Не комильфо - Так не должно. Часть II Глава VII

VII

           Поворот ключа в замке, прервал чуткий сон Евгении Константиновны. Вернулась внучка с работы. С трудом встав с кресла, она по стенке добралась до туалетного столика. Привести себя в порядок перед выходом из спальни после сна привычка, насаждённая её матерью и беспрекословно выполняемая всю жизнь.
           – Леночка, одну минутку. Я сейчас выйду.
           – Привет, бабуль. Я в душ. Не торопись. Да, я купила лещика и тебя им покормлю. Поставь вариться картошку. – Дверь в ванную захлопнулась.
           – “Видано ли дело? Купить леща?” – Евгения Константиновна завершала приводить в порядок губы.
           – Испортить такую помаду. – Закончила она вслух, повертев головой перед зеркалом, поправила выбившуюся прядь волос. – Хороша ещё в своём возрасте! – Не забыв себе улыбнуться, взяла трость и, степенно поторапливаясь, отправилась выполнять внучкину просьбу.
           Лещ оказался большой рыбиной. И приток вожделенной влаги проскочил внутрь горла, аппетитно смазав всю полость внутри рта. – “Надо же, как мир устроен. Какая-то рыбёшка так поднимает настроение. С человеком это произойти не может. Чаще всего поперхнёшься и только.” – Евгения Константиновна поставила воду на газ, не забыв сразу её подсолить, и принялась мыть картошку под тёплой водой. Разрезав на четыре части, не снимая кожуры, оставила в воде до закипания воды в кастрюле. Почистила сладкий лук и сервиравала стол для обеда. Вот и вода подошла. Она положила картошку в кастрюлю и, налив чайную ложку подсолнечного масла, убрала огонь, чтобы вода не кипела сильно. Так чуть-чуть подкипала. Евгения Константиновна уселась возле стола, довольная собой.– “Под плёнкой масла картошка быстрей варится и запах приятней.” – Вспомнила она наставление поварихи в их доме до смены власти в России.
           – Ба, никто не звонил? – Лена с чурбаном из маленького банного полотенца, укутавшись в халат того же материала, приготовилась было начать нарезать рыбу, как вмешалась Евгения Константиновна.
           – Надень перчатки, ты только из-под душа. Тридцать лет учу тебя уму-разуму а всё без толку. Когда у Миши день рождения? Месяц заканчивается, а его и след простыл.
           – Небось уехал к своей ненаглядной. – В чурбане, с закрытыми волосами Лена выглядела просто великолепно.
           – Жаль тебя такой красивой не видел Миша.
           – Почему? Видел? И был удручён. – Лена надела перчатки и её мысли были лишь о том, как нарезать рыбу. – Бабуль, ты любишь широкими кусками или помельче?
           – Не сомневаюсь. Он был чем-то расстроен? - Евгения Константиновна перевела взгляд с Лены на кастрюлю с картошкой.
           – Тогда я не могла понять, а сегодня у меня появилась сестра и она мне очень нравится. Так как нарезать? – Лена явно не хотела портить себе аппетит. Потому просто помалкивала.
           – По-англицки. Шириной в дюйм. Выражение нашей поварихи. Смешная была. Никогда в Англии не была, но всё приготавливалось “по-англицки”. Даже, до смешного, – фаршированная рыба, и та! – Евгения Константиновна не сводила глаз с внучки. – Неужели он тебе стал безразличен? Ещё неделю назад ты сходила с ума. Приятно было смотреть. И надеяться.
           – Это было затмение. В какой-то момент, непонятно до сих пор почему, я его буквально сама, извини за непристойность слова, заволокла в постель. В его постель. И даже там в его доме во время, так сказать ... Он был не со мной. Вернее, с ним была не та. Его снедало d;j; vu. Так что интим был, а душа не пела. Бабуль, получилось семь кусочков без головы и хвоста! – Последняя фраза оказалась настолько  восторженной, что Евгения Константиновна, махнув рукой, только-то и молвила:
           – Ты не из Могилевских. Вся в отца. Любовь – это омут. А вот новоиспечённая твоя сестра, пусть и старается себя ничем не выдать, но её отношение к Мише, кроме как вожделенность, другого слова не найти. Вся в меня.
           – Бабуля... – У Лены нож, выпав из рук, вонзился остриём в пол. – Я думала, я о тебе знаю всё...
           – Не всё, милочка. Не всё. Вот, испортила паркет. Хорошо не в ногу. Проверь картошку и уже пора подавать леща. Вся слюнями извелась.
          
           В утро вторника Евгений Петрович проснулся рано. Привычка. На полустанке не доезжая до Риги, купил свежей сметаны, кефира и белую рижскую булку. Старшина – настоящий пожарник. Дрыхнет уткнувшись в стенку, как говорится, без задних ног. У полковника, как видно, злость первой встречи утихомирилась. Дружелюбность Михаила передалась и ему. Только одна мысль терзала его самолюбие: любимая племянница до сих пор теряет перед ним самообладание, а её дочка только что не боготворит и то лишь потому, что ещё не знает смысла этого слова. Брат Александр и Михаил точно с одного куста ягоды. Много схожего. Упёртые. Если за что взялись, доведут до конца. – “До сих пор не понимаю, почему он так прикипел к Софии, если она была влюблена в другого и, потеряв её, отдал себя всего её, не своей, дочери, так никогда и не прикоснувшись к другой женщине. Вот и Михаил, найдя, пусть совершенно случайно, Лену, наверно даже влюбившись в неё, так настырно хотел восстановить родственные отношения между Анной и Леной в ущерб своей, вновь с нескрываемо большей силой притяжения любви к Анне после стольких лет разлуки.”
          
           За окном поезда уже прошёл час, как забрезжил рассвет, но розовый отсвет зари ещё спит. Дорога почти без извилин и состав монотонно под перестук колес движется довольно быстро практически без торможения. И, соответственно, мысли тоже в полуспящем состоянии. Веки сами по себе закрылись. Появление брата, сидящего рядом, не показалось чем-то сверхъестественным.
           – Спишь, бедолага. Я давно за тобой наблюдаю. В некотором смысле ты прав. Аннушка оказалась совсем непохожей на Сонечку. Мама была стеснительная, очень ранимая мечтательность. А дочь её с детства самостоятельная и напористая. Вся в Евгению Константиновну. Красивая женщина была эта Евгения Константиновна. Я был знаком с её мужем. Врач Александр Александрович Кравчинский слыл суровым офицером. Редко улыбался. Настоящая белая кость. На таких старая Россия держалась. Он у нас преподавал основы акушерства. И, как ни странно, к Сонечке относился совсем не так, как его жена. Она ему нравилась своей кротостью и неповторимой романтичностью. Видно этих черт не присутствовало в характере Евгении Константиновны. – Шура замолчал. Брат на него никак не реагировал. Бесконечно близкий Женька был совсем другим, с ним ни чем не схожим. Александр прикоснулся к его руке.
           – Ты меня не слышишь... Жаль. Аннушка влюблена в Мишу. А Он только сейчас понял, что потерял. Не беспокойся, всё встанет на свои места. Всему своё время. Да проснись ты уже. – Он толкнул брата плечом.
           Полковник отшатнулся в другую сторону и ударился головой о стену вагона.
           – Боже! Что за приведение? Брат... Он осмотрелся. – На руке ещё сохранились следы тепла от его руки. – Совсем чокнулся.
           Михаил от толчка только перевернулся на другой бок, чему-то во сне улыбаясь. Евгений Петрович рассматривал выражение на лице старшины со странным смятением. – “Что означали слова брата – “Не беспокойся, всё встанет на свои места.”? – К чему он клонил? Чистая несуразица. Интересно будет спросить Мишу отчего так весело было во сне?”
           От пристального взгляда Евгения Петровича, Михаил открыл глаза.
           – Кому ты сейчас улыбался? – Полковник верно рассчитал ситуацию внезапности.
           – Маме. Я ей рассказывал про Аню. Она назвала меня сумасшедшим. И успокаивала, поглаживая волосы головы, совсем как Аннушка в последнюю встречу ещё тогда. То была горькая улыбка. – Михаил уселся напротив Евгения Петровича, протирая заспанные глаза. Вы странно на меня смотрите. Вам тоже черти снились?
           – Нет, ещё хуже. Так как я заменил Анне отца, ты мне приснился ещё хуже чёрта. Зятем. А теперь умник растолкуй мой сон.  Хочешь освежить голову свежим кефиром? Купил на полустанке. – Петрович налил в стакан ещё холодного напитка.
           Михаил отпил несколько глотков живительной кислятины.
           – Уж не брат ли Вам во сне пригрезился? Странный вопрос. Я в разгадках снов, как и в любом чародействе, глубокомысленный ноль.
           – А откуда ты знаешь кто мне приснился? – Евгений Петрович выглядел явно озадаченным.
           – Перед тем как проснуться я явственно слышал что-то о приведениях и брате. У меня братьев нет. Я не ошибся?! С ума сойти. Во сне ещё не успел рассказать про Вас, а Вы... А Вы уже тут...
           Михаил протёр веки, повернул пару раз шею до хруста позвонков.
           – Я кажется проснулся. Так о чём мы говорили? Можно ещё немножко кефира? – Он глазами указал на бутылку. – Во рту как... Раньше надо почистить зубы. Вы не против?
           Полковник проводил недоуменным взглядом старшину, выходящего из купе. – Что это было? Миша разговаривал не проснувшись или по инерции? – Он стал лихорадочно обыскивать карманы. Сигарет нет. Ему просто было необходимо затянуться. Евгений Петрович вышел из купе в направлении вагона-ресторана. Не дойдя до конца вагона, его окликнули.
           – Товарищ полковник, вот так встреча. Вы торопитесь?
           – Да... Мне нужна сигарета. Направился...
           – Одну минуточку. – Мужчина вернулся в купе и тут же вышел с пачкой “Marlboro”. – Угощайтесь. Не узнали... Сколько лет прошло, как я перевёлся из Кронштадта? Восемь, семь, шесть...? Быстро время летит. Майор Малинка. Вижу не признали. А Вы на заслуженном? – Майор чиркнул зажигалкой.
           – Вроде того. – Полковник прикурил длинной затяжкой. – Выйдем в тамбур. Здесь не курят.
           В тамбуре майор прикурил тоже.
           – Что-то не ладно? Утро недоброе. Обещали солнце. – Разговор явно не клеился. Майор подошёл к двери тамбура. – “Странное настроение у полковника... Хотя, он и на службе был не очень разговорчив.” – Не докурив сигарету Малинка открыл дверь в вагон.
           – Извини, майор. Настроение не до бесед.
           – Игорь я. Игорь Васильевич. До встречи. Я не в обиде. Моё купе вы знаете. – И захлопнул за собой дверь, запустив добрую порцию свежего, холодного, уже не февральского воздуха.
           Евгений Петрович поёжился.  – “Уже март, а весной и не пахнет. Вообще ничем не пахнет. Досадой пахнет.” – Он глубоко затянулся и, медленно выпуская дым, увидел лицо той, восемнадцатилетней Маши, от которой когда-то потерял самообладание.  – “Какая она сейчас? Скоро Калининград. Наверняка, Маша уже что-нибудь начинает печь. От неё я научился делать кулебяку. Блюдо не еврейское, а делала она его со смаком. О чём говорить  будем? Я по жизни только половину и был счастлив. Понял лишь после смерти Зоси. А после того... Озлобился. Спасибо Аннушке, согрела сердце. Единственная, которой ради стоило жить.”
           Лязгнула входная дверь из их вагона.
           – Я так и знал, что найду Вас здесь. Курите? Что я натворил в этот раз? – Глаза Михаила были совершенно искренне полны непонимания ситуации. – Я разговаривал во сне? Аня надо мной в юности не злобно посмеивалась.  Что снова проговорился? Мне скрывать нечего.
           – Да, нет. Не беспокойся. Никогда бы не подумал, что мне придётся делить племянницу именно с тобой. Честно говоря, в данный момент времени я был бы не против. Ты прав. Возраст не помеха. Но она замужем. Не достойно мужчины рушить себя ради чужую семью.
           Возражать постулатам не принято. Михаил понимал ситуацию, но в полемику вступать не хотел.
           – Поверьте: в голове и не держал такой возможности. Cherchez la femme* в другой гавани. Никогда не позволял себе быть козлом в чужом огороде. Не беспокойтесь. У Алёнки есть отец. И этим всё сказано. Позавтракаем в ресторане. Он через час откроется.
           Евгений Петрович остался один в тамбуре. – “В чём в чём, а в порядочности ему не откажешь. Особая привязанность внучки, тому явное свидетельство. От неё скрыть ничего не возможно. Дети не ошибаются. Тогда зачем он увязался за мной. Попрощаться? По своему характеру, я бы в такую ситуацию не попал. – У полковника появилась кривая усмешка. – Тогда зачем еду к Маше? Чем от него отличаюсь?” – Старый вояка, по привычке затушив сигарету пальцами, выбросил её в урну.

*Cherchez la femme – Шерше ля фам (ищите женщину) (Franch)