Сценарий Лилия Белая. 11 серия. Сцены 8-21

        СЦЕНА 8. (Павильонная съемка – село Сорокино), продолжение сцены 6.
        Январь 1943 г. Вечер.  Дом Сельсовета и Правления колхоза. Продолжение внеочередного собрания колхозников.
       На трибуне стоит Матрена, гордо выпятив грудь.

ЛОСЕВ (в растерянности). А вы кто такая, гражданка? Сойдите с трибуны. Вам никто слова не давал...
МАТРЕНА (с пафосом). Я-то наша – Сорокинская, товарищ председатель. Верная жена и подруга по партии Михайловского комиссара Иванова. Слыхали?
ЛОСЕВ. Н-нет. Я из Михайловска еще до войны сюда переехал…
МАТРЕНА. Вот, видите… А мой муж не стал в тылу отсиживаться, с первого дня, как и муж Натальюшки, на фронте воюет - землю нашу родную защищает! Под Москвой! Ура, товарищи!
В зале – гробовое молчание.

МАТРЕНА. Так что…  целиком и полностью одобряю ваше решение, товарищ председатель. Нечего нашим мужикам у баб под юбками сидеть.
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Так у нас, итак, нет никого… И полдеревни похоронки уже получили, гражданка Иванова.
МАТРЕНА. Соболезную. Но, ничего не поделаешь… Война…Закон жизни и смерти, так сказать…Кругово… Кругообо-рот в природе…, так сказать…  Я вот…вернулась из города к своим родным корням.  И теперь готова заменить вас, уважаемый э-э-э Иван…э-э-э… Корнеич, на ответственном посту председателя.
ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Степан Кузьмич!
МАТРЕНА. Простите великодушно, Степан э-э-э Корнеич… (Обращаясь к односельчанкам). Возьмем, наконец, в свои руки это непростое дело, бабоньки!
НАТАЛЬЯ (вскакивая с места, заикаясь).  Да я…, я…тебя…, я не…тебя!
МАТРЕНА. А тебе, спасибо, сестрица родная, за теплый прием и высокое доверие. Кто – за? Прошу поднять руки, товарищи!

В зале – снова гробовое молчание. Потом раздаются робкие голоса:
- Так это ж… вроде как Мотька Назаровская!
- Точно, Мотька, что за цирюльника Михайловского замуж вышла… На свадьбу к Ульяне нашей приезжала…
- В шубе барской и не узнать… Ишь, фря…горожанская, как вырядилась-то. А грит, комиссарша…
- Да завирает, поди…

НАТАЛЬЯ. Товарищи, товарищи… Погодите! Я другую…, другую свою сестру предложить хотела…

      СЦЕНА 9. (Павильонная съемка – окрестности села Сорокино), продолжение сцены 7.
Вечер.  Избушка Марфы-ведуньи в лесу, где теперь обитает родной брат Ульяны – Филимон. 
Охотник бросается к Филимону на шею.
 
ОХОТНИК. Сынок, сынок! Господи, знал ли я, когда ехал сюда, в Россию, что смогу тебя встретить… Живым и здоровым… Какой же ты большой. Совсем взрослый… С бородищей….
ФИЛИМОН. Э-э-э! Хорош лизаться. Не лезь! Я – не твой, а - Василия Назарова…, мужа нашей общей Груши-Груни…, сын. Василия Назарова - сын! Уразумел, дурья башка. Ты глаза-то раскрой и по возрасту-то прикинь…
ОХОТНИК (падая на стул, с грустью). А я думал…, все-таки есть Бог на свете...
ФИЛИМОН. Может, и есть…, Бог его знает… Дом-то наш Назаровский сожгли… А я выжил при пожаре-то…, отца родного спасаючи. Выжил! Уразумел?  В Михайловскую больницу меня отправили… Вылечили там…
ОХОТНИК. А Грушенька? Грушенька?! Жива? Жива?!
ФИЛИМОН. А пес ее знает… Я в село после лечебницы не стал вертаться… В леса подался, от большевиков и мачехи подальше…  Жанился… Охотой промышлял, пока дичь водилась…
ОХОТНИК. А ребенок?! Ребенок?!
ФИЛИМОН. Так не было у ней ребенка никакого… Люди в селе баили, будто тут на болоте, ведьме скинула… А потом уж, опроставшись, за батю мово вышла.
ОХОТНИК. Ааа… А может, пойдем в Сорокино, вместе разузнаем…
ФИЛИМОН. Да неча мне там делать, в Сорокино-то… Один я тут остался… Женку - схоронил…, детей так и не нажил… Одна сестра – в болоте ентом утопла, две другие - в Михайловске обитают.  Живу тут, как медведь дикий. Трясусь, краснозадые загребут, да на фронт отправят - большевистские ценности защищать…  Немцы, уж близко, не слыхал?
ОХОТНИК. А я откуда… знаю…
ФИЛИМОН (снова вскидывая ружье). Думаешь, сопли развел, про бабу какую-то и дитя паутину сплел, а я, дурень косматый деревенский, ничего не понимаю? Я те не муха, чтобы в твою паутину попадаться… Сумка-то у тебя за плечами, гляжу немецкая…
ОХОТНИК. А ты, я вижу, Медведь, большевиков, и в правду… не любишь…
А вот за что…, пока не пойму…
 
       СЦЕНА 10. (Павильонная съемка – село Сорокино), продолжение сцены 8.
       
       Январь 1943 г. Вечер.  Дом Сельсовета и Правления колхоза. Продолжение внеочередного собрания колхозников
       На трибуне по-прежнему стоит Матрена, гордо выпятив грудь.

МАТРЕНА (злобно). Это какую же сестру ты предлагаешь выбирать, Натальюшка?  Ульку, че ли? Жену нэпмана, врага народа, что на Соловках сидит, срок отбывает? Городскую шлюху Михайловскую? Мало ей мужиков в городе было - так сюда приехала?
УЛЬЯНА (падает на стул и закрывает лицо руками). Да что ты такое говоришь, Матрена? Ты же сестра моя родная…Ах, Мотька, Мотька… Горбатого могила исправит…
МАТРЕНА (грозно). Родством прикрыться хочешь? Я тебе не сестра боле! Я - голос трудового народа нашего…, многострадального. А народ должен знать правду!
НАТАЛЬЯ (в ужасе). Какую правду, Матрена?! Постыдись!
МАТРЕНА. А мне стыдиться нечего, Натальюшка… Не сестра она нам боле, не сестра. Я и тебе, душенька, глаза открою. Пригрела ты в своем доме председательском змею подколодную…
НАТАЛЬЯ. Матрена! Замолчи сейчас же!
МАТРЕНА (входя в раж, потрясая кулаками). Но ничего…  Я у вас тут быстро порядок наведу, как председательшей стану. И Ульку, со своими отпрысками, туда же, на Соловки, к муженьку, отправлю.
ЛОСЕВ. Гражданка Иванова, прошу вас немедленно сойти с трибуны! Вы не член правления и не член нашего колхоза. И вам никто слова не давал!
МАТРЕНА. Ой, ой, защитничек выискался... Ты сам тут без году неделя... А уже на эту блудницу, Ульку, вижу, запал. Прям глазами жрешь… Да если, хочешь знать, она и моего мужа, верного большевика, соблазнить хотела… Да, да… прямо в рабочем кабинете… под портретами наших пролетарских вождей Ленина и Сталина… (Ульяне).  – Что молчишь, стерва? Правда глаза колет? Мне Гриша все сказывал… 
ЛОСЕВ. Гражданка Иванова, что за грязные намеки! И прекратите оскорблять Ульяну Васильевну, лучшую доярку нашего колхоза. Немедленно покиньте трибуну.

ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА.
- Да гони ты ее в шею, Кузьмич!
- Чего с этой Мотькой церемониться? Мотька и есть Мотька… А то мы ее не знаем…
- Ишь чево удумала? Председательшей стать! В городе - голодно, так она сюда не руководить, а отожраться приехала! Думает, у нас тут медом намазано…

МАТРЕНА. Да вы что, односельчане… дорогие… Я ж для вас…, как лучше…
ЛОСЕВ. Гражданка Иванова, прошу вас - покиньте наше собрание. (Наталье Барановой). – Наталья Васильевна, продолжайте, пожалуйста.

СЦЕНА 11 (Павильонная съемка – окрестности села Сорокино), продолжение сцены 9.
Вечер.  Избушка Марфы-ведуньи в лесу, где теперь обитает родной брат Ульяны – Филимон. 
Филимон держит на прицеле охотника.
ФИЛИМОН. А чево мне краснозадых любить-то? Дом наш справный сожгли…
ОХОТНИК. А ведь ты знаешь…, что это не они…
ФИЛИМОН. Они – не они…Все равно бы отобрали… А ее…, ее, Груньку проклятую, я и на том свете… Чево в душу ко мне лезешь? Говори, кто таков на самом деле, и чево здесь вынюхиваешь? А то пристрелю и пикнуть не сумеешь.  На большевика вроде не похож…
ОХОТНИК. У меня с ними свои счеты… И дома, и семьи…, а главное – Родины лишили…
ФИЛИМОН. Стало быть - немецкий шпион?! Немцы далеко? Отвечай! Давно их тут поджидаю… Может, порядок какой-никакой наведут… Лучше уж им послужить, чем пролетариям-нищебродам…
ОХОТНИК. Ладно. Ладно. Опусти ружье. Во-первых, не шпион, а разведчик. А во-вторых, поздравляю – проверку на лояльность ты успешно прошел.
ФИЛИМОН. Чево?! Какую ишшо проверку?
ОХОТНИК. Не важно. Ты тот, кто нам нужен. А немцы? Немцы - близко…, близко…, до Волги дошли… А чтобы еще ближе стали, твоя помощь нужна. А пока, вот - поешь, подкрепись… (Снимает с плеч рюкзак, достает оттуда продукты) – Тушенка, шоколад, чай, кофе…

        Филимон хватает банку тушенки, пытается открыть охотничьим ножом.

ОХОТНИК.  На - консервный нож, возьми. Ты говорил, что у тебя, вроде сестра в Михайловске живет?
ФИЛИМОН (чавкая). Ага… Ух - умеют немцы жратву делать. Не то, что волчатина - жрать невозможно… У меня от нее уже все кишки свело…
ОХОТНИК. Ну так что? Что она делает? Где работает?
ФИЛИМОН. Мотька-то? Да нигде… Стерва и потаскуха первостатейная. Себе дворец буржуйский отхватила… С мужем-цирюльником, который вдруг большевичком в нужное время заделался… Барствует, зараза.  А меня, родного брата, на порог не пустила…
ОХОТНИК. Дворец, говоришь… Так-так… Ну, а другая сестра?
ФИЛИМОН. Улюшка? Так… я ее давно не видал… В 28-м, что ли… Адрес – из головы вон… Детишек у нее, кажись, трое… Еще тушенка есть?

Охотник достает из рюкзака новую банку…

ФИЛИМОН.  Пацан и девок двое… Одна девка… бедовая такая… Анной звать… А вот фамилию не припомню… Студеная будто… Холод…  Сугроб… Но слыхал, как в Михайловск наезжал будто мужа ее, ни за что ни про что, не то расстреляли, не то посадили… И магазин отняли… Может, Улюшка в Сорокино с детишками вернулась…
ОХОТНИК.  Мужа ее …, ни за что, говоришь…?
ФИЛИМОН (выскребая остатки из банки). А… вспомнил… Мороз… Точно – Мороз.
ОХОТНИК. Это уже теплее… Однако…, надо в Михайловск, на всякий случай, к обеим наведаться… Потаскушка Мотька тоже, думаю, пригодится… Но сначала – в Сорокино. Доедай - и пойдем!
ФИЛИМОН. Как скажешь, Паук.

        СЦЕНА 12. (Павильонная съемка – село Сорокино), продолжение сцены 10.
        Январь 1943 г. Вечер.  Дом Сельсовета и Правления колхоза. Продолжение внеочередного собрания колхозников.
       Матрена по-прежнему стоит на трибуне.
 
МАТРЕНА (злобно). Ладно-ладно. Покину вашу тумбу. Я вот тут, в первом рядочке, сяду. (Демонстративно сходит с трибуны, садится). Эт мы еще посмотрим – за кого простой народ проголосует… За меня, верную подругу большевика-ленинца, или за энту… Давай, Натаха, предлагай свой альтернат…, другой… вариянт по рег… ик… регламенту. (Достает из-за пазухи бутылку и к ней прикладывается). – В горле с дороги пересохло…
НАТАЛЬЯ (выходит на трибуну). Товарищи! Мы тут посоветовались с членами правления и единодушно вносим на обсуждение кандидатуру Полины Алексеевны Красулиной, жены нашего партийного секретаря Петра, арестованного по чьему-то подлому доносу, накануне войны, и без вести пропавшего. Предлагаю Полинушку, нашу с Ульяной Васильевной названую сестру.
МАТРЕНА (заплетающимся языком). А че ты на меня-то смотришь…? Я энтого Петра знать не знаю и жену его тоже… 
ЛОСЕВ. Я целиком и полностью поддерживаю эту достойную во всех смыслах кандидатуру - воспитателя наших детей. Полина Алексеевна, пройдите в президиум. Кто - за, товарищи? Прошу голосовать.

      Полина выходит и становится рядом с трибуной.

МАТРЕНА (вглядываясь в лицо Полины, громко). Ой! Так это ж мачеха наша Аграфена, что на могиле ведьмы зарезалась! Сгинь, сгинь, ведьма проклятая!
 
Начинается шум-гам. С места вскакивает почтальон Зинаида Степановна.

СТЕПАНОВНА. Сама ты ведьма, Мотька! А Полина Алексевна – душа ангельская. И ворон у них ручной. Кирюшкой звать. А умный… Люди, сама проверяла! Говорить умеет! Он токмо злыдней, таких как ты, Мотька, клюет. Щас сюда каак прилетит…И тебя каак в глаз твой черный…

Односельчане хохочут.

- Так ее, Степановна! Так!
- Давай сама, заместо ворона, Степановна!
СТПАНОВНА (со смехом). Не…, у меня клюва нету. Могу только сумкой почтарской огреть… Кто – за нашу Полинушку? Поднимайте руки! (Поднимает первая руку и оглядывает присутствующих) – Раз… Два… (Видя лес рук). Единогласно! Так что проваливай отсюда, Матрена Васильевна обратно, в свой город, по добру-по здорову. И там руководи…, если есть кем.

Матрена направляется к выходу. Один из стариков-односельчан свистит ей вслед. В дверях сталкивается с Филимоном и Алексеем/Пауком.

МАТРЕНА (проталкиваясь). Че встали, голодранцы? Дайте дорогу! (Хватает чемоданы и выскакивает во двор). – Вы у меня еще пожалеете… (Вознице, отхлебывая из бутылки). На – похмелись и гони обратно!

        Филимон и Алексей остаются в дверях и, как завороженные, смотрят на Полину, стоящую на сцене.
ФИЛИМОН. Аграфена… Воскресла стерва… (Очнувшись от ступора). Может, гранатой ее, Паук?
АЛЕКСЕЙ (шепотом, глядя на сцену). Полинушка…, Полина…, Алексеевна, Алексеевна…, доченька… Как матушка мечтала… Одно лицо… Бог все-таки есть на свете…
ФИЛИМОН. Чего застыл то, Паук. Я грю, может, гранатой, большевистское гнездо..., а?
АЛЕКСЕЙ (жестко). Нет! Пошли отсюда. Тут ловить нечего. Завтра с утра «одолжим» у колхозничков лошадь и поедем в Михайловск.
ФИЛИМОН. Как скажешь…
  СЦЕНА 13.  (Павильонная съемка – г. Михайловск).
         Январь 1943 г. Раннее утро. Дом Григория Иванова. Прихожая.
         Мужчина в военной форме НКВД надевает шинель и собирается уходить. Матрена в ночной сорочке с кружевами выходит из спальни.

МАТРЕНА (зевая). Куда это ты, в такую рань?
ВОЕННЫЙ. На службу.
МАТРЕНА. А еще придешь, касатик? Вместе покувыркаемся… Я колечки хозяйские продала и еще самогонки раздобыла…Придешь, а? Как тебя там звать-то…? Позабыла… 
ВОЕННЫЙ. Иди проспись, Матрешка… Рожа от пьянки уже опухла… (Уходит).
МАТРЕНА (в след). Эй, фуражку не забудь. (Разглядывая в себя в зеркало). Ой! И впрямь опухла… С голодухи-то… А эта, гнида НКВД-шная… Хоть бы кусок хлеба принес… Запросто так… моим телом попользовался… и свалил… Ой, черт! Запамятовала… Я ж ведь на службу на оборонку поступила… Крышкин, стервец, «устроил» … Там должны карточки хлебные давать…

         СЦЕНА 14.  (Натурная съемка – г. Михайловск).
         Январь 1943 г. Раннее утро следующего дня. Дом Григория Иванова.
         Филимон и Алексей/Паук в полушубках лохматых волчьих шапках стоят возле особняка под раскидистым деревом.

АЛЕКСЕЙ.   Как давно я здесь не был…, Медведь. А ведь ничего не изменилось… И родные стены меня должны еще помнить…
ФИЛИМОН. Хватит сопли жевать, Паук. Пошли? Я ее стерву большевистскую…

Из особняка выходит военный в шинели и фуражке НКВД. Алексей, заметив мужчину хватает Филимона за рукав и прячется за деревом.
    
АЛЕКСЕЙ. Погоди-ка…, погоди. Так тут…, оказывается..., вон кто …, штаб, похоже, размещается…
ФИЛИМОН. Да не… Новый Мотькин хахаль, видать… Очередной залетный…
АЛЕКСЕЙ. Понятно… Сейчас мы это проверим… (Выходя из-за дерева и натягивая шапку на глаза). Товарищ военный! Извините великодушно, у вас закурить не найдется?
ВОЕННЫЙ. Не курю.
АЛЕКСЕЙ. А я извиняюсь… хотел спросить… Товарищ Иванов, секретарь партейный, случаем, не тут проживает…?
ВОЕННЫЙ. А вам зачем?
АЛЕКСЕЙ. Сродственник он наш. Сами мы неместные… Из села пешком шли… Переночевать бы нам… с устатку…
ВОЕННЫЙ. На фронте ваш Иванов.  Извините, тороплюсь…
 
          СЦЕНА 13.  (Павильонная съемка – г. Михайловск), продолжение сцены 11.
          Январь 1943 г. Раннее утро. Дом Григория Иванова. Прихожая.
Матрена в модном платье крутится перед зеркалом, примеряет разные шляпки.

МАТРЕНА (раздраженно). И че б надеть-то? Черт, и платочка подходящего… пролетарского нету…

  В прихожую входят Филимон и Алексей/Паук

МАТРЕНА (фальшиво). Ой, Филюшка, братец родной!
ФИЛИМОН. Узнала?
МАТРЕНА. Да как не узнать, кровинушку родную… (Бросается к Филимону на шею). - Сколько лет, сколько зим! Что же ты глаз не кажешь, охотничек. Все по лесам, да по лесам шастаешь. Может, дичи, какой привез… сестрицу родную побаловать…
ФИЛИМОН (отстраняясь). Так нет дичи-то в лесу. Вся повывелась… (В сторону). - Фу…, как от тебя перегаром-то разит. (Матрене). Думал, ты, жена большого начальника, чем угостишь…
МАТРЕНА. Ой, что ты, Филя… Одна я совсем осталась… Гришеньку маво… свои же…, сволочи, за верную службу Партии загребли - да на передовую отправили. Сама с голоду чуть не помираю… А начальники новые мне, жене фронтовика, даже пособию никакую не дали… В уборщицы определили на завод оборонный… Вот думаю, что надеть… на энту службу «почетную»… Шубейку соболью... пропи…продала…
АЛЕКСЕЙ (выступая из-за широкой спины Филимона). На оборонный завод?! Уборщицей?! (Делает одобрительные знаки Филимону).
ФИЛИМОН. Повезло. Карточки получишь. Сыта будешь - не помрешь.
АЛЕКСЕЙ (толкая Филимона в бок). Какая несправедливость, Матрена Васильевна. Какая несправедливость… Но ничего – мы вас в обиду не дадим. И накормим, и напоим…
МАТРЕНА (радостно). Взаправду? А ты кто ж таков будешь, мил человек?
ФИЛИМОН (толкая Алексея в бок). Э-э-э…, да ты чево, Паук?
АЛЕКСЕЙ. Друг. Верный друг, вашего брата, уважаемая Матрена Васильевна. Защитник всех людей, незаслуженно обиженных советской властью. (Достает из рюкзака продукты). Где у вас тут можно руки-то помыть?

  СЦЕНА 14. (Павильонная съемка – село Сорокино).
       Январь 1943 г. Утро.  Дом Сельсовета, где также проживают члены семей Мороз, Барановых и Красулиных.
       Полина в черном балахоне Марфы колдует. Верный Кирк кружится вместе со своей хозяйкой.

ПОЛИНА. Зубом - загрызаю, словом - запираю…Зубом - загрызаю, словом -запираю… (Кружится волчком по комнате).
КИРК. Загррызаю! Запирраю!

        В комнату заходит Ульяна.

УЛЬЯНА (строго). Бросай эти штучки, председательша. Тебе на работу разве не пора?  Снимай колдовскую одежду - я ее сожгу, к чертовой матери!
ПОЛИНА. Ну, не ворчи, не ворчи, сестрица. (Снимая балахон). - Уберу подальше… А работа у меня - теперь в соседней комнате…Забыла? Поешь лучше горяченького перед сменой. Я блинков чуть свет напекла… Всех домашних уж накормила и кого-куда, на работу, отправила. Одна ты не кормленная осталась. (Целует Ульяну в щеку и уходит).
 
      СЦЕНА 15.  (Павильонная съемка – г. Михайловск), продолжение сцены 13.      
      Январь 1943 г. Раннее утро следующего дня. Дом Григория Иванова. Гостиная.
Матрена вместе с Филимоном и Алексеем сидят за столом. Матрена за обе щеки уплетает принесенные непрошеными гостями продукты. Алексей и Филимон пьют чай из дорогого сервиза.

АЛЕКСЕЙ (рассматривая чашку). Это откуда же у вас такое богатство, Матрена Васильевна? 
МАТРЕНА (прихлебывая чай из блюдца). Да буржуи недорезанные в подвале прятали. Надеялись вернуться, гады… Токмо сынок ихний в первую мировую вроде как загинул…
АЛЕКСЕЙ. Вроде как? Или вы точно, знаете? (Подливает в рюмку Матрене шнапс).
МАТРЕНА. Точно, мил человек. (Опрокидывая рюмку). Точно не скажу… Экономка, что богатства схоронила и тут померла, сказывала. А маманя графская… у нас в селе, на ведьмином болоте утопла… А теперь…, теперь…  на помеле, с вороном ейным с проверкой по ночам прилетают…
АЛЕКСЕЙ (спокойным голосом, под столом сжимая кулаки, едва сдерживаясь). Быть того не может?
МАТРЕНА. Да… Ворон колечко чуть не из рук стырил… Правда, мало было. А все ж таки жалко. Загнать на барахолке задорого можно было… А скоко я  со страху из-за их посуды переколотила… Хорошо, что вы у меня защитники появились. Я отбл… от-бла-го-да-рю. (Лезет целоваться). Пшли… Пшли… в спальню, красавчик.
АЛЕКСЕЙ (уворачивается с отвращением). Не сейчас… Не сейчас…, Матрена…э-э-э Васильевна… А вам на работу разве не пора?
МАТРЕНА. А з-зачем! Мне ихние карточки без надобности таперича. Во…  скоко всево нанесли… (Обводит стол руками). Надолго хватит… А вам тут оставить? Шиш!
АЛЕКСЕЙ (в сторону). Вот, черт…
ФИЛИМОН. Дура… пьяная…
АЛЕКСЕЙ. Да… что тут есть-то, Матрена Васильевна? А то, что осталось, мы вам все с собой дадим… с собой… Давайте вашу сумочку. Ту, что побольше. А завтра еще принесем…

         Матрена приносит большущую сумку. Алексей, отвернувшись вытаскивает из рюкзака и укладывает на дно сумки бомбу с часовым механизмом и сверху продукты.

МАТРЕНА (проверяя на вес сумку). Чей-то больно тяжелая… недонести...
АЛЕКСЕЙ. А мы вас с братиком проводим, проводим… до самой проходной… Дорогу-то знаете?

        СЦЕНА 16.  (Павильонная съемка – г. Михайловск)
         Январь 1943 г. Утро. Проходная завода.
        Матрена, замотанная в несколько больших платков, подходит к вертушке проходной. Пытается пройти на территорию завода. Ударяется лбом об поручень.

ОХРАННИК.  Эй, гражданка! Вы куда? Ваш пропуск?
МАТРЕНА. Я – Иванова, товарищ! Вам Крышкин на счет меня разве не звонил?
ОХРАННИК. Так мы вас вчера ждали…, товарищ Иванова. Паспорт с собой?
Матрена протягивает в окошко паспорт.
МАТРЕНА. На… (Тихо, под нос). - Подавись…
ОХРАННИК. Вас и не узнать…
МАТРЕНА. Приболела… я… От того вчера и не пришла. А сегодня приползла… вот… Платками обмоталась, шоб не надуло… И пришла - исполнить свой гражданский долг и поработать на благо нашей Родины.
ОХРАННИК. Проходите. (Включает вертушку). – Пропуск в диспетчерской после смены возьмите. А то завтра не пущу…

       Ульяна протискивается с сумкой через вертушку.

ОХРАННИК.    Постойте! Что у вас там - в большой сумке?
МАТРЕНА (не обернувшись). Лекарства… и еда на всю смену. И энти…, как их…, щетки и тряпки половые…

        СЦЕНА 17.  (Натурная съемка – г. Михайловск).
        Январь 1943 г. Утро.
Поодаль от проходной Завода стоят Филимон и Алексей. Слышится взрыв и поднимается зарево.
ФИЛИМОН. Есть! Сработало! Сработало, Паук!
АЛЕКСЕЙ. А ты говоришь…, дура.
ФИЛИМОН. Туда ей и дорога… Жалко, жратвы ей много дали…
АЛЕКСЕЙ. Ничего. Зато двух зайцев сразу убили. Пошли домой - шнапса из моего сервиза попьем. Отметим!
ФИЛИМОН. А потом валить надо отсюда, пока не замели.

         СЦЕНА 18. (Павильонная съемка – село Сорокино).
         Январь 1943 г. Утро.  Дом Сельсовета.
        Лосев передает в кабинете документы и печати новому председателю колхоза - Полине Красулиной.

ЛОСЕВ. Ну…, вот и все, Полина Алексеевна. Вы – человек грамотный, образованный. Разберетесь. А мне пора. Прощайте!
ПОЛИНА. До свиданья, Степан Кузьмич. Возвращайтесь с Победой! (Неожиданно вскрикивает и закрывает голову руками) - А! А!
ЛОСЕВ. Что с вами, Полинушка?
ПОЛИНА. Взрывы какие-то в ушах… И в глазах потемнело… Ничего, идите, идите, Степан Кузьмич. Машина ждет… А у меня такое бывает…, скоро пройдет… Возвращайтесь… Возвращайтесь скорее…

                ТИТР 1944 год
        СЦЕНА 19. (Павильонная съемка – село Сорокино).
        Январь 1944 г. Утро.  Дом Сельсовета, где также проживают члены семей Мороз, Барановых и Красулиных.
       Полина в черном балахоне Марфы колдует. Верный Кирк кружится вместе со своей хозяйкой.

ПОЛИНА. Зубом - загрызаю, словом - запираю…Зубом - загрызаю, словом -запираю… (Кружится волчком по комнате).
КИРК. Загррызаю! Запирраю!
      В комнату заходит Ульяна.
УЛЬЯНА (устало). Полинушка, ну, как там на фронте? Живем тут в глуши, радиоприемников нет…, ничего не знаем…
ПОЛИНА. Бьют и гонят наши немцев. Западную Украину вот-вот освободят.

      Ульяна бросается к Полине на шею.
 
УЛЬЯНА. Слава тебе, Господи! А про Аннушку мою, про Аннушку что-нибудь Марфа тебе ночью сказала? Целый год вестей нет.
ПОЛИНА (опуская глаза). У партизан она… в лесу… Оттуда, сама знаешь…

     СЦЕНА 20. (Павильонная съемка – село Яблунка, на Галичине).
Январь 1944 г.  Деревенская изба, где размещается немецкая комендатура.
Утро. В маленькой комнатушке на кровати спит полицай Филимон в исподнем с полуголой девкой Оксаной. Входит оберштурмбанфюрер гестапо Курт Мюллер (Паук).

МЮЛЛЕР (треплет Филимона за плечо). Вставай, вставай, скотина пьяная. А не то пулю в лоб получишь.
ФИЛИМОН (вскакивая с постели, как ужаленный). Да ты что, Паук… Совсем озверел! Ты же наш…, русский…
МЮЛЛЕР (вытаскивая пистолет). Разговорчики! Какой я тебе Паук, руссиш швайн!
ФИЛИМОН (вытягиваясь в струнку). Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер.
МЮЛЛЕР. Одевайся! Живо! Ночью партизанку поймали…
ФИЛИМОН. Русскую?
МЮЛЛЕР. А черт ее знает. Не то белоруска, не то с Урала. Молодая, красивая… Твоя помощь нужна.  Разговорить ее нужно, пока еще дышит… Стецько…этот…, местный староста Горбенко, перестарался… (Оксане, наводя пистолет). А ты пошла вон отсюда! Повторять не буду!
ОКСАНА (набрасывая кофту, расшитую петухами). Та вы шо, господин обершурм… Я ж москалям нэ як нэ сочувствую…, не то, шо Филька… (Уходит, напевая).
– Чернобровые, любитесь,
Да не с москалями,
Москали – чужие люды,
Глумятся над вамы. 
МЮЛЛЕР. А ты что, Филимон, им сочувствуешь?  Забыл, как сотнями большевиков расстреливал в Белорусии? Я ж за тебя, как за своего, ручался, что власть советскую ненавидишь…
ФИЛИМОН. А ты сам-то, Алексей, руки пачкать не хочешь. Да и дочку свою, председательшу в Сорокино пожалел… А оно вишь, как теперь вышло…, не быть ей графиней сызнова-то..., никогда.  Бьют нас краснозадые… Так что не задирайся… и не заносись, Паук… 
МЮЛЛЕР. Так это… Это совсем другое дело…
ФИЛИМОН. Нет, паук… Не другое… Я и шас, краснозадых ненавижу. А как вспомню невинно убиенных там, в Белоруссии…   Через это и пью до бесчувствия, чтобы не вспоминать…  Ну не считаю я жидов, как немчура ваша, людьми второго сорта… И михайловского доктора, еврея, что ни на есть настоящего, что ногу спас мне в Михайловске, забыть не могу.   Хоть мозги от пьянки заплесневели…, а добро забыть не могу. И разве мать Христа, Пречистая Дева, не была их национальности?
МЮЛЛЕР (выплескивая Филимону стакан воды в лицо). Давай трезвей - и на допрос живо.

      СЦЕНА 21. (Павильонная съемка – село Яблунка на Галичине), продолжение сцены 20.
Январь 1944 г.  Деревенская изба, где размещается немецкая комендатура.
Утро. В маленькой комнатушке за столом сидят Мюллер и Филимон. Полицай втаскивает за ноги бесчувственное тело партизанки в изодранной одежде сквозь которую виднеются кровоподтеки. Полицай окатывает девушку водой, сажает на стул. Девушка открывает глаза.
 
МЮЛЛЕР (полицаю). Свободен. Дальше - мы сами. (Партизанке) – Имя, фамилия?
Девушка молчит.
МЮЛЛЕР. Задания, явки?
ПАРТИЗАНКА. Нет у меня никаких заданий. В лесу гуляла – заблудилась.
МЮЛЛЕР (ласково). Ведь ты еще так молода, правда? И по молодости своей не можешь осознать, что большевики принесли вашей стране зло и террор? А если перейдешь на сторону великой Германии, то сможешь подобрать себе жениха хорошего. Будешь, как сыр в масле кататься… Как тебя звать-то, красавица?
ПАРТИЗАНКА (неожиданно громко). Анна Мороз!

Филимон подскакивает на месте.

ПАРТИЗАНКА. И пошел ты со своими женихами…, знаешь куда…
МЮЛЛЕР (Филимону). Ты чего вскочил? Что - знакомая фамилия?
ФИЛИМОН. Да нет…, показалось…
МЮЛЛЕР (партизанке, злобно). Мороз, говоришь? А голой на мороз пойти не хочешь? (Кричит в дверь). Горбенко, иди-ка сюда! Надо барышню остудить. Уж больно горяча, да несговорчива.
ФИЛИМОН. Оставьте, я сам ее допрошу.
МЮЛЛЕР. Давай, попробуй. Может, у тебя, Филимон Назаров, получится.

  Партизанка, услышав имя полицая вздрагивает.

ФИЛИМОН (подходит к девушке и берет ее за подбородок). Где-то я уже видел эти нахальные глаза. Вспомнил - папаша ее красным комиссаром в Михайловске был… Герман Мороз! Так?  (Подмигивает девушке).
ПАРТИЗАНКА. Я вам ничего не скажу, фашистский прихвостень. (Плюет Филимону в лицо).
ФИЛИМОН (тряся бородой и выпучив глаза). Прихвостень? Ах ты сучка комиссарская… Уж лучше прислуживать цивилизованным немцам, чем кормить собою прожорливых земляных червей.  Да я тебя, лично шлепну.

      СЦЕНА 22. (Натурная съемка – село Яблунка на Галичине), продолжение сцены 21.
Вечер. Филимон ведет полураздетую партизанку на расстрел. Они подходят к большому дереву.
ФИЛИМОН. Нака, набрось полушубок, дочка, и валенки надень. (Протягивает девушке одежду и валенки). Ты дорогу-то к своим найдешь?
ПАРТИЗАНКА. Найду. А я вас сразу узнала, дядя Филя… Может…, может вместе…
ФИЛИМОН. Не могу я, Аннушка, не могу… У меня руки по локоть в крови… И нет мне у наших прощенья.
ПАРТИЗАНКА. Так вас немцы же расстреляют!
ФИЛИМОН (обреченно). А! Жизнь моя пропащая…, все одно под откос пошла. Не там, так здесь... Слишком поздно, Аннушка, у меня глаза открылись.

  Девушка уходит по тропинке в лес одна. Издалека слышится волчий вой.

ФИЛИМОН. Стой, погоди! Там волки! (Доносится крик девушки). Поздно… Вот, дурак, хотел напоследок доброе дело сделать, а на верную смерть девчонку одну послал. Вдвоем бы, с оружием отбились бы… Еще одну невинную душу загубил…

    Подходит к дереву. Делает из веревки петлю и вешается.