимым для них – его мгновенно заклюют и разорвут в клочья. Он летел к озеру и тонко вопил: "Кра-кра-кра!" Подобное он делал только в состоянии большой тревоги, но его крик удивительным образом был созвучным беспорядочному многоголосью преследователей: "Гра-гра-гра!", тем самым еще больше раззадоривая их.

До крови заклеванный сокол в конце концов пробился через свободное оконце в черной грачиной туче над ним, высоко взмыл вверх, на каждом круге все больше отрываясь от погони, затем на исходе своих сил спикировал в прибрежные заросли под защиту острых листьев осоки, камышей и тростника.

Грачи не сразу вернулись в город. Они растрепали гнездо Птаха на одинокой корабельной сосне у воды. Затем утолили голод лягушками. Одну на пробу перенесли вождю.

Рассказы вернувшихся сытых птиц явно впечатлили колонию – гам в деревьях у кладбища стих далеко за полночь. Птицы уснули в ожидании большой вылазки.

Но утром она не случилась. На озеро прилетело всего несколько мастеровых грачей, которые восстановили соколиное гнездо на высокой сосне – уже в больших размерах и с утеплением, несвойственным для летних погод. В то же время инженерная мысль других грачей в колонии была занята сооружением конструкции из веток и проволочек, явно напоминавшей самолет, который по праздникам иногда выбрасывал парашютистов над городским стадионом.

Цели этих приготовлений открылись всем и были связаны воедино, когда еще через день из кладбищенских деревьев в сторону озера направилась внушительная числом экспедиция. В центре ее находилось диковинное сооружение со старым вождем внутри вместо пилота. Роль двигателей и крыльев выполняли четыре молодых грача.

Из гущи приозерных зарослей за этой процессией наблюдал Птах. Он еще не очистил от крови свои перья, и его сил хватило бы лишь на одну атаку.

Небесная колесница мягко, чтобы не потревожить утомившегося перелетом и задремавшего вожака, опустилась в приготовленное заранее гнездо на сосне у озера. Начавшийся внизу шумный разбой не смог разбудить его, поскольку древняя птица на время сна становилась ко всему глухой.

Больше других опять же пострадали лягушки. Грачи на лету перехватывали также мелких птиц, перерывали землю, залезали в воду, выуживая оттуда рыб любых размеров, нападали на всякую живность, которую было по силам одолеть. Даже крепкие панцири не спасали улиток и двустворчатых мидий.

Агрессивные птицы с высоты сбрасывали на синюю корягу свою добычу. Если и после этого ракушки не раскалывались, то в ход шла Тянь-Нянь. Птицы выделили именно ее среди болотных железняков и с ожесточением колотили о нее моллюсков, пока их прежняя броня не превращалась в подобие шелковой травы. Большого вреда китайской жабе не причинялось. Напротив, подобные процедуры очистили ее от грязного налета со времени рынка, довели до блеска.

Отраженный от Тянь-Нянь солнечный луч скользнул вверх по сосне и задержался на задремавшем грачином предводителе. Щелочки его глаз  приоткрылись и тотчас неимоверно расширились, когда он увидел стремительно подлетавшего Птаха. Еще до удара сокола страх разорвал сердце старого грача.

Смятая проволочная конструкция с мертвым вожаком внутри не упала на землю. Она зацепилась за сук и фонариком, незримо излучавшим дрожь и трепет, повисла там.

Городские птицы пришли в великое смятение. Они побежали прочь, уподобляясь юрким куропаткам в траве, и лишь перед рекой на пути к Нелесску поднялись в воздух. Тем и завершился набег на озеро, иные уже не предпринимались.

Победный для битвы с грачами полет Птаха между тем остался незамеченным живым миром Мутного озера. Сразу после атаки обессиленный сокол вновь скрылся в прибрежных кустах и траве.

Венок триумфатора достался Тянь-Нянь. Лягушки сдвинули рыжие железняки так, что те создали впечатление роскошного дворца для медной китайской жабы с крышей из перевитых корней синей коряги и видом на озеро. Пол устлали обнаруженные в песке медные монеты с китайскими иероглифами и квадратными дырами.

Но в тот же день Шух, впав в гнев после душевного порыва своих подданных сотворить еще одного кумира на озере, особо усердных строителей отдал на съедение Ужасу, предварительно пропитав их пряным запахом в корнях ядовитого болиголова.
 
 
 
 
М А С Т Е Р   Ф А   И Д Е Т   П О   С Л Е Д У

Подступиться к разгадке исчезновения Анюты Мастер Фа между тем смог не с берега озера, а с Полигона. Однажды его внимание привлек цыганенок, который оставил пятнистого пса у входа в гипермаркет, а сам, смешавшись с детьми предпринимателей-оптовиков, беспрепятственно прошел в торговый зал. Попался Зобарка на том, что небольшую шоколадку не донес до кассы, а, быстро освободив ее от обертки, проглотил в два приема.

При разбирательстве с охраной он оплатил съеденную шоколадку, показал содержимое своих карманов, где обнаружилась еще пара смятых купюр. Чтобы рассеять подозрения охраны в краже денег, цыганенок рассказал Мастеру Фа об обстоятельствах их приобретения. Конечно, он умолчал о Мутном озере как месте своего заработка, боясь, что вспугнет с гнезда свою птицу удачи.

Не надо было быть хорошим следопытом сообразить, откуда начать поиск. Мастер Фа, объезжая на своем велосипеде Мутное озеро, нашел дорогу, где трава была подмята автомобильными колесами, со съездом на лужайку у воды.
 Земля здесь была засорена старыми товарными этикетками с указанием Полигона. Мух было много, их гул напоминал пчелиный, но вместо запаха меда, как это случилось бы на пасеке, воздух был насыщен испарениями гремучей для человеческого носа смеси из испорченных пищевых продуктов и химии стиральных порошков.

Мастер Фа здесь долго не задержался. Он легко предположил, кто мог быть водителем автомашины. Конопатого Люцика он не раз видел рядом с Анютой. Теперь предстояло выяснить, что общего могло быть между ними, и какую роль тот мог сыграть в исчезновении девушки. Ему также хотелось узнать больше об образе жизни перевозчика "просрочки" из Полигона.

Для ускорения в сборе материала Мастер Фа пользовался своим велосипедом. За один день, свободный от дежурства, он успел многое сделать. Доехал за автомашиной с "просрочкой" от гипермаркета до озера, где Люцик с цыганенком возвратили старым продуктам свежий вид. Затем сильно крутил педали, не упуская из виду перевозчика груза, до моста через реку, за которым преследуемый транспорт исчез в улочках Нелесска.

О времени следующего рейса по заявке на вывоз просроченных продуктов молодой охранник узнал заранее. На этот день Мастер Фа взял внеочередной выходной, сославшись в заявлении на мнимые семейные обстоятельства.

На велосипеде пытливый следопыт ожидал Газель уже на въезде в город. Ему потребовался еще один день гонки за фургоном Люцика, чтобы добраться по хитрому маршруту на другой край Нелесска у нового моста через ту же реку.
Мастер Фа проехал по этому мосту до железнодорожного вокзала, от него свернул в лес и скоро оказался на площадке перед зданием, выкрашенным в тон окружавшей его растительности.

Маскировка таинственного объекта с узкими окнами не впечатлила Мастера Фа: со своей многоэтажной высотой тот господствовал над местностью, простиравшейся внизу на сотни километров от горизонта до горизонта, а на крыше невозможно было не заметить мачты с постоянно включенными сигнальными фонарями для безопасности авиаперелетов.

Площадь перед зеленым сооружением напоминала привокзальную обилием магазинчиков и мелких заведений по указанию услуг.

Газель с отмытыми на озере продуктами из Полигона остановилась под разгрузку у кафе "Карпаты". Название уже указывало на то, что владельцем этой точки мог быть уроженец Западной Украины так, как очевидной была география мест, откуда в Нелесск переселились с семьями хозяева кафешек и ресторанчиков "Севан", "Баку", "Арагви ".

Мастер Фа переступил порог "Карпат" после того, как от кафе уехала газель Люцика. Следопыт заказал себе кофе и отхлебывал его маленькими глотками не спеша, чтобы оглядеть помещение и его посетителей.

Внутри кафе выглядело более привлекательным. На стенах были нарисованы вершины карпатских гор с гуцулами, которые дули в длинные, до четырех метров, трубы-трембиты. С плота на реке сплавщики леса также в национальных костюмах широко улыбались двум девушкам, которые в бурный поток опускали венки из полевых цветов. Откуда-то сверху в кафе звучали украинские народные напевы, и они создавали ненавязчивый музыкальный фон.

Оборудование и мебель были новыми. Мягкий, рассеянный свет завершал общее впечатление уюта. Дорогие сорта кофе и заграничного алкоголя были дополнены дорогими блюдами на заказ. Выбор был широким. Но еда между тем не отличалась разнообразием.

Мастер Фа предположил, как на кухне должен был проходить завершающий этап работы с продуктами, восстановленными после "просрочки". Колбаса и сыр могли добавляться в пиццу. Курицу и мясо использовали бы для шашлыков и блюд украинской кухни. Обильный слой майонеза должен был скрыть под собой все возможные сомнения клиентов в качестве салатов.

До окончания смены на секретном объекте людей в кафе было немного. Внимание на себя обратили два представителя технической интеллигенции. Как Мастеру Фа стало ясно из их пьяного и потому громкого разговора, те за внедрение какого-то номерного изделия, способного вмиг уничтожить часть живой планеты, получили премии, с обеда отмечали это событие, не забывая время от времени со слезами в голосе упрекать себя за свои смертоносные таланты.

Оба носили очки в крупной оправе и в моменты, когда тщательно разжевывали пищу, напоминали собой хищных стрекоз на Мутном озере. Будучи личинками, эти насекомые могли жить до пяти лет, но, вырвавшись наружу из уже ненужного панциря красавицами, изящными, с невероятно большими глазами, стрекозы обречены были порхать на своих блестящих крылышках максимум один летний сезон. Они своими челюстями разрывали всех, кого встречали в полете, иногда эти разрушительницы своего мира не рассчитывали сил и погибали в схватках с предполагаемой едой. Биологи любой ученой степени не скажут вам, сколько времени стрекоза могла бы прожить до своей смерти в силу естественного старения ее организма.

Проводя параллели между шумными инженерами за столом и стрекозами, Мастер Фа вдруг почувствовал: он оставляет без внимания очень важное для него обстоятельство, которое с первых минут в кафе проникло в его сознание, тревожило, все еще оставаясь неопознанным.

Он еще раз внимательно осмотрел зал. Подошел близко к настенному панно с гуцулами и чуть не воскликнул, обнаружив причину своего беспокойства. В одной из девушек у горной реки он узнал Анюту!

Гуцульская национальная одежда с яркими вышивками на сорочке делала ее еще привлекательнее.

Мастер Фа, расплачиваясь за вторую чашечку кофе, вместе с деньгами из бумажника достал удостоверение охранника, махнул красными корочками перед глазами кассирши и указал пальцем на Анюту:
– Как я могу найти эту девушку?
– Ганну, что ли? Так она только что уехала с хозяином. Груз приняла и уехала.

Масса противоречивых эмоций снежной лавиной накрыла Мастера Фа. Он безмерно радовался тому, что с Анютой самого страшного в ее жизни не произошло, и также беспредельной была его боль от понимания, что коварно обманут ею в своих чувствах. Любовь, как центр этих чувств, превратилась в холодную планету и со своей орбиты сбросила его к чужим галактикам, долететь до которых не хватило бы и одной жизни.

Вряд ли его мысли повернули бы вспять, а затем потекли иным руслом, узнай он сейчас, что кассирша, говоря о Ганне, подразумевала другую девушку на берегу нарисованной реки. Ту действительно звали Ганной со времени рождения на украинском хуторе.

Анюта же после того, как ее изображением художник украсил стену кафе, оставила Люцику похищенные ею деньги Полигона, выехала в карпатское местечко, где должна была ухаживать за его отцом, бывшим учителем истории, в свои преклонные годы возомнившим себя римским патрицием.

Такая путаница произошла с именами героинь настенной живописи. Но в этой ситуации очевидным было то, что свою Анюту Мастер Фа для себя потерял в любом случае.

Люцик еще не сдал маршрутный лист, когда через диспетчерскую автопредприятия до него дозвонилась кассирша из кафе. Ее рассказ о любопытном посетителе явно встревожил конопатого водителя.
   
Ситуация требовала незамедлительной реакции. Люцику потребовалось срочно заверить печатью несколько выправленных бухгалтерских документов на переработку просрочки.
 – Я метнусь до мастерских. По дружбе обещали движок посмотреть. Застучал движок, – сказал он диспетчеру.

До Аничкового моста Люцик доехал быстро. Но настил на мосту был разобран. На длинные гудки Газели никто из дубовой избы не вышел. Дед Митяй после того, как, предчувствуя приближение болезненного состояния, перетащил на свой берег дубовые доски, метался в бреду и поту. Зобарка, вставив в пузатый бумбокс новые батарейки из Полигона, валялся на кровати и слушал в наушниках курс английского языка с иллюстрациями, которые он рисовал в своем воображении. Харч, услышав шум автомашины, уже был готов сорваться с теплого тряпья на полу, но, не унюхав еду, продолжил дремать.

На обратной дороге Люцик заехал к озеру посмотреть, насколько лужайка, где "просрочка" наделялась второй жизнью, избавлена от возможных улик. Под ближним кустом он увидел ворох из товарных этикеток и старой упаковки. Грубыми словами понося цыганенка, Люцик потратил на кучу мусора полкоробка спичек. Огонь же появился, когда он плеснул туда немного бензина.

Костер задымился, ночью он едва тлел и чуть не погас с предрассветной росой. Когда сильный ветер подсушил траву, огонь вспыхнул с новой силой.
 
 
 
 
П Т И Ц А   Ф Е Н И К С

Красный Дракон Лун, как могло показаться, все же прилетел на Мутное озеро и своим огненным языком лизнул прибрежные границы.

В штате Полигона имелся человек, который по роду занятий занимался предотвращением пожаров. Его рабочее место c большим продавленным посередине диваном и тумбочкой для телефона занимало небольшую часть бытового помещения охраны на верхнем этаже административной пристройки. Перегородка от раздевалки охранников была невысокой с тем, чтобы не заслоняла им свет из большого окна.

Из прошлой службы в пожарной части ветеран сохранил лишь одно профессиональное качество – мог заснуть в начале дежурства и спать до его завершения, если еще раньше его не будил тревожный сигнал.

В этот раз опытного бойца с огнем растолкал Мастер Фа.

Из окна можно было видеть быстро растущие сизые клубы дыма и масштабы бедствия у озера.
 – Прошу заметить, это – не наша территория, – сказал бывший пожарный.
– Не могу не согласиться. Но ветер с озера дует в нашу сторону. Через полчаса поздно будет что-либо предпринять.

Мастер Фа знал, что старик, отоспавшись на работе, затем свободное время посвящал любительскому театру. Со своими пышными бакенбардами и унаследованной от родителей учтивой речью, тот в спектаклях играл провинциальных помещиков или их слуг.

Молодой охранник подыгрывал ему сейчас, строил разговор очень осторожно, будто вел старика под руку по тонкому льду, и любое нетерпеливое слово могло обрушить путь к нужному решению.
– Что же случится, любезный, через полчаса?
– Сгорим к чертям собачьим! – сорвался Мастер Фа.

Вызванные из Нелесска пожарные команды должны были спасти мир, параллельный человеческому общежитию, мир, красотой и устройством которого молодой охранник не раз восхищался во время своего дознания на озере после исчезновения Анюты.

Сейчас эта живая материя у озера исчезала в огне. Местные духи, словно пастухи, спасавшие обезумевший при пожаре скот, выгоняли из прибрежной полосы всех, кто ползал, мог бежать и летать.

В воздух вдруг поднялась медная жаба Тянь-Нянь и тяжело, не шелохнув ни одной из трех некогда уцелевших лап, перелетела в безопасное место. Те, кто подобно деду Митяю был бы наделен даром прямого общения с духами, увидел бы рядом с ней белого дракончика, который вызволял из огня китайскую подопечную. Случись с ней что худое, он перед Красным драконом Луном, мог поплатиться своей рогатой головой. Для самой Тянь-Нянь ее спаситель Белый Ё был также фигурой вполне осязаемой. После слета духов на Мутном озере тот набирался сил для обратной дальней дороги.

Больше всего пострадали камышевки, вьюрки и сверчки, не насекомые со своими песнями за деревенской печкой, а озерные, с красивыми трелями птицы похожего названия. В эту летнюю пору они высиживали птенцов, и, могло показаться, делали это запоздало, когда крупные пернатые особи обзавелись потомством еще весной. Своим поведением на грани собственной гибели эти мелкие птицы, близкие родственники городских воробьев, выходили за пределы врожденного инстинкта самосохранения. При приближении огня они не покидали гнезда и сгорали вместе с высокой травой и приозерными  кустами.

В плену пожара оказался израненный в бою с грачами и не способный еще раз взлететь в воздух сокол Птах.

Все должно было завершиться для него трагично, если бы не гусь.

Это не был бестелесный и потому невидимый дух Великая Птица с северных озер. Гусь Гусар был вполне осязаемым и перед тем, как шагнул в огонь, он был замечен пожарной командой, занятой установкой насоса для подачи воды из озера навстречу пламени.
– Вот бы сейчас жареной гусятины поесть! –  сказал кто-то.
– Я бы не рискнул. Бешеная, видно по всему, птица, –  продолжил разговор его продвинутый товарищ по команде.

Они еще не запустили насос, как с другой стороны горящих зарослей шумно прыгнул в воду знакомый им гусь, на спине которого удерживалась еще одна птица.
– Ну, просто Феникс! – удивился почти во всем осведомленный пожарный.    –  Еще и гусенка своего спас. Хоть в газету пиши!

В мареве дыма он принял за жалкого гусенка израненного и обгоревшего Птаха. А домашнего Гусара, крылья которого также были тронуты огнем, действительно можно было сравнить с крылатым Фениксом, который своей способностью возрождаться из пламени поразил еще древних египтян, сложивших затем об этой птице свои мифы.

С озера Гусар повел сокола к дому своей хозяйки. Как он думал, от ежедневного корма для четырех кошек много не убудет, если что-то из еды добрая старушка станет оставлять его сильно пострадавшему другу.

Пернатые путники, помогавшие друг другу при ходьбе, как кавалеристы, побитые в сражении и потерявшие под собой коней, еще далеко не ушли от берега, когда у дороги заметили нечто, похожее на почерневший от копоти осколок горной породы с двумя красными вкраплениями. Пострадавшим от огня крылом гусь слегка почистил находку, и та немедля выплюнула древнекитайские монеты с квадратными дырками по центру. Такой трюк помог опознать в странном создании трехпалую медную жабу с красными глазами и готовностью оплачивать приятные для нее любезности.

Незримый для своего окружения дракончик Белый Ё рядом был также впечатлен древними монетами, где в иероглифах он увидел знаки родства китайских императоров с драконами.

Прежде, чем продолжить свой путь, Гусар подхватил клювом несколько монет от Тянь-Нянь.

Еще на подходе к ветхому жилищу его хозяйки гостей встретили кошки. Они, как тайные любители меда, в тот момент лакомились полевыми цветками, напитанными сладким нектаром. Прервав приятное занятие, кошки подбежали к Гусару, громко мурлыча, принялись ластиться к нему, тянули мордочки вверх, пытаясь заглянуть в глаза.

Между тем старуха не была такой приветливой.
 –  Больно рано ты, милок, заявился. Жирком еще не оброс,    –  она повернулась к соколу. – Тут нагуляешь жирок с такими друзьями, как этот петух ободранный!
   Гусар пригнул свою шею и у ног хозяйки выложил из клюва дырявые монеты, обильно смоченные его слюной, черной от гари. Но старуха не приняла гусиную дань, носком зимнего башмака, в котором, не переобуваясь, могла ходить весь год, сковырнула песок и в образовавшуюся ямочку втоптала монеты.

–  Еще и тащишь что зря в рот! Издохнуть захотел раньше времени?
В ее планы явно не входило возвращать гуся на домашний прокорм.
– Иди, брат, и дальше гулять, где гулял, а то ведь и палкой шлепну!
Она, и правда, нагнулась к земле. Не дожидаясь, когда за угрозой последует расправа, птицы заковыляли прочь.

Суковатая палка, брошенная старухой вслед, казалось бы, должна была поторопить их. Все получилось с точностью до наоборот.

Палка одним концом задела несчастного Птаха. После болезненного удара он не сразу пришел в себя. С непомерными для него усилиями сокол, как недавно на озере при спасении из огня, вскарабкался на спину Гусара. Но уже через несколько валких гусиных шагов хватка сокола ослабла и он скатился вниз. Подобные маневры повторились не раз пока Гусар не нашел убежище.

Это был корпус домашнего холодильника, эмаль которого уже потрескалась и пожелтела от времени. Агрегат лежал на боку под уклоном, опираясь на слегка приоткрытую дверь и образуя тем самым удобный лаз внутрь.

Для вегетарианца, каким был гусь, вокруг было много сочной пищи. В глубине травы отыскалась даже лужица с водою, которая появлялась с дождем и до следующего дождя не успевала испариться. Птах для охоты был еще немощен. Гусь же не был способен для него выслеживать и ловить добычу без каких-либо врожденных навыков хищника.

Гусар, теперь уже крадучись, и в то время, когда у земли начинали густеть первые сумерки, вернулся на свой двор. Он не полагался на помощь кошек. Те в этот момент своими пушистыми телами уже нагревали постель для старухи, которая имела обыкновение засыпать рано.

Благодарная за свой сон хозяйка покупала кошкам рыбу и молоко. Конечно, им уже было не до мышей. А тех становилось все больше и больше. Сейчас их возня рядом с домом и у сарая стала настолько шумной, что Гусар легко определился с выбором пищи для Птаха.

Первую мышь гусь клювом оторвал от земли за хвост и так донес ее до побитого сокола. Та пищала, раскачивалась и острыми зубами пыталась цапнуть Гусара за длинную шею. Других мышей, которых всю неделю затем Гусар таскал к холодильнику, приходилось предварительно притаптывать перепончатыми лапами.

Птах за эти дни окреп, крылья набрали силу для перелета к озеру.
 
 
 
 
П Р О К Л Я Т И Е   Б О Л Ь Ш О Й   Ч Е Р Е П А Х И

Пожар не стал катастрофой для Мутного озера. Выгорел лишь один сектор прибрежной полосы, и она собой напоминала подкову, которую мог потерять проскакавший по небу неведомый конь гигантских размеров.

К тому времени, когда здесь вновь появились Гусар и Птах, воздух еще был пропитан запахом гари. Ветер, дожди мало что  оставили от пепла на земле и стали заметны первые признаки ее возрождения. Поверхность опаленной почвы пробили макушки растений, глубокие корни которых сохранили себя и, после избыточных страхов получив мощный импульс к жизни, пустили новые ростки.
 
Засновали жужелицы. Эти жуки, разной расцветки – под изумруды, уголь и бронзу – всегда первыми появлялись на местах недавних лесных пожаров, когда угли еще не успевали остыть. Сюда надышаться сладкой свободой, пусть и с примесью остатков дыма, сбегались муравьи, с территорий, где обитали прежде в качестве рабов под гнетом других видов тех же рыжих насекомых из величественных башен.

   На обугленные остатки ивы сели вьюрки с оранжевым оперением на груди и головами, черными как ветки под ними. Это уже были другие птички, которые пережили иное, чем огонь, бедствие. Прежде, чем взяться за строительство своих гнезд в неповрежденной пожаром высокой траве, они тщательно оглядывали местность – не скрывается ли там враг, согнавший их с прежних насиженных мест на десятки километров. Не обнаружив его, в свое пение вьюрки добавляли веселые ноты и своей радостью они делились с сорокой, которая собирала, а затем на своем хвосте разносила новости приозерной жизни.
 
– Лучше жить здесь на головешках, чем постоянно дрожать за жизнь свою и птенцов, – щебетали переселенцы.

Птичий гам вывел Белого Ё из блаженного состояния покоя. Дракончик продолжал верить в то, что после его призыва Красный Дракон Лун покарал огнем неучтивых и строптивых духов озера и потому находил время для благодарственных медитаций у границы выжженной земли.

Его впечатлил рассказ вьюрков о том, как всего лишь одна зеленая мушка уничтожила всякую жизнь на их родном и далеком отсюда озере. Сорока попросила самую говорливую птичку показать ей с высоты полета обреченное на погибель место, откуда прилетела стая новых поселенцев. Белый Ё, увлеченный историей о зеленом чудище размером с муху, вслед за рассказчиком и белобокой разносчицей новостей также поднялся ввысь.

Они еще не поднялись высоко, когда вдалеке увидели темный монолит, похожий на корпус Полигона, перевернутый и поставленный на бок в лесу за железнодорожным вокзалом. Это был тот самый секретный объект, на который вышел Мастер Фа в поиске своей Анюты после ее исчезновения у озера Мутного. В стороне от этого строения располагались мертвые земля и вода.

Сорока слушала вьюрка с его географическими пояснениями невнимательно. Ее будто беспокоило присутствие рядом китайского дракончика. Во всяком случае, она часто поворачивала голову в сторону, где находился незримый для нее дух.

На высоте явно кто-то из них приобретал дополнительные качества: контуры Белого Ё могли стать для сороки осязаемыми из-за изменений в давлении и газовом составе атмосферных слоев. Могло случиться и так, что взгляд высоко взлетевшей сороки  становился не по-земному пронзительным.

С той же прозорливостью сорока была способна разглядеть и приближение событий, масштабных своими катастрофическими последствиями для здешней местности.

С пожаром ослабла власть Шуха. Иссякли доносы. Подземные ходы обрушили колеса тяжелых пожарных машин, копать новые коридоры Крыша уже не могла из-за зубов, поврежденных лисой. Сохранилась только часть прошлого жилья с входом, скрытым водой. Былую силовую поддержку в лице Ужаса затерзали сомнения. После того, как сгорели заросли болиголова, лягушки, приносимые в жертву без вкуса восточных пряностей, казались ужу отвратительно пресными, и тот иногда поглядывал на саму царствующую особу как на экзотическую еду.

Резиденция лягушачьего короля Шуха на островке утратила золотое сияние. Желтый песок и кочка с прибившейся к ней березовой гнилушкой, на которой весной жерлянка триумфально вплыла во власть, поблекли под налетом пепла с близкого берега.

В центре живого мира у озера между тем заблистала, во всех смыслах этого слова, китайская жаба, возвращенная после пожара дракончиком Белым Ё на прежнее жилье.
Лягушки, оттиравшие медные бока Тянь-Нянь от копоти, напоминали мальчишек, получавших деньги у светофоров Лысой горы за быстрое мытье машин.

Здесь также многое делалось в спешке, поскольку лягушек с пучками мыльной травы и водой толпилось много, и они торопили друг друга в очереди за дырявыми монетами.

Вначале китайские медяки были простой забавой, затем, через день-два, накопленная масса вернула им прежнее качество денег и они в этом смысле стали средством товарообмена по формуле бородатого германского экономиста "Товар-Деньги-Товар", где в роли товара для лягушек выступали мошки, мушки, комары из разных мест и разнообразных способов приготовления.

Незамедлительно, как в химической реакции, случилось расслоение лягушек на, богатых и нищих, капиталистов и наемных работников, перед которыми замаячил призрак светлого будущего.

Революция стала делом времени. Те же из лягушек, кто должен был претворить ее замыслы, сгорали в огне нетерпения. Вместо кропотливых просветительских трудов они устремлялись к своей цели через заговоры. За провалами в их организации следовали репрессии. Повара Шуха нашли замену болиголову и стали готовить Ужасу другую острую приправу, процесс поглощения которой перед лицом арестованных бунтовщиков уже сам по себе воспринимался как чтение им смертельного приговора. Палач становился неповоротлив, часто засыпал на месте ужина.

Но месть еще больше распаляла сердца заговорщиков.

Тянь-Нянь невольно помогла им определиться с возможной формой будущего правления в виде конституционной монархии по примеру некоторых европейских держав. Медная жаба рассматривалась как лучший кандидат на корону без реальной власти.

Мало кто предполагал, что Тянь-нянь, этот кусок начищенного до блеска металла, молчаливая и денежная кубышка, остановит волну насилия. На дне своей медной памяти она обнаружила древние и тихие способы – без революций – устранения правящих особ. Во многих случаях орудием коварной охоты служили растения или насекомые.

Каким-то образом, быть может, благодаря той же китайской грамоте, неподатливой для восприятия обыденным умом, но позволявшей общаться двум созданиям былой Поднебесной империи, Тянь-Нянь и Белому Ё, арсенал для ухищренных восточных казней вскоре стал известен дракончику. В этом списке он увидел зеленую муху, именно ту, от которой вьюрки-переселенцы шарахнулись к Мутному озеру.

Путь к объяснению того, каким ветром опасное насекомое из джунглей Юго-Восточной Азии занесло в здешние края, необходимо было опять же начать от стен пугавшего своей высотой секретного объекта.

Когда-то для технической элиты этого учреждения у лесного озера был создан оздоровительный центр с лечением на основе целебных качеств местной воды. Между тем изобретательный ум не знал перерывов на отдых. Даже вне лабораторий он продолжал пробуждать новые идеи и единственным, что его угнетало, являлось оглушавшее кваканье лягушек. С тем, чтобы эти звуки не отвлекали от планов на более совершенные боеприпасы, на вьетнамских берегах порыжевшего от глины Меконга была найдена живая бомба для нелесских лягушек.

Советская экспедиция негласно изучала тогда последствия американских бомбардировок. Мимо проплывали уже вздувшиеся туши серых буйволов.
– Их тоже убили американцы?
– Муха, - ответили вьетнамцы через переводчика
–Гранатомет "Муха"? – представитель делегации жестами изобразил подготовку к бою отечественного однозарядного гранатомета и даже отступил назад, воспроизведя подобие отдачи после выстрела.

Офицер местной армии отрицательно закивал головой, затем издал звуки, похожие на жужжание, показал глазами, что нашел причину шума, и тут же прихлопнул ее. Образ, созданный пантомимой, легко угадывался без слов.
– Муха, – все же произнес переводчик.

Зеленую муху в СССР вывезли в обычном спичечном коробке. Это был надежный контейнер для перевозки насекомых предельно простой конструкции из экологически чистого и сухого материала со свободным доступом воздуха через зазоры стационарной и подвижной частей. Коробок всплыл из детских воспоминаний нелесских изобретателей. По пути в школу они снимали с клейких листьев березок еще сонных майских жуков и все уроки, прикладывая спичечные коробки к уху, слушали музыку весны. В старших классах источниками весенних мелодий были уже иные создания – с двумя косичками и милой улыбкой, но эта музыка одинаково отвлекала от школьных занятий. Картины прошлой беззаботной жизни скрасили обратный путь советской делегации.

Местными учеными в доставленном экземпляре по каталогу насекомых была опознана лягушкоедка с обозначением этого вида на латинском языке. Под нее в подвалах учреждения была открыта лаборатория по разработке средств защиты от биологического оружия, когда в атаку на противника запускались зеленые мухи.

Гвалт лягушек на загородной оздоровительной базе тем временем достиг своего пика, лишавшего одних инженеров полета мысли, а других – возможности спокойного отдыха. Вот тогда из лаборатории произошла утечка исследуемого биоматериала.

Блестящая зеленая муха, готовая отложить яйца, лениво замелькала перед лягушкой. После того, как явное стремление недавнего подопытного насекомого стать легкой добычей, осуществилось, из его останков внутри лягушки вылезли прожорливые личинки. Уже скоро они ту же квакушку съедали изнутри.

Число зеленых мух и их жертв множилось в невероятной прогрессии, пока у воды не прозвучало последнее "ква". Следующей мишенью стали рыбы. Затем личинки стали одолевать птиц и зверьков, поедавших мертвых рыб.

Одна такая муха была замечена на обеденном столе и оздоровительную базу спешно закрыли.

Эта история в пересказе Белого Ё для Тянь-нянь была наполнена неким восточным изяществом, которое создавали витиеватые речевые обороты вперемешку с почтительными обращениями к слушательнице и мифическим героям Древнего Китая.

Красные глаза медной жабы вдруг начали увеличиваться и размеры их стали настолько большими, что рассказчик, не впадая в сон и не выходя за пределы своего сознания по примеру медитаций, вдруг рассмотрел в каждом зрачке подобие Красного Дракона Луна. При всей внешней схожести с оригиналом эти копии не повторяли его в суждениях и между собой общались как два независимых собеседника. Более того, они могли даже спорить друг с другом.
  – Этот недоучившийся выскочка постоянно роняет нашу репутацию, не имея за собой опыта, силы и мудрости, – высказался о Белом Ё левый Красный Дракон Лун.
– А разве мы сами не были такими? – попытался снизить уровень гнева своего двойника правый Красный Дракон Лун.
– Детство мы проводили в кратере извергавшихся вулканов, закаляли характер на дне холодных озер в вершинах заснеженного Тибета и только затем спускались к людям совершать подвиги, – по-прежнему кипятился левый Красный Дракон Лун.
– Свой подвиг он совершит сейчас, когда для драгоценной Тянь-Нянь принесет зеленую муху и та, как редкой красоты изумруд, украсит ею будущую корону в этом царстве. Не так ли, малыш? – спросил правый Красный Дракон Лун.
– Не так ли, малыш? – эхом прозвучало уже с левой стороны.
Медная жаба и сама могла задать такой же вопрос, после того, как погрузила дракончика в мистическое представление с раздвоившимся Красным Драконом Луном.

Белый Ё был готов совершить свой первый подвиг.

В полет за мухой на Мертвое озеро дракончик отправился с двумя лягушками-синхронистками, которые не входили в ряды соучастников заговора и не догадывались о его существовании. Это были хорошо натренированные добытчицы дичи для королевской кухни. Они согласились лететь за зеленой мухой, чтобы, экзотической пищей угодив королю, продлить у него свои лицензии на охоту.

Краснобрюхая жерлянка питалась кем и чем угодно, но всегда в пределах своего короткого языка, лишавшего ее способности не только квакать, но и ловить летающих насекомых. Она крадучись, как лев в африканской саванне, приближалась к своей жертве из водяных жуков, личинок, дождевых червей и прыгала на них с открытой пастью. За мухами и комарами для нее охотились другие лягушки. Удача редко сопутствовала одиноким мухоловам, поскольку добыча, перехваченная в полете их быстрым и длинным языком, незамедлительно проглатывалась самими же охотниками.

Вот тогда появились первые синхронистки: они с противоположных сторон выстреливали в муху языками, смоченными слюной, которая на воздухе эти языки превращала в липкую ленту, похожую своими свойствами на ту, что вешают для ловли мух под потолком сельских продуктовых магазинов.

Пойманная таким образом муха не могла быть съеденной кем-либо из охотниц и жужжала между их скользкими мордашками на пути к поварам. Обильно покрытые сладким кремом крылья жертвы затем теряли свои летные качества и приобретали значение королевского блюда.

Охотницы-синхронистки, отобранные для рейда за зеленой мухой, в свою очередь, по замыслу заговорщиков, сами должны были сыграть роль наживки.
   
Путь на Мертвое озеро по воздуху пролегал над левым берегом реки до железнодорожного вокзала, оттуда забирал вправо, и от сигнальных фонарей секретной высотки вел над лесом к заброшенному оздоровительному центру с безжизненным водоемом.

Если бы Белый Ё в полете был даже похож на белый лайнер, никто бы на привокзальной площади и на территории военного объекта такого сходства не заметил. Дракончик  же оставался невидимым.

Люди могли наблюдать только летевших по небу лягушек и их преследователей от самого Нелесска – шумную стаю грачей. Никто с земли, заметив квакушек, не кричал, при этом, как в сказке русского писателя Гаршина: "И кто это придумал такую хитрую штуку?" Зеваки, видя, как от самых смелых грачей, нападавших было на лягушачью команду, ни с того ни с сего летели пух и перья, торопливо крестились, полагая, что им явились первые признаки конца света.

Зеленые мухи к тому моменту уже покинули территорию у мертвой воды. Они заселили всю столовую бывшего оздоровительного центра, где находили засохшие крохи, подлезая под холодильники и кухонные шкафы. Между этими коварными насекомыми, как в известной ситуации с пауками в банке, происходила внутривидовая борьба за обладание ресурсами тела кого-либо из нежданных гостей.

Над появившимися здесь охотницами тотчас образовалось зеленая туча из мух. Хаотичное движение лягушкоедок быстро приобрело некую угрожающую упорядоченность и, если бы вдруг зазвучали барабаны, то такие маневры можно было бы принять за боевой танец индейцев. Мухи явно не умоляли гостей: "Съешьте нас, съешьте!", они уже были готовы рвать пришельцев на части, чтобы было куда пристроить свои личинки.

Молнии, за которые можно было принять одновременно метнувшиеся ярко-красные языки двух синхронисток, мягко выхватили из этой тучи одну особь и с ней вылетели в открытую дверь в лапах Белого Ё.

Уже через час на озере Мутном повара королевской кухни погрузили зеленую муху в крем из  взбитых сливок и подали ее, шевелившую лапками, на ужин Шуху. К утру с монархом было покончено. Дракончик перенес его тело, уже напоминавшее собой пестрый мешочек с прожорливыми личинками внутри, на Аничков мост и там сбросил его в трубу железной бочки, из которой загруженные дедом Митяем дрова только что пустили первый дым.
   
На озере появилось несколько версий случившегося.

На третью ночь старому знахарю приснился океан, преодолевая который на веслах, он достиг острова с гигантскими черепахами. Большая Черепаха во дворце у основания прибрежной скалы настороженно встретила лодочника, явно ожидая услышать недобрую весть. Дед Митяй рассказал о всех версиях, достигших его ушей, с объяснением причин неожиданного исчезновения жерлянки Шуха и ни один вариант не показался хозяйке острова достоверным.

Большая Черепаха заявила гостю о своем намерении самой появиться на Мутном озере.

Дубовая изба деда Митяя по-прежнему оставалась местом, где могли собираться призрачные духи живого мира, и от времени сна старого знахаря по-прежнему зависело время их встреч. Можно было подумать, что и сами встречи являлись плодом его сновидений.

Сейчас деда Митяя одолела полуденная дрема. Зобарка с Харчем не тревожили его.

Они гуляли улицами Лондона, который цыганенок разбил на берегу у переправы, где те или иные достопримечательности британской столицы обозначались камешками или ветками. Одинаково любимой ими, цыганенком и собакой, территорией был Зу, старейший зоопарк мира. Харч по мере продвижения Зобарки с русско-английским разговорником превращался в того или иного дикого обитателя клетки или вольера.

В него любопытный посетитель выстреливал заученные на английском вопросы:
– Как дела? Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Откуда прибыл? Ты учишься или работаешь? Кем работают твои родители? Какая сегодня погода?
Цыганенок сам же и отвечал за Харча, заглядывая в словарик. В каждом случае собаке, изображай она слона или крошечную птичку колибри, наградой был прожаренный в масле листик чипсов.

На встречу с Большой Черепахой дракончик Белый Ё взял с собой безмолвную союзницу Тянь-Нянь. Но сейчас его самого тяготило молчание медной жабы.

Гостья опаздывала. Дракончик взглянул в окно. Одуванчики как природные часы, по которым он прежде мог определить время дня чуть ли не до минуты, уже отцвели, их некогда буйные седые волосы развеяны ветром.

Большая Черепаха появилась в облаке капелек пота. Небольшое перо вьюрка, которое залетело в дом вслед за гостьей, долго витало в воздухе, и опустилось на пол только тогда, когда она, широко раскрыв ужасный по внутреннему строению рот, смогла восстановить дыхание.
 –  Ты бы мне воды принес из озера, –  обратилась она к китайскому дракончику.

Белый Ё снял со стены подвешенный на гвоздь деревянный ковш, но остановился в открытых дверях. У крыльца уже знакомые ему две лягушки-синхронистки, так и не успевшие продлить лицензию на охоту, играли в чехарду: поочередно прыгали друг через друга, отталкиваясь от согнутой чужой спины по примеру прыжков через «козла», вездесущего снаряда школьных спортивных залов.
–  Сейчас распоряжусь.
–  Не трогай их, –  Большая Черепаха перехватила взгляд белого дракончика.
–  Сам слетай. Быстрее будет.

Гостья лукавила. Ее не мучила жажда. Гигантские черепахи способны до полутора лет обходиться без воды. А если говорить о ней как о призрачном духе не только черепах, но и экзотических лягушек, то она могла в безводном режиме пребывать вечно.

Большая Черепаха еще до появления в избе со стенами из дубов провела свое следствие. Она успела среди всего прочего расспросить синхронисток о полете за зеленой мухой и посчитала их слепым орудием заговора, в котором стала еще больше подозревать Тянь-Нянь, Белого Ё, а также деда Митяя, с опозданием сообщившего ей в конце океанского путешествия во время своего сна об исчезновении Шуха.

Между делом Большая Черепаха, высоко оценив охотничьи навыки синхронисток и ту легкость, с которой они соглашались на любую авантюру, увлекла их планом направиться вместе с ней на Галапагосы, черепашьи острова у берегов Южной Америки. Там они могли избавить удивительные пляжи с черными, красными, желтыми и белыми песками от огненных муравьев, повреждавших черепашьи яйца. Лягушки могли бы также, прыгая по спинам гигантских черепах, вегетарианцев по своей натуре, срывать для них длинными языками сочные плоды гуавы, сладкого тропического яблока, по форме и вкусу вобравшими в себя дополнительные качества от лимона и груши.
Сейчас Большая Черепаха давала возможность лягушкам-синхронисткам порезвиться перед дальним путешествием.

Вода, которую с озера в ковше доставил Белый Ё, несла в себе доказательства заговора.

Большая Черепаха подула на ее поверхность. Поднялась рябь, на которой, будто на снегу, обозначились цепочки и узоры следов всех, кто недавно перемещался по озеру.
Путь Шуха обрывался на его островке с королевской резиденцией.
– А теперь узнаем птичью правду.

Большая Черепаха дыхнула на перо прибрежного вьюрка, оно воспарило к потолку и, будто направляемое рукой художника, воссоздало картину перемещения безжизненного тела жерлянки от озера до Аничкового моста с изображением деда Митяя, разжигавшего печь.

Щеки галапагосского гиганта, будто кузнечные мехи, раздули пламя ярости:
– Всех раздавлю!
Большая Черепаха двинулась на дракончика. Белый Ё в страхе, оставив Тянь-Нянь без своей защиты, вылетел в форточку.

Медная жаба между тем не думала скрываться. Она вдруг оказалась на пути Большой Черепахи к спящему знахарю, в отношении которого могла быть реализована только что прозвучавшая угроза. Заморское чудище своими лапами, размерами подобными слоновьим ногам, пыталось растоптать преграду, затем пробовала перевернуть медную жабу на спину. Такое грубое обращение не причиняло боль Тянь-Нянь, напротив, она реагируя традиционно на чистку своих боков, грубо или нежно –  без разницы, выплевывала перед собой древние деньги с дырочками.

Монеты раскатились по полу и своим звоном разбудили деда Митяя.

Большая Черепаха уже во дворе забросила к себе на спину лягушек-синхронисток и те, чтобы удержаться на скользкой полусфере панциря, приклеились к нему своими языками.

Гостья набрала сказочную для себя скорость и по пути к переправе разметала по сторонам зоопарк Зобарки. Заметив русско-английский разговорник в руках подростка, Большая Черепаха вдруг взялась ругаться по-английски во весь голос.

Цыганенок мог видеть только синхронисток, летевших над землей и, конечно, подумал, что это они обратились к нему на языке британцев. С помощью того же разговорника и прилагаемого к нему словарика он, насколько мог, перевел услышанные им обороты английской речи. И не понял, почему пролетевшие над его головой лягушки проклинали все и вся вокруг, обещали наслать черепашью армию для опустошения воды и суши, если заодно с этим исчез бы живой мир у озера.


 Рисунки Алёны Петрухиной, 12 лет, г. Москва