Эпизод 36. Точка невозврата

Эпизод 36. Точка невозврата.
Сегодня Наталья не появлялась в течение дня, и это было странным, раньше они всегда пересекались в коридорах или во время проверок, но не сегодня, Аркадий нервно постукивал пальцами по столу, глядя в монитор, пытаясь понять, где она могла быть. Когда дверь неожиданно открылась, он вздрогнул. Это была она. Наталья, тихо вошла в кабинет, закрыла дверь за собой, не произнося ни слова, Аркадий почувствовал, как что-то в его груди сжалось, а потом отпустило. Её шаги утонули в мягком ковре, но Аркадий почувствовал её присутствие задолго до того, как поднял глаза, лицо её, обычно скрывающее эмоции за маской безмятежной уверенности, сегодня было напряжённым, она даже не сняла своё чёрное пальто, которое теперь смотрелось слишком контрастно в сером интерьере его рабочего пространства.
«Аркадий, нам нужно поговорить», — сказала она сдержанно, почти шёпотом, словно проверяя, не подслушивают ли их.
Её голос был полон той самой приглушённой тревоги, которую он научился улавливать в самых крохотных модуляциях, как невидимые нити, тянущиеся к его нервам.
Он оторвался от экрана, взглянув на неё. «Садись», — предложил он, жестом указывая на кресло перед столом.
Наталья замерла на мгновение, потом, проигнорировав кресло, подошла ближе — настолько близко, что он почувствовал её дыхание. Тонкие пальцы её рук нервно сжимали край стола, и в этом простом, почти бытовом жесте сквозила невыносимая напряжённость, Аркадий ощутил, как вокруг них сжимается что-то невидимое, но неумолимо реальное — словно петля, затягивающая шею.
«Я только что вернулась из отдела контроля, — начала она, прерывая тишину, — они подняли на поверхность все последние отчеты, провели сквозной анализ твоих действий за последние месяцы, и им много чего не понравилось».
Её слова прозвучали, как колокол набатной башни, но Аркадий уже догадывался и ожидал этого. Он ощущал на себе невидимые глаза, которые следили за каждым его шагом, за каждым движением, и это не было паранойей, ему казалось, что даже воздух в его кабинете стал плотнее. Каждое его отклонение от привычных алгоритмов — каждая пауза, каждое замедление в подчинении сознаний подопытных — всё это записывалось, анализировалось и перекраивалось в огромную мозаичную картину его нестабильности. Но почему именно сейчас? Почему не раньше?
Аркадий отвернулся от монитора и посмотрел ей в глаза, её лицо, обычно выражающее уверенность и спокойствие, сейчас казалось слегка взволнованным, он прочитал в её глазах то, что она не решалась сказать.
«Это не только подозрения, верно? Что они нашли?» — выдавил он наконец, вслушиваясь в собственный голос, с трудом удерживая его от дрожи и внимательно наблюдая за её реакцией.
«Кажется, всё, — ответила она, и лицо её побледнело, а взгляд стал ледяным, — они обнаружили, что ты намеренно отклоняешься от установленных параметров, позволяешь определённым группам сохранять частичную волю, а это прямая угроза их системе, власти уверены, что ты саботируешь работу Департамента».
Мысли захлестнули его одно за другим. Ложь, предательство, страх. Система не просто следила — она выслеживала его, постепенно затягивая петлю, сначала малейшие отклонения в графиках продуктивности, затем подозрительные запросы на перезагрузку памяти, потом ещё одна внезапная проверка, они прижали его к стене, не оставив даже крохотного пространства для манёвра.
«Они скоро примут меры, — продолжила Наталья, голосом, в котором слышалось сдерживаемое отчаяние, — введение наблюдателей — это лишь начало, за тобой сейчас следят постоянно, Аркадий, любое твое действие под прицелом, они ждут малейшей ошибки.
«Что конкретно ещё ты знаешь?» — спросил он резко.
«Они уже начали процедуру, сейчас тестируют тебя, анализируют каждый твой шаг, пытаясь понять, насколько глубоко ты изменился, но это ещё не всё, Аркадий, они проверяют не только тебя, они видят, что ты меняешь их алгоритмы, влияя на их сознание, даже не осознавая этого», — бросила Наталья, глядя ему прямо в глаза.
Аркадий замер, пытаясь переварить её слова, он не мог понять, как это возможно. Его работа всегда заключалась в подавлении воли, в контроле за тем, чтобы реципиенты выполняли свои функции, подчиняясь установкам системы, но если он действительно влиял на сознание сотрудников самого аппарата, то что бы это означало? Как он мог изменить что-то столь фундаментальное?
«Ты хочешь сказать, что... я вызываю у них... свободу воли?» — голос его звучал тихо, как будто он не верил своим собственным словам.
Наталья кивнула.
«Это не полностью так, но ты начал процесс, ты даешь им свободу выбора, даже не понимая этого, и при этом меняешься и сам, Аркадий, ты больше не просто исполнитель программ, они видят это и боятся».
Её слова тонули в его сознании, словно камни, бросаемые в глубокий колодец, он был подавителем воли, тем, кто следил за тем, чтобы все выполняли свою работу без вопросов, и вот теперь он сам стал угрозой для этой системы.
«Что мне делать?» — спросил он наконец, хотя уже знал ответ. Ему предстоял выбор, который он всегда откладывал на потом.
«Ты должен решиться, — сказала Наталья, её голос был твёрдым, — ты больше не можешь оставаться нейтральным, либо ты продолжаешь подчиняться системе, либо... отказываешься от неё, но это будет точка невозврата».
Аркадий долго молчал, он понимал, что у него практически не осталось времени, система не будет ждать, она уже начала его проверку, и, если он продолжит в том же духе, они найдут способ его остановить — перепрограммирование или даже полное забвение. Его мысли вновь вернулись к Наталье, её доверчивому взгляду, и к тому моменту в тайной комнате, когда она сказала ему, что он больше не безвольный исполнитель, а тот, кто может принять самостоятельное решение, которое изменит всё.
Аркадий бросил на неё свой взгляд, её глаза неожиданно вспыхнули, как у затравленного зверя, она шагнула ещё ближе, почти вплотную. Сейчас её тень накрыла его, будто живое напоминание, что они оба идут по лезвию ножа.
«Знаю, что следующий этап — это твоя «адаптация», — прошептала она. — принудительная перепрошивка сознания, как это у них называется: обнуление».
Обнуление. Это слово эхом разнеслось в его сознании, лишая почвы под ногами. Обнуление означало стирание, исчезновение, полное растворение в безликой массе других бесполезных сознаний, которые больше никогда не смогут мыслить самостоятельно. Наталья умолкла, глядя на него с какой-то странной смесью страха и жалости.
«И что ты предлагаешь?» — спросил он тихо, даже не осознавая, как сильно сжимаются его кулаки.
Она прикусила губу, а потом сжала его запястье так крепко, что он почувствовал боль.
«Единственный выход — это полный отказ от протоколов, ты должен перестать их выполнять, то есть, разорвать контроль».
«И стать дефектным звеном?» — его голос сорвался на грани хриплого смеха.
«Нет, — прошептала она, — ты не такой, Аркадий, ты уже совсем другой».
Эти слова, сказанные так искренне, почти безумно, заставили его задрожать. Что она несёт? Другой человек? Он? Она говорила это так, будто верила каждой клеточкой своего существа, но в этих словах таилась горькая, парадоксальная правда, которую он только начинал постигать. Внутри него была… душа? Нет, что-то ещё — неуловимое, едва ощутимое, но вполне реальное, что-то, что угрожало всей системе, всему этому механизму, выстроенному для подавления воли.
«Я не могу просто отказаться, — наконец выдавил он, — они поймут сразу».
«Ты должен попробовать, — настаивала она, — это твой единственный шанс, и, если ты сейчас отступишь, они тебя уничтожат и это случится очень скоро. Ты это хоть понимаешь?»
«Если я откажусь... — начал он, глядя в её глаза, — что случится с тобой?»
Наталья слегка улыбнулась, но в этой улыбке было больше горечи, чем радости.
«Я уже сделала свой выбор, они понизили меня, потому что я не выполнила протокол, но я не жалею об этом, я знала, что именно так и будет, они хотят, чтобы я доносила на тебя, Аркадий, но я не могу».
Её слова проникли в его сознание, ядом, парализующим каждую мысль, ведь она уже пожертвовала всем ради него, хотя, возможно, ещё не до конца осознала, что их пути разделились, и он не мог позволить, чтобы её понизили ещё больше, превращая в марионетку в чьих-то руках.
«Мы должны бороться, — тихо сказал он, чувствуя, как его собственная решимость крепнет с каждой секундой, — я больше не могу подавлять чью-то волю, это неправильно».
Наталья посмотрела на него с облегчением, словно ждала этих слов, она знала, что этот момент наступит.
«Я с тобой, — сказала она, — но ты понимаешь, что это конец? Мы больше не сможем вернуться к тому, что было».
Словно в подтверждение её слов, воздух вокруг них вдруг стал плотнее, гулкий шум — не звук, а ощущение, будто сама комната начала медленно задыхаться, становясь частью чего-то живого и голодного. Аркадий знал: они слушают. Внимательно. Оценивают каждую паузу, каждую интонацию.
Он знал, что назад дороги нет. То, что он собирался сделать, будет означать полный отказ от их старой жизни, он больше не будет тем, кем был прежде.
И он решился. Сделал то, что влекло его все последние месяцы, но на что не хватало решимости. Тонкая паутина его программ, вся эта оболочка, что сковывала его волю — он отбросил её, как ржавую цепь, и в этот миг почувствовал странное, болезненное, но возвышающее его, освобождение.
Наталья замерла, глядя на него с благоговением и страхом, она понимала, что этот шаг был не просто бунтом. Это была революция.
Теперь он был на пороге точки невозврата.
«Наталья, — решительно произнёс он, — может произойти самое худшее и если я буду подвергнут перепрограммированию, то, как ты понимаешь, меня прежнего не вернуть, а я этого не хочу, я не хочу тебя оставлять и поэтому немедленно передам на твой неуничтожаемый электронный профиль закодированный файл с информацией о нашей прежней совместной работе, не вызывающий никаких подозрений, но только ты, если понадобиться вернуть мои воспоминания, сможешь понять и расшифровать с его помощью ключ к тайной области моей памяти, которую я давно для себя определил и до сих пор проверено и безопасно  использовал. Я тебе доверяю всё, что у меня есть».
Следующие несколько дней прошли в напряжении, Аркадий начал постепенно саботировать свою работу, ослабляя контроль над целевыми группами, он больше не мог смотреть на людей, как на игрушки системы. Каждый раз, когда он видел их лица — растерянные, пустые, подчиняющиеся протоколам — в его сердце что-то разрывалось, ведь они были живыми существами, а он был тем, кто лишал их возможности думать, чувствовать, выбирать.
Его саботаж был аккуратным, по мере возможного незаметным, он просто не докручивал гаек, не усиливал контроль, когда это требовалось. Подопечные группы начинали проявлять слабые признаки независимости, их мысли начали медленно освобождаться от оков, они больше не были рабами системы, но Аркадий знал, что это лишь вопрос времени, прежде чем его разоблачат. Каждый шаг мог стать последним, и каждый день он ожидал, что кто-то войдёт в его кабинет и объявит приговор.
Однажды вечером Наталья пришла к нему домой, он не знал, почему она решилась на этот шаг, но её присутствие было для него как луч света в темном тоннеле. Они сидели на диване в его, временно пустой квартире, которая теперь казалась чужой и холодной.
«Ты полностью готов?» — спросила она, внимательно глядя на него.
Аркадий кивнул.
Отныне он был вне их власти. Настоящая игра только начиналась. Он знал, что теперь пути назад нет.