Бетанкуры. История одного семейства. Часть вторая

                3.
Георгий внимательно прочел протоколы допросов так называемого Курослепова, чтобы узнать, как его младший брат ступил на преступную стезю.
Эмиль действительно рассказывал о своём прошлом очень подробно, а заместитель Георгия был весьма исполнительным и дотошным работником, записывая его показания слово в слово.
И вот что узнал из протоколов Георгий о жизни Эмиля после февральской революции 1917-го года.
По приказу главы Временного правительства Керенского воспитанникам кадетского корпуса Петра Великого вручили оружие и стали муштровать их на плацу, готовя к отправке на фронт, не обращая внимания на то, что многим их них еще не было восемнадцати лет. В результате из их рядов вскоре исчезли дети наиболее зажиточных родителей, симулянты и просто дезертиры. И когда грянула Октябрьская революция, то на борьбу с большевиками был брошен малочисленный и плохо вооруженный отряд юнкеров, который был бит и рассеян.
А Эмиль, как говорится, пошел по рукам. Сначала он попал в армию Юденича, после её разгрома бежал в Крым и вступил в Добровольческую армию под командованием Деникина, а после его отставки с поста Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. служил в одном из казачьих полков генерала Врангеля.
После взятия большевистскими войсками Перекопского перешейка в штабе армии началась подготовка к эвакуации. На бумаге все было расписано до мельчайших деталей, а на деле вышло совсем не так. Так, например, полк астраханских казаков, в котором служил Эмиль Бетанкур, исполняя обязанности адъютанта командующего, должен был погрузиться на пароход «Поти» в Керчи, но, прибыв туда, они увидели далеко в море лишь слабые очертания этого судна.
И казаки пошли по барахолкам, скупая там цивильную одёжу, а потом нанимали лодки и переплывали на них через Керченский пролив на Кубань: ведь на том берегу тоже казаки живут, авось, приветят…
А забытый всеми Эмиль бродил по набережной, надеясь лишь на милость Божью. И она пришла к нему в виде старенького капитана в замызганном кителе, который сидел на причальной тумбе и курил трубку. А напротив стоял под парами пароходишко, такой же старый, как и капитан, и хмурые матросы грузили на него уголь.
- Куда идём? – спросил капитана Эмиль
- А в Одессу, - охотно ответил старик. – Слышал я, что там ещё красных нету, а белые норовят оттуда в Турцию уплыть. Вот я и думаю, что моя «Мария» для них будет в самый раз.
- А меня до Одессы возьмёте?
- А чего ж не взять? Только чем ты мне заплатишь? Бумажки я не беру, ни советские, ни кадетские. Шашка мне твоя тоже ни к чему, а вот маузер взял бы.
И Эмиль отцепил от пояса деревянную кобуру с наградным пистолетом и отдал её капитану.
На следующий день, уже в сумерки, «Мария» причалила к пирсу Одесского порта. Капитан зашел в каюту, в которой находился Эмиль, и бросил на койку ворох матросской робы: брезентовые брюки, тельняшку и бушлат:
- Ты переоденься на всякий случай, В городе бой идет, и никто не знает, чей верх будет: то ли белых, то ли красных А я в море подрейфую, пока эта заварушка не кончится…
А когда Эмиль, уходя, уже ступил на сходни, капитан сунул ему в сумку из-под противогаза толстую и увесистую пачку.
- Это тебе деньги за маузер, - сказал он. – Мне они и к чему, а тебе, небось, пригодятся, Там красные совзнаки и деникинские «колокольчики», сколько – не скажу, так как считать было некогда.
Поблагодарив старика за нежданную помощь, Эмиль сошел на берег и направился в ближайшую гостиницу, где было холодно и безлюдно. В просторном холле сидел один швейцар в женской поношенной шубке из неведомо какого меха с форменной фуражкой на голове и пил чай вприкуску
- Сколько у вас стоит приличный номер для одного в сутки? – спросил у него Эмиль.
- Одна тысяча «колокольчиками», - ответил швейцар. – Другие деньги просим не предлагать: ни «донские», ни «совзнаки»
- Беру, - сказал Эмиль, вспомнив, что капитан «Марии» упоминал какие-то деникинские «колокольчики».
Швейцар поселил его в небольшом номере, где кроме кровати и стола у окна стояла печка – буржуйка.
- Сейчас я вам дров принесу, а вы пока деньги приготовьте: одну тысячу «колокольчиками» за сутки.
Когда Эмиль достал из сумки подарок капитана и развернул его, он понял, почему деникинские деньги назвали «колокольчиками»: на тысячной купюре был изображен кремлевский Царь – колокол.
Целую неделю он прожил в гостинице, не выходя даже за её порог.
В городе по-прежнему были слышны винтовочные выстрелы, иногда где-то падал снаряд, и тогда в окнах звенели стекла, и швейцар, которого звали Ильёй Семеновичем, бегал по этажам, проверяя, все ли окна целы.
Эмиль давал ему деньги, и швейцар покупал на Привозе картошку, селедку и хлеб, что и составляло их обеденное меню. Утром они пили чай вприкусу, а на ужин ели сладкие груши, выращенные Семёнычем в своем саду.
Возвратившись с рынка, швейцар рассказывал Эмилю о положении в городе:
- Красным Деникина из Одессы вовек не выбить, особливо, если французы отсюда не уйдут. Всех красных подпольщиков прошлой ночью к стенке поставили, теперь офицерьё свободно по бульварам гуляет. Говорят, в театре итальянцы петь будут, а в дворянском собрании состоится бал с танцульками, как при царе. Да ты тоже не сиди в номере, развлекись маленько. На Дерибасовской ресторан открыли, вина французские подают с устрицами, музыка играет..
И Эмиль решил последовать совету Семёныча. Достал свою военную форму со споротыми погонами, покрасовался в ней перед зеркалом и … засунул её снова в шкаф.
: «Нет, воевать я больше не буду, - подумал он. – Отвоевался. Изучу сам обстановку в городе, а потом решу, что делать».
Ему навсегда запомнилось паническое бегство белых из Крыма, и он догадывался, что такое же повторится и в Одессе.
И он вышел в город, надев матросскую робу, подаренную ему капитаном «Марии», и прихватив весь свой наличный капитал.
Оказалось, что на одесском Привозе торгуют не только селедкой и прочей вкусной снедью, а еще предлагают из-под полы золотишко и бриллианты. Несмотря на свою молодость, Эмиль знал, что это - самая твердая валюта в мире. Тем более, что продавцы брали любые деньги: и донские рубли, и совзнаки, и «колокольчики», и даже врангелевские казначейские билеты.
Так что Эмиль вернулся в гостиницу с пустыми карманами, но зато с завернутыми в носовой платок крупинками золота и одним крошечным бриллиантиком. Теперь он знал, что, очутившись в любой стране, он сможет выжить хотя бы с неделю, а там, Бог даст, работу какую-нибудь найдёт, и всё образуется.
Вы знаете, уважаемые мои читатели, мне показалось, что вы усомнились в достоверности этих протокольных записей, и это немудрено: уж больно они подробны и скрупулёзны. На вашем месте я бы тоже возмутился: не может опытный следователь, каким бы дотошным он не был, так детально описывать действия подозреваемого. Но для того, чтобы вы мне поверили, я сейчас вам полностью приведу текст протокола последнего допроса Эммануила Курослепова. Он отличается от другим тем, что исполнительный заместитель Бетанкурова обнаружил у себя, кроме дотошности, еще одно немаловажное для следователя качество: сообразительность. Если раньше ему приходилось каждый новый абзац протокола начинать со слов: «Далее подозреваемый Курослепов Э. И. показал следующее…», то теперь эта фраза стояла только на первой строке документа, а далее повествование велось от первого лица. Таким образом, следователь сберегал уйму времени, чернил и бумаги, не говоря уже о нервах.
Я читал этот протокол точно так же, как вы читаете сейчас мой рассказ, и привожу его здесь без единой купюры, исправив лишь грамматические ошибки. А о том, как мне удалось получить копию этого документа с грифом «Совершенно секретно!», я расскажу вам чуть позже.
Итак:
«В начале допроса подозреваемый Курослепов Э. И. показал следующее:
«Так как деньги у меня вскоре кончились, я решил искать работу, но оплачивать номер я тоже не мог, и тогда швейцар Ионов предложил мне пожить у него в полуподвале, где проживал и он сам. К нему часто приходили его друзья, они играли в карты, пили пшеничный самогон и угощали им меня. Самый старший из них, по прозвищу Клещ, сказал, что одесские биндюжники ограбили французский пароход с пшеницей, который отправлялся в Марсель, и теперь весь город гонит самогон из той пшеницы.
А потом однажды сказал мне: «Я слышал, что ты ищешь работу, так я могу тебе её дать. Работа не пыльная: постоишь часок на стрёме, пока мы будем брать магазин с цацками господина Бени Шамеса, и получишь пятую часть нашего дохода».
Положение у меня было отчаянным, я уже несколько дней почти ничего не ел, и я согласился. Оружия мне они не дали, хотя у каждого из них было по шпалеру. Так они называли револьверы. Мне они выдали свисток, в который я должен был свистнуть, если на улице появится патруль. Но патруля не было, и ограбление прошло успешно. Заплатили мне теми же «цацками», то есть, драгоценностями, украденными их магазина. Швейцар Ионов обменял половину их на деньги, а вторую половину я спрятал, надеясь убежать за границу. А пока я снова переселился в свой номер, с продуктами было все нормально, но теперь Клещ приглашал меня пойти на дело почти каждую неделю, и я соглашался. Только я уже не стоял на шухере, и у меня был свой личный шпалер.
Однажды мы всё же напоролись на патруль, и в перестрелке был убит наш главарь Клещ. И тогда паханом выбрали меня, потому что всех четверых я был самым смелым и фартовым, то есть, удачливым. Мы провели еще несколько операций по изъятию ценностей у буржуев, но вскоре в город пришли красные, начались проверки документов, и тогда я решил перебраться в Питер, и заняться грабежами в своём родном городе. Мы отправились туда все четверо, и занялись там своим привычным делом. А дальше вы всё знаете сами. Нас повязали и теперь здесь, в Крестах, я вынужден давать вам показания.
С моих слов записано верно.
Подпись (Курослепов Э. И.)».
               
                4.
Вскоре после ликвидации банды Мили Курка и его расстрела Георгия Бетанкурова перевели в Москву в Наркомат Внутренних дел инспектором отдела по борьбе с бандитизмом. Ему дали двухкомнатную квартиру неподалеку от места работы и назначили ему большое жалованье, какого он еще до сей поры не получал.
Но Георгий этому бы совсем не рад.
Во - первых, ему не нравилась его новая работа: он должен был разъезжать по всей стране и проверять, как ведется борьба с бандитизмом местными отделами внутренних дел. По результатам проверки он писал длиннющие справки и сдавал и в 1-ый спецотдел, где оценивалась работа республиканских и областных органов и принимались соответствующие решения.
Во-вторых, он невзлюбил москвичей. На его взгляд, они разительно отличались от жителей Ленинграда своим нетерпимым отношением к приезжим, стремлением к лёгкой наживе и даже непривычным для его слуха аканьем.
И, в-третьих, ему была непонятна сама Москва. Георгий любил свой родной город, в год его рождения еще носивший гордое имя Санкт-Петербург, с его широкими и прямыми, как стрела, проспектами, садами и каналами, с прекрасными пригородами и выходом к морю. И Москва поразила его путаницей своих переулков, подобной лабиринту Минотавра, заброшенностью старинных особняков и несуразностью вновь возводимых зданий.
Всё это угнетало его, ему не хотелось возвращаться после работы в свое неуютное жилье, Георгий долго бродил по грязным улицам, а придя домой, он сразу же ложился на кровать и перед сном думал, как ему уехать снова в Ленинград.
Но вскоре всё изменилось…
Однажды в выходной день, слоняясь по холодным улицам Москвы, он очутился на Красной площади и зашел погреться в Исторический музей. Он обошел почти все его залы с многочисленными экспонатами которые были ему совсем не интересны, и вдруг застыл перед огромным полотном, на котором был изображен отряд французов , отступавший из Москвы в морозную зиму 1812-го года…. Жалкая кучка замерзших оборванцев, одетых кто во что попало…
«А ведь среди них мог быть и мой прапрадед, Арман Бетанкур», - подумал Георгий и присел на скамейку, неотрывно глядя на картину. Он просидел в этом зале, наверное, с час, когда услышал вдруг приятный женский голос:
- Интересуетесь историей Отечественной войны 1812-го года?
Георгий поднял голову и видел перед собой симпатичную женщину средних лет с улыбкой на лице.
- Да, интересуюсь, - ответил он. – И хочу понять, какие чувства испытывали вот эти жалкие создания к своему императору, бросившему их на произвол судьбы.
- Я бы могла рассказать вам об этом и даже прочесть отрывки из их дневников, но, к сожалению, через полчаса мы закрываемся. Приходите завтра.
- Обязательно приду. Только не завтра, а в следующее воскресенье, с утра.
- Хорошо, я буду вас ждать…
И он пришел, и женщина – экскурсовод, которую звали Ольга Петровна, провела специально для него одного экскурсию о войне 1812-го года.
А потом он стал приходить туда  каждый выходной день и слушать, как вдохновенно и увлекательно рассказывает она о той далекой войне. Порой ему хотелось признаться ей, что его прадед тоже воевал против русских, но вспомнив о своём «башкирском» происхождении и месте работы, гасил в себе это желание.
Но однажды получилось так, что они вышли и музея вместе, и он вызвался проводить её домой
Шёл снег, на улице было скользко, и Ольга Петровна сама взяла его под руку, не дожидаясь, когда он вспомнит об обязанностях джентльмена. Дом, где она жила, оказался прямо напротив его жилья, можно сказать, в одном и том же огромном дворе. Только фасады их домов выходили на разные улицы, и получалось так, что она жила на Пятницкой, а он – на Большой Ордынке. Это почему-то рассмешило их, и они долго стояли у её подъезда, вытирая слезы, набежавшие на глаза то ли от холодного ветра, то ли от смеха. И, когда она протянула ему руку на прощанье, он неожиданно для себя придержал её и сказал:
- Ольга Петровна, выходите за меня замуж…
Она ничуть не удивилась этому предложению и ответила, еще дрожавшим от смеха голосом, но весьма деловитым тоном:
- Это надо обсудить … Только в подходящих условиях; в тепле и за чаем.
Но, усадив его на диван в своей уютной однокомнатной квартирке, Ольга Петровна принялась готовить чай и рассказывать ему о всякой ерунде: о соседях, которые не терпят, когда она заводит патефон, о магазинчиках и мастерских по ремонту обуви, которые открываются на её улице чуть ли не каждый день и о нашумевшей кинокартине «Три товарища», которую она никак не выберется посмотреть.
И только после чаепития спокойно произнесла:
- А о твоём предложении мы поговорим после того, когда я побываю в гостях у тебя. То есть, в следующее воскресенье… На Руси это называлось смотринами…
Георгию было приятно, что она впервые обратилась к нему на «ты, и, окрыленный надеждой, он всю неделю занимался уборкой своей запущенной квартиры и даже купил новые ш»торы и чайный сервиз.
Спустя месяц после «смотрин» они пошли в ЗАГС.
Свадебных торжеств не было. У себя на работе Ольга Петровна написала заявление с просьбой предоставить ей месячный отпуск в связи с замужеством, а Георгий подал рапорт о переводе его в одно из районных отделений милиции на любую должность.
Теперь они жили на Большой Ордынке, а в квартиру Ольги Петровны переехала её племянница из Балашихи.
Первого января 1936-года у них родился сын. Когда еще в роддоме он спросил, как они его назовут, Ольга Петровна сказала:
- Вот вернусь домой, и мы обсудим это в спокойной обстановке.
Когда она волновалась, то всегда употребляла в речи эти выражения: «в спокойной обстановке» и «при наличии подходящих условий».
Разговор состоялся поздно вечером, после того, как она уложила сына спать.
- Наших отцов звали одинаково, - сказала Ольга, устало присев на диван. – Ты не возражаешь, если и нашего сына мы назовем Петром?
- Не возражаю, - ответил Георгий. – Только я давно собираюсь сказать тебе, что моего отца, вообще-то, звали Пьером.
И, как обычно, Ольга не удивилась и этому сногсшибательному сообщению.
- Это ничего не меняет, - сказала она. – Я буду называть нашего сына Петенькой, а ты – Пьериком.
И тогда Георгий рассказал ей историю своего семейства, ничего не утаив. Ни того, что его прадед Арман Бетанкур служил императору Наполеону, который хотел покорить Россию, что его дед Пьер Бетанкур жил в роскошном особняке на Фонтанке, что его отец Пётр Бетанкур был ранен на войне против немцев и скончался в госпитале. А потом объяснил, почему он носит «башкирскую» фамилию Бетанкуров и  как его младший брат Эмиль стал бандитом.
Ольга выслушала его долгий рассказ молча, потом взглянула на часы и сказала:
- А ты знаешь, Жорж, по-моему, наш Пьер сейчас орать начнет. У него всё точно по расписанию