Пленник прекрасного. Проза

ВНИМАНИЕ! Все авторские права на рассказ принадлежат автору, защищены законами Российской Федерации и международным законодательством. Запрещается его экранизация, издание и переиздание, размножение, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке без соответствующего письменного разрешения автора.

Советские войска подступали к Берлину. Сорокапятилетний старший сержант 32-го пехотного полка Иван Петрович Каретников в который раз за долгие годы войны прошептал про себя высеченные в его памяти священные слова: «Классицизм. Бенчивенга Матараццо. «Героическое спасение младшей дочерью царя Саула Мелхолой своего возлюбленного супруга Давида».

Задолго до революции эта картина украшала гостиную имения Кочубеевых под Киевом, у которых покойный родитель Ивана Петровича служил лакеем. Полотно кисти Матараццо произвело на Каретникова-младшего неизгладимое впечатление. В отсутствии господ будучи еще ребенком он незаметно пробирался в заветную гостиную и часами завороженно разглядывал величественную фигуру бесстрашной красавицы Мелхолы, не убоявшуюся гнева венценосного родителя. Для Ивана Петровича это была не просто любимая картина. В ней заключались детские мечты, идеал женской красоты, тоска по безвозвратно ушедшим годам, воспоминания об отце и матери и много такого, чего старший сержант и сам толком не знал.

После революции Кочубеевы иммигрировали за границу. Усадьбу национализировали, а бесценную для Ивана Петровича картину Матараццо вместе с другими предметами помещичьей роскоши куда-то увезли.

Долго младший Каретников ходил сам не свой. Но через два года один из знакомых сообщил, что видел картину в одном из киевских музеев. Иван Петрович тут же помчался в город и действительно отыскал ее. Его радость была беспредельной. Отныне, как только Каретников оказывался в Киеве, после всех дел он тут же бежал в музей и по-прежнему часами простаивал перед божественной девой, изредка восхищенно восклицая: «Ох и баба... кожа-то какая белая, точ шея у лебедицы!»

Здесь же он, наконец, узнал имя автора полотна и название картины. Они казались чересчур мудреными. Иван Петрович, на всякий случай, вывел их неровным почерком на клочке бумаги и, аккуратно сложив вчетверо, пронес через всю войну за серой каймой внутри пилотки.

Когда полк тогда еще младшего сержанта Каретникова вступил в освобожденный, но стертый с лица земли Киев, он, как представился случай, первым делом бросился в музей. Но от здания остались лишь две искореженные стены.
Иван Петрович чуть было не забился в истерике. Но товарищи успокоили. Вроде бы перед наступлением немцев наши эвакуировали большую часть экспонатов музеев. Но те, в конце концов, попали в руки фашистов. Поэтому теперь, на подходе к Берлину, Каретников думал лишь о том, как после освобождения фашистской столицы отыщет среди награбленного добра заветное полотно и лично доставит в отреставрированный киевский музей.

На улицах Берлина еще шли ожесточенные бои, а Иван Петрович с завидным упорством нередко под свист пуль и разрывы снарядов обращался к каждому, на его взгляд, информированному солдату с одним и тем же вопросом:
– Слышь, земляк, ты не знаешь, где тут фашист добро наше хоронит?
– А тебе зачем?
– Да, понимаешь, картину мне тут одну поручили найти, – загадочно начинал Иван Петрович, – дело нешуточное, классицизм. Бенчивенга Матараццо. «Героическое спасение младшей дочерью царя Саула Мелхолой своего возлюбленного супруга Давида». Усекаешь?
– Какого царя?
– Я ж говорю, Саула, «Героическое спасение младшей дочерью...»
– Нет, не знаю, – обычно говорили солдаты.

Если же Каретников обращался к офицерам, то реакция была всегда одинаковой:
– Да ты что, боец, совсем чокнулся?
– Поймите, – не унимался Иван Петрович, – государственное дело, картина цены немалой, баба там, скажу я вам, загляденье, а кожа такая белая, что шея у лебедицы.
– Какая лебедица? – немцы вокруг палят, – при этом офицер добавлял парочку крепких выражений.

Отчаявшись, Иван Петрович даже осмелился обратиться к замполиту полка. Но тот, молча выслушав рассказ о значимости шедевра с белой, как шея лебедя, кожей, отрицательно покачал головой и сказал:
– Вот Берлин возьмем, тогда и поищем.

Как ни стремился Иван Петрович что-либо узнать о местонахождении вывезенных фашистами из Союза ценностей, увы, никто ничего об этом не знал. Что ж, ему оставалось одно – самому разыскать место, где могло храниться украденное музейное добро.

К удивлению многих Каретников каждый раз напрашивался в разведку, будучи убежденным в том, что картина вот-вот будет найдена. Товарищи считали его чудаком.

Однажды на одной из улиц, по которой шел старший сержант в поисках заветной картины, вдруг разразился жаркий бой. Иван Петрович было бросился в укрытия, но рядом с ним вдруг разорвалась граната.

От тяжелой контузии старший сержант очнулся лишь в госпитале. Сам он физически был почти невредим, да вот беда – память отшибло. Как ни пытался он вспомнить имена белокожей красавицы, ее папаши, мужа и уж тем более художника всех их написавшего, ничего не выходило.

Долго мучился Иван Петрович, путешествуя по извилистым лабиринтам памяти – напрасно. В конце концов, он решился на безумный поступок. Выписавшись из госпиталя, немедленно отправился в штаб дивизии к самому генералу. В то время Берлин был уже полностью освобожден. Наши праздновали величайшую в истории человечества Победу.

Но в штаб Ивана Петровича, несмотря на дело государственной важности, так и не пустили. Оставался единственный выход – подкараулить генерала.

Действительно, через некоторое время у штаба остановилась машина. Наконец, из двери вышел сам генерал. Старший сержант выскочил из-за угла и пулей помчался к нему.
– Товарищ генерал, разрешите обратиться? – выпалил Иван Петрович, вытянувшись перед ним до последней возможности, так что позвонки в спине звонко хрустнули.
– Обращайтесь, – генерал удивленно посмотрел на чудаковатого солдата.
– Немцы, товарищ генерал, наш музей в Киеве разграбили, – речь Ивана Петровича от сильного волнения была несколько бессвязной, – картина там одна была... забыл название... женщина на ней, такая, знаете, такая белая, ну что шея у лебедицы... контузией память отшибло... хоть тресни, не помню... может, она здесь, в Берлине... ради Христа, помогите найти, товарищ генерал... я ее, проклятую, всю войну ищу.

Генерал задумался. Какой кровью было заплачено за эту победу. А сколько еще предстояло сделать. Он внимательно посмотрел на бойца. Генеральские глаза потеплели.
– Значит, название совсем не помнишь? – наконец, спросил он.
– Убейте бог, не припомню, художник – «матрас» какой-то, а ведь я... – Николай Петрович вдруг вздрогнул как от удара током. – Погодите, у меня ж в пилотке бумажка, я в музее все записал.
Он тотчас сорвал с головы пилотку и лихорадочно пошарил внутри. Вдруг он замер. И после паузы проговорил дрогнувшим голосом:
– В госпитале, суки, пилотку подменили... все пропало...
Он замер, точно статуя, глядя в одну точку.

Генерал положил ему правую руку на плечо и сердечно сказал:
– Жаль, если бы название знал, то обязательно б нашли. Ты вот что... Поезжай в Киев. В тот музей. Пусть название запишут. Тогда уж точно найдем.

Каретников заметно повеселел. Предложение казалось вполне разумным.
– Есть, товарищ генерал. Разрешите идти.
– Идите.
Старший сержант развернулся и сделал несколько шагов прочь.

– Солдат! – вдруг окликнул его генерал.
Каретников обернулся.
– Слушаю, товарищ генерал?
Генерал помолчал, а затем тихо, почти шепотом, сказал:
– С Победой!
– И вас с Победой, товарищ генерал.
Генерал направился в штаб.

– Так и сказал, – Иван Петрович оглядел ехавших с ним в одном вагоне солдат. Поезд мчал их из Германии домой.
– Как, говорит, название запишешь, так сразу и найдешь. – Старший сержант лукаво подмигнул правым глазом и добавил: «Генерал он того... он врать не будет».

Волокитин Д.Ю., 2004
dmitrijvoloritin@yandex.ru
Иллюстрация из Интернета