Кусок мяса

Кусок мяса


Соня Розенберг мне сразу понравилась. Она напоминала старую (в смысле давнюю) пассию, оставившую в моём сердце глубокую, плохо зажившую рану. Те же томные семитские глаза, те же тёмные, ниспадающие до плеч волосы. Прекрасная фигура, несмотря на средний возраст, два брака и троих детей.

Мы познакомились с ней в Москве, куда я ездил на однодневные семинары по японскому языку, которым отчаянно пытался овладеть самостоятельно. Семинары вела Ольга Петровна Белоусова, высокая худая дама пенсионного возраста.

Академические консультации по иероглифам и джунглям японской грамматики я старался сочетать с делами очень практичными, совсем земными. А именно – с покупками продуктов питания, особенно мяса.
Мясо человеку нужно. Если не употреблять в пищу белковую продукцию – захиреешь. Тому пример – народы Африки на тоненьких кривых ножках. А я занимался тогда спортом, ходил в зал тяжёлой атлетики, тягал тонны железа. Так что мясо мне было нужно. Так же как и моей жене, и детям (не рахитами же им расти).

Рано утром я отправлялся на московский вокзал к так называемой «колбасной электричке». Народ неспешно рассаживался по вагонам, устраивался поудобней. Некоторые пассажиры доставали что-нибудь почитать в пути. Умиротворяющее зрелище, не подумаешь, что это столь нелюбимые москвичами мешочники, атакующие столичные магазины. Будущих баулов и сумок не видно. У пассажиров лишь по одной сумке. А в ней ещё сумка. А в ней ещё. То есть, принцип матрёшки.
Картина возвращения будет совсем другой. Пассажиры будут штурмовать вагоны. Главное – пробиться первым к двери, ворваться в тамбур,  кинуться к лавкам и расположить там свою пятую точку. Если кто с удочками – поломают как солому. На время люди превращаются в животных. Упадёт беременная женщина – стадом по ней пробегут. (Не будь, баба, дурой. На сносях сиди дома).

Потом вагон благословенно тронется. Кое-кто из пассажиров достанет из сумки белую булку, батон варёной колбасы. В откуда-то взявшийся стакан польётся водка. Под хмельком от водки и усталости, почти счастливые пассажиры поедут домой…
Туалета в вагоне нет. Так что мочевому пузырю предстоит почти четырёхчасовое испытание на выносливость. Кто слаб пузырём, тот опорожняет его между вагонами на мелькающие внизу шпалы…
Проходы вагона и полки уставлены набитыми сумками. Иные истекают кровью. Значит, мясо в них свежее…

Несмотря на весь романтизм, вояжи в столицу я не любил. Но семинары Белоусовой были единственным  фонариком, тускло освещавшим мне тёмные закоулки японского языка.
На семинарах я не только слушал Белоусову, но и посматривал на Розенберг. Эта яркая брюнетка была явно в моём вкусе.
Я ей тоже приглянулся. Не в плане внешних данных (тут ничего особенного), а с профессиональной точки зрения. Переводчик. Да не простой, а с трёх языков. А тут ещё за четвёртый, да такой сложный, взялся. И грызёт его самостоятельно.
А у неё никакого лингвистического образования нет. Даже английский не знает. Работала в какой-то московской конторке. Клерк самого нижнего уровня. Недавно уволили в связи с сокращением штатов. Но жить на что-то надо. Она решила взяться за весьма необычный и очень перспективный японский язык. Переводчиков английского – море разливанное.  А вот японисты – редки как снег в Сахаре. И спрос на них высокий.

После занятий она пригласила меня к себе. Я не планировал наносить ей визит, но предложение принял.
Что сразу поразило в её квартире – так это неописуемый беспорядок. А точнее – бардак. На полу столько мусора, что ступать неприятно (тапочки Соня не предложила). Захотелось снять носки и вытрясти их. 
В туалете - отвалившийся шпингалет. Так что, устроившись на унитазе, одной рукой нужно удерживать дверь. Везде навалены вещи. Не видно даже кроватей. Где они хоть спят? Ну, ладно Соня с мужем, наверное, вот на этом диване. А где спят дети, две дочери и сын? Надо полагать, это временное явление. Ведь они, как многодетная семья, только-только получили эту большую квартиру. А до этого жили в общежитии. А ещё раньше – в коммуналке своего родного Харькова.

Соня подводит меня к большому книжному шкафу. Шикарная библиотека, в которой я сразу замечаю капитальный учебник Vaccari A Complete Course of Japanese Grammar. Завидев блеск в моих глазах, она говорит:
- Да, учебник отличный. Это Белоусова дала мне попользоваться. - И, словно читая мои мысли, она добавляет:
- Хорошо. Я на время одолжу тебе. Только будь очень аккуратен с этой книгой.
- Я буду обращаться с ней как с хрустальной вазой, - заверяю я.

Пришёл её муж Григорий, долговязый кареглазый субъект с огромным чёрным шаром курчавых волос. Такие причёски я видел в Африке в племени Хадендоуа.
Познакомились. Разговорились. Григорий – кандидат математических наук. Работает в транспортной системе. Составляет графики движения общественного транспорта. Работа неинтересная и не денежная. Но иного применения себе в столице он пока не нашёл.
Он пригласил меня к себе в комнату, произведшую на меня неизгладимое впечатление. Здесь книги были даже не уложены в стопки и пачки, а просто свалены в кучи. На крюке, вбитом в стену, был подвешен велосипед. На подоконнике – коротковолновый приёмник VEF, свидетель того, что Гриша слушает вражеские радиоголоса.
- У меня есть кое-какие вопросы по времени Present Continuous. Объяснить можешь?
- Конечно.
Я объясняю. А заодно и перфектное время. И ещё подсказываю, как лучше запоминать новые слова, используя мнемонические приёмы.

С того визита я стал приезжать к Соне более-менее регулярно. В перерыве между визитами мы переписывались по почте. Переводили с японского одни и те же короткие научно-технические тексты, сравнивали наши переводы, и она отдавала их Белоусовой на рецензирование. Я видел, что она на правильном пути и непременно достигнет цели. У неё не было никаких языковых знаний, но было нечто более важное, а именно искренний, хоть и ассоциированный с финансовым, интерес, природная пытливость и женская интуиция. Можно сказать, что у неё была настоящая любовь к языку. А это – залог успеха. К тому же, она завязала тесную дружбу с Белоусовой, которая стала индивидуально обучать её частным порядком на платной основе. При таких условиях победа была не за горами.

Приезжая в Москву, я останавливался у Сони переночевать. Делать всё за полдня было более чем утомительно. Поэтому утром у меня был семинар, днём поход по книжным и продуктовым магазинам, вечером – общение в семействе Розенбергов на разные темы. Интересно проводили время. Однажды даже устроили соревнование – кто задержит дыхание на более длительное время. Я чуть не потерял сознание, но стал победителем, продержавшись без воздуха две минуты и двадцать секунд…

Обстановка в квартире не менялась. Спальные места в виде коек или кроватей не появлялись. Дверь в туалете была по-прежнему без шпингалета, касание полов вызывало всё то же отторгающее ощущение, в кухонной раковине неизменная гора немытой посуды и кругом тараканы, тараканы, тараканы…

К раковине подходит младшая дочка Ксюша. Пытаясь налить воды в кружку, задевает  верхушку горы. Слышится звон бьющейся на полу посуды.
Соня целует дочку, приговаривая:
- Ах, ты золотко моё.

В семье Розенбергов я стал настолько своим, что мне были доверены ключи от квартиры, защищённой от проникновения деревянной, просвечивающейся насквозь, дверью. Надо полагать, что преграды она не представляла, ибо если бы в квартиру забрались воры, то они вряд ли что-нибудь там нашли. Там сами хозяева если и находили, то с трудом.

Спать Соня определила меня в небольшую комнатку к сыну Павлику, мальчугану лет двенадцати-тринадцати.
Спальное место на полу возле сына. Я познакомился с ним поближе. Лёжа рядом друг с другом, мы разговариваем.
- Павлик, какие предметы в школе тебе нравятся?
- Математика.
- Почему?
- Интересно это.
- Папа научил?
- Нет. Я сам учусь. Он папа только для Ксюши. У меня с Машей другой папа. И фамилия у меня другая – Кауфман.
- Значит, учиться тебе нравится?
- Учиться – да. А школа – нет.
- Почему?
- Там ребята дерутся. Зачем? Я же им ничего плохого не сделал.
- Сильно дерутся?
- Ещё как! Прямо руками бьют. Но я собираюсь в секцию каратэ записаться. Нельзя чтобы тебя лупили.
- Правильно, Паша! Надо уметь постоять за себя.
- Я уже тренироваться начал, - говорит Павлик и, перевернувшись на живот, начинает отжиматься от пола.
- Молодец, Паша!
- Хотите, я Вам подарок сделаю?
- Ты что? Какой подарок?
- Вы очки носите. Я Вам для очков футляр сделаю.
- Ой, спасибо тебе заранее.
Сделал мне Павлик «футляр», мешочек из вельвета, сшитый неумело, но с любовью. Храню его  в выдвижном ящике под телевизором как добрую память о славном мальчике.

В один из визитов к Соне я застал у неё отца. Это был седовласый, но совсем ещё не старый джентльмен в толстых очках, институтский преподаватель политэкономии.

Вечером на кухне, когда вся семья пила чай, Сонин папа читал нам лекцию по политэкономии.
Перво-наперво, он заверил нас, что политическая экономия – наука всех наук, дающая ответ на самый главный вопрос жизни – почему люди поступают так или эдак.
- Вся жизнь человека протекает в экономике, – объясняет он. Экономика – это комплекс поступков людей. А какова мотивация их поступков? Человеческая жадность и эгоизм. Но поскольку это звучит цинично, то дадим этому более культурную дефиницию – удовлетворение базовых потребностей, первейшими из которых являются физиологические, а именно, потребность дышать, есть, пить, быть в тепле и безопасности. На их фоне даже половой инстинкт не столь силён. Голодный и холодный человек размножаться не захочет. Затем идут потребности и желания другого рода, вплоть до того, что кому-то захочется осчастливить человечество на свой манер или стать владыкой мира. На этой основе американский социолог Абрам Маслов создал целую пирамиду потребностей и объяснил поведение людей.
Я с интересом слушал доцента кафедры политической экономии и находил его аргументы экстравагантными, но очень похожими на правду жизни.

… Грянула перестройка… Начались оригинальные экономические реформы. Скудное продовольственное снабжение в городе почти прекратилось. В магазинах – хоть шаром покати. Абсолютно пустые прилавки лишь иногда заставляются баночками с морской капустой, то есть водорослями. А жить и питаться надо. Дома двое маленьких детей. Я зачастил в столицу теперь уже не только на семинары Белоусовой.

Я выработал маршрут, установил, в какие продуктовые магазины столицы удобнее всего добираться. Кроме того, я осуществил свою давнюю мечту – купил тележку на колёсиках. Надоело таскать тяжеленные сумки, выдёргивающие руки из плечевых суставов. Да и рюкзак тоже не лучший вариант. Купленное мясо холодит спину, и, просочившись через рюкзак, мочит рубаху. С тележкой жизнь повеселела. Один из любимых магазинов – на Смоленской площади возле Министерства иностранных дел. Здесь широкий ассортимент продуктов (чтобы видели дипломаты и иностранцы?) и тут можно сразу хорошо затовариться. Очередь большая, стоять приходится долго. Наконец я выбираю на прилавке приглянувшийся мне кусок говядины и приближаюсь с ним к продавцу, женщине в белом фартуке.
Она берёт мой кусок и, глядя мне в глаза, говорит:
- Ваша карта?
- Какая карта?
- Карта москвича.
- Я не москвич.
- Тогда… Тогда Вам вот это, - она протягивает мне голый мосол с ошмётками мяса на нём.
Я замер на пару секунд. Внутри меня что-то щёлкает.
- Спасибо, не надо, - с трудом выговариваю я и выхожу из магазина.
У меня перехватило дыхание. Значит, если ты москвич, вот тебе мясо. А если ты из другого города – вот тебе кость в горло? Это что за порядки? Это что за страна? Я с трудом сдерживаю слёзы.
В нашем городе есть мясокомбинат. Он работает на полную мощность. Но его продукции нет на прилавках. Где она? Вспоминается надпись на стене московского магазина. «Граждане! Превратим Москву в образцовый коммунистический город!»
Я уныло качу тележку по улице столицы… Захожу в какой-то магазинчик (не зря же я двести километров проехал).
Народу здесь мало. На прилавках мясо есть. Подходит молодой человек. Берёт в руки кусок. Внимательно рассматривает и …брезгливо бросает обратно. 
- Тоже мне коммунистический город, - процедил он сквозь зубы.
Ах, ты хрен столичный! Зажрался гад! – думаю я про него. 
Я подхожу к тому куску, беру его и направляюсь к продавщице с весами. Ничего, мы люди негордые. Дома с удовольствием поедим.

В один из приездов я рассказал про этот случай Соне.
- Как возмутительно, - сказала она. – Но не переживай. Я тебе помогу. У меня  эта карта есть. Я куплю тебе мяса на свою карточку. Пошли!
Мы идём по улице Москвы. Соня вызвалась мне помочь. Мне, чужому человеку, мужику из провинции с сумкой на колёсиках. Какая благородная натура! Я бросаю на неё взгляд.  Какая симпатичная женщина! Можно сказать, что красавица. И как похожа на мою предыдущую пассию. Стучит моё сердце сильнее, когда я вижу её. И что-то ещё происходит в моём организме…
Она модно одета, идёт упругой походкой. Никак не подумаешь, что эта молодая женщина обитает среди тараканов, а дети её спят на полу,  после хождения по которому хочется постирать носки.

Мы в магазине. Ого, сколько здесь народу! Придётся постоять. Становимся в очередь рядом друг с другом. Нам очень повезло. Рубщик вывалил перед нами новую партию мяса. Мы выбрали отличные куски. Я на седьмом небе от счастья. А как дома жена-то порадуется. Ой, спасибо тебе, Сонечка!
Мы идём к кассе оплачивать покупки. Соня поворачивается ко мне.
- Ты знаешь, Сергей, я решила это мясо взять себе. Полагаю, ты не возражаешь?
Тут происходит секундная пауза. Буквально секундная. Но за эту секунду множество мыслей промелькнуло в моей голове. Соня, ты же обещала мне! Ты можешь завтра пойти в магазин и купить себе сколько угодно любого мяса. А я, можно сказать, из голодного края. Мне надо проехать 400 километров, чтобы купить еду своим детям. Ты сломалась при виде мяса. Похерила своё обещание. Не выдержала проверку на вшивость…
Но ничего этого я не сказал. В ответ я сделал почти равнодушное лицо и ответил:
- Да, да, конечно. Нет проблем.
Нет проблем? Внутри мне захотелось крикнуть: «Я тебе отдаю ещё и своё мясо. И больше я тебя знать не желаю», после чего направиться к электричке и уехать домой. Но … я этого не сделал. Хотелось, но не сделал.

После того случая я у Сони останавливался совсем редко и только по крайней нужде. Однажды я совершенно неожиданно оказался в Москве зимой, в мороз и без шапки. Такой фортель выкинул со мной один молодой бизнесмен. Запихнул меня в самолёт, а сам остался в Дубае продолжать весёлое времяпровождение.
Куда податься? Я вспомнил о Соне. Она была удивлена очень, но открыла светящуюся насквозь дверь и приняла на ночлег.

Утром я слышал, как её муж Григорий разговаривал с кем-то по телефону.
- Нет, Марк Аронович, Вы тут не правы. Если мы разложим линейный функционал по матричным зонам, то поперечный интеграл разойдётся с криволинейным экстремумом через область целостности. А это ничего нам не даст. Эмиграция? Да, я работаю в этом направлении. Уже прозондировал посольство.

В один из последних визитов Соня сообщила мне новость.
- А Гриша всё, уехал.
- Куда?
- В Америку. Давно собирался. Скатертью дорожка этому любителю приключений, - и после небольшой паузы добавила, - и женщин. Этот прохвост уже давненько похаживал налево.
- Что он там делает?
- Работает.
- Где?
- В какой-то научной конторе. Рассчитывает выживаемость подопытных мышей.
- Вы прекратили общаться?
- Почти. Если он тебе интересен, могу дать его телефон и электронную почту.
- Да, дай, пожалуйста. А мой телефон он знает.

Прошло некоторое, довольно значительное, время. У меня зазвонил настольный телефон. Я снял трубку. Голос звонившего узнал сразу.
- Гриша, это ты? Как ты там?
- Нормально.
- Где работаешь?
- В одной исследовательской лаборатории, штат Виржиния.
- Доволен?
- Более-менее. Вот только большая закавыка вышла.
- Что такое?
В трубке воцарилась тишина. И после долгой паузы Гриша объявил.
- Опухоль у меня в лёгком обнаружили. Онкология.
- Ну, и дела… Ты же никогда не курил.
- Вот именно. Велосипедом занимался. Трусцой бегал.
- Лечишься?
- Конечно. Регулярно летаю в Техас в онкологический центр Андерсена. Процесс слишком далеко зашёл. Сколько ещё протяну, я не знаю… Хорошо, что мне тут ещё Катя помогает.
- Катя? Кто такая?
- A new woman of mine, - ответил он по-английски.
- А как же Соня?
- Соня с моей дочерью и папой в Гамбурге. Уехали в Германию по программе облегчённой эмиграции для евреев.
- А другие дети?
- Они в Израиле. Старшая дочь вышла там замуж за израильтянина. Павлик – капрал израильской армии. Овладел ивритом. Хочет стать военным.  А ты как? Чем занимаешься?
- Ничем. Старею и слабею. Вспоминаю прожитое. Пописываю кое-какие рассказики.
- В писатели записался? Лавры Толстого покоя не дают?
- Не, хочу Льва переплюнуть.
- Похвально. Пришли мне что-нибудь. Почитаю с интересом.
- О'кей. Пришлю. Бывай здоров, Гриша. Бог даст, выкарабкаешься.

Я послал ему два рассказа. Один о том, как мы работаем в НИИ. Сидим, балду бьём, на часы смотрим,  окончания рабочего дня с нетерпением ждём. И слушаем при этом бесконечные стенания начальницы о том, как плохо мы живём в России и как хорошо жила бы она, если бы вовремя эмигрировала, например, в Израиль, а лучше в Америку. Мол, она не глупей госсекретаря Мадлен Олбрайт и той же национальности.
Второй рассказ, о молоденькой девушке, очень хорошо мне знакомой. О том, как она влюбилась и как по наивности сделала то, чего не надо было делать ни в коем случае. Совершила большой грех, осуждаемый всеми религиями мира…

Через некоторое время я получил от Григория письмо. Он писал мне, что я чернушечник высшей категории. Оказывается, я придумал и написал редкостную гадость (строго говоря, я ничего не придумывал, описал реальный случай из жизни).
А ещё я гнусный антисемит-черносотенец и поганка, с которой ему противно общаться.

Я не стал отвечать на его письмо, и наша переписка оборвалась. Звонков от него тоже больше не было. Какова дальнейшая судьба семейства Розенберг мне неизвестно.
A Piece of Meat

I liked Sonya Rozenberg right away. She reminded me of an old flame (and by "old," I mean someone I knew a long time ago), a girl who had left a deep, poorly healed wound in my heart. Sonya had the same languid, Semitic eyes, the same dark hair falling to her shoulders, and a stunning figure despite being middle-aged, twice divorced, and the mother of three.
We met in Moscow, where I was attending a series of one-day seminars on Japanese — a language I was desperately trying to master on my own. The seminars were run by Olga Petrovna Belousova, a tall, thin woman of retirement age.
I tried to pair these academic consultations on kanji and the tangled jungle of Japanese grammar with very practical, down-to-earth matters — namely, grocery shopping, especially for meat.
Meat is essential. Without enough protein, you’ll wither away. Just look at those African tribes with swollen bellies and emaciated limbs. At the time, I was into weightlifting — pushing tons of iron — so meat was a must for me. And for my wife and kids too; no way was I letting them grow up weak and sickly like those poor African children.
Early in the morning, I’d head to the station to catch the sausage train to Moscow. People would shuffle into the carriages, settle in, and make themselves comfortable. Some pulled out books or magazines to read during the trip. It was a peaceful scene— you’d never guess this was the dreaded crowd of “bag people” raiding the shops in the capital. At this stage, there were no telltale sacks or bulging bags. Each passenger carried only a single bag. Inside that bag? Another bag. And inside that one? Yet another. A matryoshka of bags.
The scene would be entirely different on the return trip. Passengers stormed the train cars, shoving to be first through the doors. They burst into the vestibule and raced to claim seats. If anyone had a fishing rod, it’d snap like a twig in the rush. Pregnant women didn’t stand a chance — if they fell, the crowd would trample them without a second thought. (Seriously, stay home if you're expecting.)
Once the train finally started to move, the passengers would take out loaves of bread and batons of boiled sausage. Glasses would appear as if by magic, and vodka would flow. Buzzed from the vodka and exhaustion, the passengers, now almost happy, would settle in for the ride home.

There were no toilets on the train. That meant your bladder had to endure a nearly four-hour endurance test. Those who couldn’t hold it would relieve themselves between the cars as the ties flashed past below …

The aisles and luggage racks would be crammed with bags stuffed full, some leaking blood — a sure sign of fresh meat.

Despite the grim charm of these trips to the capital, I didn’t like them. But Belousova’s seminars were the only dim torch lighting my way through the dark alleys of Japanese grammar.

During the seminars, I found myself sneaking glances at Sonia Rozenberg. That striking brunette was exactly my type. And I caught her looking at me, too — not because of my looks (nothing special there), but as a fellow translator — and not just any translator. I was fluent in three languages and tackling a fourth, one of the toughest, on my own.
Sonya, on the other hand, had no formal linguistic training — not even in English. She’d been working as a low-level clerk in some Moscow office until staff cuts left her jobless. Forced to find a new career, she chose a bold, promising path: learning Japanese. English translators were a dime a dozen, but Japanese specialists were as rare as snow in the Sahara. And the demand for them was high.
After one of the seminars, she invited me to her apartment. I hadn’t planned on visiting her, but I accepted. The first thing I noticed was the chaos — or rather, the squalor. There was so much trash scattered across the floor that stepping on it felt unpleasant (and Sonya hadn’t offered me slippers after I left my shoes at the door). I felt an almost irresistible urge to take off my socks and shake them out.

The bathroom door latch was broken; you had to hold the door shut with one hand while sitting on the toilet. Stuff was piled everywhere. I couldn’t even see any beds. Where did they all sleep? Maybe Sonya and her husband shared the couch, but what about her kids — two daughters and a son. Where did they sleep? I figured it was a temporary situation. After all, they’d just been given this large apartment because they had several children and had been living in a dormitory. Before that, they’d been in a communal flat in Kharkov, their hometown.
Sonya led me to a large bookcase crammed with an impressive library of books. My eyes immediately landed on Vaccari’s Complete Course of Japanese Grammar, a hefty and authoritative textbook. Sonya noticed the gleam in my eyes.
“Yes, it’s a great textbook. Belousova lent it to me,” she said. Then, as if reading my mind, she added, “Alright, I’ll let you borrow it for a while. But be very careful with it.”
“I’ll treat it like a crystal vase.”
Just then, her husband, Grigory, arrived. He was a lanky, brown-eyed man with a mass of tightly curled black hair — a hairstyle I’d only seen before among the Hadendoa tribe in Africa.
We introduced ourselves and got to talking. Grisha had a doctorate in mathematics and held a job in Moscow’s transportation system, designing public transit schedules. It was neither interesting nor lucrative, but he hadn’t found a better opportunity in the capital yet.
He invited me into his room, which left a lasting impression. Books weren’t stacked — they were heaped into piles. A bicycle hung from a hook on the wall, and a short-wave radio sat on the windowsill, revealing that Grigory listened to “enemy voices” on foreign broadcasts.
“I’ve got some questions about the English present continuous tense,” he said. “Can you explain it to me?”
“Of course,” I said. I did as he requested and threw in some tips about the perfect tense, along with mnemonic techniques to help him memorize vocabulary.
After that visit, I began going to Sonya’s place more or less regularly. Between visits, we corresponded by mail, translating the same short scientific and technical texts from Japanese and comparing our translations. She’d then take them to Belousova for feedback. I could see she was on the right path and would surely succeed. She had no linguistic background, but she possessed something more important: a genuine passion for the language — albeit partly motivated by financial incentives — along with a natural curiosity and a woman’s intuition. She had a real love for the language, and that’s the key to successful language study. Additionally, she’d formed a close bond with Belousova, who had begun giving her paid private lessons. With all that going for her, conquering Japanese was only a matter of time.

I started staying overnight at Sonya’s when I traveled to Moscow. Trying to cram everything into a single day had proven exhausting. My mornings were spent at the seminar, afternoons at bookstores and food markets, and evenings talking with the Rozenberg family about various topics. We spent our time together in interesting ways. Once, we even held a contest to see who could hold their breath the longest. I nearly passed out but won, managing to hold mine for two minutes and twenty seconds.
The state of the apartment, however, never improved. There were still no proper beds. The bathroom door remained latchless, walking on the floors continued to be unpleasant, the kitchen sink was perpetually buried under a mountain of dirty dishes, and there were cockroaches — cockroaches everywhere.
One day, their youngest daughter, Ksyusha, tried to fill a cup with water from the sink and accidentally knocked over a mountain of dishes. The crash echoed through the apartment.
Sonya kissed her daughter and cooed, “Oh, my little darling.”

I became so much a part of the Rozenberg family that they entrusted me with a key to their apartment. It was secured by a flimsy wooden door you could see through. Not much of a barrier, I thought. But if burglars broke in, they probably wouldn’t find anything worth taking anyway. Even the owners could barely find anything themselves.
Sonya had me sleep in the small room that belonged to her son, Pavlik, a boy of about twelve or thirteen. My spot was on the floor next to him, and I got to know him quite well. We would talk as we lay there side by side.
“Pavlik, what subjects do you like in school?”
“Math.”
“Why?”
“It’s interesting.”
“Does your dad teach you?”
“No. I’m learning on my own. He’s only Ksyusha’s dad. Masha and I have a different dad. And my last name is different — Kaufman.”
“So, you like studying?”
“Studying, yes. School, no.”
“Why not?”

“The kids there pick on me. Why do they do that? I haven’t done anything to them.”

“Do you get into a lot of fights?”

“Yeah! They hit me with their fists. But I’m going to sign up for karate lessons. You can’t let yourself get beat up.”

“That’s right, Pasha! You’ve got to be able to stand up for yourself.”

“I’ve already started training,” Pavlik said and, flipping over onto his stomach, began doing push-ups.

“Way to go, Pasha!”

“Would you like me to make you something?”

“Like what? What would you make?”

“You wear glasses. I’ll make you a case for them.”

“That would be nice.”
Pavlik made me a “case,” a little corduroy pouch, clumsily stitched but made with love. I keep it in a drawer under the TV as a fond memory of a wonderful boy.

I met Sonya’s father during one of my visits. He was gray-haired, yet not very old, a gentleman in thick glasses and a professor of political economics.
That evening, as the family gathered in the kitchen over tea, Sonya’s father gave us a lecture on political economy.
First and foremost, he assured us that political economics is the science of all sciences. It answers the most fundamental questions of life — why people behave as they do.
“All human life takes place within an economy,” he explained. “Economics is the sum of human actions. And what motivates those actions? Human greed and selfishness. But since that sounds cynical, let’s give it a more cultured definition — the satisfaction of basic needs. The foremost needs are physiological: the need to breathe, to eat, to drink, to stay warm, and to feel safe. Not even the sex drive is as strong as those. A person who is hungry and cold won’t want to procreate. Then come other needs and desires, all the way up to someone who wants to make people happy in his own way or become ruler of the world. The American sociologist Abraham Maslow developed an entire hierarchy of needs to explain human behavior based on this idea.”
I listened to the associate professor of political economy with interest, finding his arguments extravagant but very close to the truth about life.

Then perestroika hit, and the era of oddball economic reforms began. The city’s meager food supplies virtually disappeared. Stores became barren, with empty shelves occasionally stocked only with jars of seaweed —  kelp. But people still needed to live and feed themselves. With two little kids at home, Belousova’s seminars were no longer the sole reason for my trips to the capital.
I mapped out a route based on which grocery stores in Moscow were the easiest to reach. I also fulfilled a long-held dream — I bought a trolley bag on wheels. I had grown tired of lugging heavy bags that pulled my arms out of their sockets. Backpacks weren’t much better: meat would chill my back, and if it leaked, soak my shirt. The cart made my life a little brighter. One of my favorite stores was on Smolenskaya Square near the Ministry of Foreign Affairs. It had a wide selection of goods (for diplomats and foreigners to see, perhaps?) and was a good place to stock up. On one visit, the queue was long and the wait grueling. Finally, I selected a nice piece of beef at the counter and approached the saleswoman in her white apron.
She took my cut, looked me in the eye, and said, “Your card?”
“What card?”
“Your Moscow card.”
“I’m not a Muscovite.”
“In that case... here you go,” she said, handing me a bare bone with a few scraps of meat clinging to it.
I froze for a few seconds. Something clicked inside me. “Never mind,” I managed to say and left the store.
I couldn’t breathe. So that’s the way it was now. If you were a Muscovite, you got meat. But if you were from another town, you got a bone to choke on? What kind of rules were those? What kind of country was this? I struggled to hold back tears.
Our city had a meat processing plant that was running at full capacity, but none of its products were on our shelves. Where were they all going? I remembered a sign I’d seen on the wall of a Moscow store: “Citizens! Let’s make Moscow a model communist city!”
I dejectedly trudged through the streets of the capital, dragging my cart behind me. I ducked into another small shop — I hadn’t traveled 200 kilometers to go home empty-handed.
The shop was nearly empty, but there was some meat on the counter. A young man approached, picked up a piece, examined it closely, then disdainfully threw it back. “Some model communist city this is,” he muttered through his teeth.
You damned city slicker! Spoiled brat! I thought to myself.
I walked over, picked up that same piece, and went to the checkout. Never mind, we weren’t proud. My family would eat it with pleasure.
I told Sonya about the incident during one of my trips. “That’s outrageous,” she said. “But don’t worry. I’ll help you. I have a Moscow card. I’ll buy some meat for you. Let’s go!”
We walked through the streets of Moscow together. Sonya had offered to help me, a stranger, a man from the provinces with a trolley bag for taking things bought in the capital back to the sticks. What a noble soul she was! I shot her a glance. What a beautiful woman! I would even say she was stunning, and she was practically a spitting image of my earlier flame. My heart pounded harder whenever I looked at her, and something else stirred as well…
She was fashionably dressed and strolling along with an air of confidence. You’d never guess that this young woman lived in a roach infested apartment, or that her children slept on a floor so dirty you’d want to wash your socks after walking on it.
We arrived at the store and found it full of shoppers! It seemed we’d have to wait. We got in line, standing side by side. We were in luck; the butcher dumped out a fresh batch of meat right in front of us. We picked out some excellent cuts. I was walking on air, and I could just imagine how thrilled my wife would be when I got back home. I was overcome with gratitude toward Sonya.
As we headed to the register to pay, Sonya turned to me. “You know, Sergey, I’ve decided to keep this meat for myself. I hope you don’t mind?”
I paused briefly — literally for just a second. But in that moment, a million thoughts flashed through my head. Sonya, you promised me! You can come back tomorrow and buy as much meat as you want. But me? I’m from a place where food is scarce. I had to travel 400 kilometers to buy this for my kids. And now, you break your promise at the sight of some meat. You’ve shown me you lack integrity...
But I didn’t say any of that. Instead, I put on an expression of mild disinterest and said, “Okay, sure. No problem.”
No problem? Inside, I wanted to scream, I’m giving you my meat. And I never want to see you again, then run and hop on the train home.
But… I didn’t. I wanted to, but I didn’t.

After that incident, I stayed at Sonya’s place only rarely, and only when I absolutely had to.
One winter, completely unexpectedly, I found myself in Moscow in freezing weather without a hat. A young businessman had pulled a fast one on me — he’d shoved me on a plane while he stayed on in Dubai to keep partying.
Where could I go? I remembered Sonya. She was clearly surprised, but she opened her door, which was still letting light shine through, and let me crash for the night.
In the morning, I overheard her husband Grigory on the phone with someone. “No, Mark Aronovich, you’re wrong there. If we expand the linear functional into matrix zones, the transverse integral will diverge from the curvilinear extremum in the integrity domain. And that won’t get us anywhere. Am I still planning on emigrating? Yes, I’m working on it. I’ve already reached out to the embassy.”

During one of my last visits, Sonya shared some news.

“Grisha’s gone for good.”
“Where to?”
“America. He’d been planning it for ages. Good riddance to that thrill seeker,” she said, then after a pause: “and womanizer. the jerk’s been running around on me for a long time.”
“What’s he doing in America?”
“He got a job there.”
“Where?”
“Some research office. Something about calculating the survival rates of lab mice.”
“Have you two stayed in touch?”
“Barely. If you’re interested, I can give you his phone number and email address.”
“Yes, please do. He has my number.”

Some time passed, and then one day the phone on my desk rang. I picked it up and instantly recognized the voice on the other end.
“Grisha, is that you? How are things?”
“Not bad.”
“Where are you working?”
“At a research lab in Virginia.”
“How’s it going?”
“It’s okay, but I’ve hit a major snag.”
“What kind of snag?”
Silence. After a long pause, Grisha finally said:
“They found a tumor in my lung. It’s cancerous.”
“What? But you never smoked!”
“Exactly. I rode bikes. I jogged.”
“Are you getting treated for it?”
“Of course. I regularly fly to the MD Anderson Cancer Center in Texas. But the cancer’s too far gone. I don’t know how much time I have left… Luckily, Katya’s here helping me.”
“Katya? Who’s Katya?”
“A new woman of mine,” he replied in English.
“What about Sonya?”
“Sonya’s in Hamburg with my daughter and my dad. They moved to Germany under the expedited immigration program for Jews.”
“And your other kids?”
“They’re in Israel. My eldest daughter married an Israeli. Pavlik’s a corporal in the Israeli army. He’s learned Hebrew and wants to make a career in the military. And you? What are you up to?”
“Nothing much. Getting older and weaker. Reflecting on the past. Writing the occasional short story.”
“So, you’re an author now? Want to be another Tolstoy?”
“No, I’m aiming to surpass him.”
“Ambitious. Send me something. I’d like to read it.”
“Okay, I’ll send you a couple. Take care, Grisha. God willing, you’ll pull through.”

I sent him two stories. One was about life at the research institute — how we would sit around doing nothing, staring at the clock, waiting impatiently for the end of the workday while listening to our boss’s endless complaints about how miserable life in Russia was and how wonderful her life would’ve been if she’d emigrated to Israel — or better yet, America. According to her, she was just as capable as Secretary of State Madeleine Albright. After all, they were the same ethnicity.
The second story was about a young woman I knew very well. She fell in love and, in her na;vet;, did something she absolutely shouldn’t have done. She committed a grave sin condemned by every religion in the world.
Some time later, I received a letter from Grigory calling me the worst kind of scandal monger. Apparently, I’d concocted and written some vile garbage (strictly speaking, I hadn’t made anything up — I’d described a real event). He labeled me a vile anti-Semite, a reactionary Black Hundred sympathizer, and a lowlife he could no longer stand to associate with.
I didn’t respond to his letter, and that was the end of our correspondence. He never called again, and I never learned what became of the Rosenberg family.

Translated by James McVay