Ступень 2n 14

Ступень 2n+14: "Хроносинклаcтический инфундибулум" (In principio erat Verbum)
Василий стоял у окна своей студии и смотрел на пустой участок земли, на котором скоро должна была подняться новая церковь в рамках проекта "Вавилон - 2.0". Проект был амбициозным, почти дерзким: кубические формы, которые больше напоминали склад или бункер, чем храм, но ведь вера — это больше, чем просто здание, размышлял он, она – и есть та конструкция, которую нужно разобрать до основания, чтобы увидеть её истинное содержание. Когда он был молодым, вера не вызывала у него сомнений, все верили, потому что так нужно, с тех пор многое изменилось, Василий перестал искать Бога и стал искать себя, и находил в этом поиске пустоту.
"Я смотрю, ты всё-таки решил взяться за этот проект," — услышал он за спиной знакомый голос.
Петр, бывший одноклассник Василия, стоял в дверях студии, в его черной рясе была какая-то насмешка над самим собой, словно он играл роль, в которую никто, кроме него самого, не верил, но Петр верил, верил так, что ряса стала частью его плоти, будто сошлась со всем его существом в неразрывное целое.
"Да," — ответил Василий, не отрывая взгляда от участка, кто-то же должен.
Петр вошел, опираясь на посох, как будто не знал, что делать с руками, он всегда был немного странным, даже в школе, слишком умным, слишком задумчивым, слишком странным для того, чтобы стать кем— то обычным.
"И зачем? — Петр вздохнул. — Для чего тебе этот храм, если ты не веришь?"
"Верю, не верю…что за детские слова," — Василий наконец повернулся к Петру.
"Вопрос не в том, чтобы верить или не верить. Вопрос в том, чтобы понять."
"А что тут понимать? — Петр сделал шаг ближе. — Бог либо есть, либо его нет."
Василий усмехнулся. Этот спор у них тянулся с детства, тогда он был бесплодным, но с годами приобрел глубину, теперь это был не просто спор, а столкновение мировоззрений.
"Ты знаешь," — начал Василий, — недавно я наткнулся на статью Daario Naharis "10 аргументов за атеизм". Читал?"
Петр покачал головой.
"Очень занимательная вещь, —  Василий прошелся по комнате, собирая мысли в единый поток. —  Например, один из его аргументов: если Бог действительно всемогущ, то почему в мире столько страданий? Разве не проще уничтожить зло, чем позволять ему разъедать души людей?"
Петр пожал плечами.
"Страдание — это испытание, путь к очищению. Бог дает нам свободу выбора".
"Свободу? — переспросил Василий с ноткой сарказма. — Свобода — это когда у тебя есть реальный выбор, а не иллюзия выбора, если Бог создал всё, значит, он создал и зло, значит, он хотел, чтобы мы страдали.
Петр задумался, обдумывая ответ, ему не хотелось давать стандартные клише, но он понимал, что этот спор не приведет ни к чему, а Василий уже давно не искал ответов, он просто хотел подтвердить свои сомнения.
"А если Бог — не всемогущ? — предложил Петр неожиданно. — Если он тоже лишь часть чего-то большего, как мы все? Может быть, он сам борется с тем злом, которое создал, не зная, что делать дальше?"
Василий замолчал. Это был неожиданный ход, он ожидал чего угодно, но не признания ограниченности Бога.
"А если и так," — сказал Василий наконец, — то какой смысл в таком Боге? Если он не может справиться со злом, то зачем в него верить?"
"Потому что вера — это не про смысл, — ответил Петр тихо, — это про надежду, про принятие того, что есть что-то большее, чем мы сами, и не важно, кто мы — люди или боги".
"Надежда… — Василий вздохнул. — Я не нуждаюсь в надежде, я хочу знать".
"И что ты узнаешь? — Петр покачал головой. — Мы можем искать истину сколько угодно, но никогда не узнаем всего".
"Значит, я хотя бы буду знать, что сделал всё, что мог, чтобы понять этот мир".
"А если мир не поддается пониманию?"
"Тогда это проблема мира, а не моя. В работах о нейробиологических основах религиозности говорится о том, как наш мозг предрасположен к поиску паттернов, к антропоморфизации природных явлений, что страх смерти и потребность в утешении формируют религиозные верования.
Отец Пётр покачал головой. "Но разве объяснение механизма отрицает существование Творца? Может, эти механизмы и есть инструмент, через который Бог говорит с нами?"
"Может быть, — пожал плечами Василий. — Но тогда почему столько страданий? Почему невинные дети умирают от рака?"
"Свобода воли," — ответил Пётр. "Без неё мы были бы просто марионетками".
"А как же природные катастрофы? Это тоже свобода воли?"…
…"В начале было Слово... И Слово распалось на нейроны"
Их старый спор о вере снова набирал обороты, словно корабль, движущийся по кругу в бурлящем водовороте.
"Ты говорил, что надежда — это больше, чем знание, — Василий посмотрел на Петра, который присел на краешек старого кресла, словно на престол. — Но вот что я тебе скажу: все это "Слово стало плотью" — это метафора, в реальности всё определяется химией мозга и нейронными цепями".
Петр взглянул на Василия с легким осуждением, но больше с интересом. Он всегда готов был услышать что-то новое, даже если это противоречило его убеждениям.
"Давай разберемся, Василий, — начал Петр. — Ты хочешь сказать, что сознание и вера — это просто нейрофизиологические процессы?"
"Да, именно это я и хочу сказать, — Василий поднял брови, видя, что Петр готов слушать. — Наши моральные решения и даже вера формируются в мозге под влиянием гормонов и нейронных связей. Когда ты говоришь "вера", это просто активация определенных нейронных цепей в твоем мозге, вызванная химией и средой".
Петр склонил голову набок.
"И ты думаешь, что это объясняет всё? Разве в Библии не сказано: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"? Может быть, это Слово — нечто большее, чем просто импульсы в нейронах?"
Василий улыбнулся.
"Хорошо. Давай рассмотрим эту метафору. "В начале было Слово..." — возможно, это древний способ описания квантовых флуктуаций. Если Слово — это информация, а информация может быть частью квантовой системы, то весь твой Бог — это просто совокупность данных, тогда не Слово у Бога, а Бог в Слове".
Петр вздохнул, чувствуя, что спор обретает новые, более сложные обороты.
"Но ты забываешь об одном: информация сама по себе нейтральна, зло и добро — это больше, чем просто квантовые состояния, они требуют осознанности, и осознанность не возникает сама по себе из химии".
"Осознанность? — Василий подошел ближе, почувствовав, что напряжение между ними нарастает. — Осознанность — это не что иное, как эпифеномен, просто побочный эффект эволюции, необходимый для выживания вида, и если добро и зло — это просто категории в сознании, то как ты можешь утверждать, что Бог имеет какую— то особую власть над ними?"
"Потому что, — Петр посмотрел Василию прямо в глаза, — всё, что ты называешь эпифеноменами, на самом деле — проявления той самой божественной силы, которую ты отвергаешь".
"Это звучит красиво, но это — лишь слова, — ответил Василий, — нейроэндокринолог Сапольски в своих работах описывает, как повреждения определенных областей мозга могут полностью изменить поведение и личность человека, например, повреждение амигдалы может сделать человека неспособным чувствовать страх, или агрессию. Разве это не доказывает, что все наши "духовные переживания" — это лишь результат работы определённых зон мозга?"
Петр ненадолго замолчал, будто переваривая услышанное.
"Но даже если предположить, что наше поведение определяется химией и нейронными путями, – заговорил он, — откуда тогда берется само стремление к вере, к духовности, к поиску Бога? Почему даже люди, не знающие друг друга, в разных концах мира, приходят к одному и тому же — к ощущению чего-то большего?"
"Ты знаешь ответ, — Василий покачал головой, — это называется "гипотеза о Боге как побочном продукте эволюции", нам всем свойственен поиск смысла, потому что наш мозг запрограммирован на обнаружение причинно-следственных связей, но, когда связь не ясна, мозг создает свои собственные мифы и божества".
"А разве не удивительно, что эти мифы настолько схожи?  — возразил Петр. — Даже если Бог — это гипотеза, разве она не заслуживает того, чтобы быть исследованной? Может быть, это не миф, а универсальная истина, доступная только тем, кто способен подняться над чисто биологическим пониманием мира".
"Или же, — Василий усмехнулся, — это просто общий шаблон, встроенный в нас с самого рождения, как результат адаптации. Что, если твой Бог — это не вселенская истина, а просто ошибка кодирования? Какой-то баг в нашей эволюционной программе?"
Петр ответил, и в его голосе была необычная уверенность:
"И если это так, то эта "ошибка" дала нам искусство, философию, любовь и саму способность ставить эти вопросы, что, если ошибка — это не промах, а замысел? И даже твои сомнения — это часть этого замысла?"
Василий замолчал. В этих словах была странная логика, хотя и подчинённая иной системе координат, он смотрел на Петра, пытаясь найти изъян в его доводах, но что-то внутри него дрогнуло.
"Возможно, ты прав, — сказал он медленно, — но если это так, то не стоит ли нам попытаться создать что-то новое, выйти за пределы этой "ошибки" и увидеть мир таким, каким он есть?"
"Или же понять, что мир таков, каким он должен быть, — Петр пожал плечами. — Что он совершенен в своей несовершенности, и Бог — это не архитектор, строящий безупречные формы, а художник, создающий прекрасные абсурды, я не знаю всех ответов, но я чувствую присутствие Бога в своей жизни. Это... как любовь, ты не можешь доказать её существование, но ты знаешь, что она есть."
Василий вздрогнул, вспомнив свои ощущения рядом с Вероникой, когда они оказались в точке абсолютного разрыва во времени и пространстве — в Хроносинклаcтическом инфундибулуме, где всё, что когда-либо происходило, происходит и будет происходить, сворачивалось в одно бесконечное сейчас, где они видели, как отлетают вперёд и назад века, цивилизации расцветают и умирают в миллисекундах, а их собственные тела становятся частью этого калейдоскопа вечности, где не существовало больше "я" и "ты", "здесь" и "тогда", только танец форм и энергий, словно они стояли в центре бесконечной пляски Шивы, где зарождались и умирали все возможные идеи и мысли, где каждый вздох — это акт разрушения и созидания, где они ощущали, что каждая их эмоция и каждая капля их страсти транслируется во все времена и пространства, но, как только этот момент переполненного существования достиг своего пика, Василий и Вероника познали для себя, что настоящая их цель — не остаться в этом странном вечном сейчас, а вынести из него знание того, каким способом действовать в своей единственной реальности. Они знали: даже если всё есть одно и то же, выбор имеет значение, и они решили, что их выбор будет в пользу любви, чьё существование доказать совершенно не надо, ибо она была, есть и будет, и окружает их всегда.
"Знаешь, я, кажется, понимаю, о чем ты.  – произнес Василий, — но для меня это не Бог. Это... что-то другое".
Петр улыбнулся и покачал головой.
"Может быть, ты прав, а может быть, ты просто потерял то, что искал, нашёл, не обратил своего внимания и выкинул?"
Василий посмотрел на него, в глазах мелькнула тень грусти, он не знал, что ответить на это, возможно, Петр был прав, но если это так, то он больше не знал, чего он хочет — найти истину или просто не утонуть в бездне собственного неверия.
"Знаешь, — сказал Петр, — может, не стоит строить храм?"
"Почему?" — спросил Василий.
"Потому что Бог не в храме, он внутри нас, и пока ты это не поймешь, ни один храм не будет иметь значения".
Василий снова посмотрел на пустырь перед собой. Что бы он ни построил на этом месте, он знал одно: этот спор — это не просто разговор, это строительство чего-то невидимого, но фундаментального, где кирпичи сомнений складываются в сложные конструкции понимания. Может быть, Петр и прав, задумался Василий, но он всё равно построит этот храм, потому что для него это не было вопросом веры, это был вопрос понимания, или, возможно, вопросом того, чтобы понять, что верить и понимать — это не одно и то же. Внезапно время вокруг них замерло, капли недосказанного повисли в воздухе, Василий и отец Пётр оказались в пузыре реальности, отделенном от остального мира.
"Что происходит?" — спросил Василий.
"Хроносинклаcтический инфундибулум, — ответил голос, казалось, идущий отовсюду. — Вы попали в точку, где все возможные истины сходятся воедино." Василий вспомнил книгу Курта Воннегута "Сирены Титана". "Мы что, как Уинстон Нейлс Румфорд? — спросил он.
"В каком-то смысле, — ответил голос. — Здесь нет противоречий между верой и неверием, здесь все истинно одновременно".
Отец Пётр и Василий посмотрели друг на друга. В этот момент они поняли, что оба правы и оба ошибаются одновременно, что вера и неверие — лишь разные грани одной истины, слишком сложной для человеческого понимания. Момент прошел, время снова потекло как обычно, но что-то изменилось, в глазах обоих появилось новое понимание, новое уважение к точке зрения другого.