Деревня

***

Деревня, о которой пойдет речь, ничем сама по себе непримечательна, ибо состоит она всего лишь из одного двора, одного местного жителя, двух кошек, одной собаки, немалого количества мошкары – летом, немногим больше, чем мошкары, количества снега – зимой, энного числа тополей, лип, березок и прочих видов деревьев, преимущественно хвойных пород. Не было в этой деревне, против ожидания, ни единого петуха, ни курицы, ни коровы, ни лошади, ни сохи, ни бороны, ни гумна, ни риги. Ни всего того, что есть в «Деревне» Ивана Алексеевича Бунина, например. Не имелось здесь ни пестреющих лугов и нив золотых, ни мелькающих сел, ни бродящих тут и там стад, ни запущенного сада, приюта задумчивых дриад (по словам поэта). Я здесь первый парень на деревне, к слову сказать, первый и он же единственный. Барышень вы в этих местах не отыщете ни днем с факелом, ни ночью с фонарем. Хотя я был бы не против, если б оные барышни этот милый сердцу моему уголок украсили своим хотя бы кратким, мимолетным, молниеносным явлением. Но это все пустые мечтания. Да и чем бы я мог их здесь прельстить. Званым ужином? Самоваром на дровах? Банькой по-черному? Сеновалом? Подозреваю, что деревни сей сторонятся не то что всякие там калики перехожие, но даже представители Русского географического общества, а последние, как известно, те еще проныры и искусники по части сбора сведений о тех или иных местах и местечках, имеющих право быть на просторах радимичей, вятичей, кривичей, древлян, дреговичей и других племен, населяющих нашу родину и называемых для краткости, а может, для пущего исторического апломба русским народом. Да и кто бы им пропуск сюда дал? Я, что ли? Нет уж, извольте. Можете назвать меня сепаратистом, а пуще того – захватчиком. Я захватил ее по праву слабого, чтобы стать сильным, наглым и независимым. Никому ее не отдам ни за какие коврижки. Об этом могу заявить прямо и во всеуслышание, упершись, как акробат, ногами в небо, а руками в земную твердь. Hier stehe ich, ich kann nicht anders. На том стою, и не могу иначе. Только здесь я могу расслабиться и пуститься во все тяжкие на путях своего духовного самобичевания. Может показаться, что деревня моя – греза свихнувшегося малость меланхолика. Действительно, моя деревня (а там, где проживает пусть даже один человек – уже деревня, пусть и не мировая, пусть) вряд ли на каких картах значится в качестве таковой. У нее-то и названия как такового нет. А значит, ее с полным правом можно назвать terra incognita. Но только не грезой, нет. Я бы мог ее населить еще кем-то, не только одним собой, но десятком персонажей, в любом ассортименте, хоть героями Шукшина, хоть Можаева, хоть Белова – без разницы. Я мог бы деревню эту расширить до города-государства, до автономной области, до княжества, до королевства, до империи даже. Но я не настолько амбициозен. В мои планы отнюдь не входит расширение территории и увеличение плотности населения. У меня вообще нет никакого плана. Деревенщина, мол, скажете вы. Газет, небось, не выписываешь, новостями не интересуешься, писем не получаешь. Да кому ты нужен со своей деревней, если ты ничего не сеешь, не жнешь и пользы никакой не то что городу не приносишь, но и сам для себя обременителен сверх меры. Деревня твоя на семи кирпичах построена, а не на семи холмах стоит, на честном слове держится и вот-вот останется от нее одна печная труба, а вокруг трубы оной уголек да пепел. А все-таки долетят, долетят и до твоей деревни щепки, почувствуешь и ты на себе ярость рубак городских, законов слободских, репрессий столичных, доберутся до тебя щупальца линий электропередач и всемирной сети «Интернет», катом проедется по тебе настоящее и грядущее лихолетье. Дождешься, дескать. А я бы им, недоброжелателям моим, всем этим механизаторам духа и коллективизатором общественного сознания так возразил: не найти вам ни деревни моей, ни избенки моей деревенской. Тем более что не стану скрывать от вас адреса моего, вот от: меж Кашина и Ростова, позади Козьмы Толстова. В себе ношу я деревню свою. В себе. Так-то вот. И никакими клещами, щипцами, плоскогубцами и корнцангами не вытащить ее из меня. Гормоны мои – гармонь трехрядная. Вот я иду, красавчик, по вашу стольному граду. Бросаюсь в глаза всем и всюду. Ноги обуты в лоснящиеся ваксой, как черным золотом, сапожищи, за их голенищем неотъемлемый атрибут всех кабацких разборок – то ли есенинский, то ли мясницкий нож. Иду по Мясницкой я. Голову мою косо покрывает мятая бандитского вида фуражечка. В зубах папироска, которая при каждой затяжке шипит, как бикфордов шнур, а из кармана моего затрапезного ватника бутыль с горячительной влагой выглядывает, как пес шелудивый из будки. Дурачком вовсе не притворяюсь, но, согласно справке, выданной компетентным учреждением, энтим самым дурачком во всей красе своей и являюсь, посему в неурочное время и при всем честном народе в чем мать родила появляюсь; а еще я ссать люблю на забор, где уличный художник намалевал «Вова – вор». По утрам чищу зубы свежим навозом, а чтоб изо рта не пахло – в ротовую полость брызгаю дихлофосом. Хожу исключительно по газону. Знаю одно иностранное слово: «Fuck». Любому общественному транспорту предпочту автозак. Зачем мне метро? На зону! – кричу шоферу автозака, как какому-то гребаному таксисту-автомедону, фраеру и фанфарону. А вот так я прочищаю грубостью луженое свое нутро: «Идите на фиг» – кричу негодующему на меня греческому хору. Татуировка во всю грудь выдает во мне титулованную криминальным миром личность: «Эльвира, драная сука, даешь наличность!» Ну да, я кретин. И только доносящаяся из непостижимых глубин московской консерватории музыка Шостаковича (если не ошибаюсь, вальс №2) вынуждает меня осознать вдруг с горечью: ну какой из меня деревенщина, если я, приходя домой, аккуратно раскладываю свои вещи на (будь то ватник или любая другая рванина) присущие им места. Кроме того, провожу в ванной комнате не менее часа. Дезинфицирую свою душу на недостижимых простым смертным высотах Парнаса. Люблю перечитывать Пастернака. Любимый фильм «Асса». От «деревенской прозы», признаться, тянет скорей напиться. А то, что в трениках могу в полночь выбежать на улицу, надев кроссовки на босу ногу (кроссовки с двумя вместо трех полосок) и прилюдно на мир озлиться, вести себя, как оборотень, как какой-нибудь из Трансильвании кровопийца, в смысле кусаться, вопить, истерить, демонстрировать всем свои мании, – так мало ли что в полнолуние может в городе N случиться. Особенно с таким, как я, деревенщиной. Простят ли, не знаю, мне, деревенщине, что женат я на самой красивой, на самой любимой и умной женщине.

***