Путешествие принца Людвига - 19

Звездный час Ивана Брылкина

Приведенные выше подробности жизни и смерти Христиана Фридриха Гросса не стали бы известны широкой публике, если бы он покинул этот мир, будучи заурядным секретарем посольства брауншвейгского герцогства. Но Гросс был академиком, а академическая среда заботится о сохранении сведений о биографиях своих членов. Поэтому из академического справочника можно получить такие сведения о последних днях жизни почетного академика:
«После воцарения Елизаветы Петровны в результате дворцового переворота 25 ноября (6 декабря) 1741 г., Остерман был арестован и предан суду. Следственная комиссия предъявила ему множество разных обвинений. Вместе с графом Остерманом к суду был привлечен и Х. Гросс, так как найдена была писанная его рукою бумага — извлечение из донесения об интригах французского дипломата и генерала маркиза де ла Шетарди, которое Остерман хотел представить правительнице Анне Леопольдовне. 28 декабря 1741 г. Х. Гросс был вызван на очередной допрос и давал показания и объяснения по поводу фактов и событий, участником которых он был, он не признавал предъявляемых ему обвинений в шпионаже. Гросс содержался под домашним арестом».

Также известно, что Гросс «застрелился» после возвращения из Тайной канцелярии. Произошло это в доме Остермана, у которого, как указывалось выше, секретарь посольства квартировал. Вернулся дипломат-академик с допроса, пообедал и вздумал вдруг застрелиться, причем попал себе и в сердце, и в голову …

В этом эпизоде можно отметить много занятно. Во-первых, Гросс был ЕДИНСТВЕННЫМ иностранным дипломатом, который был арестован. Причем единственным не только во время елизаветинской «революции», но и во время ВСЕХ дворцовых переворотов XVIII века, произошедших в России.  Повторимся, что, находясь в тесных отношениях с Остерманом, Гросс был не только «в теме» инициирования русско-брауншвейгского брачного союза, но и интриг, сопровождавших всё правление Бруншвейгского семейства. 
Во-вторых, причиной того, что Гросс был настолько осведомлен, являлся граф Остерман, вернее - его болезнь. Остерман много лет страдал подагрой, эта болезнь поражает суставы, в том числе и рук. Вице-канцлеру было банально болезненно держать в руках перо. Поэтому большинство своих писем, деловых бумаг и прочих текстов он надиктовывал, а секретарем у Остермана был Гросс …  Названная в академическом справочнике «писанная его рукою бумага — извлечение из донесения об интригах французского дипломата и генерала маркиза де ла Шетарди», скорее всего, надиктована Остерманом.
В-третьих, помятуя о дипломатическом статусе Гросса, следует понимать, что он рано или поздно должен был быть отпущен. Естественно, что после произошедшей «революции», взятия под стражу Антона Ульриха и его семейства и других несчастий, постигших высокородных граждан  герцогства, никаких дипломатических отношений между Россией и Брауншвейгом сохраниться не могло. Т.е. посланник Крамм, секретарь Гросс и прочие брауншвейгские дипломаты должны были покинуть Россию, что они в итоге и сделали. Все, кроме Гросса …
Человека, фактически исполнявшего обязанности - помимо дипломатических, - секретаря Остермана, выпускать из страны было нельзя. Гросс слишком много знал …
В четвертых, не известно, была ли устроена очная ставка Остермана с Гроссом в Тайной канцелярии. Да и была ли в ней нужда? Рукой Гросса были написаны многие бумаги, изъятые у Остермана, это было видно, что называется, невооруженным взглядом. То, что знал о переговорах Елизаветы Петровны с французом Шетарди и со шведами вице-канцлер Остерман, должен был знать и Гросс. Но оставлять Гросса в Тайной канцелярии было нельзя – у него был дипломатический статус. И Гросса отпустили домой. Мог ли Гросс вернуться в свое жилище – квартиру Остермана, - один? Скорее нет, его должен был сопровождать караульный офицер.
В хрониках содержится такая странная подробность - Гросс «застрелился», встав из-за обеденного стола. А что в этом странного?! Гросс в сопровождении офицера Тайной канцелярии вернулся на свою квартиру, ему дали возможность отобедать (гуманные же люди вокруг!), потом произошло, то, что записано в Дневнике. Нужно ли было шестидесятилетнему дипломату, который был уверен, что он рано или поздно окажется вне России, и который просто записывал за Остерманом, стреляться? Вопрос риторический! Второй выстрел в голову был, видимо, контрольным …

Но вернемся к Дневнику:   
«17 января русские праздновали Богоявление,  самый главный у них в году священный праздник. На Неве был выстроен дом, символизирующий иордань, вокруг него поставили деревянные позолоченные фигуры двенадцати апостолов и всех своих святых. Около полудня, в 11 часов, к иордани направилось всё духовенство: архиереи из Новгорода, Москвы, Киева и всех важных мест, митрополиты, архимандриты в своих архиепископских и епископских облачениях, шапках и с посохами, также все попы со своими хоругвями; императрица, разумеется, шла здесь же со всем своим придворным штатом и вновь учрежденной лейб-компанией.  Императрица вошла в построенный возле иордани дом, откуда наблюдала всю церемонию.
Когда духовенство вошло в иордань и расположилось вокруг проруби, новгородский архиерей начал читать молитву; закончив, он взял золотое распятие и трижды погрузил его в воду; сразу после этого был дан знак ракетой, и тут же 12 тысяч стоявших на Неве солдат троекратно салютовали беглым огнем; выпалили также пушки с крепости и Адмиралтейства.
После освящения воды архиерей взял кропило и окропил императрицу, наблюдавшую за всем этим из своего дома; кроме того, к иордани были принесены и также окроплены архиереем знамена и штандарты пешей и конной гвардии….
После водосвятия русские начали совершенно голыми прыгать в проруби, сделанные накануне на Неве; они трижды ныряли и выскакивали наверх отмытые от всех грехов; эта же святая вода помогает от всех болезней, слепых делает зрячими, исцеляет горбунов и паралитиков и т.п.
29 января был день казни помянутых выше министров. Место для экзекуции было определено как раз напротив Военной коллегии. В 11 часов дня на место казни из здания Коллегии вывели великого адмирала графа Остермана, фельдмаршала графа Миниха, вице-канцлера и тайного кабинет-министра графа Головкина, обер-гофмаршала графа Левольда, президента Коммерц-коллегии барона фон Менгдена и действительного тайного советника Тимирязева, каждого под особым конвоем.
Их поставили вокруг эшафота, четыре гвардейца и с ними унтер-офицер внесли графа Остермана (ибо он не может ходить) на эшафот; его посадили на стул перед плахой, сняли с него шапку, и секретарь прочел ему приговор, а когда тот закончил, с графа сорвали парик, и четыре солдата положили его шеей на плаху; палач, рванув его шубу книзу, обнажил ему шею, взял за топор, и когда занес его, секретарь, крикнув «Стой!», приказал поднять осужденного. Его опять посадили на стул, секретарь прочел помилование. Графа снесли вниз, посадили в сани и увезли в крепость».

Странно, что историки как-то невнятно комментируют состав «помянутых выше министров», приговоренных к казни. Собственно, министров среди них было только двое – Остерман и Головкин. Граф Миних уже давно был в отставке. Граф Рейнгольд Лёвенвольде (названный Левольдом) никогда не был министром, а был гофмаршалом двора, который по долгу службы устраивал те празднества, на которых веселилась Елизавета, будучи цесаревной.   
Барон Карл Людвиг фон Менгден также не был министром, а в Коммерц-коллегию попал по протекции своей кузины Юлианы – фрейлины-подруги Анны Леопольдовны.
А вот как в этой компании «министров» оказался статский советник Иван Тимирязев – казалось бы загадка? Казалось бы, если не вспомнить, что, видимо, случайно оказавшийся в тот день дежурным сотрудником Сената, Тимирязев в октябре 1741 года был вызван к Анне Леопольдовне, где получил известную нам вводную - написать проекты двух манифестов: «… один в такой силе, что буде волей Божией государя не станет и братьев после него наследников не будет, то быть принцессам по старшинству; в другом напиши, что ежели таким же образом государя не станет, чтоб наследницею быть мне»!

Осужденных на казнь «министров» связывала одна преступная «цепь» - они, каждый по-своему, были участниками «проекта наследства»: подготовки манифестов о передачи императорской власти Анне Леопольдовне. Все, кроме Миниха, который был виноват уже тем, что посадил её на трон правительницы империи. Ну а кто же мог предоставить следствию документы по «делу»? Нетрудно догадаться, что
этим человеком был Иван Брылкин.
Получивший он Анны Леопольдовны придворную должность камергера, продвинутый на сенатскую вакансию обер-прокурора графом Головкиным, привлеченный к "проекту наследства" советником Тимирязевым Брылкин сдал их всех.

Следственная комиссия была учреждена Елизаветой уже 12 декабря (по старому стилю) 1741 года, возглавили её начальник Тайной канцелярии А.И. Ушаков и генерал-прокурор Сената князь Н.Ю. Трубецкой. Вооруженное бумагами, переданными Брылкиным, следствие продвигалось быстро. Причем, по донесениям французского посланника де Шетарди, «… там (в помещении комиссии) поставили перегородку или ширмы, откуда, не будучи видимой, сама она (Елизавета Петровна) может всё видеть, всё слышать и даже передавать тайно секретарю приказания, которых немедленно потребовали бы обстоятельства допроса».