71. Врачебная ошибка

Из Перми больной, разбитый и слабый Чехов в письмах к А. М. Горькому и своей матери, несмотря ни на что, рапортует: "Все благополучно. Я здоров". Он не любил жаловаться. То же и в письме к Л.В. Средину 4 июля 1902 года из Москвы: "Я уезжал на Волгу и Каму, был в Перми, в Усолье. Путешествие мое было ничего себе.,, и если бы не жара в Пермской губ., то все было бы великолепно".

После возвращения из Перми Чехов провел 5 недель на даче К. С. Станиславского в Любимовке под Москвой. Отдых в Любимовке заметно помог писателю. В сентябрьском письме Чехова Ольге Книппер из Ялты мы читаем:
"Вчера был у меня Альтшуллер, смотрел меня в первый раз за эту осень... Он нашел, что здравие мое значительно поправилось... Он даже разрешил мне ехать в Москву - так стало хорошо!.. Он говорит, что это помог мне креозот и то, что я зиму провел в Ялте, а я говорю, что помог мне - это отдых в Любимовке. Не знаю, кто прав"(22 сентября 1902 г.).

12 октября 1902 года Чехов снова уезжает в Москву. "Здоровье мое, - пишет он из Москвы журналисту В. С. Миролюбову, - очень поправилось, чувствую я себя прекрасно и потому бежал из теплых краев".

Тут хочется поделиться еще одним интересным моментом в исследованиях вышеупомянутого доктора Е.Б. Меве - это его размышления о пользе или же вреде пребывания писателя в Ялте. И его заключение о врачебной ошибке.

Прежде всего удивил его тот факт, что состояние уже тяжело больного Чехова улучшилось во время его пребывания в подмосковной Любимовке. Во второй половине ноября писатель возвращается в Ялту и... опять тоска по Москве... и снова обострение процесса. Так кончился нелегкий для писателя 1902 год. 1903 год начался острым правосторонним плевритом, уложившим его надолго в постель. Только к концу января, "после долгого заточения", писатель вышел на ялтинскую набережную. Но ходить ему уже было трудно. "Теперь с каждым годом я устаю все больше и больше. Пишу рассказ, но медленно, через час по столовой ложке".(Из письма А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 30 января 1903 г.)

Чехова в это время особенно мучил "катар кишок", о чем он упоминает во многих письмах. Доктор Меве полагает, что это было проявление кишечного туберкулеза. А это очень серьезное осложнение, которое, как правило, приводило пациентов к гибели. Об этом зловещем осложнении Чехову не говорил никто из лечивших его врачей. Об этом не писал и он сам ни в одном из своих писем.

Зима 1903 года была очень печальной. Чехов старался прятать свою тоску, но не всегда это ему удавалось. "Время идет быстро, очень быстро! Борода у меня стала совсем седая и ничего мне не хочется. Чувствую, - пишет он жене, - что жизнь приятна, а временами неприятна - и на сем я остановился и не иду дальше. Твоя свинка с тремя поросятами на спине стоит у меня перед глазами, стоят слоны черные и белые - и так каждый день"(7 февраля 1903 г.)

Наступила ялтинская весна. Все цветет. Чехов начинает выходить в город, но тяжкая зима оставила свой след. Одышка стала сильнее, он очень исхудал. "Вероятно, я очень изменился за зиму, - пишет он 14 марта жене, - потому что все встречные поглядывают сочувственно и говорят разные слова..."

Чехов снова собирается в Москву, в его вынужденной ялтинской "ссылке" это всегда было большой радостью. Перед отъездом к нему пришел проститься В.В. Вересаев. Чехов радостно укладывался, говорил о предстоящей встрече с женой и о милой ему Москве. "О Москве, - вспоминает Вересаев, - он говорил, как школьник о родном городе, куда едет на каникулы; а на лбу лежала темная тень обреченности. Как врач, он понимал, что дела его очень плохи" (В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954 г.).

В Москве Книппер в ожидании его приезда сняла новую квартиру. "Есть своя комната, - радовался писатель, - это очень важно... Но вот беда: подниматься по лестнице! А у меня в этом году одышка. Ну, да ничего, как-нибудь взберусь".

24 апреля 1903 года Чехов приехал в Москву. На следующий день он писал А. С. Суворину: "Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня это подвиг великомученический".

Как известно, знаменитый профессор Остроумов обследовал Чехова в 1903 году. "Сегодня был, - пишет Чехов сестре 24 мая, - у профессора Остроумова, он долго выслушивал меня, выстукивал, ощупывал, и, в конце концов, оказалось, что правое легкое у меня весьма неважное, что у меня расширение легких (эмфизема) и катарр кишек и проч. и проч. Он прописал мне пять рецептов, а главное - запретил жить зимою в Ялте, находя, что ялтинская зима вообще скверна, и приказал мне проводить зиму где-нибудь поблизости Москвы, на даче. Вот тут и разберись!"

Сам писатель тоже сомневался в пользе ялтинского климата и нередко спорил с врачами, утверждавшими, что Москва и Подмосковье для него вредны. С. Я. Елпатьевский писал, что он не встречал человека так влюбленного в родные места, как был влюблен в Москву Антон Павлович. "Он, умный человек, - удивлялся Елпатьевский, - мог говорить удивительно несообразные слова, когда разговор шел о Москве". Этими "несообразными словами" врач Елпатьевский считал утверждение Чехова, "что именно московский воздух в особенности хорош и живителен для... туберкулезных легких.. Нечего и говорить о Московской губернии и об окрестностях Москвы.."

Мысли Чехова получили подтверждение в запоздалом заключении А. А. Остроумова. Но тогда у Чехова возник недоуменный вопрос: "Зачем я жил четыре зимы в Ялте?" (Л. В. Средину, 4 июня 1903 г.).

Но его ялтинский врач Альтшуллер был своего рода "фанатиком" ялтинского климата, и считал, что этот климат живителен для всех туберкулезных больных. Он и продолжал настаивать на пребывании Чехова в Ялте. И утверждал: "Последние годы он чаще прежнего стал наведываться в Москву, не всегда в благоприятное для него время, и почти за каждую такую поездку расплачивался обострением болезни".

Это была точка зрения Альтшуллера. Точка зрения Остроумова была прямо противоположной. Следует напомнить, что именно Альтшуллер настоял на окончательном переезде Чехова из Мелехова в Ялту, так как считал, что основным лечением для Чехова будет его пребывание в Крыму.

В одном из писем жене Чехов замечает: "Альтшуллер... весьма неодобрительно отзывался об Остроумове, который позволил мне жить зимой в Москве. Он умолял меня в Москву не ездить, в Москве не жить. Говорил, что Остроумов, вероятно, был выпивши"(2 октября 1903 г.).

Если бы в отношении великого русского писателя не было допущено печальной врачебной ошибки, то не было бы и тягостной для него необходимости быть в постоянной разлуке с женой. Ольгу Леонардовну печалило создавшееся положение. Чехов же успокаивал жену: "Я ведь знал, - писал он ей, - что женюсь на актрисе, т. е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве".
Но осознание необходимости не помогало, разлука оставалась разлукой, и душевную боль из-за нее писатель испытывал постоянно. "То она больна, то я в отъезде, - писал с грустью Чехов В. Ф. Комиссаржевской, - и так у нас ничего не выходит по-настоящему..."

О. Л. Книппер-Чехова очень любила театр, но необходимость постоянно быть вдали от мужа заставляла ее задумываться над тем, чтобы оставить сцену.
"Я стала сильно подумывать,- вспоминает Книппер-Чехова, - не бросить ли сцену. Но.. нужна ли Антону Павловичу просто жена, оторванная от живого дела? Я чуяла в нем человека-одиночку, который, может быть, тяготился бы ломкой жизни своей и чужой"(В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954 г.).

О желании Ольги Леонардовны бросить сцену сообщает также брат писателя И. П. Чехов. "Ольга Леонардовна хотела бросить сцену, - рассказывает он, - но Антон Павлович не допустил, говоря, что жить без дела, без работы нельзя".(Н. И. Гитович. Летопись жизни и творчества А, П. Чехова. М., 1955 г.).

Чехов обычно возражал против того, чтобы за ним ухаживали, как за больным, он боялся показать своим близким, что ему нужна их помощь. Но ведь в последние годы он был тяжело болен и в некоторых письмах чувствуется трогательная беспомощность одинокого человека: "Трудно было наложить компресс..."  "Надо было, чтобы кто-нибудь другой растирал, - ну и ничего не вышло..."

В ряде своих произведений Чехов показал, что в развитии туберкулеза моральным переживаниям принадлежит решающая роль. Такую же роль моральные переживания сыграли и в развитии его болезни. В результате врачебной ошибки Чехов был оторван от привычной ему московской почвы. "Я.. не живу полной жизнью,- писал Чехов после переезда в Ялту,- я люблю шум и не слышу его.. я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему, или начать сохнуть?" Чехов чувствовал, что в Ялте он уходит "куда-то без остановки, бесповоротно, как воздушный шар.."(Из письма А.П. Чехова В. Ф. Комиссаржевской от 25 августа 1900 г.)

Когда Чехов переехал в Ялту, он не оставлял впечатления больного человека. Об этом пишут И. А. Бунин, А. И. Куприн и другие его современники.
У А. И. Куприна сохранился в памяти тот Чехов, каким он его увидел в середине февраля 1901 года и одесской гостинице "Лондон". В этой гостинице А. П. Чехов остановился во время возвращения из Ниццы в Ялту. "Показался он мне тогда почти высокого роста, худощавым, но широким в костях, несколько суровым на вид. Следов болезни в нем тогда не было заметно, если не считать его походки - слабой и точно на немного согнутых коленях..."

В то время (в 1901 году) собеседникам писателя еще удавалось видеть его жизнерадостным и веселым. В эти минуты, - вспоминает А. И. Куприн, - "Чехов, быстрым движением руки, сбрасывая пенснэ и покачиваясь взад и вперед на кресле, разражался милым, искренним и глубоким смехом. Тогда глаза его становились полукруглыми и лучистыми, с добрыми морщинками у наружных углов, и весь он тогда напоминал тот юношеский известный портрет, где он изображен почти безбородым, с улыбающимся, близоруким и наивным взглядом несколько исподлобья."(А. И. Куприн. Памяти Чехова. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1964 г.)

М. А. Членов (профессор Московского университета, знакомый писателя) вспоминал, что Чехов значительно изменился только в последние 2 - 3 года жизни. Изучение фотографий Чехова последних лет показывает, что с каждым годом вид писателя резко менялся. Все это объясняется тем, что в Ялте его болезнь значительно прогрессировала. Климатические преимущества Крыма не могли возместить глубоко отрицательного влияния тех переживаний, которые были связаны с неоправданной необходимостью жить в Ялте. Чехов черпал свои силы в общественной и творческой деятельности, в близости к прогрессивному московскому обществу, к научным кругам, к театрам, т. е. во всем том, чего он был лишен в Ялте. Вскоре после прибытия писателя в Крым это поняли его приятели-врачи П. И. Куркин и Н. И. Коробов. Это установили В. А. Щуровский и позже А. А. Остроумов. Не понимал этого только И. Н. Альтшуллер, с мнением которого Чехов, к сожалению, считался.

Доктор Мове отмечает, что Чехов строго выполнял требование И.Н. Альтшуллера, касающееся пребывания в Ялте. С сентября 1898 года по май 1904 года Чехов провел здесь в общей сложности 48 месяцев. Осенние, зимние и весенние месяцы (за исключением 1900 года, когда он 2 месяца провел заграницей) Чехов безотлучно жил в Крыму. Выше мы приводили предположение Альтшуллера, что ухудшение здоровья писателя в Ялте связано с его частыми выездами в Москву. Перемены климата, возможно, и могли отразиться на его состоянии, но, если проследить жизнь Чехова на протяжении ялтинского периода, то окажется, что выезжал из Крыма он не чаще двух раз в год, причем, как правило, не в зимние месяцы.
И уважаемый врач и "чехист" проходит к выводу, что основная причина ухудшения здоровья Чехова в последние годы заключалась не столько в выездах в Москву, сколько в отрыве от Москвы. Нельзя игнорировать также и тот факт, что зимние месяцы, в которые Чехова заставляли жить в Крыму, являются самыми неблагоприятными в климатическом отношении. Вся трагедия последних лет жизни писателя заключается в том, что вынужденный выезд из Подмосковья и разлука с женой, принесшие писателю так много душевного страдания, были не нужны.

***
И еще одно, очень интересное наблюдение сделал Е.Б.Меве, исходя из истории болезни Чехова.
"По заключению А. А. Остроумова, у Чехова была выраженная эмфизема, а следовательно и выраженные рубцовые изменения. После многочисленных кровохарканий у Чехова, по всем данным, ни разу не было туберкулезного воспаления легких. Его частые плевриты достаточно быстро рассасывались. Все это говорит о большой сопротивляемости его организма. Однако сердечная мышца, столь переутомленная и столь долго отравлявшаяся туберкулезным ядом, была поражена и нуждалась не только в покое, но и в лекарственной поддержке. К сожалению, на сердце писателя было обращено внимание только в самый последний период его жизни".

В одном из своих писем, относящихся к 1888 году, Чехов рассуждал так: "Если бы то кровотеченье, какое у меня случилось в Окружном суде, было симптомом начинающейся чахотки, то я давно уже был бы на том свете, - вот моя логика..."

И это было несомненно логично, так как согласно наблюдениям фтизиатров, средний срок жизни больного с легочной каверной - 3 года. Столько же прожил с момента заболевания брат писателя - Николай. Чехов же после первого легочного кровотечения, которое, очевидно, было симптомом образовавшейся каверны, прожил около 20 лет. Все эти годы жизнь писателя была заполнена непрерывным и тяжелым трудом. Современники не помогали Чехову в его трудах - ни на Сахалине, ни во время борьбы с голодом, ни в период борьбы с холерой. К больным в Мелиховском врачебном участке он выезжал и в осеннюю распутицу и в зимнюю метель. Во время переписи населения земский начальник сказался больным, а писатель, измученный вспышкой туберкулезного процесса и работой, ходил из избы в избу как рядовой переписчик...
Чехов совершенно себя не щадил. И только огромная воля писателя поддерживала его физические силы. Без этой воли человек, болеющий распространенной легочной чахоткой, не лечившийся, не знавший покоя, не мог бы столько прожить!