Эпизод 46. Запретная память

Эпизод 46. Запретная память.
Вечер накрыл город своим ужасающе-серым одеялом. Монотонный ритм жизни Департамента, подчинённого правилам и протоколам, затихал вместе с уходящим за горизонт солнцем, Аркадий сидел в тёмной комнате, освещённой лишь светом монитора, отражавшим холодные цифры и строки программного кода на его лице, часы тикали, отмеряя его обычные, почти механические движения, но что-то подталкивало его к тому, чтобы сделать шаг за грань рутины.
Он знал, что в его сознании есть нечто скрытое, запретное, что было больше, чем просто сбой или случайные воспоминания, появлявшиеся на короткий миг. Внутри него был код, который нельзя было активировать просто так, код, который должен был хранить в себе ответы на все мучившие его вопросы. Весь день после последней встречи с Натальей этот код словно жил своей собственной жизнью, пульсируя в его мозгу.
Он знал, что если он сделает это, то ему должно открыться что-то очень важное.
Внезапно его пальцы начали набирать на клавиатуре комбинацию цифр и символов, которую он не осознавал, но которую руки помнили, словно он всегда знал этот код, и это было заложено в его основе с самого начала. Сердце Аркадия, если оно могло бы чувствовать что-то подобное, застучало быстрее, будто механизмы внутри него наконец-то начали работать по-настоящему. Как только он нажал "Enter", экран мгновенно погас, а затем заполнился строками странного текста, в котором символы перемешивались и крутилось что-то, напоминающее ему набор инструкций, которые были спрятаны за всеми слоями программного обеспечения. И тут это случилось. В его голове словно разорвалась бомба — в одно мгновение его разум затопила волна воспоминаний, замороженных до этого момента, они начали всплывать одно за другим, захватывая его сознание, картины прошлого мелькали перед его глазами, быстро сменяя одна другую, словно кто-то прокручивал плёнку его жизни на сумасшедшей скорости.
Он видел Наталью. Её, неприметную для других глаз, секретаря Наталью Олеговну Горинову.
Её лицо, глаза — теперь он мог точно вспомнить каждую деталь, их близость, разговоры, каждый миг, который они провели вместе, — всё это было реальным, это не были запрограммированные воспоминания, и он почувствовал, как сердце его забилось быстрее, а грудь сжалась от наплыва эмоций. Наталья... она была важна более чем просто часть программы. Она была настоящей.
Воспоминания нарастали лавиной. Он видел себя с Оливией, своей «официальной» женой, казавшейся ему всегда такой безликой и холодной, но теперь он видел её в новом свете, ведь она тоже была роботизированным созданием, точно таким же, как и он, а её эмоции и ласки — всё это только часть программы, в которой Оливия была лишь инструментом, поддерживающим его в состоянии мнимой нормальности.
Затем перед его глазами всплыла Муза. Её лицо менялось, но суть оставалась неизменной, Муза была тенью, сопровождавшей его на протяжении части его жизни, в которой она была воплощением того сегмента его сознания, который искал вдохновения и эмоциональной подпитки, но теперь, зная правду, он понимал, что Муза никогда не существовала в реальном мире, она была лишь созданием его разума, таким же искусственным, как и всё остальное.
Но Наталья... она была другой. Воспоминания о ней принимались им живыми, тёплыми, наполненными настоящими чувствами, Аркадий не мог понять, как это возможно, но он вспомнил их разговоры, её тихий смех, прикосновения руки, она говорила с ним о человечности, о свободе, о том, что значит быть настоящим, и эти разговоры теперь звучали в его голове новыми волнами, полными сил, они были настоящими, а Наталья — единственная реальность в его мире иллюзий. Поток воспоминаний обрушился на него так резко, что Аркадий почувствовал, как его тело дрожит, он пытался удержаться за края стола, но его пальцы были на мгновение не его собственными. Он видел их прохождения по холодным коридорам Департамента, тайные встречи в маленьких комнатах, которые казались столь безопасными, когда они были вдвоём. Наталья была не просто секретаршей, не просто частью системы, она была живым настоящим человеком, и она была его Интимной Музой, всё это время находясь рядом с ним. Их связи, их отношения не были частью программы, Аркадий видел каждую их встречу, каждое мгновение их близости, и они были настоящими. Наталья любила его. Теперь он это понимал. Но что это значило, если он — всего лишь биоробот, как ОН мог любить, как он мог чувствовать боль и страдание, и как он мог помнить Наталью и желать её? Что, если все его чувства — лишь иллюзия, созданная кодом? Но в глубине своей души Аркадий знал, что это не так, ведь то, что он испытывал к Наталье, было слишком реальным, чтобы быть поддельным.
Он продолжал листать свои воспоминания, словно они были страницами книги, которые он не успел внимательно прочитать. В каждом мгновении, в каждом взгляде Натальи на него было что-то откровенное, что-то настоящее, её улыбка, её тёплые руки на его груди — всё это теперь было частью его самого.
Но вместе с этими воспоминаниями пришла и боль, острое, почти физическое ощущение утраты. Он вспоминал их последний разговор, когда Наталья говорила ему о том, что его подозревают, предупреждала его, что всё скоро изменится и им не дадут шанса быть вместе, но тогда Аркадий не слушал её до конца, и теперь он жалел об этом. Если бы он знал, что их время было так ограничено, он бы поступил по-другому.
Но теперь было слишком поздно.
С каждым новым воспоминанием в его голове начал формироваться чёткий образ — образ правды, которую он не мог игнорировать, его жизнь, все его воспоминания — это была ложь, запрограммированная для того, чтобы удержать его в рамках системы, а он сам был машиной, созданной для подавления воли других и контроля за реципиентами, но теперь, когда он узнал это, он уже не мог вернуться к прежнему состоянию.
Наталья, единственная настоящая в его жизни, кто говорил с ним как с человеком, и заставил его чувствовать, как человек, она была тем светом, который вырвал его из темноты. Теперь он понимал, что их чувства были реальными и настоящими, но, если это так, что ему делать дальше?
Аркадий не знал ответа на этот вопрос. Всё, что он мог сейчас — это сидеть в темноте, окружённый своими воспоминаниями, зная, что они настоящие, и одновременно осознавая, что он сам — нет.
Оливия вернулась домой поздно, измученная, с лёгким следом усталости в глазах. Аркадий заметил это сразу, сидя за столом с бумагами, которые были уже просто привычной ширмой, он уже давно знал её усталость, замечал, как напряжение от работы тенью ложится на её лицо. Обычно он не комментировал её состояние, как и она — его, в их доме давно сложился невидимый порядок общения, в котором для слов об участии, поддержке или понимании просто не оставалось места, но в этот вечер, после всего пережитого, Аркадий почувствовал странное желание поговорить с Оливией по-другому.
«Оливия, — начал он с непонятной для неё мягкостью в голосе, — как прошёл твой день, всё ли получилось с отчётами, которые ты готовила?»
Её лицо сначала застыло, будто она не могла понять, почему он задаёт такие вопросы, ведь обычно их разговоры ограничивались бытовыми деталями, а этот его вопрос выбивался из привычного алгоритма их отношений.
«День как день, — ответила она медленно, подбирая слова, — отчёты... не все вышли как нужно, там... возникли сложности с некоторыми цифрами. Руководитель остался недоволен».
Аркадий неотрывно смотрел на неё, пытаясь уловить оттенок горечи в её голосе, почти невидимую трещинку в её привычной уверенности, и что-то в её тоне задело его за живое — он видел, что она не просто уставшая, это проявлялась немного другая Оливия, другая её грань, которую раньше скрывала её непроницаемость.
«Тебе помочь?» — сказал он, неожиданно для самого себя, стараясь, чтобы вопрос прозвучал не как формальность, а как искреннее предложение. Оливия удивлённо вскинула на него глаза.
«Помочь?.. Ты действительно хочешь... помочь?» — с долей недоверия спросила она, словно искала в его словах какой-то подвох.
Она молча рассматривала его, как будто впервые увидела, стала искать в себе готовый алгоритм для подобного случая, но внутри не было ничего, что подходило бы, привычные ответы казались ей лишёнными смысла, скомканными и сухими.
«Ты... понимаешь, как быть полезной, когда у тебя не получается, но все от тебя чего-то ждут?» — Её голос стал тихим, не таким механическим, в нём слышалась растерянность, она говорила больше для себя, чем для него, впервые допуская, что кто-то может разделить её тяготы.
Аркадий слушал её и чувствовал, как в нём поднимается новая, странная и тёплая волна, он осознавал её трудности, её напряжение, её внутренний конфликт, и впервые ему стало не просто важно — ему захотелось поддержать её, дать ей ощущение, что её слышат.
«Конечно, понимаю, Оливия, — ответил он, стараясь придать голосу тон, в котором было искреннее сопереживание, — и я горжусь тем, как ты справляешься, даже когда не получается, даже если кто-то ждёт большего. Просто знай, что ты можешь говорить со мной об этом».
Оливия вздрогнула, не в силах оторвать от него глаз. Его слова пробудили в ней какое-то странное, нелогичное чувство — то, чего не было в её тщательно прописанных сценариях, и не сразу находя подходящих слов, впервые отступив от алгоритма поведения, почувствовала благодарность. Её губы чуть приоткрылись в попытке сказать что-то важное, но вместо этого в её глазах блеснул свет, который Аркадий не мог не заметить. Это была теплая искорка, зародившаяся у неё где-то глубоко внутри, и он понял: возможно, это самое человеческое, что он когда-либо в ней видел.
Они сидели рядом, но что-то неуловимо изменилось. Аркадий почувствовал эту искру тепла в её взгляде, а не только запрограммированное отражение привычных слов.