1650. Замковый камень

1650. Замко́вый камень.

               Меж двух домов и трех семей метался старший брат. И уже потом, когда умерла матушка, последнее, что связывало их друг с другом, казались зарытыми глубоко в сырую землю воспоминаниями о детстве и юности, приходящими в его долгие бессонные ночи. И как мать брала его на́ руки и мягкой ладонью прикрывала его, уже сонные глаза - единственно верное снотворное, и как отец вглядывался в розовое лицо сына, пытаясь представить себе его своим помощником, не понимая, сколь долго ему ждать этого времени.
               Он первый в семье Якова, ожидаемый и желанный. Вскоре за ним второй, третий. И для Оники уже не было такой яркой и сильной материнской любви. То дело обычное. Для матери ближе кто слабее и без её помощи не осилит тяготы. Холодность её только усиливалась с появлением на свет новых братьев и сестёр. А он,  первенец, всё более отдалялся, лишался столь желанного и нужного ребёнку тепла. Это же так естественно для малыша считать, что самое драгоценное, что есть у матери – это он!
Для матери он отошёл на второе место, и до времени отец не воспринимал его как помощника. То есть был скорее досадной обузой. С недоумением смотрел отец на малыша. Только позднее, когда мальчик сможет посильно помогать, Яков станет вкладывать в него знания и умения. Но это не та близость, что нужна ребёнку!
               И вот они за Уралом. Иона в ту пору двадцатилетний мужик в силе, умелый пахарь, освоивший крестьянские премудрости, со своей сноровкой был незаменимым помощником отца! На младших расчёта не было - Семёнку даже в пахари не сочли, не приписали при первом воеводском дозоре.
               А он? Он верно служил семье, подставляя отцу плечо в самые тяжкие первые несколько лет жизни на Невье. Вскрывал в первую осень непаханую целину под озимые, копал и отстраивал землянку – их первое, по приезду, жилище. А после, в непогодь первой зимы, в своей доброй одежонке, спасая семью от повисшего над тайгою холода, таскал из леса пригодные для печи охвостья павших деревьев и, чутко прислушиваясь к голодному вою таёжного зверя, ставил силки на зайцев. И зорко выглядывал нежданных гостей с южной стороны. «Воровские» конные разъезды степняков нередко возникали на границах неосвоенных ещё переселенцами земель.
               Наравне с отцом обустраивал жизнь в семье. Внимательно, по-отечески, приглядывался к братьям, понимая, что не только отец и мать опора в их судьбе. На правах старшего брата он хотел сделать для них что-то полезное и доброе, а те относились к его попыткам как до́лжному. И потому не ценили. Даже матушка провожала его недоумённым взглядом. Другого от него ждала.

               Теперь же проя́снело, что с братьями ему не жить в отцовом доме и он должен уступить, исчезнуть, уйти. Даже самое близкое родство, не может иметь над собою вечную силу, и действительно не стоит того рассыпающегося, выщелоченного ветрами и дождями  семейного свода, не должен он скрепляться двумя замко́выми камнями!
               Тогда же Иоаникий, старший из сынов Якова, в пристройку перебрался, бородой зарос, молился, повёл суровую жизнь, отказался от надежды на семейное бытие. На груде старых, побитых молью и временем кошмах, устраивался поблизости от стойла, у порога. Тут к нему было ближе небо, равнодушное и бездонное, в неторопливом движении облаков, в которых можно было углядеть и попытаться уловить перемены. И тогда первые капли дождя успеют ласково пропеть свою песню прежде, чем достигнут земли, соединятся с ней, сплавятся, перемешаются с такими же, похожими на них, а их голоса сольются потоком.
               Дождь, тревожно, как мелкая рябь, предваряет нежный тянущий, тягучий звук утреннего ветерка. Несёт он диковатые запахи и звуки. А тот уже переходит в бравурно-победный, всё подавляющий  звон ливня, сквозь который пробивается басовый гул старого леса.
               Но никто не слышит, о чём дождинки поют в полёте. Ошибаются те, кто считает, природа плачет. Капли дождя никогда не имеют форму слезы.
               А рядом – стоит протянуть руку – сонно вздыхающие лошади, из-под неплотно прикрытой двери доносится дыханье накануне взораной пашни. Тут Аника в безутешных размышлениях проводил свои бессонные ночи.
               А как всё когда-то хорошо начиналось! И трудно. Он, старший брат, на три года старше Васька́  - второго сына Якова, а это много значило в начале века, когда они прибыли на новое место, необжито́е, дикое. И опорой для пожилого отца, - тому уже минуло полвека! -  был, прежде всего, он, Иоаникий.
               Замко́вым камнем в доме был, конечно, отец. Он занимал самое важное место. И скреплял семью, прежде всего, доверительностью. То есть умением открыться перед близким человеком, быть откровенным, не прятаться от сложностей за выдуманными причинами. Это то́, что позволяет поддерживать близкие отношения, разделять и понимать их чувства. Это и  есть сама суть человека! Только тогда тебя поймут и посочувствуют в твоих бедах. Даже серьезные разногласия, обидная ссора не изменит расположение к такому человеку!
               Нет, не вера всех живущих в одном доме - и это важно! – друг к другу, то есть убеждённость, что любой подставит свое плечо, не ожидая просьбы или мольбы, а именно, только и неопустительно! – доверительность – вот то скрепление, что связывает кладку и крепче любых камней держит такое ответственное строение как семья!
               Другое дело, что своды крепит не только вершащий её камень. Вынь малую песчинку и не заметишь, как разрушится прочнейшая дуга братских объятий, отношения между родителями и детьми, меж друзьями, любящими супругами, человека с миром и с Богом, да, любые другие связи! – всё ослабнет, зашатается-зачахнет. И рухнет под житейским давлением!
               В заботах незаметно, тихо покинул этот мир отец. И в последний день он не сидел на месте – то по двору ходил, мусор сметал, то отёсывал плахи для пола, оглядывая далёкие поля, тихо пришёптывал и улыбался. Ему в помощниках внуки Фетка с братом Ванькой - суетой своей день удлиняли. А вечером без ужина прилег, заснул и утром не проснулся…
               По-крестьянски расчётливо завершил свой век, дождал, увидел и обнадёжился нарастающей сменой, не оставил после себя долгов. Не познал главную человеческую беду – смерть детей и внуков. Первым упокоился на деревенском погосте.
               Мирно матушка приняла потерю. На три года пережила его. Всё также по дому исполняла, пока не слегла и уж с печи не спускалась. Воском таяли, стекали и гасли, тонули в сумраке её слова. Донка, её любимица, не отходила от неё, мальчишки утихали в своём углу. Неведомо ей как сложится их жизнь. Не узнает! Ушла, покинула мир матушка Улиана. Всему срок!
               С ней ушёл покой в доме. Вот, тогда Иоаникий понял, кто в семье был главный. Отец всегда суровый, ему никто перечить не смел - все знали его тяжелую руку - даже за обеденным столом, пока он не позволит, сидели тихо, в ожидании. Ложки не брали! Струной натянутой звенела тишина.
               «Ну, благодарение Богу, - осенял себя хозяин дома, - почнем».
И внуки первыми торопят достать с краю самое сладкое, сытное варево.
               А матушка сидела напротив, тёмные, с синими жилками кулачки к губам прижав, смотрит задумчиво, удовлетворённо. В её взгляде мир и боль, и порыв, всегда приглушены покоем. Отзывчива на любую тревогу. Её внимательный взгляд на каждого из сыновей снимал напряжение. На матушку сердиться немыслимо.
               Отец нередко мог остаться в ночь и более того на дальних заимках. То дело обычное. Ближние земли были государевы, а «собиные» всегда приказчики отводили за рекой.
               А без матушки, последней садившейся за стол, представить вечерний обед было невозможно. И, пусть, тогда старшинство переходило к одному из братьев, без неё ложки брать не смели. Даже невестки невольно ждали эту молчаливую команду.
               Вот так, неприметно, происходит единение в одно целое столь разных до того характеров. Они разнились по воспитанию, по сложившимся отношениям. Влияние семьи закладывается в них с первых дней, а после шлифуются, доводятся до неосознаваемой привычки, формируя характер. И в этом проявляется слияние в единое целое за долгий совместный путь по волнам житейских невзгод и радостей. И пускай девочки ближе к отцу, а матери больнее переживают потерю сына, невольно каждый перенимает самое главное. И позднее девицы отыщут себе пару среди парней схожих с их отцами, а те, в свою очередь, тянутся к той, кто напоминает черты его матери.


               А Иоаникию невольно хотелось спросить у молодых баб, – невесток братьев, - притихших, упрятавших взаимное недовольство, постреливавших глазами на соперницу, так неловко скрывающих свои попытки завоевать первенство в доме: «Ужели и они, по времени, угомонятся, и также смогут делиться с близкими и родными своим счастьем семейного покоя?»
               Но не зря Ониса говорит Семёну-мужу: «Две бабы в доме – для пожара!» Каждая хочет быть хозяйкой в доме. Всё по-своему делать желает!
               Младший брат, всеобщий любимец, Семейка (1609г.р.) первый обзавелся своей семьей (1625), всё хозяйство отца прибрал к рукам. И братья признали отцово веление. А Онка, приемыш из разоренной деревушки, в доме по-своему дела повела. И матушка всё прощала любимице. А внуки Донка (1626г.р.), Фетка (1630г.р.) - лучший подарок старикам.
               Братья (и он тоже!) ещё долго, по привычке, ревниво отслеживали лёгкую поступь невестки по двору, по дому, не упускали возможность проводить взглядом. У всех до поры таилась надежда. Но та рано определилась, разделила, разгадала братьев. И свой выбор сделала. Только Семён!
               Иоаникий сразу для себя вывод сделал. Он для неё слишком суров, расчётлив и размерен. У него в примере всегда отец был – цепкий глаз, привычно видел все недочёты. Ему, Онике, нужна супруга как у отца была матушка. С такой хорошо в паре тяжкий воз тянуть!
               А у неё, у Онисы, ещё замирало сердце при виде первых листочков на трепетной берёзке у дома, ей хотелось, чтобы за ней бежали, чтобы её догоняли на первых, по весне, девичьих посиделках. А хочет ли она, чтобы её догнали? И кто? Не сразу к девицам приходит понимание её нового положения замужней бабы. Для того нужно выносить первенца! В муках. Только после этого даже походка бабы становится иной, степенной, уверенной. А муж, такой как Иона, уже сейчас ждет от неё мерной поступи! Осуждает лёгкость почти детскую, а ей уже пятнадцатый год минул!
               Васька, средний брат, иное дело. С ним всем легко, с его губ не сбегает улыбка, готов весь день хохотать. И всё-то ему легко даётся. И в делах и в играх. И то неудивительно! Васька с раннего детства стремился догнать старшего брата. Разница у них в годах малая. И все, что брат одолевал трудно, брал упорством, под нажимом, обжигаясь и стукаясь, у Васьки получалось так, между прочим. В три-пять лет от отца с матерью можно получить и доброе слово и затрещину.                Только всегда легче и понятнее подглядеть, как старший брат получает свои «награды» и делать выводы, избегать его ошибок, не набивать шишек. Васька и с четверенек встал еще до году, и говорить начал очень рано. Тогда же понял, что не нужно ждать просьб от родителей и брата. Совсем не сложно предвидеть и сделать все до их напоминания. И получить заслуженную похвалу.
               В семь лет, глядя как Иона увязает в весенней грязи, упираясь ведет лошадь к водопою, он сделал очевидное. Сел верхом, обнял конскую шею и спустился к реке. И тем вызвал зависть Ионы. А еще понял Васька, что важно не только сделать, но и пояснить, рассказать. И при этом, не следует жалеть слов, говорить нужно обстоятельно, не упуская деталей, делать паузы, чтобы отец мог оценить его усилия.
               С братом так не удавалось. Тот был нетерпелив и не желал выслушивать довольный лепет брата. Раздражало его и быстрота мыслей и исполнения заданий. Чем старше становились братья, тем больше поводов для ссор и тем ближе становились братья.
               И немногие девки деревенские к Ваське точно липнут, играют с ним. Несерьёзный парень. А глаза у него напористые, неспокойные. Такому всё сразу надо. Ждать не хочет!
               Про третьего, Прокопа, разговора нет. Он давно возле починка Федоровых пасется, ровно мотылёк вокруг лампадки вьётся! А её, Онку, не замечает, она ему интересна лишь, когда ему в плошку уху подливает!
               Не зря за по́лдня ходил - привел (1629) Прокопий в семью хозяйку. У Прокопа Ванька, погодок Фетки, тоже в помощники становится.
               А после овдовеет Прокоп (1635). Параскева не переживёт вторых родов. И дочку Прокопу, а пятилетнему Ивану сестренку, не спасли. Потемнеет душой от горьких потерь Прошка. Но кого он жалел? Жену? Малютку-дочь, не успевшую осознать себя в этом мире? Или самого себя? Дом покинет, переберётся к бабке Смагиной. Там при малолетней Дуняшке (1630г.р.) вновь оживёт. Когда брат Дуни – Козьма в 1639 женится, первенца Василея (1640г.р.) принесет в дом, от заботы, под тёплым дождём житейских радостей оттает душа Прокопа.
               А Ванька до времени прижился в семье Семёна, с Феткой как родные братья росли, одного года рождения были.
               Ваньку к дому Смагиных тянуло не только желание увидеть отца. И старуха, и сын её Козьма всегда приветливо встречали, расспрашивали, угощали. Прокоп чаще в это время был в поле. Но всегда на крыльце раньше старой Опраксеи оказывалась её младшая дочь Дуняша.
               Дунятка, так звали её мать и брат - одного возраста с братьями, и заметно крупнее тощих пацанов. Её круглое лицо, окружённое светлыми кудряшками, всегда было освещено привлекательной улыбкой, а голос для Ваньки звучал как серебряный колокольчик.
               Прокоп смотрел на неё благоговейно. И после тяжкого и грустного года утраты жены и дочери, она стала для него как свежий глоток воды из родника, как утренний восход из зыбкого тумана.
               В тот год Ивану исполнилось пятнадцать лет. И Евдокее, второй жене Прокопа, столько же. К тому времени Иван помогал отцу по хозяйству, перебрался жить в дом Смагиных.
               Когда (1650) у Евдокеи мальчик родился, Яковом назвали в память деда. Только слухи по деревне нехорошие пошли. Потому – жили они в одном доме. И Дуняша была одних лет с Иваном, одного года рождения. Вот из-за неё Иван и покинул дом отца. Перебрался Иван к Фетке на Алапаиху. Прокоп не возражал, но и простились холодно. Пока Прокоп был жив, Иван не бывал у них. А после ездил к ним почасту. Помогал по хозяйству.


               За семь дет лет до того Донка, первенец Семейки и Онисы, отцова любимица, покинет (1643) старый дом, и уйдёт строить свое гнездо на новые места. Сманил-таки её русобородый Мишка Чердынец на заимку близ Алапаихи. Мало того, так еще и мальца, с собой приглашали уехать из деревни на новые земли! Но Фетке было ещё 13 лет, и он не мог бросить стареющего отца. И мать препятствовала тому.
               После ухода дочери Семён неожиданно стал больше внимания обращать на Онису. И та, перестав ревновать мужа к дочери, отвечала ему взаимно. Ониса ждала ребёнка, чаяла второго сына. Но родилась ещё одна девчонка. А через год ещё и третья.
               А сын Фетка – её любимец! С ним расставаться она не хотела. Но он, вопреки ей, стал приглядываться к приемной дочери, к Ульке.
               Ульяна, конечно, по всем статьям, девица хороша! С восьмилетнего возраста (1635г.р.) в семье Семёна прижилась. Девушка была бесприданница, холопка, взята из пропащей семьи. И мать выбор сына не приняла. Впервые, быть может, Фетка увидел, что мать недовольна им и, несмотря на всю любовь к нему, не уступит ему. Женит она сына! И слюбится и забудет приблуду - страсть проходит быстро.
               Фетка пока был жив отец Семен, подчинялся матери. Не сразу, лишь после его гибели в 1650 оставил отцово хозяйство Василею отцову брату, подхватил Ульку и отправился на Мурзинскую заимку, в Алапиху. Туда, где уже пашествовал его свояк, на Донке, сестре Феткиной, женатый. И брата двоюродного Ивана Прокопьева сына сманил.
               Именно она, безродная Улька сменит, окажется полвека  спустя, тем самым замко́вым камнем, что свяжет и скрепи́т семейные связи. Это станет её служением. А в память и отношения к ней братьев и сестёр невольно помогут ей в нелёгком деле!
               Так завершился распад семьи Якова. Завершился уходом повзрослевших сыновей, вышедших в самостоятельную жизнь еще недавно, казалось, нераздельно и неразлучно живших в одном доме. За годы совместной, в одном доме, жизни они хорошо притерлись друг к другу, скрепляя семью крепче самого сильного раствора. И теперь, то, что виделось как неизменное, а было на самом деле всегда не слитно, разделились на четыре самостоятельных кладочных камня. Трое сыновей создали свои семьи. Четвертый – старший брат Иоаникий, первый и базовый камень, первая опора отца - позже всех ушел в самостоятельное плавание. Замо́к только запирает конструкцию, он испытывает наименьшее напряжение, а вся нагрузка всегда ложится на самый нижний, тот, что в основе всего строения уложен. Он обеспечивает прочность и незыблемость опоры, семейного устоя.
               В их семье раскол, распад произошел незаметно. И вполне ожидаемо.  Без родителей дом постепенно пустел. И осиротел, когда, спустя три года после смерти старого Якова, померла матушка Улиана (1635).  Не дождалась великая труженица, когда ее старшие сыновья – Аникей (1600 г.р.), Василий (1603 г.р.), уже давно в пашенный возраст вошедшие, вровень с другими встанут, да внуков в дом принесут.
               Но, даже проведя вместе всю жизнь, каждый из них непременно остался со своим характером. Тот стержень, что заложен с детства, даже самый несильный и гибкий, рано или поздно проявится. Это бесспорная и непреложная истина укрепляется и поощряется окружением, хотя может вызывать неудовольствие, раздражение и непонимание. Как же так! Мы ли его не любили-воспитывали. И в кого он пошёл? Но оглянись и обязательно увидишь – именно мы, не осознавая, натянули ту струнку, выковали тот стержень, что теперь распрямился и зазвенел своим, таким узнаваемым, голосом.
               Только осенняя трава всё равно завянет, а для новой нужны тепло, свет и весна. Осень неотвратимой поступью шла за Ионой.
               И зачастил Оника в тагильский монастырь. Слышно было от странников, что на монастырском дворе были два дома, оба в запустении, а принадлежали ранее белому попу и дьячку. Существование белого духовенства указывает уже на то, что здесь, кроме монастыря, находился и погост. По времени он и их дома требовали ухода, а от насельников уж и следа не видать, съехали, али богу душу отдали – то нынешним и неведомо.
               Зато сохранился двор просфирни* – вдовицы, годами ветхой и невзгодами давно уже к земле тягостной. Да двор крестьянина пуст. А простых монахов и ранее не было в обители.
               Измученный неустройством душной ночи, он ждал как утренней свежести того, кто, улыбаясь и щурясь, выйдет к нему навстречу. И уже не надеялся найти ту, за чей мимолетный вздох был бы готов отдать жизнь. И стать для неё краеугольным камнем.

*Просвирня - женщина, пекущая хлеб для богослужений, обычно вдова духовного звания.