Обидуш из серии Фантазии о Португалии

Темной, почти беззвездной ночью я приехал в дом моей тетушки - белошвейки, расположенный на высоком холме.
Дорога в ее дом всегда казалась мне дорогой в неприступную крепость, на стенах которой стоят хладнокровные голодные солдаты, ни семьи ни дома не имеющие, а только лишь и испытывающие, что желание в ночи увидеть врага своего и в первых рядах отбить его множественные атаки, а поутру услышать звонаря, возвещающего, что очередной день прожит и очередная ночь прошла спокойно в городе N. Звонарь никогда не упомянет их имен, да и сами они знают ли о своем существовании, но ведь самое существование их никогда не было поставлено под вопрос.  Есть только праздные спрашивающие, во множестве своем прибывающие в город, задающие вопросы о замке, все они зайдут мимоходом за стопочкой вишневого ликера в одну из множества маленьких ликерных, что раскинуты по всему городу, и никогда не встретят там кого-то , кто скажет «тебе уже на сегодня достаточно!», и после десятой стопочки все волшебство и борьба превращаются в обычную туристическую легенду, которых много в каждом португальском городе, и легендами земля полнится, и казна города также.
Этот путь мне, мальчишке лет восьми – десяти, казался полным приключений и страха, возможно, оттого, что к тетушке и бабушке мы часто приезжали в самое темное время суток, а наутро мои родители уже уезжали утренним поездом, и я пропускал их отъезд, хотел поймать за хвост роскошные ночные сны, приходившие ко мне в первый день.
Чтобы навеять эти сны, перед сном тетушка открывала окно и подолгу сидела со мной у окна, и я мог видеть во сне все то, что днем кажется обыденным и обыкновенным, видом живого города. Но тетушкин город никогда не был обычным городом! Только ли потому, что вход в нам домик был с обычной улицы, а за моим окном была настоящая крепостная стена, а за ней огромный обрыв, с которого лететь вниз было бы очень долго и обычному человеку, а уж мальчишке то и вовсе вечность. Когда я себе это представлял, мое сердце замирало от сладкого ужаса и к горлу подступало такое множество чувств, что поначалу я даже чувствовал тошноту. Бабушка предусмотрительно оставляла рядом с моей кроватью ночной горшок. «Это для избытка чувств» - говорила она и ласково гладила меня по голове. От ее руки пахло всегда компотом и иногда  - щами.

Со временем я научился справляться с этим разнообразием чувств, да и бабушки давно нет, а к тетушке я приезжаю редко, с оказией от сестры, да и просто по дороге, проезжая на север. Я понимал, вероятно, что чувства, испытываемые мною, можно скорее назвать страхом, чем любопытством, что будет с моими родными, если вдруг я бы исчез из маленькой спаленки на крепостной стене и пошел бы путешествовать по этой стене вокруг замка. Я слышал, что много интересного приключается с теми отважными, кто на это решается. Я представлял в тот миг, что тетушка станет долго-долго звать меня из окна, водя в нем керосиновой лампой, подавая мне знаки, любимая тетушка, она всегда была заодно со мной, дед искал бы меня, ходя по темным улицам сильными, но уже захваченными болью по вечерам ногами, а бабушка тихо плачет, положив голову на аккуратные маленькие руки, потому что верит, что меня унес ночной человек, которого, по ее рассказам, она когда-то в детстве встретила на улице почти среди бела дня. 
Однако же, как только эта идея приходила мне в голову и была неосторожно высказана тетушке или бабушке, за ней немедленно следовал ощутимый подзатыльник. «Еще чего выдумал» - говорила бабуля, и была справедлива в своем гневе.

Как и в детстве, на крепостной стене была убедительная тьма. Я попробовал было разглядеть глаза ночных стражей, но ночь темна, и глаза у них темные, а кожа их чернее даже самой темной ночи. Тетушка предложила холодную курицу с морковью, и обменяться новостями мы не успели, уже время было позднее, и «утро вечера мудренее». Поутру я планировал расспросить ее о странных заметках в газетах, которые я прочем еще в Лиссабоне, и которые, с одной стороны, позабавили меня, но еще и  обнажили чувства, дремавшие с детства, пощекотали их и, возможно, и заставили приехать к тете на пару дней погостить. Тетушка приобрела несколько новых морщинок и волосы ее стали белыми, как льняная простыня. Она стала похожа на облако, подумал я, седое безгрозовое облако, накрывшее город Обидуш и его редких жителей. Из тех людей, что жили в Обидуше всегда, осталась моя тетушка и еще несколько человек, таких же красивых и светловласых, как и она. Когда кто-то встречал их на улице, их сторонились, в их глазах всегда была какая-то отстраненная улыбка, снисходящая ко всем и не прощающая никому и ничего.

С одним из таких жителей меня уже сводила судьба. Когда я был мальчишкой, именно он стащил меня однажды со скалы за ухо, приговаривая, что «вот бабка то тебя выпорет», руки у него были сильные и я в них повис как мешочек, полный непослушных и глупых идей, которые выпирали из мешочка острыми краями моих локтей и коленей с синяками всех цветов. И, кажется, так и добрался до дома, и был отдан с черного входа на поруки тетушке. В раннем детстве своем я был уверен, что Леонард был тайным любовником моей непорочной тетушки, с которым та встречалась на одной из башен крепости и пила вино ночами, а с восходом луны оба они превращались в прекрасных белых птиц, кружащих по окружности Города и помогающих маврам-охранникам охранять вечный покой этого города. Мое незапятнанное детское сознание подсказывало, что именно это  - и есть то самое, что происходит между людьми, если они сильно любят друг друга. Разумеется,  Леонарду в мечтах моих мне вечно хотелось отомстить за молодость, забранную у любимой тети, поэтому я приделывал его светлому образу то стеклянный глаз, то костыль, то перебитое крыло, рогаткой, которую на подходящий случай держал под кроватью. Однако случая не представилось до нынче, а я, незаметно для себя, вырос. А тетушка моя осталась одна, и вспоминала ли она полеты в виде белой прекрасной птицы над неприступным городом с Леонардом, или кем-либо еще (а для меня кто-либо еще любой был бы прекрасным принцем, только бы он был не Леонард), мне и по сей день неведомо. Тетушка осталась для меня прекрасной книгой с прочитанными до дыр страницами, но так и не охваченной самою светлою сутью.

Утром у Леонарда было еще прохладно, и я увидел, как своими ненавистными мне большими прекрасными руками он топит камин, чтобы к приходу моей тети было бы комфортно, и я увидел, как осеннее солнце трепещет в тени листьев платана, то выглядывая из них, то появляясь снова и щекоча мне нос. Я принял из рук Леонарда горячий ароматный кофе. Его бар был закрыт до 11, нам нужно было время поговорить. Работать начальником подразделения по борьбе с привидениями местной полиции, немалый по тем временам статус и иметь роскошный 50 - метровый бар на главной улице города ему позволило не только редкостное обаяние, ранее превращавшее мою тетушку по ночам в большую белую птицу, но и метко и вовремя данная взятка в местной администрации. А вообщем и прекрасно, ведь "новабитанты", как иронически называли коренные жители вновь приехавших туристов, очарованных вишневым ликером и оставшихся тут навсегда до «скончания денег», делать руками ничего толком не умели, и особенно не хотели.

Безусловно, появление Обидушского маньяка напугало их не на шутку. О том, что крепостную стену про ночам охраняют мавры с черными глазами, которые днем прячутся в кротовых норах, поэтому их никто не видит, и ночные белые птицы в составе моей тети и Леонарда, они и не слыхивали. Разве что кто то из старших жителей проговорится мельком, между делом, ребенка утешить, но потом засмеется и упрямо повторяет – что ты, какие мавры, какие птицы, век то какой на дворе.. Но новобитанты полагались на удачу, прогуливаясь по крепостным стенам и расширяя узкий кругозор, встречали богатых туристов и громко, как паяцы, зазывали их в свои бесконечные сувенирные лавки, рассказывали, что нарисовано на стенах с их лавками, и стены красили в разные цвета тайком цветными баллончиками с краской.

Когда упал господин П, никому это не показалось странным. Господин П был усатым и черноволосым, со злыми черными глазками и чахоточным лицом, держал сувенирную лавку и в ней продавал всяческие страшные картинки из «прошлого» города. Всякий, кто входил в его лавку, перво-наперво встречал бочку, на которой был нарисован скелет в пиратской шляпе, во рту которого дымилась толстая сигара, в руке скелета располагался бокал, наполненный сомнительного вида жидкостью и на лице скелета блуждала ухмылка, с каждым посещением сообщавшая и обещавшая смельчаку разное, но, по моему мнению, это всегда было связано или с пошлостью, или с глупостью. В эту лавку, впрочем, я заходил лишь изредка, с друзьями, наведавшимися в город, чтобы посмотреть страшные картинки. Господин П , впрочем, не особенно скрывал, что изучил заморскую науку, название которой он переиначил на португальский манер, важно произнося в кругу нас, посвященных, «Фотошшшоп», это было созвучно нашему уху и мы относились к его бизнесу снисходительно, обходя стороной. Однако же, многочисленные туристы, прибывавшие в неизмеримом количестве на белых автобусах, верили беспрекословно тому, что именно Обидуш и стал родиной самый страшных в истории мира пиратов-головорезов, выращивающих самый жесткий табак и отправлявших корабли от самой крепостной стены, в те времена, когда море было рядом и забухавших навечно после, в те времена, когда море отошло туда, где оно сейчас. Остаток уходящего вдаль моря показывают сейчас за полпесо, и для этого надо подняться на городскую стену  в самом ее высоком месте и смотреть в старую городскую лупу, или - притащить с собой самую длинную трубу, из тех, что имеются в лавке господина П, для чего ее надо взять ее у него напрокат за 1 песо. Если же приходит туман и моря не видно, или его вообще не видно, даже когда тумана нет, 1 песо господин П не возвращает, мотивируя это тем, что море точно есть, и он, господин П, прямой потомок указанных пиратов, включая изображенного на бочке, приходящегося ему то ли дедушкой, то ли прадедушкой, впрочем, двоюродным, безусловно удостоверяет своим честным пиратским словом. Таким образом, у незрелого путешественника это вызывает то чувство вины, то успокоенность тем, что так все как и обычно, то есть не везет, то чувство обиды, вызывающее острое желание поколотить господина П, однако его весь внешний вид, самая его тщедушность и общая потрепанность семейной историей, руку на него за 1 песо поднять не позволяла, и собравшийся было с духом неудачливый путешественник делал рукой неопределенный жест, по португальски могущий означать «хер с ним».

А тем утром лавка господина П не открылась, а ведь было воскресенье, денежный день. О  меркантильности господина П все знали доподлинно, мессу он мог пропустить легко, а вот воскресенье  - никогда. Семья господина П приехала в Португалию около 50 лет назад в поисках лучшей доли, и осела не сразу, сменив Лиссабон и Порту на более спокойный город и даже заимев в роду женщину нееврейской национальности, чьи сыном господин П и был, и только поэтому каждую субботу боролись в нем две стихии, отцовская и материнская, и побеждала - жадность.
Была ли эта женщина, мать его, из пиратского рода, нам неизвестно, а история господина П об этом умалчивает, не сильно он увлекался собиранием своих корней.
Тревогу забили сразу, как тело господина П было найдено свидетелем, девочкой 5 лет, по нужде забежавшей в курсы и немедленно издавшей такой крик, что, отраженный от всех разом крепостных башен, он проник внутрь каждого дома и прозвенел колокольчиком, возвещавшим начало чего-то нехорошего, что каждый из обидушцев воспринимал на свой манер. Многие закрыли ставни, забрали скотину с улицы и принялись молиться, паяцы вышли на улицы в яркой одежде и начали пугать встреченных пешеходов, тем, чем могли, распахивая парчовые халаты, встреченные пешеходы спешно погрузились в автобусы, из опустевших лавок сгрябя в котомки ассортимент вишневых ликеров в дорогу, а водители автобусов, выплюнув сигару и подмигнув оставшимся из под повязки глазом невидимым неграм, спешно кинулись с горы, испытывая бывалые тормоза. Были и те , кто спросил у огорченной девочки, что она видела, и когда она показала бездыханного господина П, засвидетельствовать его трагическую безвременную кончину пришли немногие, расписались в увиденном и скоро сдали по песо на похороны, зная, что ни мамы-пиратки, ни старого еврея-отщепенца отца, в живых давно уже не было, а женой господин П не обзавелся, по причине крайней скупости и неуверенности в практической необходимости женщин для жизни.

- Все пожалели его тогда, но, кажется, никто и не всплакнул – Леонард молча теребил на груди свой значок заместителя шерифа по борьбе с Призраками.
- Вы сейчас займетесь этим делом? – спросил я бесстрастно. Меня нисколько не беспокоил господин П, меня скорее забавляло, что люди стали падать со стены регулярно, почти каждое воскресенье. В ночь. Сначала после мессы находили их. Раньше никто не искал, а после мессы успокоенные и в добром расположении духа горожане семьями прогуливались вдоль стены, и частенько обнаруживали несчастных.
Я попросил Леонарда рассказать о том, что именно он делает. И что будет предпринимать. И входит ли это в его компетенцию. Его должность мне всегда казалась подозрительной. Надо ли говорить, что и сам Леонард казался мне крайне подозрительным.

Но тут все померкло, на пороге появилась моя прекрасная тетя в зеленом бархатном платье с пышной юбкой до пят и вышитым золотом корсетом. Пуговки на платье были тоже золотыми, и чуть заметно поблескивали под шерстяной плотной пелериной, которую она накинула на плечи с утра, чтобы днем снять ее под мягким горным солнцем и блестеть начищенными пуговицами на солнце, превращая все вокруг в средневековую сказку.
Чтобы зайти в лавку и особенно мягко и проникновенно попросить отрезать колбаски с кровью, которую она любила на завтрак и теплого хлеба, и еще много вкусного, ведь к ней приехал я, и она должна была создать дома волшебство, чтобы я вспомнил и ее крылья цвета топленого молока, и огромный клюв, а я и так вспомнил, молча глядя на ее молочного цвета пелерину из шерсти шотландских овечек, пасущихся на краю опасного обрыва. Я было подумал, что надела она эту пелерину для меня. Но по взгляду тети, которым она смотрела на руки этого Леонарда, я понял, что моя роль здесь – роль журналиста в отпуске, который приехал отпустить грехи себе, окружающим, выпить джинджи, поесть сыра, потрепать детскую душу.
Волосы тети, обычно развевающиеся по ветру и создающие впечатление полотна доморощенной ткачихи, довольно растрепанные обычно, но наскоро приглаженные ее любимой серебряной расческой, сегодня были убраны в аккуратную прическу со множеством острых шпилек, которые также поблескивали, когда свет от камина падал на них. В баре было темно. Тетя любила темноту в комнатах. Кажется, сегодня она наконец то пойдет на мессу, подумал я, и я был бы ее лучшим и единственным кавалером. Леонард мессы никогда не посещал.

- Привет, мой мальчик, чуть свет ты уже на ногах? Чем тебя поит Леонард? Не вздумай пить его «лучшее зелье» с утра, лучше кофе, он готовит его прекрасно. Прости, я люблю поспать, ты знаешь.
- Я и пью кофе, тетя. Но твой мальчик уже вырос, позволь мне самому решать, что пить с утра, пожалуйста! Я хотел бы узнать у Леонарда, что он считает нужным предпринять, тетя. Ты же понимаешь, что в вашем городе происходит нечто, чему нужно положить конец. И этим должна заниматься жандармерия. А не только один Леонард
- Почему ты так говоришь? Мы всегда верили Леонарду. Что то случилось с нашими стражами. Возможно, они устали сторожить город. Может быть, устали от того, что они известны только нам. Я не сомневаюсь, что Леонард раскроет это дело с привидениями. Верно, Леонард?

С Леонардом моя тетя всегда общалась подчеркнуто вежливо. Несведущему со стороны, или невежде, не владеющему искусством понимания человеческих душ, показалось бы, что тетя создает дистанцию и как будто двигает ее и двигает от себя,  этой подчеркнутой холодностью. Я усмехнулся про себя. Как будто я не знаю про ваши крылья, беззвучно сказал я.

Я повернулся к тете –
- Тетушка, тебе не кажется что это очень наивно и по средневековому – верить в привидений? Тебе не кажется, что в городе просто живет маньяк, или приходит регулярно, под видом туриста или просто путника, или он вообще вреди нас живет, а мы его и не видим? Сначала П,  Бог с ним, он был никчемный человечишка. Но потом все эти люди.. ты знала кого то из них!
- Все эти люди – передразнила меня тетушка – все эти люди – это уже она сказала более грустно.. Ты то был ли знаком с ними? Со всеми? Ничуть! Тот турист, который рисовал половые органы на стенах желтой краской – ты помнить сколько мы смывали это?
А тот странный мужчина, который открыл лавку ювелирных украшений, краденых, кстати, кажется, и потом упал, через пару недель? Мы даже толком не успели с ним познакомиться.. это привидения, не иначе.
- Тетя а ты помнишь эту легенду про стражников?
- Конечно, милый, они и охраняют наш город!
- Тетя, ты видела их хоть раз? Кто их кормит? Быть может, ты? Или у них есть столовая? Они едят по ночам, когда все спят? А кто же тогда охраняет нас? Ты знаешь ответы на эти вопросы, дорогая Тетя? Или ты просто веришь в Призраков и так веришь Леонарду, что он все может и их найдет?
- Я верю Леонарду, да
- И как ты думаешь он будет их искать? Каким способом? Он поговорит с ними и скажет «дорогие призраки, не убивайте моих соседей, пожалуйста? Я боюсь за тебя, Тетя. И предпочел бы переселить тебя в другое место, чем вечно думать, что случится в следующее воскресенье.
- Господин П убил себя сам. Он понял, что его жизнь не более осмыслена, чем жизнь камня на нашей мостовой..он .. он подходил ко мне иногда и заговаривал со мной.
- То, что он считал жизнь бесцельной, и считал нужным делиться с тобой, не означает, что он мог сброситься со стены, Тетушка. Есть, к тому же, масса альтернативных, менее болезненных, вариантов.
- Господин П был одинок. У него никого не было, и он рассказывал все мне. Он считал меня своим тайным другом, вероятно. Знаю что он сделал это сам.
- То, что господина П убил Призрак, ты не считаешь? Его ты твердо записала в самоубийцы, это значит в грешники, верно, милая Тетя?
- Да, я наверное это знаю.
- А остальных  - Призраки?
- Призраки
- Ты рассказывала об этом полиции?
- Полиции нет дела до нашего Богом обиженного города.. пойми, только мы сами, жители, можем защитить его. Леонард – житель этого города. Никто лучше него не знает, и, поверь мне, никто лучше него не справится.
Ей-богу, не знай я что Тетушка моя это та белая птица, я бы поверил в ее безоговорочную веру в Леонарда. Но я - то знаю, что они там делали по ночам.

Однако, бессилие мое росло. Город, в котором люди падают со стены, город, в котором есть Леонард – шериф по борьбе с призраками, город, в котором все веселятся на стене и прыгают с нее, город, в котором пьют Джинджу..
Моих полномочий не хватило бы для того, чтобы собрать этих людей и заставить их позаботиться о себе, подумал я. Однако полномочий Леонарда вполне хватит. Он сильный, у него убедительные голубые глаза и сильные большие руки, а когда он говорит или поет, люди слушают его внимательно, и голос его разносится в воздухе над головами слушающих.

Поет Леонард у себя же в баре, приносит гитару, набирает несколько аккордов и поет песни о любви. Мне то казалось, Леонард и поет о любви то только потому, что ее никогда не испытывал по - настоящему. Если бы он ее испытал, думал я, он не мог бы петь о ней вот так просто, под банальные аккорды. Он сидел бы и думал, и планировал, как бы завоевать ее, а если бы завоевал, то посадил бы в высоком замке, как принцессу, и кормил бы гранатами и марципаном. А он вот так пел о любви, как будто раздавал понемногу ее всем людям, которые приходили в его бар, добрым и злым, молодым и старым, своим и чужим, веселым и печальным, скупым и щедрым, честным и лгунам, умным и дуракам, и каждый, кто слушал Леонарда, укреплялся в своем, умный становился умнее, злой шипел от злости и брызгал слюной, дурак продолжал рассуждать о своем, веселый хохотал, скупой уходил, не заплатив, а свои подходили к Леонарду и молча давали понять, что они будут хранить его секрет, что бы ни случилось, даже если мир перевернется.
И именно его, Леонарда, когда тетя замешкалась и почему-то ушла на мессу в одиночестве, я попросил созвать город в ратушу и призвать их к поискам. Я хотел, чтобы они обратили внимание на каждого, кто приходит в город. Смотрели, как он действует, как выглядит, что говорит. Чтобы они присмотрелись к соседям, чтобы в ночь на воскресенье все честные люди посмотрели во дворы, не видят ли они кого то, кто пробирается под покровом ночи к стене. Будь это убийца, или его очередная жертва, только вместе мы сила, только вместе мы сможем предотвратить страшное злодеяние, и помешать маньяку осуществить задуманное.
Слушая меня, Леонард помешивал чай ложечкой в большой чашке с изображением заморского слона с попоной на голове, но зато полным отсутствием всадника. Эту чашку я помнил с детства и всегда думал, что вероятно, слон сбежал, но решил не снимать с себя украшение. Или оно было теплым, а сбежал он в какие то холодные страны, вероятно, Россию или еще на какой-нибудь Северный полюс. Так или иначе, слон довольно улыбался с чашки Леонарда, и создавал неповторимую атмосферу уверенности, тепла и добра.
Леонард выслушал все мои размышления, приводящие к необходимости провести серьезное расследование в городе, и быть его амбассадором. Он выдержал довольно большую паузу, которая в детстве казалась мне вечностью, а сейчас я выдержал ее спокойно, я же был уже Мужчина.  По истечении этой паузы Леонард вынул из чашки дольку лимона, съел ее, поморщился немного, прожевал и произнес

- Я не стану этого делать. Думаю, что это будет не полезно.
Меня покоробило это «не полезно». Он часто употреблял в речи такие слова, мне, журналисту с половиной высшего образования, они казались нечетко правильными, но у Леонарда был свой взгляд на правильность и неправильность. А также полезность и «неполезность». Возражать ему, впрочем, у меня никогда не хватало сил.

Когда они меня провожали, мы втроем ели яблочную шарлотку  с вкуснейшим кремом, которую Тетя (и в этом я совершенно наверное был уверен) сделала для меня. Я очень любил ее в детстве. Особенно теплую и с ванильным мороженым, за которым в нашей местной лавке всегда выстраивалась очередь, выходящая из лавки и змейкой струящаяся по переулку, даже в самые ветреные дни. Под дождем эта очередь укрывалась под множеством разноцветных зонтиков. Знаю, что это был один из аттракционов Обидуша – очередь за мороженым под разноцветными зонтиками среди белых, начищенных после вандалов стен.

В тот день она встала пораньше, вопреки обычному, и отстояла эту очередь за мороженым, и теперь она должна была принести его к горячему пирогу, и в предвкушении радости я полуприкрыл глаза и увидел эту комнату с камином и голубой занавеской, какой она была тогда, когда были живы Дед с Бабушкой, когда стены были белые, не было людей, которые воспринимали наш город как развлечение, раскрашивая стены из баллончика, было мало пришлых людей и главное – когда не падали люди с крепостных стен, заманиваемые туда призраками..
Тетя скрылась в стеклянной витражной двери с разного цвета стеклами, и направилась в погреб за моей порцией мороженого, моей порцией детства. Со спины ее платье, как и ранее, взятое словно с картин средневековых художников, ее растрепанные, но длинные, как в молодости, волосы, расчесанные серебряным гребнем, ее молодая походка и приглашающая к диалогу улыбка, при свете свечи казавшаяся и прекрасной, и зловещей, вдруг сложились в одну прекрасную, но страшную, очевидную, но завораживающую картину, раскрывающую мне все, обволакивающую и поглощающую все мои мысли, прямо как раньше..
- Сынок, если ты когда-нибудь найдешь себе женщину, конечно, опасно, если она будет такая, как твоя Тетя.

Леонард дождался, что ее фигура скроется за дверью, и посмотрел мне прямо в глаза, в взгляд его  - гипнотизировал.
- Твоя Тетя – особенная. И наш город – особенный. Каждый раз, как ты будешь приезжать – он будет таким же. Мы храним его для тебя. И знай, что тебя я люблю не меньше, чем твою Тетю. И если ты, сынок, веришь в добро, то поверишь и нам.. Я  - то точно знаю, что такое добро, я спокоен. Мы все делаем правильно.