Свекровь

В прихожей тихо щёлкнул замок, зашуршали пакеты, еле слышно прошелестели в сторону кухни мягкие тапочки. Раиса Фёдоровна встрепенулась. Вечно сноха не идёт, а крадётся, всегда тишком да молчком, глазки в пол, как монашка. Небось, думает, что её не услышали, надеется посидеть одна в тишине, кофейку попить со сладеньким. Раиса Фёдоровна приподняла голову от подушки и зычно позвала:
- Акулька!
Сноха материализовалась в комнате, как будто ждала под дверью.
- Долго ходишь. - Оговорила свекровь, - памперс нужно поменять, подушки поставь, я хочу посидеть, покрывало убери, кофе мне свари и кусок творожника принеси, да подогрей, а то притащишь прямо из холодильника.
Невестка уже сняла и складывала покрывало, вытаскивала из упаковки подгузник. Быстро, ловко, молча, лицо бесстрастное. А ведь и кофе не попила, и сумки не успела разобрать.
- Вода горячая. - Возмутилась Раиса Фёдоровна, - проверить, прежде чем таз в комнату тащить, не судьба? Пальчик свой побоялась обжечь? Знала, что кипяток?
- Сейчас. - Сноха принесла ковшик холодной воды, разбавила, размешала рукой. - Так хорошо?
- Пока ты ходишь туда-сюда, меня тут сквозняком прохватило, не хватает ещё застудиться. Подай покрывало!

Алина обмыла свекровь, переодела, усадила полулёжа в подушках, накрыла сверху, а потом снова сняла покрывало и теперь на кухне варила кофе и грела творожник. Слава Богу, ест бабка сама. Сейчас ей всё подать и, пока она будет вкушать свой кофий, разобрать сумки и начать готовить еду на два дня вперёд.

Свёкра дома нет. Опять пошёл в магазин. Сколько раз говорили ему, чтобы не ходил, она сама всё покупает или мужа просит, в доме всегда всё есть. Нет, ему нравится ходить в магазины, обойдёт три-четыре, купит пшёнки, картошки, сгущёнки, туалетной бумаги, моркови килограмма два. И тащит.
Соседи потом выговаривают: что же вы старика заставляете за продуктами ходить? Тяжёлое можно на дом заказать. А если что полегче, дочка пусть сбегает, жирок растрясёт, кобыла гладкая.
Соседи люди простые, в выражениях не стесняются. И не докажешь им, что старика дома не удержать. Он каждый день говорит, что пошёл на прогулку, а сам заходит в магазины и набирает по своему усмотрению, никак не сообразуясь с тем, что в доме есть, что кончилось, а что вообще не нужно.
Вот, например, пшёнки полно, а ест её он один.
Картошки тоже много, отборной, Алина сама по одной штучке набирает у себя в магазине, а хранить лишнюю в квартире негде.
Сгущёнку, правда, они с женой оба кладут и в чай, и в кофе. Но и её банок десять в шкафу.
Туалетную бумагу уже просто некуда класть.
А вот морковь да, они её оба едят, почти каждый день. Свёкор где-то вычитал полезный для здоровья рецепт и теперь сам готовит — варит морковку, режет кубиками, солит и поливает подсолнечным маслом. И они вместе это едят. Бр-р-р!.. Алину аж мутит от вида и запаха этого блюда. А им нравится, едят помногу и с удовольствием. Да и на здоровье.
- Акулька!
Алина бросила шумовку, которой снимала пену с бульона, побежала на зов.
- Посуду забери! Пульт найди, куда-то завалился. Владимир Алексеевич вернулся?
- Нет ещё.
- Я волнуюсь. Он мог опять забыть, где живёт. Записка у него лежит?
- В каждом кармане.
- Если через полчаса его не будет, сходи поищи.
- Хорошо.
Свёкор, бодрый ещё старик, с недавних пор стал забывать, куда шёл, где живёт, два раза терялся, его искали несколько часов. Врач выписал лекарства, он их принимает, но всё равно случается, что забывает. При этом он всё понимает, разумно разговаривает, нормально общается с людьми. По совету врача Алина написала записки с именем, адресом и всеми телефонами и рассовала свёкру по карманам. И его несколько раз приводили домой добрые люди. Не запрёшь же его дома. У него есть ключи, деньги, телефон, он считает себя самостоятельным, а о том, как терялся и его приводили чужие люди, он не помнит. А когда ему про это рассказывают, ужасается и вроде верит.

Бульон, под которым убавила газ и который второпях оставила без крышки, перестал кипеть. Сделала посильнее, прикрыла, пустила воду, чтобы помыть картошку…
- Акулька!
Закрыла воду, побежала.
- Сходи, Владимира Алексеевича поищи! Я ему звонила, не отвечает. И пульт опять завалился, звук потише сделай.
Нашла в складках одеяла пульт. Вернулась на кухню. Выключить бульон или оставить на маленьком огоньке? Кто знает, сколько времени придётся искать свёкра? Не дай Бог, убежит и зальёт плиту или выкипит. Лучше выключить. А вернувшись, начать его варить сначала. Так времени жалко! Ещё столько сделать нужно! А завтра в пять утра вставать на работу.
- Акулька!
Алина как раз захлопывала дверь. Возвращаться не стала. Пусть думает, что не слышала.

Как её бесит это свекровино «Акулька!..»! Хотя и не придерёшься, всё правильно, в паспорте у неё так и написано: Акулина Анатольевна. Папа назвал дочку в честь бабки, которая взяла его к себе, когда их хату вместе со всей семьёй сожгли фашисты. Он тогда без спроса убежал на речку, половить рыбки, вернулся радостный, неся насаженных на прутик четырёх карасиков. Ещё не доходя до деревни, увидел чёрные клубы дыма и услышал страшный вой баб. Дымились пепелища нескольких изб. Так он в одну минуту оказался погорельцем и сиротой. Спасли его эти четыре карасика. В толпе баб оказалась Акулина Власьевна, пришедшая навестить свою куму. Она прижала его лицом к своему большому животу, крепко гладила по голове, по спине, не позволяла смотреть на страшное. Увела к себе, в соседнюю деревню. И вырастила вместе со своими внуками. Спасибо, конечно, бабушке Акулине, царствие небесное и вечная память, но имя, нормальное для глухой белорусской деревеньки в те годы, никак не подходит для жизни в Москве в наше время. Пришлось сократить до приличной, а теперь даже и модной Алины. Так она всем и представляется. Но свекровь принципиально называет не Акулиной даже, а пренебрежительно — Акулькой. «Акулину», а тем более, «Акулину Анатольевну», по её мнению, нужно заслужить. Алина сначала пыталась возражать, но:
- Ты что, стыдишься имени, которое тебе дали родители?
И что на это скажешь? Сразу становится действительно стыдно. Вроде как отрекаешься от памяти. Тем более, свекровь знает эту историю.

Алина вышла из подъезда и позвонила свёкру на сотовый. Пробежаться по местам его обычных прогулок она всегда успеет. И — о счастье! - он сразу ответил, сказал, что сидит в парке на скамейке со старым знакомым, перечислил, что купил, и обещал минут через пятнадцать двигаться в сторону дома. Адрес и маршрут до него от скамейки отбарабанил без запинки. Он не обижался на Алину за такой контроль, понимал, что она волнуется небезосновательно. У них вообще были хорошие отношения.

Отчиталась перед свекровью о местонахождении свёкра, бросилась к плите. Многострадальный бульон, который никак не сварится, сумки до конца не разобраны. Почистить овощи, сделать фарш на котлеты. Настя просила блинчики с мясом, хорошо, мяса много, часть пойдёт на блины. Настя как раз любит не с отварным мясом, а с обжаренным фаршем. Картофельное пюре. Рассыпчатый рис. Кто что захочет на гарнир. Тушёные овощи. Разделать селёдку, нарезать овощной салат. Свёкрам сварить кисель, они его любят, из любых ягод. Сегодня из замороженной чёрной смородины. Порезать колбасу, сыр, карбонат, выложить на тарелку.

Следующие два дня она работает, ничего сделать не сможет. Смена тринадцать часов плюс дорога в один конец два часа. Уходить будет — все спят, вернётся — опять все спят. Кроме мужа. Он обычно выходит её встречать. К подъезду. Стоит, поглядывает на дорожку, по которой жена пойдёт от остановки, нагруженная сумками. Она подойдёт к нему, высокому, подтянутому, выглядящему моложе неё, он обнимет её за плечи, возьмёт сумки и сам донесёт их по лестнице в восемь ступенек до двери в квартиру. Живут они на первом этаже.

Дома он увлечённо расскажет ей, какую интересную передачу видел — про животных, про известного артиста, композитора, писателя, про турецкую Каппадокию, венскую оперу, обычаи недавно обнаруженного в Бразилии первобытного племени, какая познавательная статья попалась, какой фильм ему посоветовали посмотреть, а ещё он нашёл любимую с детства песню в очень хорошем исполнении незнакомого певца, и там, оказывается, есть ещё один куплет, которого он не знал… И всё это он для неё скачал, сохранил, чтобы она тоже посмотрела, почитала, послушала. У мужа разносторонние интересы, ко всему вышеперечисленному он всегда может добавить какие-то факты, подробности, с чем-то сравнить, провести параллели. И ему хочется поделиться с женой, чтобы она тоже получила удовольствие. И она, за полночь закончив хозяйственные дела, помывшись и добравшись, наконец, до кровати с единственным желанием — выспаться во всех позах, борясь со сном, тараща слипающиеся глаза, покорно слушает, смотрит, читает то, что ей совершенно неинтересно и не нужно.

Еды надо наготовить много. Все любят разнообразие, чтобы было из чего выбрать, у каждого свои предпочтения. Ой, забыла, муж просил сделать на завтрак «рыбное масло», он любит его намазывать на крекеры с луком. Крекеры есть, а вот рыба?.. Уф-ф-ф!, слава Богу, одна банка горбуши в собственном соку ещё осталась. Надо заказать ещё. Такой паштет и свёкор ест, и Настя, да и сама. И супчик иногда на скорую руку сварить.

Вскрыла банку, слила сок (выпила, чтобы не пропадал, да и вкусно, а есть хочется уже давно), выбрала кости из бледно-розовых кусочков рыбы, добавила полпачки сливочного масла, немножко свежего укропчика, взбила в блендере до однородной массы. Переложила в вазочку.

Алина крутилась между плитой, раковиной, холодильником, рабочим столом и прислушивалась. Свекровь не зовёт, может, задремала. О, вот и замок в двери щёлкнул, Владимир Алексеевич вернулся. Принёс в кухню ещё пакет с продуктами и — для разнообразия — с упаковкой бумажных полотенец. Всё, теперь можно не отвлекаться ни на какие звуки и спокойно заниматься готовкой.  На четырёх конфорках кипит, шкворчит, булькает. В раковине посуды гора. Салат, селёдку, блины сразу на стол. Муж уже дома, режет хлеб. Скоро Настя должна прийти, будут все обедать.
- Акулька! - раздался властный голос Раисы Фёдоровны, - обед скоро?
- Готов! - бодро откликнулась Алина.
Взяла поднос, тарелки, налила борщ, положила две котлеты, замешкалась — что пожелает на гарнир свекровь? Сначала нужно отнести всё полностью ей, а потом уж спокойно сесть за стол самим.
- Лучше рис, - тихонько подсказал вошедший в кухню Владимир Алексеевич.
Вот и хорошо. Рис сегодня удался.
Алина стала наливать половником горячий кисель в расписную чашку, но вздрогнула от последовавшего за очередным щелчком замка  возмущённого гулкого «Гав!». От неожиданности она выронила половник, он плюхнулся в кастрюлю, густые горячие капли обрызгали ей лицо. Она охнула, выронила чашку. Кисель выплеснулся на лодыжку. Наклонилась, стала тряпкой торопливо собирать обжигающую жижу, оттягивать от кожи капрон колготок. Любимая свекровина чашка разбилась. Припоминать эту чашку, некогда подаренную ей на восьмое марта на работе, Раиса Фёдоровна будет Алине до конца жизни.
- Акулька! Что там за шум? Где обед?
- Гав!.. Гав!..
В первую очередь обслужить бабку, всё остальное потом. Взяла другую чашку. Составила всё на поднос, посыпала первое и второе мелко резанным укропчиком и петрушкой — свекровь любит зелень. Понесла. Как же ногу больно!

Вышла из кухни и резко остановилась, наткнувшись на неожиданное препятствие, чуть не грохнув на пол теперь уже весь поднос. Еле удержала, но борщ выплеснулся из глубокой тарелки, намочив салфетки и хлеб.
- Что это?..
В передней стояла Настя, дочь, на кулак намотана толстая грязная верёвка. Другой конец верёвки петлёй охватывает шею большого лохматого, грязного пса.
- Гав!..
- Настя! Что это?..
- Собака. - С лёгкой издёвкой, которую она в последние годы усвоила в разговоре с матерью, а иногда и с отцом, ответила дочь. - Брошенная. Бездомная.
- Где ты её взяла?
- На улице, возле рынка. Ей нужен тёплый дом, своя миска, еда, ласка, забота.
- А к нам ты её зачем притащила? - не поняла Алина.
- Мама! - строго и назидательно сказала Настя, - нужно что-то менять в этой жизни! Начать с малого — взять на себя заботу о беспомощном существе, которое оказалось в таком положении по вине людей. Если хотя бы каждый десятый приютит бездомное животное, мир станет лучше. Понимаешь?
- Акулька!
Алина, панически боящаяся собак, опасливо, затаив дыхание, бочком протиснулась мимо дочери, стараясь не смотреть в глаза страшной дворняге.
- Кто лает? - спросила свекровь, с неудовольствием оглядывая беспорядок на подносе.
- Настя пришла с собакой.
- Ко мне её не пускать. - Коротко распорядилась свекровь, не интересуясь подробностями. - Иди.

Пёс стоял в коридоре, со злобным напряжением глядя на приближающуюся Алину. Сильно пахло псиной и какой-то тухлятиной. На бедре у него была мокрая, похоже, гнойная проплешина. Пёс приподнял верхнюю губу, обнажив молодые крепкие зубы, и тихо, утробно зарычал. У Алины онемело всё тело, и подкосились ноги.

Из ванной вышла Настя и, не обратив внимания ни на мать, ни на собаку, прошла на кухню. Алина, прижавшись спиной к стене, бочком заползла туда же. Дочь покидала на большую тарелку блинчики, пару котлет, овощной салат.
- Я у себя поем.
Сняла крышку с кастрюли.
- Кисель?..
- Да. Очень вкусный, попробуй. Из чёрной смородины. Бабушка с дедушкой любят.
- Да я-то не люблю! Я компот люблю! Хотя, кому здесь какое дело до того, что я люблю!

С этими словами, заставившими Алину мгновенно почувствовать себя виноватой, Настя прихватила коробку сока и удалилась к себе, плотно закрыв дверь.

Двое мужчин и Алина растерянно переглянулись.
- Что, Настасья, правда, собаку в дом притащила?
- Правда. В коридоре стоит. Страшная псина, злая и грязная.
- Что нам с ней делать?
- Не знаю, что Настя собиралась с ней делать. Она у себя закрылась.
- Воды, может, ему дать?
Алина налила холодной воды в большую миску.
- Отнеси ему.
- Кто? Я?.. - испугался Вадим, - я не могу.
- Почему?
- Боюсь. - Честно признался муж.
- И я боюсь.
Из коридора послышались какие-то шорохи, возня, потом душераздирающий, со всхлипом, зевок и, наконец, грохот обрушившегося на паркет тяжёлого тела.
- Давайте, я попробую, - сказал Владимир Алексеевич, и муж с женой посмотрели на него с благодарностью, хотя и несколько виновато.
Дед взял миску и вышел в прихожую.
- Ну, ну!.. - предостерегающе, негромко сказал он незваному гостю, - не бузи. Веди себя прилично. На вот, попей.
Пёс встал и начал шумно хлебать, расплёскивая воду.

Дед вернулся, и все сели, наконец, обедать.
- Акулька!
Алина сорвалась, побежала.
- Посуду забери. Почему кисель не в моей чашке? И у меня вода кончается. Принеси две бутылки — минеральную и простую.
- Хорошо.
- И Владимира Алексеевича позови!

Мужчины поели и, сгрузив тарелки в раковину — это называлось «убрать за собой», трусливо сбежали — один к супруге, другой к компьютеру. Хлопнули, отрезая обитателей от проблем, двери ещё двух комнат. Алина кое-как, ожидая в любую секунду нападения, пробралась в кухню. Надо бы забрать миску с недопитой водой, а то ещё заденет, опрокинет, но побоялась. Она с детства слышала, что у собаки нельзя отнимать еду, она будет её защищать, как добычу.

Алина с утра ездила на рынок, притащила пудовые сумки, готовила обед на два дня, попутно разбирая покупки, наводя порядок и по первому зову бегая к свекрови, потом Настя с этой псиной, — зачем она её притащила, на сколько времени? ничего не понятно — сильно проголодалась, и теперь, после запоздалого обеда, на неё навалилась слабость, и стали слипаться глаза. Сейчас бы полежать часок на диване под пледом, подремать под негромкий бубнёж телевизора. Но никак не получится — кухня вся завалена посудой, продуктами, ещё хотела сделать сырники и кашу сварить на утро. Работы как раз до ужина. Кстати, что на ужин сделать? Рис есть, к нему куриную грудку пожарить, это быстро. Правда, свекровь рис уже ела, ну, ей с тушёными овощами и салатом подать можно. Кофе себе сварить, что ли, взбодриться?..

- Мам, ты собаку покормила? - спросила вошедшая с грязной тарелкой Настя.
- Нет. - Растерянно ответила Алина.
- Сама-то не забыла пообедать, правда?
Алине немедленно стало стыдно и страшно от холодного, обличающего взгляда дочки.
- Что ему дать?
- Ну, уж выдели, что тебе не жалко. Лучше всего сырого мяса, можно риса добавить. Вообще, собакам кашу варят и мясо в неё режут. Только котлеты и борщ не давай, там соль и перец, собакам нельзя.
И ушла.

Алина, забыв про кофе, открыла холодильник. Котлеты с солью и перцем нельзя, надо же! Интересно, чем он привык питаться на улице? Небось, ест всё, что найдёт. Так, остатки гречки, немножко макарон с колбасой, заветренная сосиска… О, в маленьком сотейничке полпорции куриного супчика. Сложила всё в миску, залила подогретым супом. Покрошила ещё старого хлеба. Отнесла.

Пёс, лежавший у входной двери, вскочил, встал перед миской, широко расставив передние лапы, опустив голову и предостерегающе глядя исподлобья. В груди его нарастал глухой рокот. Алина поспешно убралась в кухню.

Раиса Фёдоровна отдыхала после обеда. В ногах у неё привычно устроился муж, любезный Владимир Алексеевич, по телевизору шёл какой-то старый фильм, который можно было бы посмотреть. Муж полулежал поперёк кровати, подсунув под спину подушку, слегка навалившись на её ноги и обняв их одной рукой. И Раисе Фёдоровне, у которой ноги отнялись несколько лет назад, казалось, что она ощущает его тёплую тяжесть.


Как хорошо они жили! Он — главный инженер завода, она там же — начальник отдела кадров. Сынок, Вадим, - красавец и умница, уважительный сын, помощник. Сначала жили в коммуналке, в центре, потом завод построил для сотрудников дом, кирпичную пятиэтажку с высокими потолками, с аркой и чёрным ходом в каждом подъезде. И тоже не на окраине. И они получили большую трёхкомнатную квартиру, вот эту, просторную, угловую, окна на три стороны, в большой комнате два окна. Антресоли, стенные шкафы, холодные ниши под широкими подоконниками.

На первом этаже, правда, поэтому без балкона, но для них это не было минусом. С ними ещё жила её свекровь, мать Владимира Алексеевича, строгая энергичная старуха, до семидесяти шести лет работавшая в школе учителем математики в старших классах, так она до последних своих дней самостоятельно ходила гулять в расположенный неподалёку парк, а дожила она до девяноста двух, царствие небесное!

Дом — полная чаша, сын хорошо закончил школу, поступил в институт. Живи и радуйся. Они и жили, и радовались. Пока Вадим не подобрал Алину. Другого слова Раиса Фёдоровна никогда не использовала. Именно подобрал. На вокзале. Что можно подобрать на вокзале? Точно ничего хорошего.

Он вернулся из первой своей командировки в Казань, молодой специалист, перспективный, интересный, шёл с поезда в модной куртке нараспашку, помахивая маленьким чемоданчиком, предвкушая встречу с родителями, мамин вкусный обед, разговор с папой о делах — он работал на том же заводе, что и родители — династия! - и вдруг наткнулся на девушку, растерянно оглядывающуюся по сторонам. Возле неё на асфальте стояло много вещей — большой старый чемодан, перевязанный верёвкой, какие-то сумки, пузатый узел, корзина, прикрытая белой тряпкой. Его поразила эта картина, похожая на кадр из фильма пятидесятых годов о девушке из глубинки, приехавшей в Москву. И немодное платье в мелких цветочках, и туго стянутые, на прямой пробор волосы, и какой-то шнурок на шее, не иначе, под платьем прячется мешочек с деньгами. Толпа обходила её стороной, а он остановился.

Раиса Фёдоровна до сих пор корила себя за то, что не поехали встречать сына, не помешали той роковой встрече. Но он очень просил не приезжать на вокзал, не маленький же он! Да и налегке, и ехать до дома на метро всего четыре остановки.

Романтически настроенный москвич, пребывающий в прекрасном настроении, когда хочется обнять весь мир, в соответствии с законом жанра решил помочь юной провинциалке. Он подозвал носильщика, нашёл такси и поехал вместе с ней, чтобы доставить точно по адресу, написанному на бумажке, которую она, отвернувшись и краснея, извлекла именно из мешочка на шнурочке. Правда, он не забыл сбегать к телефонному автомату, позвонить домой и успокоить родителей, что всё в порядке, он в Москве, но немного задержится, нужно помочь одному человеку.

Раиса Фёдоровна до сих пор не понимала, чем могла его привлечь невзрачная, необразованная деревенская девка с большими кистями рук и ногами тридцать девятого размера? Но вот чем-то привлекла. А ведь на него заглядывались такие девушки! И друзей у него было много, и подруг, а вот поди ж ты, стал встречаться с этой Акулькой, которая оказалась к тому же на два года старше него.

Она приехала из маленькой деревушки откуда-то из-под Бобруйска, к дяде, живущему в Москве. Причину, по которой решила рвануть в Москву, она так никогда и не объяснила. Дома у неё были мать и отец, брат, сестра, она окончила там ПТУ, имела профессию продавца, работала в магазине. И вдруг собралась и поехала в столицу. Не поступать в институт, например, в театральный или Плехановский, не работать по лимиту, например, на АЗЛК за квартиру, и не ухаживать за старым больным дядей, потому что дядя был не стар, бодр, работал и на пенсию не собирался. А непонятно, почему.

Дядя жил в доме барачного типа в районе, куда метро доберётся ещё не скоро. Он был на работе, но комната оказалась прибрана, на столе записка: «С приездом! Располагайся. Еда в холодильнике, пей чай, отдохни, буду около семи». Вадим занёс вещи, они немного поговорили, он написал на обороте дядиной записки номер своего домашнего телефона и уехал.

Через день она позвонила. Так всё и завертелось. Раиса Фёдоровна горько усмехалась про себя, вспоминая. А ведь они с отцом, провожая Вадима на вокзал, ещё шутили: смотри, мол, сын, не влюбись там в какую-нибудь татарочку! Погуляй по славному древнему городу, полюбуйся достопримечательностями, купи родителям сувенир, но невесту нам в подарок привозить не надо. Мы пока не готовы. Ха-ха!..

Дошутились.

И через месяц их интеллигентный, почтительный сын испросил позволения прийти к ужину с девушкой, купил конфеты, пирожные. Они с отцом замерли в радостном предвкушении. Вадим приведёт в дом девушку, представить родителям! Видно, это уже серьёзно. Приготовили вкусный ужин, красиво сервировали стол в гостиной. Переоделись.

С первых же минут знакомства улыбки стекли с их лиц, потянув за собой уголки губ вниз, образуя скорбную подковку. К разочарованию примешивалось недоумение. Почему их сын, всегда любивший красивых, начитанных, интересных девушек, выбрал вот это… недоразумение? Они любили сына и всегда говорили, что примут его избранницу как дочку, но такого никак не ожидали.

Владимиру Алексеевичу было обидно, что рядом с его сыном, завидным во всех отношениях женихом, будет по жизни такая неказистая, некультурная жена. По-мужски обидно и по-отцовски.

Вот его супруга, любезная Раиса Фёдоровна — красота, стать, высшее образование, широкий кругозор, характер — всё при ней. Верная жена, соратница, с ней хоть в спальню, хоть в театр, на банкет, на любое мероприятие, хоть в разведку — везде она хороша, уместна, надёжна. А сына какого ему родила! Вылитый Владимир Алексеевич, но улучшенный образец. Мать одарила мальчика большими каре-зелёными глазами, красивой формой носа, такими чертами характера, как усидчивость, вдумчивость, передала ему музыкальный слух. Как папа желал своему сыну такую же достойную, любящую, подходящую ему по всем статьям спутницу жизни! Это так важно — найти свою половину. А эта Алина ну никак не соответствует родительским ожиданиям. Но всё-таки Вадим выбрал именно её. Значит, что-то в ней есть, и Владимир Алексеевич честно решил присмотреться к Алине и попытаться разглядеть в ней то, что привлекло его сына.

Раиса Фёдоровна тоже решила присмотреться, но с другой целью, а именно — чтобы разоблачить и вывести на чистую воду. Она была по-житейски умна, наблюдательна и
не сомневалась, что девица, несмотря на свою простоту и смиренность, мутная.

Она была с ней подчёркнуто вежлива, чтобы ни в коем случае не обидеть сына, внимательно смотрела и слушала, чтобы потом аргументированно объяснить мальчику, что она ему не пара. Пока дело не зашло далеко.

Опоздала мать. Дело успело зайти дальше некуда.

После неловкого, скомканного знакомства, когда сели, наконец, за стол и выпили по чуть-чуть хорошего лёгкого вина, Вадим сообщил, что у них с Алиной серьёзные отношения, они собираются пожениться и подали сегодня заявление в ЗАГС. Родители не смогли скрыть своего недоумения и неодобрения. Месяц всего знакомы! О каких серьёзных отношениях может идти речь? Зачем такая спешка? Повстречайтесь, пообщайтесь, узнайте друг друга получше, а потом уж принимайте решение, хотите ли вы быть вместе всю жизнь. Вадим спокойно отвечал, что они уже достаточно хорошо друг друга знают и хотят создать крепкую семью (как у вас с папой) и жить долго и счастливо. Решение их твёрдое и взвешенное. Он, Вадим, понимает, что для родителей это немного неожиданно, но просит их не переживать, а порадоваться за них. В конце концов, он взрослый, образованный мужчина с хорошей профессией, приличной зарплатой, перспективный и ответственный.
Вот именно, горько думал отец, ты-то да, а она-то соответствует ли тебе хоть в чём-то?

Пока жених вёл непростой разговор с родителями — негромко, уважительно, хотя и несколько напряжённо — предполагаемая невеста, едва смочив губы вином и опустив взгляд в тарелку, тихо ела положенный ей салат оливье, кусок нежной ветчины, бутерброд с икрой. От острого глаза Раисы Фёдоровны не укрылось ничего: сидит, прижавшись вплотную к краю стола, голова низко опущена, вилку держит по-детски, ест размеренно, строго чередуя: откусила кусок хлеба — отправила в рот вилку салата, хлеб — салат, хлеб — салат. Остатки салата не смогла собрать, нагребла оставшимся кусочком хлеба на вилку, игнорируя нож, лежащий справа от тарелки. Подцепила вилкой ветчину, но ломтик был тонкий, широкий, кусать неудобно. Она сложила его руками пополам, потом ещё раз, положила на оставшийся хлеб и съела за три укуса.
После чего взяла бутерброд и стала есть с явным удовольствием, совсем уж навалившись на стол и нависая над тарелкой.

В разговоре она участия не принимала, но на вопросы отвечала вежливо и, как показалось Раисе Фёдоровне, угодливо.
Устроилась на работу в гастроном, в молочный отдел. Обещали месяца через три перевести в старшие продавцы, всё-таки у неё образование и стаж.
По хозяйству умеет всё: и готовить, и стирать-гладить, и шить-вязать, и убирать.
Дядя, брат матери, правда, не родной, работает строителем.
Сама она замужем не была, детей не имеет.
Вадима любит очень, будет стараться, чтобы ему с ней было хорошо.
Дядя Вадима одобрил, даже написал сестре, то есть, её матери, подробное письмо. Родители очень рады.

Ну, самое главное, что дядя одобрил. И родители рады. Раиса Фёдоровна и Владимир Алексеевич прекрасно понимали и дядю, и родителей, живущих за шестьсот с лишним километров. Вот только сына своего любимого понять не могли.

Раиса Фёдоровна подметила тонкие морщинки вокруг глаз, жидкие, слабые волосы пегого цвета, выступающие вены на тыльной стороне кистей, сутулость, вялый рот и подозревала, что эта Алина не на два года старше Вадима, а на все пять. И вот это всё он, прости, Господи, будет обнимать, целовать, ласкать? Раиса Фёдоровна переглянулась с мужем и нашла полное понимание. Сколько у Вадима знакомых девушек, молодых женщин — свежих, ярких, весёлых, из приличных семей! Почему Алина?


Раиса Фёдоровна, не сдержавшись, прерывисто вздохнула. Владимир Алексеевич обеспокоился:
- Раечка, что? Ты задремала? Выключить телевизор?
- Да, Володенька, что-то меня в сон клонит, сморило после обеда. А может, погода, вроде гроза собирается. Но ты не выключай, смотри, а я послушаю, подремлю.
Звуки знакомого фильма не мешали течению её воспоминаний.


До росписи был месяц. Вадим стал подготавливать свою комнату для совместного проживания с женой. Что-то покупал, что-то передвигал, что-то выбрасывал. Алина часто у них появлялась, помогала ему, потихоньку перевозила свои вещи в сумке — одежду, обувь, вносила свой вклад в обустройство семейного гнёздышка - купила двуспальное ватное одеяло, привезла свою подушку. Раз-другой, задержавшись допоздна, осталась ночевать, а за неделю до регистрации поселилась окончательно.

Свадьбу решили не устраивать. Алина сказала, что её родня приехать не сможет — хозяйство не оставишь, дорога влетит в копеечку, да и если ехать в такую даль, так дня на два-три, а у дяди в комнате все не разместятся. Родителям Вадима тоже не хотелось никого звать. Рухнули их мечты о молодой, красивой, интеллигентной, образованной паре для любимого сыночка. Так что, никаких поводов для торжества нет, и праздновать нечего. Вадим сказал, что им пышная свадьба не нужна, они просто распишутся а потом посидят семьёй дома за праздничным столом.

За этим обедом, который она готовила безо всякого удовольствия, злясь на Алину, присланную Вадимом ей в помощь, которая топталась на её красивой, рационально обставленной кухне, как слон в посудной лавке, путалась под ногами, отвлекала и раздражала, Раиса Фёдоровна обратила внимание на три незначительных момента, которые, сложенные воедино, вызвали у неё определённые подозрения.

На новобрачной было надето свободное розовое платье с цветочками по подолу и на рукавах, большим белым воротником и завышенной талией. Платье было вопиюще несовременным, так и хотелось сказать «мамино выходное», как в фильме про Фросю Бурлакову. В те годы молодые женщины носили короткие платья, плотно облегающие фигуру, подчёркивающие талию  - вытачками, поясом, фасоном «отрезное по талии». Такую размахайку могла надеть только…
И молодая жена не пила ничего, даже шампанского. Подносила к губам бокал и, не пригубив, ставила на место.
И, видимо, не в силах себя сдерживать, незаметно (как ей казалось) таскала маринованные пикульчики и помидорки «дамские пальчики» и дольки крепеньких, остро пахнущих солёных огурчиков, которыми было украшено блюдо с запечённым куском мяса и картофелем.
- Вкусно? - спросила свекровь, и новоиспечённая сноха чуть не выронила очередной огурчик.
- Да, очень, - еле слышно ответила она, - я люблю соленья.
- Всегда? Или только сейчас?

Раиса Фёдоровна была женщина прямая, не терпящая никакого притворства. Хотя, возможно, и несколько резковатая. Вадим, хорошо знавший свою матушку, вытер губы салфеткой, успокаивающе погладил по руке жену и решительно сказал:
- Мама! Папа! У нас для вас есть сюрприз. Алина ждёт ребёнка. Вы скоро станете бабушкой и дедушкой! Давайте за это выпьем! А тебе морсика.
И он налил Алине клюквенного морса, которого она и так выпила уже половину кувшина.
Мы, значит, бабушкой и дедушкой, подумала Раиса Фёдоровна, а вот ты-то станешь ли отцом?
- Когда же вы успели?
- Мама!..
- Что «мама»? Вы два месяца как знакомы.
- Ну, вот так получилось...
- Здорово у тебя получилось. - Одобрила Раиса Фёдоровна, глядя в глаза невестке.
Та опустила взгляд и смущённо теребила надкусанный огурец.
- Кушай, кушай, - радушно подбодрила свекровь, - беременным всегда солёненького хочется.


Из коридора раздался какой-то шум, возня, лай, возмущённый возглас Настасьи: мама!.. - неразборчивые слова Вадима.
- А что, эта собака до сих пор у нас в квартире? - удивилась Раиса Фёдоровна. - И долго она тут будет?
- Не знаю, - удручённо признался Владимир Алексеевич, - Настя ничего толком не объяснила, оставила её в коридоре, а сама закрылась у себя в комнате. Мне кажется, она её притащила, чтобы мать позлить. Та из кухни боится высунуться. И я боюсь через коридор идти. Ужин скоро, потом мыться всем. Ну, я надеюсь, к тому времени она её уведёт, не оставит же эту бродячую псину на ночь дома!
- Надеюсь.

Бедный Володенька! Каково ему осознавать, что они уже не хозяева с своём доме? Постаревшие, с проблемами со здоровьем, в чём-то уже беспомощные, в чём-то уже зависимые. Особенно невыносима, до зубовного скрежета, её зависимость в бытовом плане от этой… Акульки.


Потекла их совместная семейная жизнь. Невестка ходила бесшумно, говорила чуть что не шёпотом, глаза в пол, всем старалась угодить. По дому делала всё — мыла, убирала, таскала сумки, готовила, когда нужно, при этом безоговорочно признавая главенство свекрови. Слушалась всех беспрекословно, своего мнения ни по какому вопросу не высказывала.

Раиса Фёдоровна не обольщалась на её счёт. Видела, что нежданная сношенька вовсе не безответная деревенская простушка, есть у неё и коготки, и зубки, и своё мнение по любому поводу. И что всё это она тщательно маскирует и пока не пускает в ход по очень серьёзной причине.

А муж и сын ничего не замечали, радовались, что в доме у них тихо, чисто, вкусно, уютно. И у матери теперь помощница есть, часть забот на себя взяла. Не молодеет ведь мать-то.

Вадим с Алиной жили дружно, в полном согласии. Он спокойный, добрый, голоса никогда не повысит, внимательный, чистоплотный. Непьющий, некурящий, хорошо зарабатывающий. Заботился о своей беременной жене, ждал ребёночка.

Владимир Алексеевич, смирившись с затрапезной внешностью и отнюдь не блестящим умом и воспитанием снохи, ценил в ней почтительное отношение к родителям, покладистый характер, её любовь к его сыну, то, что она работящая, по хозяйству расторопная. Его ничего не настораживало.

Родилась внучка. Через полгода после свадьбы. Родственники и знакомые не усматривали ничего особенного — ну, поторопились молодые, сейчас многие в ЗАГС с пузом идут, что ж теперь. Зато родился ребёночек в законном браке, всё нормально.

Раиса Фёдоровна не говорила никому, что познакомились они ровно за два месяца до свадьбы. Даже если бы Акулина забеременела в день знакомства, и то вряд ли в этот срок родился абсолютно доношенный младенец без малого четыре кило весом и ростом в пятьдесят шесть сантиметров.

Дочку родители назвали — Настасья. Не Анастасия, а именно Настасья. Имя это ей шло. Девочка была щекастая, румяная, с кругленьким носиком-бульбочкой, маленькими голубыми глазками, белёсыми волосиками, незаметными бровками и ресничками. Вадим занимался с ней всё своё свободное время — играл, учил, читал, гулял, и она так и тянулась к нему, и ходила за папой хвостиком.
- Папина дочка, - счастливо шелестела Алина и, покрывшись нервными красными пятнами, опускала глаза под тяжёлым, знающим взглядом свекрови.

Настасья была рослая, ширококостная, с квадратными ладонями, с высоким подъёмом больших ступней. Раиса Фёдоровна смотрела на живущую в их доме девочку с недоумением. Что она здесь делает? Ребёнок вызывал у неё отторжение. В нём не было ничего от их сына — высокого, тонкокостного, с узкими ступнями и кистями рук, с тёмными вьющимися волосами, большими миндалевидными карими глазами, римским носом с круто вырезанными ноздрями. И ничего, что хоть отдалённо напоминало бы черты каких-то родственников, чтобы можно было себя утешить: это у Настеньки носик, как у тёти, а волосы и бровки, как у двоюродной бабушки.

Ничего.

Но даже не набор черт отталкивал Раису Фёдоровну от девочки. В конце концов, могут всплыть черты совсем уж дальних родственников, которых ты и не застал. Никто не знает, в какой узор сложатся они в ребёнке, как в калейдоскопе. Не в этом дело.

Просто она смотрела на Настю и знала: чужая. Не наша. Не просто догадалась, поняла, сопоставив даты, сроки, прочие факты, не просто чувствовала, доверяя звериному, первобытному чутью. Знала.

И видела, что Алина её боится. Потому что она, не будь дурой, поняла, что свекровь - знает. И каждую секунду боится, что та развяжет язык и раскроет глаза сыну и мужу. Поэтому и угождает, и заискивает.  И её же за это ненавидит.

И опять же, даже не тот факт, который для Раисы Фёдоровны был очевиден, что ребёнок им не родной, был главным в её отношении к Насте. Ведь Вадим мог жениться на женщине с ребёнком — дело житейское, и к нему было бы совсем другое отношение. Тогда было бы изначально всем известно, что не наш, но сын выбрал эту женщину, значит, и они, уважая его выбор, приняли бы этого ребёнка как члена семьи и относились бы по меньшей мере тепло и вели себя по отношению к нему, как бабушка с дедушкой.

Но здесь с самого начала был обман! Вульгарный, грубый обман, банальный расчёт.

Ни Владимир Алексеевич, ни Вадим, привыкшие иметь дело с порядочными, интеллигентными женщинами, которым можно доверять, никогда не стали бы подозревать супругу в моральной нечистоплотности, высчитывать сроки, выискивать фамильные черты, они даже в мыслях не могли допустить, что рождённый в браке ребёнок может быть не от них. На то и был расчёт.

Раиса Фёдоровна ума не могла приложить, как уж ей это удалось, но следовало признать: невзрачная, необразованная провинциалка, приехавшая в Москву уже беременной (в чём лично для неё никаких сомнений нет), за два месяца сделала в столице головокружительную карьеру. Вышла замуж за москвича, получила прописку, поселилась в хорошем районе, в прекрасной квартире, вошла в интеллигентную, обеспеченную семью, родила в законном браке дочку — москвичку. Краснощёкую, с прямыми жёлтыми, как солома, волосами, толстенькую, сильно топающую, громко хохочущую, с мелкими, скошенными внутрь зубками. Постоянное напоминание об обмане, о подлости. Непроходящая обида и боль за сына.

Самое интересное, что девочка не была похожа и на мать. Как будто та вообще не принимала участия в процессе её создания. Видно, у того, кто является её настоящим отцом, очень сильные гены. В воображении свекрови рисовался почему-то богатырского сложения пастух. Раиса Фёдоровна мысленно представила их рядом — этого пастуха и своего сына. Ну не слепой же Вадим! И вдруг ей пришла в голову мысль — а вдруг он всё знает? Вдруг она ему всё рассказала, и он осознанно взял её, беременную от другого? Вадим благородный, сострадательный, он мог.


Эта мысль так поразила, что она открыла глаза и приподнялась на локте.
- Что, Раечка? - тут же забеспокоился муж, - неудобно? Может, посидеть хочешь? Давай, я тебе подушки поставлю. Кино кончается, сразу выключу. А может, тебе в туалет надо? Попить?
Все предложения мужа оказались своевременными. Вот всегда он чувствует, что ей нужно. Она с благодарностью приняла его заботу и ласку, когда он поправил её волосы, погладил по плечам, по руке, с чувством поцеловал в щёку, в висок. И сама обняла его за шею, поцеловала, вдохнула родной запах.
- Володенька…
По экрану побежали титры. Он выключил телевизор. Из коридора снова донёсся шум.
- Раечка, ты посиди, почитай, вот тебе журналы, а я схожу, узнаю, что там с ужином, хорошо?
- И насчёт собаки этой узнай, когда, наконец, её уберут из квартиры. И осторожнее там, милый, хорошо?
- Не волнуйся.


У них никогда не было собаки, и они не представляли, как с ними обращаться. По правде, они оба их побаивались. Что за странные идеи приходят Насте в голову!

То она заставила и мать, и бабушку вязать чуть ли не в промышленном масштабе шерстяные носки для какого-то детского дома, в котором она решила быть волонтёром, и даже заговаривала о том, что хорошо бы приводить оттуда на выходные двух-трёх детишек, чтобы побыли в семье. Общими усилиями удалось отговорить её от этой благой идеи. На что Настя долго и очень язвительно обличала их в чёрствости, эгоизме, нежелании поступиться своим комфортом ради несчастных сирот и внушала им новомодную мысль, которую они и так слышали каждый день из каждого утюга, что «чужих детей не бывает».
Носки они вязали - просто, чтобы Настя молчала, хотя Раиса Фёдоровна заикнулась было, что, может, проще купить, сколько там нужно пар? Её тут же оговорили:
- Купить любой может. Это значит - откупиться. Это бездушно. Нужно связать самой, с душой, чтобы ребёнок почувствовал тепло рук, чтобы у него появилось ощущение, что о нём кто-то заботится, что его любят. Неужели это непонятно? Ты же сама мать!
Раиса Фёдоровна хотела было предложить новоиспечённой благодетельнице купить пряжу и самой навязать столь необходимых бедным сироткам носочков, но представила, какие обличительные тирады за этим последуют, и смолчала. Поберегла свои душевные силы.
Вязали они медленно, поэтому долго, из шерсти, купленной Владимиром Алексеевичем. Раиса Фёдоровна сто лет не брала в руки спицы, отвыкла, подзабыла, растеряла навык, а Алине просто было некогда — она то на работе, то дома на хозяйстве. Настя раздражалась, торопила, стыдила, но потом, видно, остыла к теме сиротства, отвезла вымученные двадцать пар и больше на эту тему не говорила.

То потащила всех на другой конец Москвы, в парк, где проходил забег в помощь больным какой-то редкой генетической болезнью.
Тщетно они пытались понять, каким образом два десятка человек, пробежавших километр вокруг пруда, помогут исцелить неизлечимое заболевание. Настя, раздражённая их невежеством, эгоизмом и социальной тупостью, сказала, что забег привлечёт внимание общественности к этой проблеме, и дело сдвинется с мёртвой точки.
Родители, как всегда, согласились и поехали — в свой единственный выходной. Кооптировали и деда. Не было их полдня. Раиса Фёдоровна от поездки была освобождена по причине полной неходячести. А то, гляди, и бежать бы заставили. А так просто оставили одну дома. Не дай Бог, прихватило бы сердце, уронила телефон - и помереть бы могла. Не от модной экзотической болячки, а просто от не оказанной вовремя помощи. Но обошлось.

Зато довольная Настя показывала фотки: меж золотых берёз и багряных клёнов бежит она, в блестящих лосинах, туго обтягивающих мощные ляжки, и в коротком топике кислотно-земляничного цвета. А потом настрочила обширный пост, украшенный десятком фотографий, и сообщала всем количество просмотров. И писала какую-то работу для института, используя «материал».

Школу она закончила весьма посредственно, ни в какой приличный, настоящий вуз с такими баллами не сунешься, и она поступила в один из множества открывшихся в последние годы «университетов». Ну, как поступила — заведение коммерческое, заплати и учись. Вот так она и учится. На социолога. А родители платят.

То надо ехать на инклюзивный концерт, после которого должна была состояться инклюзивная же выставка-продажа. Родители, не знавшие, что это такое, доверчиво поехали, чтобы угодить дочурке и помочь юным актёрам и художникам, а также своей Насте, которой опять нужен был «материал». Раиса Фёдоровна сразу плохо себя почувствовала, и Владимиру Алексеевичу было дано освобождение от этого мероприятия. С которого Вадим и Алина вернулись все белые и долго не могли рассказать, что же там было.
Концерт они кое-как отсидели, с нетерпением ожидая аплодисментов, означающих конец тягостного зрелища, а на выставке, которая оказалась благотворительной, надо было обязательно купить хотя бы одну поделку.
Вадим с недоумением оглядел «экспозицию» и сказал, что ничего из этого он покупать не хочет. Настя зашипела, что вся эта акция затевалась именно ради сбора средств для покупки несчастным умственно отсталым и с синдромом Дауна подросткам, занимающимся в этом клубе, материалов для творчества.
Родителей поразило не столько то, что эти «шедевры» действительно кто-то покупал — видимо, люди были в теме и знали, куда и зачем идут — сколько их цена. Альбомные листочки с намалёванными акварелью кособокими домами и деревьями, аппликации и поделки из пластилина стоили от пяти тысяч. У Алины и Вадима столько денег с собой просто не было. Настя шипела, что они её позорят, велела вывернуть все кошельки, достала из кармана три смятые сторублёвки и долго пересчитывала, отвернувшись к стене, всё, что наскребли родители. Набралось четыре тысячи двести.
Торговля между тем шла довольно бойко. Настя послала родителей, велев купить хоть что-то, раз уж им ничего не нравится. Сама не пошла — сказала, что ей стыдно. Куда деваться — они не хотели расстраивать дочку, к тому же ощущали свою вину. Пошли.
Чувствовали себя ужасно, когда выяснилось, что поделок по пять тысяч уже не осталось. Тихо попросили женщину, принимавшую деньги, дать им что-нибудь на имеющуюся сумму. В ответ тётка, только что весело смеявшаяся и приветливо разговаривавшая с посетителями, которых, похоже, почти всех знала, громко и язвительно поинтересовалась: как они желают, чтобы она отломила им половину пластилиновой композиции за восемь или отрезала от рисунка за семь? Здесь вам не гастроном! Стыдно должно быть! Вадим, у которого на скулах Алина с тревогой заметила желваки, положил деньги на прилавок и сказал, что они оплачивают половину покупки, а тот, кто захочет оплатить вторую половину, пусть и заберёт шедевр себе. Тётка милостиво замолчала, смахнула деньги в прозрачный пластиковый ящик, и они выбрались, наконец, на улицу.

Теперь вот собака с помойки. Что в следующий раз придумает Настасья? Кого притащит в дом? Бомжа? Зэка? Гастарбайтера? Родители носятся с ней, как с писаной торбой, ни в чём не перечат, во всём поддерживают.
Владимир Алексеевич если и высказывает здравые, логичные возражения или опасения, то мягко, осторожно, чтобы не травмировать великовозрастную деточку, и слова его, принимаемые деточкой за старческую глупость и общую социальную отсталость, всерьёз не воспринимаются.
Раиса Фёдоровна могла бы сказать — прямо, чётко, называя вещи своими именами — но её слова веса тоже давно уже не имеют. Да и чтобы их услышать, нужно прийти к ней в комнату, подойти к кровати и стоять, слушать. А Насте это не нужно и не интересно. Она если и забежит изредка по поручению папы или деда, то и парой слов с ней не перекинется, торопится поскорее уйти и, кажется, старается даже не дышать. Своя парализованная бабка как объект для милосердия и благотворительности рьяной волонтёркой не рассматривается.


Означенная поборница социальной справедливости в это время строила в коридоре остальных домочадцев, которым не удалось, как Раисе Фёдоровне, прикрыться болезнью. В их семье никто никогда не повышал голоса. Кроме Настасьи. Именно её голос сейчас и доносился до бабушкиной спальни.
- Мама! Ну, в самом деле, полдня прошло, а ты даже не удосужилась собаке хоть какую подстилку дать, она на голом полу лежит!
- Настенька, какую же я ей подстилку дам? У нас нет.
- Да хоть какое одеяло старое, вдвое сложить, и тепло будет, и мягко.
- Да… Но у нас нет старых одеял, ты всегда говоришь, что не надо старьё хранить.
- Ну, тогда, например, плед коричневый, им сейчас никто не пользуется.
- Настенька, но он дорогой, почти новый, чисто шерстяной, жалко…
- А! Жалко! Барахло дороже живого существа! Сама на полу спать не пробовала? Ты в глаза ей посмотри, ничего не ёкает? Или мне своё покрывало принести? Я обойдусь, а собака хоть поспит нормально.
Алина представила роскошное итальянское покрывало, толстое, персикового цвета, с пепельно-розовыми крупными цветами, брошенным на пол и грязную, возможно, больную собаку, которая по нему топчется. Это был чистой воды шантаж — излюбленный приём Настасьи с раннего детства, шантаж, манипуляция и демагогия, но перечить дочери она не смела.
- Настён, правда, - поддержал жену Вадим, - что плед, что твоё покрывало, это вещи не для собачьей подстилки. После собаки их только на выброс.
- А что, собака ещё долго у нас будет? - решил прояснить вопрос Владимир Алексеевич.
- И потом, он грязный весь, вон, лежал, привалившись к стене, обои испачкал. И на боку у него болячка какая-то, не дай Бог, лишай, - ободрённая поддержкой мужчин, сказала Алина.
- Вот все мысли у тебя только о вещах и о деньгах! Всё. Других ценностей для тебя не существует. Собака несколько часов в доме, а ты ей хоть бы лапы вымыла!
- Да я к ней подойти боюсь! Вон, псина какая здоровая! И я для неё чужой человек. Ты думаешь, она даст мне ей лапы мыть?
- Настя, мама права, - решительно сказал Владимир Алексеевич, - это не дело. Сама подумай - это дворовый, бродячий пёс, кстати, кобель. И по всему видно, что уличный он не в первом поколении, никаких признаков хоть какой породы в нём не видно. Это дикое, стайное животное. К тому же взрослое. Он родился и вырос на улице, в стае. Это его естественная среда обитания. В квартире он жить не сможет и не захочет. Он опасен. Хорошо, ты его привела, мы его покормили, он полежал в тепле, вроде как в гостях побывал, но теперь его надо выпустить, пока он на нас кидаться не начал.
Алина с благодарностью посмотрела на свёкра.
- Настён, давай, я покормлю его ужином, и мы его отпустим, хорошо? - заискивающе предложила она дочери.
- Выбросим на улицу? - недобро прищурившись, уточнила Настя, - его уже один раз предали.
- Вряд ли, - не согласился дед, - он не похож на домашнего пса.
- Одичаешь от такой жизни. - С неизвестно кому адресованной претензией сказала Настя. - Вот такие заводят собаку, поиграют, а потом выгоняют на улицу. А мы в ответе за тех, кого приручили! Бездомных животных не должно быть! И начинать надо с малого. С себя! Подарить нормальную жизнь хоть одному несчастному.
- Ну, конкретно мы никого не заводили и никого не приручали. И никого не выгоняли. Соответственно, ни за кого не в ответе. - Твёрдо высказался Владимир Алексеевич.
- Да. А то как-то странно получается: заводят, не несут ответственности и выбрасывают на улицу одни люди, а забирать к себе в дом одичавшее животное, искупая чужую вину, должны почему-то другие, - поддержал отца Вадим.
- Вот пока все так рассуждают, перекладывая ответственность друг на друга, тысячи животных страдают!
- Он не страдает. Он другой жизни не знает.
- Время позднее, - напомнила Алина, - и дел ещё у всех полно. Сейчас я ему принесу поесть, и пусть он идёт к своим сородичам, к своей семье. Его дом там. И будем ужинать.
Она быстро принесла миску с едой и подала Насте. Та поставила её возле собаки и чуть замешкалась, не сразу убрала от миски руки. Вскочивший пёс оскалил зубы и зарычал. Настя в испуге отпрянула и прижалась к папе.

Раиса Фёдоровна чутко прислушивалась. Одни проблемы от этой Настасьи. Упрямая, своенравная, считает себя вправе всех поучать, распекать, читать нравоучения. И вечно всем недовольна, вечно какие-то претензии. С детства с ней носились, не знали, как угодить, чем порадовать, любое желание бросались исполнять. Они своего Вадима воспитывали куда строже. А эта Настя всё принимала как должное и всегда находила, к чему придраться. Выросла - высокая, крупная, с толстой русой косой до пояса. Коса всегда заплетена небрежно, волосы выбиваются по всей длине. Румянец во всю щёку, брови и ресницы она теперь густо красит чёрным. Похожа на Марфушеньку-душеньку. И характер похож. А вот милой Настеньки у них уже не будет.


Раиса Фёдоровна часто думала, почему Вадим с Алиной не родили второго ребёночка? Не хотели? Не могли? Жилищные и материальные условия вполне позволяли. А сейчас вдруг догадалась: если Вадим не знал, что Настасья не его дочь, то, значит, тщательно предохранялась Алина. А если знал, то не рожали по общему согласию и в обоих случаях по одной причине: чтобы не бросался в глаза всем контраст между двумя детьми. Скрывали грех. Но грех Алинин, а без своего ребёнка остался Вадим. А они без родных внуков.

И вот по какой причине Алина, которая дважды в год ездила в Белоруссию навестить родных, никогда не брала с собой дочку. Видимо, она сильно похожа на биологического отца, так чтобы в деревне не судачили, пальцем не показывали, к родителям с ехидными намёками не приставали, самой девочке не сказали, что она от их местного (опять представился богатырского роста пастух с нестрижеными соломенными волосами, чтоб его!). Да и сам этот пастух, тьфу!.. - отец неизвестно, как поведёт себя, увидев ребёнка. Припомнилось, что они с дедом как-то говорили Алине взять с собой Настю, родственникам показать, да просто побыть на свежем воздухе. Она всегда отговаривалась тем, что едет не отдыхать, а помочь — то с посадкой картошки, то с ремонтом, то ещё с чем — хозяйство большое, а родители не молодеют — и каждый раз с генеральной уборкой. А Вадим никогда не предлагал взять с собой Настасью и сам не ездил. Знал?..

Его всё устраивает? Выглядит он спокойным и довольным своей семейной жизнью. У них с Алиной ни ссор, ни скандалов не бывает, всё тихо, мирно. Он терпеливый, снисходительный, она всегда во всём его слушается и соглашается.

Значит, правильно она, мать, ни разу ни словом, ни намёком не дала понять, какие подозрения и чувства кипят все эти годы в её душе?

Она видела, что и муж, и сын безусловно любят девочку, что она им родная дочка и внучка. И, больше всех на свете любя этих двух мужчин, не смела нарушить их душевный покой, а, возможно, и всю их общую семейную жизнь. Берегла.

Чего стоило ей, женщине резковатой и категоричной, привыкшей рубить правду-матку, держать эту страшную правду глубоко внутри, не позволяя ей ни промелькнуть в глазах,  ни сорваться с языка. Может, потому и ноги отнялись, от постоянного напряжения.

А это была правда, настоящая, факт, а не просто подозрения, как ещё лет пять назад. Настя тогда с классом ходила в поликлинику на диспансеризацию и, вернувшись, хвалилась, что им всем поставили в новенькие паспорта штамп с указанием группы крови. И показывала раскрытую страничку. Раиса Фёдоровна увидела группу, припомнила школьные уроки биологии, потом обратилась с вопросом к знакомой медсестре и для верности сверилась с интернетом. Группу крови своего сына она знала назубок, а Алинину карту дала посмотреть всё та же медсестра, работающая в их поликлинике. Все сомнения разрешились: Настя никак не могла быть дочерью Вадима.


Пёс вылизывал миску, стуча ею об пол и об стену, и, наклонив косматую башку, угрожающе рычал, не позволяя подойти, чтобы её забрать.
- Ну, вот, он хоть наелся, - удовлетворённо сказала Настя, - теперь с ним надо погулять. Мама!..
- Настя, мне ещё ужином всех кормить, он, кстати, давно готов, посуду мыть, на завтра всем всё собирать, папе рубашки погладить, помыться… Я не представляю, когда я спать сегодня лягу, - взмолилась Алина.
- И мне бежевую блузку, - напомнила Настасья, - только утюг не забудь на шёлк поставить! - И обернулась к отцу: - Па-а-ап!..
- Нет-нет, уволь! Я с собаками обращаться не умею, никогда ни с одной не гулял, да и просто боюсь. Прости.
- Да чего там гулять, - сказал Владимир Алексеевич, - открыть ему дверь подъезда, он сам и побежит гулять, где привык.
- Да-а-а… Он же тогда уже не вернётся!
- Настя, - терпеливо повторил Вадим то, что уже говорил дедушка, - это дикий уличный пёс, он не будет жить в квартире, хозяева ему не нужны, он убежит при первой же возможности.
- Ладно. - Угрожающе протянула Настя. - Раз у нас некому с собачкой погулять, я сама пойду.
И стала по стеночке продвигаться к своим кроссовкам. Пёс следил за ней нехорошим взглядом.
- Настя, не надо! Это опасно! Выйдешь с ним в темноту, к нему подбежит его стая, а ты держишь его на поводке. Даже представить страшно, что может произойти. Дедушка правильно сказал: открыть дверь и отпустить на свободу.
- Да ничего не будет! Что вы вечно паникуете, всего боитесь? Монстра из него сделали. Это же просто несчастное бездомное животное. И он запомнил, что здесь его накормили, напоили, дали выспаться в тепле. Правда, на голом полу. - Уничтожающий взгляд в сторону матери. - А собака существо благодарное. Кстати, его надо назвать. Э-э-э… Как тебя?..
- Полкан. - Подсказал Владимир Алексеевич.
- Ну, ладно, пусть пока Полкан, потом что-нибудь получше придумаем. Полкан, Полкан!..

Настя потянулась к шее пса, чтобы ухватить обрывок грязной верёвки, но тот вскинулся вверх, чуть оторвав от пола передние лапы, и сомкнул свои челюсти на её руке повыше запястья. Настя дико закричала. Вадим по наитию ударил ребром ладони по собачьему носу. Пёс взвизгнул, разжал зубы и чуть было не бросился на Вадима. Но в это мгновение щёлкнул замок, и он пулей вылетел в распахнутую дедом дверь. Владимир Алексеевич быстро запер все замки и кинулся к внучке.

На руке Насти остались следы зубов — несколько глубоких вмятин, уже начинающие синеть. В одной, самой большой и глубокой, кожа была проткнута и чуть кровила. Алина опрометью понеслась за аптечкой. Настя сползла по стене и сидела на корточках, голося на одной ноте.
- А-а-а!..
- Благородный пёс, - сказал Владимир Алексеевич, - легонько прихватил, просто предупредил: отстаньте, не лезьте, отпустите! А мог и откусить.
Настя взвыла ещё громче.
- А-а-а!.. Всё из-за вас! В доме народу полно, а с псом гулять ребёнка отправили! Вдруг у него бешенство? Мне теперь уколы будут делать! В живот! Из-за вас!..
Алина хлопотала возле дочки с перекисью водорода, йодом, бинтами. Настя вырывала руку.
- Сорок. Уколов. - Элегически уточнил успокоившийся дедушка.
- И от столбняка ещё. - Добавил папа.
- «Скорую»! - вопила укушенная, - звоните!
- Доченька, - дрожащим голосом спросила Алина, - ты подозреваешь, что собака бешеная, и приводишь её в дом? Зачем?.. Что за безрассудство?
- Да нет у него никакого бешенства, - успокоил дед, - две миски воды выхлебал за милую душу.
- «Скорая» из-за такого пустяка не поедет, - сказал папа, - завтра в травмпункт сходишь. А пёс тебе урок преподал: не лезь к бродячим собакам!
- Пустяк?.. - с привычными уже угрожающими нотками протянула Настасья, - значит, для вас пустяк…

Алина, ловко закрепив бинт, шмыгнула на кухню. Владимир Алексеевич за ней — поскорее взять ужин Раисе Фёдоровне и себе, отнести в комнату и подробно рассказать ей о последних событиях. Вадим взял миску, пошёл с ней в ванную и отмыл её там чистящим порошком и, на всякий случай, жидким мылом. После чего пошёл наконец, на кухню, ужинать.

- ... Ну, надеюсь, больше Настя собак в дом притаскивать не будет, - примирительно сказала Раиса Фёдоровна, выслушав взволнованный рассказ мужа.
- Надеюсь. Но что за странные идеи приходят ей в голову! Никогда не знаешь, что она в следующий раз придумает. И ведь упёртая, никого не слушает, никто для неё не авторитет, - сокрушённо сказал Владимир Алексеевич, - вот Вадим всегда прислушивался к нам и принимал разумные доводы. - Он осёкся, виновато взглянул на супругу, но продолжил: - А Настя…  И, кстати, Раечка, тебе не кажется, что она допускает непозволительный тон в разговорах с родителями? В кого она у нас такая?
- Наверное, в какого-то из Акулькиной родни, - спокойно предположила Раиса Фёдоровна.
- Наверное.
Владимир Алексеевич составил посуду на поднос, сложил и убрал специальный столик для еды в кровати. Стряхнул невидимые крошки, расправил покрывало.
- Володенька…
Он присел на кровать к жене, и они долго молчали, с нежностью глядя друг на друга и крепко держась за руки.

               
                31.10.2024