Данте. Чистилище. Картины в семи кругах

Действующие лица:
Три девы: Мария, Лючия и Беатриче
Данте.
Грешники.
Голоса (дев)

Вход
Темнота. Тишина. Вопль:
-Беатриче! Беатриче! Беатриче, ты – свет, ты – любовь!
Начинает набираться свет. В пятне сидит, обхватив руками голову Данте. Его трясет.
-Беатриче, Беатриче, Беатриче-Беатриче-Беатриче…- он прерывает свой шепот, поднимает голову. Вокруг пустота. Он один. Совсем один. Над ним – звезды. Данте смотрит на звезды. И постепенно «разворачивается» из своего положения, распрямляется, ложась на спину. Данте смотрит на звезды.
Пустота начинает наполняться голосами. Девы смотрят на Данте.
Лючия:
- Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи
Мария:
 - Для лицезренья...
Лючия:
- Спешите!
Мария:
- Он восхотел свободы столь бесценной, как знают все
Лючия:
-Спешите!
Беатриче:
- Кто жизнь ей отдает.
Мария:
- Как знают все, кто жизнь ей отдает.
Беатриче:
- Отдает.
Лючия:
- Спешите!
Данте все это время оглядывается, он слышит голоса, но не видит Дев. По мере их слов набирается свет – становится виден путь. Данте подходит к нему.

Перед ним гора. Сверху сбегает Лючия.
- Ты поэт?
-Поэт. Я тот, кто…
- Поэт, поэт,- Лючия капается в карманах, достает перо.-  Ну, держи, поэт.
Она кладет ему на плечи перышко.
Мария:
-Кто ты, поэт?


Круг первый. Гордецы.

   - Ну нет, смирение - это точно не моя добродетель. Я привык смотреть на всё – и на всех – свысока, по праву рождения, воспитания, положения, интеллекта. Я был выше. Талантливее. Честнее. Чище. Белый, белоснежный гвельф. Я смотрел на всех со своей высоты. Которая теперь давит собой, невыносимая – во всех смыслах. Бог благ и милосерд, Он дает мне почувствовать тот гнет, который я возлагал при жизни на других. Почувствовать, пронести, понести наказание. Чтобы быть с Ним. Еще шаг – и я буду с Ним.
Голос:
- Спешите в гору, чтоб очистить взор
   - Вот только эта глыба такая большая и тяжелая, а гора такая высокая, что с ней я никак не могу подняться ни на ступень выше. И поэтому я пока остаюсь тут. Под камнем. Под этой горой. Ну да, я действительно под горой: под горой своей гордыни и под горой Чистилища. И пока я не преодолею одну гору, я не смогу преодолеть вторую. Логично. Но я имел все основания для гордости. Ведь это Он дал мне дар. Все – от Него. Только от Него. Он дал мне дар писательства. Который по праву сделал меня великим среди людей и поэтов. Я писал книги. А люди их читали. Я правильно использовал Его дар, не закопал талант в землю, а приумножил его. Все так, как Он Сам учил. И Его дар – мой дар – был велик. Я гордился им. Любой на моем месте гордился бы. Ох. Я хочу показать Ему все, что я сделал. Но сидеть мне тут еще ох как долго. И тяжело. Долго и тяжело. И из-за этого глыбы на моих плечах я не могу поднять взгляд ввысь, к Богу, чтобы сказать Ему.
Голос:
- Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога
   - Так тяжело от этого. Ну вот, снова – тяжело. Такая тяжесть. Я придавлен, и могу видеть лишь ноги идущих дальше. Если бы я мог ухватиться за икру, за стопу, за край одежды обеими руками, чтобы меня вытянули отсюда, протащили по каменным ступеням дальше, выше. Эта глыба мешает мне схватить помощь. Я не просил и не ждал никогда ничьего одобрения, ничьей жалости. Но и не принимал, даже когда мне его протягивали.
   - И как подняться? Пусть Он позволит мне встать. Позволит идти. Без Его позволения тут не происходит ничего. Господи Иисусе! Пресвятая Дева!
Данте хватается за спину и с удивлением нащупывает перо. Он снимает перо с себя и распрямляется.
- Как? Ты? Мой верный друг?
Голос:
- очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога.
Данте отбрасывает перо, но все равно не может сделать ни шага. Он наклоняется, берет перо и кладет в карман. И отправляется дальше, постепенно погружаясь в темноту.

 
Круг второй. Завистливые.

Темнота.
   - Не вижу. Ничего не вижу. Кто здесь? Ох, мои глаза, мои бедные глаза, вы столько грешили в той жизни, что теперь, в этой, вы слепы. Вы любовались. Красотой. Достатком. Удачей. Не могли пройти мимо, посмотреть – мимо. Смотрели, любовались, любили, жаждали.
Голос:
- Он восхотел свободы столь бесценной, как знают все, кто жизнь ей отдает
Набирается свет. Огромный глаз смотрит на нас, не моргая. К глазу прислонился Данте, в его руках огромная игла с нитью, и он зашивает глаз, стягивая верхнее веко с нижним. Нить проходит прямо поверх него, и он оказывается внутри шва, Он сам – вшит в глаз.
   - Ну что ж, Господь Иисус тоже жаждал на кресте. Но Он жаждал воды. А вы… Вам так нравилось красивое. Чужое богатство. Чужой успех. Вы смотрели и жаждали. Жаждали обладания. Это же тоже – любовь. Любовь жаждет обладать предметом любви. Вот вы и хотели. Так мучительно, так неистово, страстно. Не могли смириться, что это не ваше. А теперь я не вижу. Больше ничего не вижу.
Голос:
  - Свободы…
  - Вы больше ничего не видите. Вы больше не поведете за собой ум, сердце, волю. Вы больше не согрешите. Нет. Это не вы. Это я. Я не согрешу. Я, посылавший вслед за вами ум, сердце и волю. Я. Мои бедные глаза, вы просто любили то, что видели. А я жаждал обладания. Разве глаза могут обладать? А теперь? А теперь вы наказаны. Зашиты. И я не вижу. Ничего не вижу. Я больше не могу возжаждать чего-то сверх меры. Но не могу и увидеть Его. Того, Который выше всякой меры. Глаза мои, глаза…
Голос:
- очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога.
-Лицезренья? Здесь тьма. Тьма, я ничего не вижу…
Из уголка глаза медленно выползает змея и смотрит на Данте. Она проползает вдоль глаза, переползая через Данте, и добравшись до внутреннего угла вдруг повисает и слезной струйкой струится вниз. Данте плачет.
   - Где брат мой? Да разве я ему сторож? Не знаю, Господи, не знаю. Не видел. Не вижу.
Данте втыкает иголку в огромное веко, вздрагивая, будто она вонзается в него.
   - Не хочу!!!
Появляются девы. Они поют колыбельную уставшему Данте, который засыпает, а сами разрезают нити, освобождая поэта из пут. Данте спит. Девы поднимают его на руки и уносят. Дальше, дальше.

Круг третий. Гневные.

Данте бредет по сцене, аккуратно ступая, почти не поднимая ног, чтобы не наткнуться ни на что. Его глаза закрыты. Он ничего не видит. Только слышит невнятные голоса.
-Кто здесь? Ответьте! Никого. Это…страшно. Очень страшно. Нет, не того, что может прятаться в этой тьме. О нет. Того, кто внутри меня. Смотреть в самого себя. Только когда рядом не остается никого и ничего, ты в полноте можешь постичь себя. Это очень больно. Каждое сказанное слово, каждое действие становится выпуклым, обретает силу, не растворяясь в окружающем, а будучи единственным. Как будто к ослепшим глазам поднесли лупу. И мельчайшие помыслы роясь заполняют меня. Открыть глаза, скорей.
Но вокруг мгла. Данте и с открытыми глазами слеп.
-Кто-нибудь. Кто-нибудь. Почему? Почему я хожу в этом тумане, в этой смертной тени, в чем там еще можно ходить, какая разница, как это назвать, розу хоть розой назови, хоть нет, ах нет, что изменится от того, какое слово я скажу, если я не вижу ничего даже с открытыми глазами? Почему? Я, кстати, гневным не был. Это точно не мой грех, даже внутри себя я не нахожу его, в потаенных углах моей души. Так почему? Где выход? Как мне его найти?! Я не хочу быть тут, не хочу, не хочу… Я всегда был спокоен. Я не пускал гнев в себя. Я не позволял себе. Я.. Нет, конечно, я гневался. Бог праведен, Он не допускает ошибки. Он благ и свят. А я – нет. Конечно. Конечно, я не свят. Я говорил гневные речи и совершал яростные поступки. Но это был не мой гнев – обстоятельства, в которые Он ставил меня, вынуждали меня так реагировать. Внутри, внутри себя я был спокоен. Просто я не мог иначе. И Он должен это знать, Он же знает все.
Данте медленно бредет, засунув руку в карман. В кармане лежит перышко, данное ему Лючией. Он сжимает перо и медленно идет.
-Где вообще все??? Почему, Беатриче? Почему я должен бродить тут? Это не справедливо! Беатриче, ты свет, ты любовь, ты… Я ведь – никогда, ты знаешь. Ты же знаешь? Знаешь, что я – никогда?
Голоса нарастают. Данте прислушивается.
Голос:
«Жила-была одна баба злющая-презлющая и померла. И не осталось после нее ни одной добродетели. Схватили ее черти и кинули в огненное озеро. А ангел-хранитель ее стоит да и думает: какую бы мне такую добродетель ее припомнить, чтобы Богу сказать. Вспомнил и говорит Богу: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему Бог: возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется луковка, то там и оставаться бабе, где теперь. Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись.»
-Какое отношение это имеет ко мне? Здесь все пропитано гневом. Злобой. Это не про меня! Я – никогда!
Беатриче:
-Ты? Это я рукой закрывала тебе глаза, чтобы их не ослепил гнев. Это я молилась за тебя, чтобы Бог смягчил твое сердце. Чтобы ты не шагнул в эту тьму…
Данте заплакал.
«Я вечное себе присвоить рад\
И пользуясь слезинкой, поживиться»
Девы вытирают слезы Данте и, взяв под руки, выводят из круга.

Круг четвертый. Унылые.
Голоса и топот ног.
Данте:
-Бежим?
Толпа:
-Бежим!
Данте:
-Куда?
Толпа:
-Туда!
Данте:
-Зачем?
Толпа:
-К Нему!
Данте:
-Стоп. Стой-стой-стой, вот проход дальше, стоооп.
Толпа не слушает Данте, и он, влекомый ей, устремляется дальше. Они бегут по кругу, вокруг горы.
Толпа:
- Бежим-бежим-бежим! Надо бежать, надо действовать. Понимаешь: действие – вот любовь. Не бывает любви вне действия. Без действия. Любовь двигает, несет, меняет. Подожди, отдышусь. Ага. Я жил слишком лениво. У меня все было. Я не грешил, о нет, ну, разве немного, как все. Но я каялся. Всегда – каялся. Я почти ничего в жизни не сделал. Точнее. Ничего. Не согрешил. Ну, почти, по мелочам. Иногда молиться забывал, иногда в постный день мясо съедал – ну, так. Случайно, не по злому умыслу. Не всегда помнил, какой день недели. Понимаешь? Но я каялся, священник отпускал мне эти грехи. Я ничего плохого в жизни не делал.
   - Я просто ленился. И от этого даже и не грешил: мне было лень убивать, лень красть, лень заниматься сексом. Я же не делал ничего плохого, просто потому, что я такой и есть. Я не мог ничего плохого сделать. То есть, нет, конечно, мог, в смысле, мог бы – при жизни – но не делал. Так что лень это никакой не порок, никакой не грех, а самая что ни на есть добродетель. Пятая естественная добродетель. То, что я не в Аду, говорит само за себя. Бог принял меня. Он хочет, чтобы я был с Ним. И я этого хочу. Я хочу быть с Ним, я молился Ему при жизни. Я так стремлюсь к Нему теперь.
Голос:
- не делом, а не деланьем лишился ты Солнца, к чьим лучам стремишься ты
Толпа:
   - Я вообще ничего, по правде сказать-то. Не делал. Ни плохого, ни хорошего. Медленно жил. Слишком медленно, понимаешь? Бездвижно. Бездейственно. А любовь – это действие, акт. Вот и бегу теперь, нагоняю не сделанное, недолюбленное при жизни. Надо бежать, бежать…
Данте:
-Подожди, мы снова пробежали мимо, ты что, не видел, справа был проход же!
Толпа:
-Любовь горит во мне. Мое сердце пылает. Я бегу к Нему!
Данте:
-Тааак. Пожалуй, я остановлюсь…


Круг пятый. Скупцы\расточители. (привлекательное слово «кучки» означает кучки. Что-то вроде крошки, которая была в Древе. Прах, на котором лежат фигуры грешников, и который они собирают за неимением денег)
   Входит Данте. Делает несколько шагов и падает ничком. Встает. Через несколько шагов снова падает. На третий раз замечает перед собой фигурку такого же, ничком прижатого к земле.
-Ты кто?
-прилипла к праху душа моя…
-Это я вижу. Но кто ты?
-Я был Папой Римском.
В это время Данте встает и снова падает ничком.
-Ну что ты, зачем, здесь не полагается приклоняться перед тем, что земное.
-Да я, собственно, - Данте пытается встать и снова падает,- просто не могу встать.
Голос:
-Свободы…
-Ааааа. Мы все тут такие. Лежим. Прижаты. Прилипли. К праху прилипли. К пыли. К земле. Не отпускает мать-земля, не дает шагнуть. А так хочется… Идти… Дальше, к Нему…(Папа делает ладонью движение, что-то подгребая к себе, когда он не говорит, он как будто что-то считает). Я ведь был Папой римским, я служил Ему. И Его Церкви. Она богатела при мне, очень. Веришь ли, деньги так и текли в руки. В мои руки.
-Ну еще бы, к Римскому-то Папе…
Папа не слушает Данте, загребая что-то руками на земле. Это движение он не прекращает до конца. Данте тоже начинает делать движение рукой, сгребая что-то ладонью.
-Да, я складывал их в казну, любовался ими, не мог расстаться ни с одной, самой маленькой монеткой, знал их каждую, на ощупь определил бы. Я смотрел на них, перебирал их пальцами, любовался. Не самый ужасный грех, знаешь ли, не самый, я, право. Не убивал ради денег и не воровал. Просто не мог расстаться ни с одной монетой. Понимаешь, я не был расточителем, о нет, не разбрасывал церковное имущество направо и налево, я блюл его, как и положено пастырю. Деньги, деньги были моими овцами, моими овечками, которых я носил на плечах, чтобы вернуть домой. Вернуть к себе. Вернуть в Его Церковь. Все для него. Для Него. Я каждый вечер молился. И каждое утро проверял денежки.
-Не можете служить и Богу, и мамоне.
-Бог есть любовь. И я сильно любил. Может, чуть сильнее, чем следовало. Да-да. Я все еще жажду. Видишь, видишь, прах к праху, монетка к монетке. Тут нет денег. Я пока собираю прах. Жду Его решения, Он сказал, мне тут надо пока еще побыть, и я жду. А пока вот смотри, прах к праху, кучка к кучке…
Голос:
«И стал он ее осторожно тянуть и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что ее тянут вон, и стали все за нее хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули. А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их ногами брыкать: "Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не ваша". Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел заплакал и отошел.»

Данте смотрит на кучку перед собой, оценивая, из чего она состоит. Это прах. Мусор. Песок. Рукой разметает собранную кучку. Встает.
-Я пошел.
-Данте! Данте, можно мне с тобой?
Данте видит фигурку с королевской французской лилией и короной. (Гугон)
-Ты тоже жаждешь денег?
Фигурка разметает свою кучку.
-Теперь уже нет. Я… жажду истины.
Данте берет фигурку на руки и они уходят.
Папа смотрит им вслед:
-А я пока полежу. Мне не встать. Но скоро Он позовет меня. Скоро я смогу увидеть Его… – и снова руками сгребает кучку. Заодно подгребая к себе кучку Гугона.

Круг шестой. Чревоугодники.
-Нет, ну вот жаждать денег, а не истины, собирать себе богатство на земле, а не на Небесах, как заповедал нам Господь Иисус – это понятно, очень понятно, это действительно грех. Хотя, ведь с помощью денег можно сделать столько добра. Что вообще на земле сделаешь без денег? Ни голодного не накормишь, ни замерзшего не обогреешь, ни больному лекарств не купишь. Без денег можно только утешать словами да молитвой. Но Мария на земле всегда ходит рука об руку с Марфой. Потому что у человека есть тело, оно такой конкретное, требовательное.
Но хорошо, хорошо, все зависит от того, насколько ты прилепишься к деньгам, насколько жажда денег превысит жажды того, что можно сделать с их помощью. Это понятно…понятно…
Но еда? Человеку нужно есть, чтобы жить. Это закон природы, установленный Богом. Без еды человек умрет. Люди посчитали (не хочу знать, как они это сделали): без еды человек умрет через месяц. А без воды и того раньше. От тех дней до семи-восьми. Вот человек. Он жаждет. Но если не будет пить, то через три дня умрет. Если не будет есть, проживет чуть дольше. Месяц. По сравнению с тремя днями почти вечность, но по сравнению с жизнью? Ничтожно мало. За месяц даже ребенка нельзя выносить и родить.
Так вот. Жизнь. Ее нужно поддерживать в теле. Как тут опять не позвать Марфу, готовую приготовить пищу. Голод же вообще не зависит от человека. Организму нужна еда, человек испытывает голод. Это сигнал, СОС организма: нужна еда, необходима, жизненно.
В какой момент голод превращается в алчность? Как физическое становится духовным понятием? Как не пойти на поводу у естественного, за-сознательного? Я хочу есть. Я так давно не ел. Я просто хочу. Хочу. Есть. Есть. Есть.
Змей поднимается с земли и смотрит на Данте. В пасти у него яблоко.
-Хочешь есть?
Голос:
- Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи.
Змей:
-Хочешь?
Данте смотрит на яблоко.
-Хочу. Хочу быть. Я – есть.
Данте уходит. Змей падает, доедая яблоко.

Круг седьмой. Сладострастники.
   Из-за лестницы выходит Данте с волчком в руках. Садится на нижнюю ступеньку и задумчиво запускает волчок. Волчок крутится, через какое-то время останавливается. Данте снова запускает его. Волчок останавливается, Данте снова повторяет.
С лестницы спускается Беатриче с волчком в руках, и тоже запускает его. Данте поднимает голову и смотрит – на волчок, не на Беатриче. Потом на свой.
Оглядывается, забегает за выступ горы и выбегает еще с двумя волчками в руках, и тоже запускает их. Потом выносит еще два, и запускает. Волчки останавливаются, Данте мечется между ними, запуская их. Он бегает от волчка к волчку, а Беатриче спокойно сидит на ступеньке и наблюдает.
Очередной волчок останавливается. Данте поднимает его и читает на писанное на нем:
-Казанова
Запускает волчок и подходит к другому
-Анна Каренина
-Дон Жуан
-Джульетта
-Клеопатра
-Лиля Брик 
Волчки начинают падать, останавливаясь, только Беатриче продолжает крутить свой. Данте бегает от волчка к волчку, запуская их.
-Это уже было, было. – Он проводит рукой по лицу, отгоняя наваждение, но натыкается рукой на (медали? Когда опускает руку – и смотрит на них, пересчитывает). – Еще одну. Ну да, еще одну. Но эти… Крутятся… Вертятся… Несутся…Совсем как ТАМ. Но я ведь не там, нет, я шел, я долго шел, я не в Аду, нет, не в Аду, я почти наверху, да, еще немного, одно усилие, еще одна награда, я смогу, смогу. Я ведь не такой. Это не мой круг. Я всегда говорил, всегда ПРИЗНАВАЛ, мой главный грех – гордыня. Да. Я слишком горд. Но благодать Божия ведет меня. Он меня искупил, Он меня простил. Простил мою гордыню, позволил мне идти дальше. Это – не мои (смотрит на волчки).  Я их не знаю. Но я помолюсь о них. Я буду молиться о них, обязательно. Если Бог в своем милосердии допустил их сюда… Есть надежда, да, надежда, надежда, я буду молиться о них. Они ведь любили. А разве не любви Он ждет? Они страстно, отчаянно, всей душой любили. Может быть, немножко слишком. Может быть. Они и сейчас еще не могут остановиться. Но они остановятся. Обязательно. И смогут идти дальше.
Ему мешает звук крутящегося волчка. Данте подходит к Беатриче, не глядя на нее, она дает ему волчок и начинает уходить. Он запускает его. Раз за разом.
-Данте Алигьери. Нет. Нет. Это не мой грех.
Он наконец замечает Беатриче. Смотрит на нее.
-Кто ты?
Беатриче протягивает ему руку. Данте, не отпуская волчок, идет к ней и пытается взять ее за руку, но она отдергивает руку, и вновь протягивает, глядя в глаза Данте.
-Кто ты? Что ты хочешь?
Данте протягивает ей волчок. Беатриче качает головой и вновь протягивает руку ладонью вверх, словно требуя чего-то.
Данте роется по карманам. Достает перо. Беатриче держит руку вытянутой. Данте кладет перо ей на ладонь.
-Это не мой грех. Ты – Беатриче. Ты свет. Ты любовь. Ты – Беатриче. Ты знаешь. Это – не мой грех. Никогда не был моим грехом. Гордыня – да. Я был горд. Но сладострастие – нет. Никогда. Никогда я. Ты – свет. Ты – мой свет. Я шел за тобой всю жизнь.
Беатриче кладет перышко на волчок, и тот начинает медленно кружится. Данте смотрит на волчок.
-Значит…мой? Беатриче?
-Ты помнишь Джемму?
-Беатриче, к чему, к чему вспоминать ее. Она была лишь моей женой. Ты была той, кого я любил всю жизнь любовью чистой и возвышенной.
-Вот именно.
-Беатриче?
-Она была твоей женой.
-Всего лишь женой, так получилось, я был вынужден…
-Она была твоей женой. Ты дал ей любовь?
-Я отдал любовь тебе и своему искусству.
-А она?
-Моя любовь была чистой.
-А она?
-Я служил тебе.
-А она?
-Беатриче!
Волчок начинает крутится быстрее, перо слетает с него и падает в пыль.
Данте плачет.
-Прости. Господи, прости. Прости. Я не достоин. Ты – прав. Я должен был дать Джемме любовь. Или не жениться вовсе. Я думал… я думал возвышенность моих чувств к Беатриче защищает меня. Я думал, это не может быть названо мерзким словом «сладострастие». Но я испытывал страсть. Просто думал, что духовная страсть чище и лучше плотской. Я испытывал сладость от этой страсти, сладость дум о Беатриче, сладость творчества, сладость гордости.
Данте смотрит на перо.
-Да, тебе там самое место. Мне там самое место. Я просто пыль. Господи, я просто пыль пред Тобой. Я хочу, хочу свободы, чтобы видеть Тебя!
Девы подходят к Данте, обнимают его. Беатриче, наклонившись, останавливает кручение волчка. Лючия поднимает перо. Мария, сдув с него пыль, втыкает за пояс Данте. И обнимает всех, укрывая своим плащом. Улыбающуюся Беатриче, лукавую Лючию, Данте. И уводит всех наверх.