Эпизод 47. Снова вместе

Эпизод 47. Снова вместе.
Ночь после разговора с Оливией казалась Аркадию чем-то новым. В её глазах мелькнула тень давно позабытого тепла, словно его слова вызвали в ней нечто почти человеческое, она впервые не осталась холодной, её взгляд был устремлён на него с надеждой, которую он почти не знал в ней раньше, а его слова, кажется, проникли за ту тонкую грань, где кончались запрограммированные ответы и начиналась настоящая, необъяснимая тоска по чему-то живому.
Он отошёл ко сну с чувством лёгкого тепла, укрывшего его сознание, как будто в нём зажглась крошечная лампа. Ночь не принесла обычных путаных снов, вместо этого он увидел Наталью — высокую и свободную, стоящую на палубе массивного парусника. Она излучала чувство силы и спокойствия, словно была маяком в бурном океане. Её светло-коричневые волосы, с тонкими оттенками меда и золота, разбросаны ветром, открывая лицо, которое являлось одновременно элегантным и величественным. Теплый свет луны бросал серебристый блеск на ее черты, подчеркивая нежные линии и возвышенные кривые ее кожи, выделяя искорку в её ярких и пронзительных глазах, которые сияли как звезды в темноте, полные чувства удивления и восхищения, когда она глядела на бурное море. Брови её, очерченные как хрупкие крылья, были слегка нахмурены и сосредоточены на горизонте, где тучи бури встречаются с лунным небом, её кожа, гладкая и без морщин, сияла теплым, золотистым светом, словно была пропитана мягким сиянием луны, а её губы, полные и привлекательные, изгибались в нежную улыбку, в ожидании наслаждений трепетом бурной ночи. Она стояла в полный рост, плечи назад, осанка уверенная и сильная, как если бы она была мачтой на паруснике, направляющей его через бурные воды, а её длинное, пышное серебристо-серое платье развевалось позади неё как парус, ловя ветер и лунный свет, сияя такой же звездой, как и те, что в ночном небе. Молния, вспыхивающая через темные тучи, бросала сверхъестественный блеск на ее лицо, подчеркивая острые углы ее скул, и решительный настрой её взгляда. На мгновение она казалась богиней, стоящей на палубе и командующей бурным морем и лунной ночью. Ветер трепал её волосы, а на горизонте, в почти неправдоподобно ярком белом небе, окрашенном молнией, виднелась земля. Она смотрела вдаль с выражением бесконечной решимости, понимая, что это её единственный путь. Казалось, само небо глядело на неё со стороны, как на драму красоты и достоинства, словно она и была той силой природы, стоящей против яростного бушующего океана, и сияющей как маяк света в темноте.
Утром он понял: это был не просто сон. Образы Натальи не давали покоя, и он отправил ей сообщение — простое, но полное смысла: «Я вспомнил». Наталья получила его слова и не смогла скрыть волнения; она читала сообщение снова и снова, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Чувства обрушились на неё тяжёлой волной облегчения, пронзительной радости, и она с трудом могла скрывать их, когда отвечала.
Встречу они назначили в старом парке за зданием Департамента. Наталья пришла первой, вглядываясь в лица прохожих, пока её сердце в тревоге и восторге билось так сильно, что казалось, она слышала его удары. Когда Аркадий подошёл и заговорил, она не отвела взгляда, слушая, как он восстанавливал своё прошлое, воспоминание за воспоминанием. Она рассказала, что эти два года для неё были словно один бесконечный день ожидания, а каждое пробуждение — новый акт боли, когда Аркадий случайно встречался с ней взглядом, ничего не зная.
Они замолчали на некоторое время, но их молчание значило больше, чем тысячи слов.
Наталья снова вернулась к разговору, с осторожностью погружая Аркадия в свое таинственное признание, боясь, что ее слова могут раствориться в воздухе. Он смотрел на неё и его лицо было почти неузнаваемым, она отметила для себя, что оно выражало сомнение, страх и в то же время какое-то странное облегчение, словно он наконец узнал долгожданную правду, и оно было удивительно новым, открытым, как если бы он тоже шёл ей навстречу.
Наталья медленно выдохнула и начала говорить, позволяя себе зайти так далеко, насколько Аркадий был готов пойти с ней.
«Тебе ведь, наверное, странно слышать всё это — что я знала о коде и что пыталась вернуть тебе память, но… это было не так просто, как может показаться», — она опустила глаза, как будто перед глазами внезапно замерцали образы того мучительного времени, когда они оказались на грани провала.
«Ты… это было до того, как я…?» — начал он, но она кивнула, словно его вопросы были ясны ей без слов.
«Всё началось в тот день, когда тебе сообщили о вероятности твоего первого перепрограммирования. — Она замерла, подбирая слова, словно боялась, что любое неверное слово может отразиться болью в его глазах. — Мы знали, что они изменят твой код, но я не знала, что он станет почти недоступен для тебя, зашифрованным в глубинах сознания», — она улыбнулась, но в этой улыбке чувствовалось столько боли, что Аркадий невольно потянулся к её руке.
«И что ты сделала?» — его вопрос прозвучал так тихо, что в вокруг повисла тишина.
«Я встретила одного человека и, сильно рискуя, мне пришлось ему довериться. Тогда он тоже был агентом, но всё менялось так быстро..., он нашёл способ проникнуть в мои протоколы и увидеть, что моё сознание не было изменено. Мы называли это «восстановлением воспоминаний», но на самом деле это было больше похоже на проникновение в лабиринт, из которого нельзя выбраться одному. — Она помолчала, снова отводя взгляд. — Мы работали вместе, и в какой-то момент он сказал, что ты можешь мне помочь».
«Я? — Аркадий удивился, и от воспоминаний этого чужого человека у него было ощущение дежавю, словно он сам уже когда-то предлагал ей помощь.
«Я смогла получить доступ к некоторым твоим данным. Твои… картины, они содержали кое-что вроде зашифрованного кода, мы их нашли и сохранили. Это было... риском. Я даже не знала тогда, смогу ли потом передать тебе то, что сама начала понимать — твои картины, твои мысли, они были необходимым условием для твоего возвращения, для того чтобы ты нашел свой путь назад к своему настоящему «я».
«Но тогда», — Аркадий замолчал, осмысливая услышанное, и его лицо вновь потемнело, когда он понял, какой опасности она подвергалась ради него и почувствовал, как холодный страх ползёт по его коже, сталкиваясь с той глубиной, на которую ей пришлось опуститься ради его спасения.
Наталья снова взяла его руку, пытаясь показать, что сейчас он рядом с ней, и её голос был по-прежнему тихим, но твёрдым:
«Твои картины были ключом, они находились у меня некоторое время, но до конца я так и не понимала, как сработает зашифрованный код. Всё казалось слишком хрупким, зависело от того, сможешь ли ты вспомнить, откроешь ли коды в нужный момент. Я пыталась следовать тем зашифрованным подсказкам, которые остались, но твои воспоминания восстанавливались очень медленно, и этот процесс напоминал непредсказуемое сражение — то, что ты чувствовал, должно было слиться с тем, что я знала о тебе, о нас, и о нашем пути, но каждый раз, когда ты снова исчезал из моих глаз, я сомневалась, что всё не напрасно».
«Тебе удалось пройти через всё это. И ты все-таки … смогла, Наталья».
Она покачала головой, её лицо было сосредоточено, и выглядело даже немного сурово:
«Мне помогали, не только из-за этого сотрудника…, многие в Департаменте понимают, что подавление — это всего лишь костыль, который вскоре начнёт ломать тех, кого он контролирует, мне удалось найти тех, кто уже давно начал тайно помогать реципиентам, тех, кто мечтает о том, чтобы всё изменилось».
Аркадий слушал её, ощущая, как удивление перетекает в тишину. Ему казалось, что она говорит о невозможном, о чем-то настолько надуманном, что он сам не смог бы в это поверить, если бы не видел её здесь, перед собой, но в этих словах была ещё одна тяжесть, почти невыносимая для него.
«А я? Я… я ведь всё ещё зависим от кодов, и каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить что-то, это как будто… не моя жизнь».
Она кивнула.
«Тебя перепрограммировали не один раз и с каждым разом всё жёстче, Аркадий, твой код всё время менялся, — её голос стал едва слышимым, — и это была одна из самых сложных задач — пробудить в тебе старые воспоминания без ущерба для твоего настоящего сознания. Иногда мне казалось, что я сама схожу с ума от того, что не знаю, придёшь ли ты в себя, сможешь ли вернуться ко мне прежним».
Передача данных от Натальи к Аркадию была процессом, требовавшим от неё особой изобретательности, тайного мастерства и точности в каждом движении и слове. После инцидента с саботажем её повсеместно ограничили в правах, и прямое общение с Аркадием стало практически невозможным. Прежде чем Аркадий окончательно ушёл под перепрограммирование, ей удалось сохранить один из самых важных элементов — переданный ей Аркадием его старый код, спрятанный в файле, который при передаче не вызвал подозрений. Файл был замаскирован под обычные изображения, которые на первый взгляд выглядели как простые фотографии и графика, но Наталья знала, что в них заложена информация, предназначенная для восстановления его сознания. Способ передачи оказался невероятно рискованным, Наталья вручную зашифровала код в видоизменённых картинах, которые они часто обсуждали, когда-то и выбрала изображения с почти гипнотическими, абстрактными узорами, в которых использовала определённые цветовые коды и сочетания линий, чтобы создать впечатление визуального шума. Эти картины она размещала в релакс-чате Департамента, и по рассылке отправляла некоторым сотрудникам, в числе которых был и Аркадий. На первый взгляд они были абсолютно безвредны и никак не походили на носители данных, но именно такие изображения служили кодами доступа к его памяти и к его прежнему «я». Каждая картина, каждая форма и оттенок в изображении были тщательно продуманы Натальей, она составляла их вручную, почти как мастер-миниатюрист, с такой тщательностью, что даже её коллеги по Департаменту могли посчитать это лишь художественной попыткой передать свои эмоции или внутренние переживания, которыми хотелось поделиться. На этих картинах был наложен мнемонический слой, каждый фрагмент которого должен был вызвать у Аркадия конкретный образ, воспоминание или чувство. Например, одна из картин должна была напомнить ему о Сибири и его тёте — образы, которые Наталья выбрала не случайно, зная, насколько они были значимы для него. Подобные цепочки ассоциаций и должны были послужить триггером для его памяти, пробуждая зашифрованные в прошлом коды.
Когда Аркадий случайно встретил её в коридоре и спросил, не знакомы ли они, Наталья поняла, что код начал работать. Случайные встречи продолжались, и каждая из них становилась маленьким прорывом, пусть и в мимолётном мгновении, она видела его тоску и странное чувство, с которым он смотрел на неё, пытаясь понять скрытый смысл происходящего.
Однако самым трудным было то, что в картину кода были заложены элементы, которые должны были адаптироваться к изменённой версии его сознания, Наталья рисковала, меняя структуру данных, чтобы каждый визуальный «ключ» мог пройти сквозь новые блоки, созданные после перепрограммирования. Код работал нелинейно: за счёт адаптации он активировался у Аркадия поочередно, подстраиваясь к тому, как его система памяти воспринимала тот или иной фрагмент. Так, когда в его памяти возникали краткие вспышки, словно обрывки сна, это означало, что код начинал оживать, подавая подсознательные сигналы и выстраивая на их основе воспоминания.
В процессе передачи ей помогал тот же сотрудник Департамента, который остался лояльным к ней, он занимался техническим обеспечением сетей и «подчищал» следы передачи данных, что позволило Наталье каждый раз, когда Аркадий просматривал картину, открывая свою почту, стирать следы своих попыток, подводя его ближе к собственной памяти, оставляя Департамент в неведении.
Сама передача кодов Аркадию в условиях Департамента, оснащённого самыми передовыми системами слежения и контроля, требовала технологий, опередивших представления о коммуникации работников службы безопасности Департамента, отвечающих за внутренние каналы, которые были практически непробиваемы, но помощник Натальи использовал метод стеганографической инкапсуляции — старую, доработанную до идеала технологию шифровки, которая замечательно использовалась для скрытого обмена данными среди немногих инсайдеров.
Метод инкапсуляции основывался на использовании межслойной передачи данных, где информация заключалась в микроструктурах изображений, незначительных для человеческого глаза. Этой информацией были фрактальные структуры, едва уловимые пиксели и изменения контраста в определённых точках изображения, но самым важным в них было то, что каждый фрагмент памяти был кодирован как бы “обходным” способом, проникая в систему Аркадия через задние слои сенсорного анализа. Сама процедура была настолько замысловатой, что требовала участия нескольких уровней когнитивных сенсоров. Это были устройства, которые, считывая изображения, кодировали их сигналы в поток мионевральных импульсов, направляемых в заархивированную часть памяти, где они срабатывали словно гипнотические сигналы, направляя осмысленные образы и выводя на поверхность его прежние воспоминания, блокировка которых действовала почти два года.
Первые полгода работы над кодами стали для Натальи тяжёлым испытанием. Она знала, что любая попытка передать Аркадию что-то напрямую только привлечёт внимание системы наблюдения, поэтому каждую картину, которую он видел, она кодировала так, чтобы импульсы раскрывались минимально, почти незаметно, и только спустя год, когда Департамент посчитал его состояние полностью стабильным, ослабляя слежку, а спустя некоторое время и вовсе её отменив, Наталья смогла позволить себе передавать ему более полные образы.
Два мучительных для неё года она ждала, пока Аркадий снова станет собой. В первое время её накрывали чувства абсолютного бессилия: каждую встречу они смотрели друг на друга как чужие, он улыбался ей как незнакомке, не догадываясь о прошлом. Лишь иногда в его взгляде проскакивало что-то, напоминающее прежнего Аркадия, а Наталья продолжала верить и надеяться, что его память проснётся, но ничего не происходило. Она страдала, ощущая тяжесть разлуки ежедневно — она видела перед собой человека, который когда-то понимал её без слов, но сейчас смотрел на неё как на очередного сотрудника, а иногда и вовсе не замечал. За это время он продолжал жить своей жизнью, а её каждый день, каждый час выжигало изнутри от ожидания. Год был потерян, пока его наблюдали, и даже после, в течение долгих месяцев, она ежедневно старалась подвести его к раскрытию памяти, не зная, получится ли что-то из её усилий.
Когда система наблюдения ослабела, Наталья вновь погрузилась в мучительные попытки вернуть Аркадия. Она видела, как пробуждение шло медленно и болезненно: каждый импульс выводил крохотный фрагмент воспоминания, но полного сознания он всё равно не достигал. Она едва справлялась с собственными эмоциями, каждый раз ощущая это как унижение, осознавая, что её Аркадий теперь лишь инертная оболочка. Её дни тянулись до вечера, пока она не уходила, разбитая и усталая, зная, что всё, что она делала — лишь повторение попыток снова вернуть его к жизни.
Но она продолжала в него верить, верить в то, что однажды он вновь посмотрит на неё тем знакомым взглядом, и эти коды, что она оставляла ему — коды их прошлого, их любви, — однажды вернут его к ней.
Всё это она рассказала ему, глядя прямо в глаза, и её взгляд был так дорог Аркадию. Он протянул руку, обняв её за плечи и ощутил, как тишина между ними заполняется словами, которые им не удавалось сказать раньше. Её одиночество, страх, боль и отчаяние были слишком глубоки для того, чтобы выразить их в простых фразах и то, что Наталья оставалась рядом, несмотря на то что её собственное сердце разрывалось, казалось ему настоящим подвигом.
Выражение на её лице изменилось, снова замерцало нечто похожее на улыбку, но теперь она была мягкой, совсем домашней.
«Я так скучала по тебе, Аркадий. Не по тому, в кого они хотели тебя превратить, а по тебе, настоящему, — её голос был тихим, как ветерок в конце весны, — и знаешь, я бы снова пошла на это, даже если бы мне сказали, что будет ещё сложнее».
Они молча сидели, позволяя тишине обнять их обоих, как если бы она могла унести все их сомнения.