Отряд поручика Лермонтова. Гл. 9

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


Один под саблею свалился,
И, мертвый, на седле всё бился!..
Оружье брось, надежды нет,
Черкес! читай свои молитвы!
В крови твой шелковый бешмет,
Тебе другой не видеть битвы!

(из поэмы М.Ю.Лермонтова «Измаил Бей» - автор)

     Хронология осенних событий 1840 года, в которых принимал участие отряд генерала Голофеева, а значит, и поручик Михаил Лермонтов, детально отражена в официальных донесениях о военных действиях на Кавказе. 26 сентября отряд переправился через Сунжу, 27 сентября – двинулся по направлению к Белгатою, 28 сентября – «занял аул Шали, истребив на пути своем весьма значительное количество запасов продовольствия и сена, собранных неприятелем», 29 сентября был занят главный аул Большой Чечни Герменчук». 3-4 октября состоялся «… упорный бой с неприятелем у селений Шали и Герменчук», которые были сожжены. 7 октября та же участь постигла и 5 хуторов, приписанных к аулу Шали. «10 числа, - сообщалось в донесении, - ген.-л. Голофеев двинулся к Саит-Юрту, где находилось скопище Шамиля, опрокинул его после упорного боя, и несмотря на чрезвычайные препятствия, представляемые местностью, занял Саит-Юрт, хутор Эрсеней и сел. Автур, предал их пламени и истребил дома и все имущество жителей».
 
     Осень пришла внезапно, как это бывает в горах. Просто в один день ушло куда-то летнее пекло и полили дожди.
     А дожди в горах - это не прекращающаяся ни на минуту мелкая морось, которая изводит людей и лошадей своею неотвратимостью, нудным постоянством. Вослед за дождями приходят туманы. Нет, господа, чеченские туманы, это не те туманы, к которым вы привыкли на равнине. Здесь туман ложится всерьез и надолго, да такой, что на вытянутой руке пальцев не видно.
     Так случилось и в этом – 1840-м году.
     Неделю кряду шли дожди, и броды через Сунжу накрыли перекаты, с глухим ревом пенящиеся промеж камней. Привычные с лета переправы стали глубоки и опасны. Набухшая земля у берегов не выдерживала тяжести орудий, и пушки застревали у самой реки. Избитая и изъезженная колесами фур дорога кисла под дождем, грязно поблескивая налившимися до краев рытвинами.
И надо же такому случиться, что именно в эту распутицу пришел приказ отряду генерала Голофеева выступать через ущелье Ханкала на Дагестан с остановкой в пути для прокладывания просеки в районе аула Шали.
     Отряд составился из двух батальонов пехотного Тенгинского полка, одного батальона Мингрельского и трех батальонов Куринского егерских полков, двух рот саперов, при восьми легких и шести горных орудиях, двух сотен Моздокского линейного казачьего полка, с десятидневным провиантом и с полкомплектом запасных артиллерийских снарядов.
     Войско, медленно вытягиваясь за ворота крепости, на ходу выполняло построение, имевшее вид прямоугольника, внутри которого двигалась колонной основная масса войск отряда и обоз, «до которого горцы были особенно лакомы»; в протяженные фланговые цепи построились конные охотники и несколько рот стрелков, растворявшихся на местности и двигавшихся на марше на существенном отдалении друг от друга. Для поддержки сообщения между стрелками применялись сигнальные берестяные рожки, когда не было прямой видимости. Они обеспечивали фланги колонны от внезапного прорыва крупной партии «хищников» или от расстреливания в упор укрытым в чаще леса «скопищем». Две короткие стороны прямоугольника составляли авангард и арьергард.   
     В задачу авангарда входил прорыв линий неприятельских завалов и овладение естественными преградами, занятыми противником. Эта роль, отводившаяся по возможности менее «обстрелянным», вновь прибывшим из России частям, требовала большой потери убитыми и ранеными при минимальной полезности действия. Горцы, как правило, встретив атакующих беглым винтовочным огнем, заблаговременно оставляли завал. Хотя, польза от этих действий все-таки была. Лермонтов помнил случай, когда для захвата завала, занятого многочисленным неприятельским «скопищем», была отряжена штурмовая команда в составе всего одного взвода. Поручик прекрасно понимал, что генералом в этом случае руководил расчет вполне практический, если не сказать альтруистичный: расстреляв принесенный им в жертву взвод, горцы в несколько секунд выпустили все заряды. И несколько рот Куринского полка молниеносно овладели завалом, вскочив туда буквально «на плечах» покойников. В противном случае, то есть, если бы искупительной жертвы не было, сам факт скорого занятия завала стоял под сомнением, не говоря уже о возможных больших потерях при форсированном штурме массой солдат полка. Понимал он и то, что, согласно неуставному правилу, через «горнило» авангардных боев начальники колонн старались пропускать в первую очередь менее боеспособные и потому более нуждающиеся в закаливании и в «естественном отборе» воинские части. Понимал, но… душой не принимал, ибо гибли на завалах русские солдаты, его соратники, плоть от плоти и кровь от крови русского народа…
     Возможно, тогда и зародилась в голове поручика Лермонтова мысль о том, что гораздо действеннее будет в подобных случаях применение мобильного и обладающий достаточной ударной силой отряда, способного, в первую очередь, вынести на себе всю тяжесть то и дело навязываемого неприятелем кинжального боя. На этот же отряд возлагалось бы и своевременное сообщение между разрозненными на флангах подразделениями, которые при малейшем разладе запускали вразнос работу всего военного механизма.
     Впрочем, очень скоро, уже в ходе описываемой экспедиции ему представится возможность реализовать свои задумки в деле.
 Выступив из лагеря при крепости Грозной, отряд взял направление на Большой Чечень, и уже 4-о октября произошло первое столкновение с неприятелем. В нескольких верстах от Шали следовавшая в авангарде полурота мингрельцев, выйдя из лесу на старую, еще ермоловских времен просеку, наткнулась на завал. Ожидая выстрелов из-за завала, мингрельцы встали в сотне саженей от него. И тогда из лесу, с обоих флангов на них ринулись толпы горцев. Закипел яростный бой. Теснимые со всех сторон горцами, мингрельцы чуть теку не дали. Но подсыпали моздокские казаки, сразу же с гиканьем врубившиеся в скопище хищников, заскрежетали шашки, и загнали казаки наездников за стену леса.
Разобрав завал, отряд двинулся дальше.
И только у ручья на двуколке ветер трепал белое полотнище с красным крестом. Сюда – на перевязочный  пункт  волокли  окровавленных казаков и мингрельцев, и многие из них умирали у лекаря на руках. Между ранеными метались две сестры милосердия, поднимали бессильно свесившиеся головы на соломе двуколок, перевязывали белыми бинтами, поили водой. После оказания первой помощи одна из сестер в сопровождении выживших в бою мингрельцев отправилась в обратный путь, чтобы в крепостном лазарете обиходить тех, кто выживет в дороге. А таких, она уже знала по опыту прежних экспедиций, будет мало…
     Отряд дошел до реки Сунжи, и здесь произошла заминка. Низкорослые кони линейцев и драгун по самое стремя уходили в жидкую, зловонную грязь, из которой артиллеристы и егеря, матерясь и чертыхаясь, тянули застрявшие орудия.
Подняв над головой ружья и пехотные мешки - «сидоры» с порохом и сухарями, гуськом переходили реку солдаты, стараясь ступать один за другим, не сбиваясь с переправы. Часть солдат была без штанов, с подоткнутыми под пояса рубахами. На другой стороне реки служивые приводили себя в порядок, обогревались у жарко дымившихся костров, надевали серые холстинковые штаны и строились в шеренги, продвигаясь в сторону густого, сплошного леса, у опушки которого маячили конные казаки.
     Медленно, позвякивая металлом и хлюпая грязью, катились пушки, горные орудия с зарядными ящиками, влекомые упряжками лошадей, оставляя глубокие следы в иссеченной дождем земле.
Текли и текли, переваливаясь через Сунжу, полки.
Егеря, артиллеристы, куринцы, текинцы, мирные горцы - переводчики и проводники, опустив головы и защищаясь от ветра и дождя башлыками, папахами и фуражками, медленно преодолевали брод. Испуганно всхрапывали на стремнине кони, стучали телеги, звякали штыки, и короткая, полуоборванная, сумрачная речь стыла под дождем, оседая у костров легким шепотом.
Впереди маячили заснеженные холмы и над ними высокие, сверкающие снегами горы, а еще выше хмурые, то быстро, то медленно ползущие облака. И повсюду, почти до самой полосы ледников, - леса. Темные, густые, они были дики, страшны и угрюмы. Ни дорог, ни тропок, ни просек. Солдаты жались друг к другу, неохотно отходили от костров. Дым и пламя, словно конские хвосты, метались по ветру, и лишь это оживляло неприветливую природу.
     К вечеру дошли до места на карте, где нужно было рубить просеку, и стали лагерем. А заутра закипела работа.
Отдельные голоса, стук топоров, звон пил, треск валившихся столетних великанов - все сливалось в один общий гул. Снизу, по ранее проложенной просеке, медленно поднимались солдаты, занимая позиции у кромки леса. Вьючные лошади стояли неразгруженными возле офицерской палатки, только что перенесенной снизу денщиками.
     Ветер шумел высоко в ветвях вековых буков и грабов, тесно, как солдаты в каре, примкнувших друг к другу. Дождь то начинал идти, то переставал, но ветер, злой и холодный, не прекращался. Его ледяные порывы пронизывали людей.
     - У-ух, хладно, однако же! Ажник до костей пробираить, - поеживаясь, втягивая голову в плечи, сказал молодой солдат из сторожевого оцепления.
     - А ты ступай, подсоби дровосекам. Как намахаешься топором, так станет тепло, ажно пот пробьет, - посоветовал кто-то из старослуживых.
     - Мине, дяденька старшой, нельзя. Мине господин фитфебиль в стрелки охранения назначили, - подтягиваясь к костру, объяснил молодой.
В дозоре, стоявшем в полуверсте от лесорубов, вдруг послышалась стрельба. То редко, то часто затрещали ружейные выстрелы, и опытные, уже не раз побывавшие в деле солдаты по звуку определяли характер пальбы.
     - Энто кунаки бьют. Ишь ты, ведь и ружья-то у них не как наши, християнские, а ровно как цокают. А энто вот уже наши отвечають!
Стрельба стихла, а стук топоров и крики «поберегись» то и дело разносились по лесу. Огромные, в три-четыре обхвата деревья с тяжелым шумом и глухим надломленным треском валились наземь, цепляясь могучими ветвями за соседние, еще не тронутые людьми деревья.
     Ветер усилился, небо заволокло свинцово-серыми облаками, вновь пошел дождь. Голоса людей, крики дровосеков и свист метавшегося в ветвях ветра слились с монотонным шумом дождя.
     - Дал бы господь тепла! Совсем сбились с ног солдатики - рубщики, мочи им нет… И дождь, и стужа, и ветер, а тут ишо и орда откель ни есть бьет, - покачивая головой, вновь заговорил молодой солдатик.
     - А про лес забыл? В энтом чертовом вражьем лесу кажное дерево семью смертями грозит! - не переставая ворошить угли костра, сказал старослуживый.
Впереди, у полосы леса вновь затрещали выстрелы, но теперь они звучали чаще и ближе. Несколько пуль со свистом пронеслись над головами солдат, две-три, влажно чавкнув, врезались в стволы огромных буков.
     - Тута ты, малый, не загадывай наперед! На Капказе служишь, значить - сегодня жив, и слава Богу, а взавтре… Взавтре - как Бог дасть! - поднимаясь от костра, посоветовал старый.
     Из офицерской палатки, щурясь от дождя, вышел генерал. Вслед за ним вышли четверо офицеров.
     - Откуда стреляют? - спросил генерал.
     - Вон оттедова, где застрельщики наши стоят, - махнул рукой солдат.
     - Вашсокбродь, на заставу Дорохова орда пошла! Там они завал исделали, никак наши пробиться скрозь него не могут, - доложил подскакавший казак - вестовой.
     - Поручик Соболев, берите полуроту егерей и идите на помощь Дорохову!
     - Ваше превосходительство, Аполлон Васильевич, позвольте, я тоже пойду туда, - поручик Лермонтов умоляюще глядел на генерала. - Дорохов ведь друг мне!
     - Не следовало бы вам, поручик! - жестко отрезал генерал, мельком взглянув на Лермонтова. - Вы мне здесь нужны для связи.
     Заиграл сигнальный рожок. По просеке пробежали и скрылись в кустах солдаты. Не спеша прошли к орудиям батарейцы.
     - Как разгоните орду, так и обедать. Чем скорей управитесь, тем вам и лучше, - напутствовал генерал уходящих. - Рубку продолжить, как только наши отгонят хищников подальше. Пока же дровосеки пусть отдохнут. Ну, есть там - у Дорохова - потери?
     - Двоих, вроде, убило! - доложил казак. - Насмерть!
     В конце просеки зачастили выстрелы, глухо докатилось «ура», вперемешку с «алла-ила»…
     - На завалы пошли, - перенося взгляд на ложбину, хмуро промолвил генерал. - Там теперь пойдет потеха… Резервный взвод отправить во фланг противнику! Быстро!
Поручик Лермонтов передал приказ и вернулся к генералу. Резервный взвод бегом бросился к месту боя.
     Пуще прежнего загрохотали выстрелы.
     - Велика, видно, партия хищников! - сказал генерал, не отводя глаз от места сражения, над которым пластался верхами пороховой дым.
Шум свалки и пальба вскоре прекратились, лишь отдельные выстрелы да выкрики людей долетали до штаба отряда.
     - А вот и связной! - обрадовался генерал, глядя на скачущего во весь опор казака.
     - С донесением до вашего высокоблагородия! - казак ловко спрыгнул с коня и, лихо козырнув, протянул генералу сложенный вчетверо лист бумаги.
     - Ну как, отогнали хищников? - разворачивая донесение, спросил Голофеев.
     - Так точно, вроде как отошли. Сейчас там наши завал разбирают, а стрелки выбивают кого ни есть из лесу.
     «Завал взят штурмом. У охотников убито двое и тяжело ранен хорунжий Дорохов. С полуротой двигаюсь дальше до поворота просеки. Там займем охранение и будем ждать дальнейшего приказа. Наши потери: убиты четверо солдат, ранены прапорщик Белов и семеро солдат. На завале и подле него оставлены пять трупов горцев. Захвачен один пленный, раненный в голову.
Поручик Соболев».
     Руки генерала опустились…
     - Ну, вот и пришло ваше время, голубчик Михаил Юрьевич! - тусклым голосом сказал генерал.
     У Лермонтова похолодело внутри… Он замер в тяжелом предчувствии.
     - Тяжело ранен хорунжий Дорохов, - тихо сказал Голофеев. - Принимайте под свою команду его сотню!
     10 октября 1840 года хорунжий 1-о Волгского казачьего полка Руфин Иванович Дорохов был ранен и контужен, потому, по приказу генерала Голофеева передал командование своими «молодцами» поручику Михаилу Лермонтову.
     Ранение хорунжего в ногу было тяжелым. Один глаз поврежден - следствие контузии головы.
     В своем письме Дорохов размышлял: «В последнюю экспедицию я командовал летучею сотнею казаков... По силе моих ран я сдал моих удалых налётов Лермонтову ... Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить - командовать летучею командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр, - не сносить ему головы...»
      С этого дня открывается особая страница в жизни великого русского поэта.
«Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первый подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы. Я хорошо помню Лермонтова и, как сейчас, вижу его перед собой, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенной через плечо черкесской шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был среднего роста, со смуглым или загорелым лицом и с большими карими глазами. Натуру его постичь было трудно. В кругу своих товарищей гвардейских офицеров, участвовавших вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы и не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого они были направлены… Он был отчаянно храбр, удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов, но это не было его призванием, и военный мундир он носил только потому, что тогда вся молодежь лучших фамилий служила в гвардии. Даже в этом походе он никогда не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появляясь там, где ей вздумается. В бою она искала самых опасных мест».
     Так писал о своем боевом товарище Константин Христофорович Мамацев, который с 1837 года служил в Кавказской гренадерской артиллерийской бригаде и не раз участвовал в схватках с горцами.
     А отряд генерала Голофеева, продолжая свой рейд, пытался пробиться вглубь Ичкерии, к ее историческому центру Ичкерии - аулу Ведено. Но полученный отпор был столь  силён, а потери столь велики, что 12 октября отряд вынужден был вернуться к селению Шали. Далее, с боями прошли Шалинский лес и переправились через Аргун.
     Двигаясь уже в мирной зоне, отряд возвратился в крепость Грозную.