Стрелец Иван. Гл. 2

2
 Матери двух султанов валиде Кесём есть за что благодарить Аллаха. Её младшенький Ибрагим, жизнь которому удалось таким трудом сохранить, нарушив предсмертное повеление султана Мурада казнить брата, наконец, подарил державе наследника.
 Много слёз выплакала мать, много сил потратила, чтобы, выросший в заточении, нетвёрдый разумом Ибрагим перестал бояться женщин и научился вкушать сладость, ведущую к продолжению рода. Аллах помог, что послал ей святого старца Джинджи-ходжу. Сей праведник так преуспел в своём деле, что гаремные слуги докладывают: султан велел обить соболями покой для любовных утех со всё новыми и новыми наложницами. Пусть мальчик тешится, лишь бы своим некрепким умом не лез в дела управления империей. Государство вести, не удом трясти, хоть и этому сына учить пришлось.
 «Мужчины,- усмехнулась мать двух султанов,- эти недалёкие существа в самомнении своём считают: деньги с неба валятся. Любая хозяйка, ведущая дом, знает — сами собой только мыши заводятся».
 Хвала Всевышнему, Кесём-султан в своих трудах может опереться на великого визира. Стараниями Кара Мустафы-паши удалось привести в порядок казну, расстроенную военными предприятиями султана Мурада. Но обитатель руин и кладбищ Иблис теряет покой, если дети Адама начинают жить стройно. Враг Аллаха позволил неверным перехватить Азов город, заперев тем самым всю восточную торговлю и причинив великий убыток казне. Лучший полководец покойного Мурад-хана Хусейн-паша не смог вырвать сию жемчужину из рук нечестивых кяфиров и с великим позором вернулся к Высокому Порогу.
 Султан Ибрагим впал в неистовство от такого бесчестия, нанесённого османскому имени, и хотел казнить Хусейн-пашу. Кесём-султан пришлось вмешаться. Удалось направить гнев сына на людей менее могущественных, чем селистрийский сераскер. Рай находится в тени мечей, а Хусейн-паша держит меч крепко, и янычары ему благоволят. Волнения в войсках нам сейчас ни к чему! Детям Адама свойственно ошибаться. Истинный правитель должен уметь отличать злой умысел от воли Рока. Испытав позор под Азовом, сераскер всё сделает, чтобы вновь добиться благосклонности Высокого Порога.
 «Всё в руке Аллаха Великого, Безначального, да пребудет во всём его воля! Если нет, чего желаешь, желай того, что есть,- решила мудрая Кесём-султан,- взяв Азов, не сильно бы возвеличился Хусейн-паша? Не появилась бы у него желание в союзе с Гиреями сместить моего неразумного сына и посадить на трон крымского хана Бахедыр-Гирея, согласно предсмертной воле султана Мурада?»
 В переходе дворца послышалось сопение и тяжёлые шаги. Высокородные дамы из свиты Кесём-султан закрыли лица и отступили в сторону. Мимо шестеро дворцовых слуг пронесли обезглавленное тело янычарского паши. Из шеи, срезанной неровно, как неопытная кухарка режет голову цыплёнку, тяжко шлёпались на пол капли крови — одна за другой, одна за другой, одна…
«Весь приёмный покой мне перемазали»,- нахмурила мраморный лоб валиде Кесём.


 «Что со мной приключится? Триста лучших мужей из правоверных согласно решили, что ввиду близости зимы и понесённых потерь Азовскую крепость ныне не взять о чём написали письмо султану, да продлит Аллах его дни, скрепив своё послание печатями. Ты и я были средь них. Надо быть человеком недалёкого ума, чтобы казнить цвет своего войска! С кем султан останется, с дворцовыми жополизами?»- говорил янычарский паша рейсу Мариоли, сбираясь к Высокому Порогу.
 На беспечные слова Вали-аги капитан галеаса недоверчиво усмехнулся, и как в воду глядел, — в гневе своём султан Ибрагим велел многих пашей, виновных в Азовском позоре, четвертовать и вешать. Ворота приветствия дворца Топ Капы украсили свежие головы.
 Не дожидаясь пока палачи придут за ним, капитан лучшей галеры падишахского флота Апти-паша Мариоли велел сниматься с якоря и уходить на внешний рейд, ждать пока гнев безумного султана спадёт.


 «Жизнь раба стоит не дороже лепёшки, вывалившейся из-под хвоста вонючего осла. Кого она может порадовать? Только мух, вьющихся по обочинам дороги! Что делать ему одинокому страннику, злой волей берберских пиратов лишённому родины, в чужом и жестоком краю? Какая судьба его ждёт? Хозяин впал в немилость. Не с тем человеком я связал свою судьбу»,- горевал Сильвио, усердно разминая потную капитанскую поясницу.
 Без привычной процедуры паша засыпал плохо, а султанский гнев совсем лишил его покоя. Чтобы успокоиться, рейс Мариоли должен был выговориться, пусть и перед таким незначительным человеком, как собственный слуга.
- Разве я виноват в Азовском провале? За какие вины подвергать меня опале? Видит Аллах, я верно служил Высокому Порогу, и вот плата за моё старание…- сетовал паша.
 Итальянец слушал хозяина рассеянно. «Нет, благородный человек не кизяк под ногами чужого осла,- разжигал огонь в сердце слуга,- Сильвио из Ливорно сын достойных родителей. Не пристало ему плыть по воле течения. Время расправить свой парус и поймать ветер удачи...»
- Сильнее дави,- прервал мечты итальянца турок. Юноша надавил сильнее.
- Вот так… вот так… - закряхтел довольный турок.
- Наш султан безумен,- продолжил вслух размышлять Мариоли,- но я не баран, чтобы подставлять горло под его нож. Уйдём на Пелопонесс. В трюме полно добра, есть чем порадовать перекупщиков из Наполи.
Апти-паша ещё много чего бормотал о добыче, взятой в Персии и под Азовом, наполняя сердце молодого итальянца алчностью.
- Достаточно, моя сладость,- прервал массаж хозяин,- иди к папочке... В голосе капитана слышалось желание.
- Слушаю и повинуюсь, мой лев,- склонился над пахнущим розовым маслом телом паши Мариоли Сильвио из Ливорно, и стараясь сдержать тошноту от мерзкого вкуса во рту, принялся привычно мечтать о богатствах, укрытых в трюме лучшей галеры падишахского флота.

 «Чем я рискую?- думал капитанский любимчик.- Если судьба будет благосклонна к мятежникам — вернусь домой богатым человеком. Если по воле Рока замыслы заговорщиков потерпят крах — я только выполнял задание капитана».
 Сильвио всё сделал, чтобы старшие офицеры слышали, что это хозяин поручил ему втереться в доверие к каторжным.

 Спасаясь от султанского гнева, галеас рейса Мариоли вышел из бухты Золотой Рог и встал в двух милях от берега. Закатное солнце зажгло небо над городом царей и султанов, синей тенью подобной горам, теснившейся по правому борту. На близкое небо всыпали первые звёзды. Усталые чайки потянулись к берегу.
 Едва успели. Стража уже поднимала стальную цепь, преграждающую вход в бухту, когда галеас рейса Мариоли прошёл мимо. От вечернего магриба до утреннего фарджа ни один корабль не смеет войти или покинуть Золотой Рог. Так было заведено ещё во времена, когда Стамбул был Константинополем.
 Хозяин, наконец, угомонился. Сильвио тихонько выскользнул из капитанской каюты. Заветный ключ от оружейного ящика был на груди.
 Устраиваясь на ночь, турки развешивали койки ближе к корме, где меньше воняло.
- Куда?- остановил его носатый Гасан-ага старший асапис рейса Мариоли.
- К утру Хозяин велел сабли начистить, что мы в Азове от неверных взяли. Он нашёл подходящего купца.
 Сильвио показал турку ключ, доступ к которому был только у капитана.
- Ступай!- отпустил его старший помощник.
 Смиренно склонив голову, стараясь не встречаться глазами с насмешливыми взглядами грубых матросов, юноша прошмыгнул мимо.
 Ничего, не долго ему осталось терпеть унижения. Труднее всего было объяснить паше Мариоли, почему его слуга внезапно заинтересовался наукой кораблевождения. Пришлось прикинуться любознательным дурачком. Но нет ничего не возможного для человека, если от того зависит его жизнь. Теперь у Сильвио достанет умения привести галеас в христианские страны.
 Приветственно кивнув, зевавшему во всё горло подкомиту Ибрагим-бею, юноша спустился в куршейный проход. Тяжёлый запах от немытых мужских тел ударил в нос. На тесных банках по обе стороны от куршеи спали каторжные.

- Принёс?- вместо приветствия встретил юношу нетерпеливый голос Мошкина. Сильвио показал заветный ключ. В знак восхищения Мошкин, как это делают турки, поднёс большой палец к зубам.
 Ливорниец проскользнул на оружейную палубу. Через недолгое время, показавшееся каторжным вечностью, капитанский слуга вернулся с длинным свёртком подмышкой.
- Сколько?- спросил его русский.
- Двенадцать,- прошептал Сильвио,- больше не пронести.
- Давай сюда!
 Юноша опустил свёрток на палубу, трясущейся от волнения рукой стянул плотную ткань. В скупом свете луны, с трудом проникающем на гребную палубу, каторжные увидели двенадцать, несущих смерть, острых сабель.


- Будьте готовы, помните клятву и веру Христову!- шептал Мошкин, раздавая оружие ближайшим своим товарищам.
 Привычно придерживая рукой кандалы, Иван пробрался на корму, где его ждал сухарный мешок с сорока фунтами похищенного пороха, лёг под гребную скамью и зажёг фитиль.
 И было это на Дмитрову субботу в восемь часов ночи нынешнего 151 году.

- Ты чего там делаешь, христианская собака, спалить нас всех хочешь? По плётке соскучился?- рявкнул Гасан-ага, заметив огонёк на гребной палубе.
- Не серчай, господин,- спокойным голосом ответил христианин,- тока покурю и спать пойду,- и ты испей дыму табачного, да отдыхай. На море ныне покойно.
 Асапис узнал голос гребца Ивашки, который последние полгода выказывал особенную покорность и старательность. Подкомит Ибрагим-бей им не нахвалится.
 Гасан-ага поднял голову от подозрительного огонька и обвёл, затуманенным близким сном взором, пустой горизонт.
 Воздух чист. Не успевшая остыть за два осенних месяца, вода парит. Лёгкий туман жмётся к вечно живой и изменчивой поверхности. Тихо поскрипывая деревянными сочленениями, галеас мерно покачивается на пологих волнах открытого моря. Гнев безумного султана остался за высокой Стамбульской стеной. Узкий месяц, похожий на меч Аллаха, повис над волнами, защищая покой правоверных.
 «И правда. Чего я лаюсь?- потянулся молодым, сильным телом турок,- опасаться тут нечего».

 Гасан-ага зевнул. «Пошёл на место, собака христианская,- для порядка ругнулся помощник капитана,- а то велю подкомиту посадить тебя на цепь! Взяли волю...»
 Продолжая ворчать как цепной пёс, который лает не от необходимости, а, скорее, по привычке, асапис расставил караулы. Покончив с надоевшими обязанностями, помощник капитана улёгся на парусиновый полог, висящий рядом с койками сорока лучших его матросов, завернулся в толстое шерстяное одеяло и подумал:
«Хвала Аллаху — на Азовском приступе жив остался! Кое-какая добыча и мне перепала. Многим смелым газиям повезло меньше. Скоро получу жалование, можно будет вторую жену взять… каково это вкушать ласку сразу двух дев… »
 Асапис смежил веки. Крепкий сон здорового человека унёс Гасана в страну грёз.


 Сын боярский Назарка Жилин, сидевший загребным на весле Мошкина, до звона в ушах вслушивался в привычные звуки ночи: плеск волн, неумолчный скрип корабельного набора, шаги караульных.
 «Сейчас жахнет, сейчас...»,- Назар замер в ожидании взрыва. Сердце колотилось как бешеное. Жилину казалось: громовые удары крови, сотрясающие его тело, способны разбудить всех спящих.
 Взрыва всё не было. Вместо него с кормы послышалась турецкая брань. Назарка узнал противный голос капитанского помощника.
 «Ивашку схватили!»- решил сын боярский и приготовился дороже продать свою пропащую жизнь.
- Всё открылось! Пощады от турка нам не видать. Нападём первыми!- Жилин и не узнал своего голоса.
- Веди нас, Назар!- зашумели невольники.
 Подобный оружейному звон кандальный пробежал по гребной палубе.
- Тише вы, черти верёвочные!- уверенный знакомый голос остановил тревогу. В куршейном проходе, хищно скаля белые зубы, стоял Иван Мошкин.


- Отсырел порох. Не смог я зажечь. Гасанка фитиль мой увидел — браниться стал. Сказал я ему — тока покурить пред сном хочу!
- Поверил?
- Поверил, иначе я бы пред вами не стоял,- усмехнулся Мошкин.
Каторжники облегчённо вздохнули: «Слава Богу!»
- Головню надо, чтобы порох зажечь. Сможешь достать?- Иван тронул Сильвёстра за руку и почувствовал, что итальянец весь от страху трясётся.
- Поздно уже... ,- попытался отвертеться Сильвио.
 За этот вечер юный ливорниец уже не раз пожалел, что связался с русскими. «Разобью голову о борт… скажу что напали, ключ отняли… я тут ни причём, о заговоре предупреждал»,- мысли подобные разбегающимся тараканам, в тот миг, когда трактирщик, освещая путь свечою, заходит на свою грязную кухню, заметались в голове капитанского слуги.
Мошкин взял итальянца за плечи, притянул к себе и сказал, твёрдо глядя, в ставшие чёрными от страха, глаза:
- Успокойся — мы тебя не выдадим. Бог нас не оставит. Всё будет хорошо.
Иван сжал плечи юноши крепкими как клещи руками.
- Пойдёшь на камбуз,- в голосе русского слышалась сила,- скажешь Махмутке-повару, что капитан велел жаровню в его каюте разжечь. Мол, ночи холодные. Понял?
- Понял!- выдохнул Сильвио.
От уверенной силы исходящей от русского, юноша перестал трястись.
- Ступай с Богом. Не подведи нас! Помни, ты душой вечно живущей поклялся,- напутствовал итальянца Мошкин.


 Звонко, словно беспечный ребёнок, пела вода. Так тепло и радостно звучит прозрачный арык, дающий жизнь, а не жестокое море.
 Где он?
 Гасан открыл глаза. Увидел себя в саду, лежащим в тени старой чинары, обнявшей землю узловатыми, как руки древней старухи, корнями. Однако всё вокруг, и чинара, под которой он лежал, и вся земля мерно раскачивались словно корабельная палуба.
 Шутки злокозненных джинов? На всякий случай Гасан потрогал под собой. Ковёр. Знакомый персидский ковёр ценою 150 скуди, доставшийся ему после взятия Багдада. Значит он дома — успокоил себя Гасан. Где же Фатима? Почему она меня не встречает?
 При мысли о жене стосковавшийся по ласке мужчина почувствовал желание.
- Гасан, Гасан,- окликнул его знакомый голос.
Из тёмно-зелёной как морская вода тени чинары вышла Фатима. Жена была в одной рубахе. Зелёный шелк с золотым шитьём обтягивал тяжёлую грудь и раздавшиеся после родов бёдра.
Такой Гасан запомнил Фатиму в их последнюю ночь.
 «А у молодой жены грудки будут как тугие яблочки…»,- подумал мужчина.
- Смотри, кого я тебе привела,- сказала Фатима,- возьми её. Она твоя.
 Жена вытянула из той же зелёной тени тоненькую фигуру под покрывалом. «Девушка. Вторая жена? Как легко она ступает, её ягодицы играют меж собой, словно две весёлые подружки»,- обрадовался Гасан.
 Фатима легонько подтолкнула незнакомку к мужу. Мужчина почувствовал, как сильно застучало его сердце, как горячая кровь наполнила чресла.
 Гасан соскочил с ложа, сдёрнул покрывало, целиком скрывающее фигуру его новой жены, увидел пред собою юное, почти детское личико с ямочкой на левой щёчке, высокую шею с нежной кожей, которую так сладко целовать, шальвары на крутых бёдрах.
 Такую женщину он хотел, о такой мечтал…
 Трясущимися от нетерпения руками, Гасан развязал витой шнурок, опоясывающий стан его новой жены. С мягким шелестом шальвары скользнули вниз…

 Неведомая сила разорвала ночь, заполнила всё пространство палубы обломками досок, клочками тлеющей пакли, выбросила турка из койки. Загорелись канаты и паруса на мачте, сделав воровскую чёрную ночь круг корабля, ещё черней, ещё опасней.

 Вырванный из сладостного сна, оглушённый, ничего не соображающий, асапис поднялся на четвереньки. Кровь заливала глаза, звенело в ушах. Пытаясь избавиться от тягостного, мешающего думать, звона, Гасан потряс головой. Движение отдалось болью. Хвала Аллаху - жив!

 Качается, вздыбленная взрывом палуба, кислый пороховой дым ест глаза, мешается с забортным туманом, скрывшим неведомую опасность. Враги?
 Гасан подполз к борту, вгляделся в пугающую тьму: неверный свет луны теряется средь серых клочков тумана, случайно выхватывает из непроглядной тьмы маслянисто блестевшие волны в красных отсветах пожара. Там в холодных, зимних водах тонули его лучшие матросы, вышвырнутые за борт той же неведомой и грозной силой, что прервала его сон. Случайный взрыв?

 Из каюты в одних шальварах и рубахе выскочил капитан, схватил своего асаписа за шиворот, что-то закричал, широко разевая рот. Звон в ушах не дал Гасану разобрать слова команды. Поняв, что от оглушенного взрывом помощника толку нет, Мариоли оттолкнул асаписа с пути и скрылся в темноте.
 Толчок, полученный от капитана, частично вернул слух осману. Сквозь звон в ушах Гасан услышал отчаянные крики матросов, борющихся с огнём, лязг разбиваемых цепей, и вой сотен глоток, словно враг рода человеческого разом выпустил из ада всех кровожадных шайтанов, копившихся там от дня сотворения.
«Спаси нас Аллах!- задрожал асапис,- каторжники вырвались на волю».

 Прежняя яростная сила, наполнявшая в абордажных схватках жадное до жизни, тело молодого офицера из Парги, затуманила голову паши. «За мной!»- приказал капитан айлакчи Саид-бею, поседевшему в боях. Чувствуя за спиной дыхание лучшего своего бойца, с кривым ятаганом в руках, рейс Мариоли ворвался на гребную палубу.
- Изменники! Христианские собаки! Сядьте и не вставайте, иначе все будете изрублены!- заорал капитан, размахивая острым клинком.
 Услышав, много лет вселяющих в них ужас голос, каторжники на передних скамьях словно разом лишились воли.
 Вдруг откуда-то из темноты вынырнул русский с обнажённой саблей в руке. Клоки обгорелой одежды едва скрывали крепкий, словно связанный из пеньковых канатов, торс.
- Сам ты есть собака, турчанин неверный!- закричал на него каторжник.
 Даже в неровном свете пожара Мариоли узнал того христианина, с которым знакомый имам спорил о многобожии при Азовском взятии.
 Гнев охватил капитана. Мариоли занёс над головой, прославленный во всех портах от Кафы до Магриба, смертоносный ятаган…
 … и получил в брюхо короткий удар саблей.

… Саид не успел. Быстрый удар русского раба сложил капитана пополам. Так, под ударом бури, складывается внешне могучий тополь, давно сгнивший внутри. «Разжирел паша, а раньше хорош был»,- подумал опытный боец.
 Айлакчи попытался отбить раненого командира, но смутьяны, словно стая диких псов, вцепились в Мариоли и принялись его рвать на куски, как тряпичную куклу. Раздалось рычание, чмокающие звуки ударов, и кровавые ошмётки, оставшиеся от тела горделивого паши, полетели за борт.
 «Единственный шанс загнать галерников на скамьи — убить их предводителя!- решил бей, -русский пленник силён, как дикий козёл, но козёл волку не противник, а еда».
 Саид легко отбил верхний удар саблей со стороны русского и на отходе достал его клинком в лоб. Бунтовщик поднял руку к окровавленному лицу, открыв живот.
 Тут бы ему и пришёл конец, но в ту ночь око судьбы отвернулось от правоверных. Сразу с двух сторон к Сеиду приступили пятеро русинов с саблями.
 Пятеро против одного это много, но бестолковые кяфиры больше мешали друг другу. Айлакчи отразил все их удары, ранил одного в руку, другого в брюхо, выбил клинок из рук третьего…
 Сеид не видел подкравшуюся к нему из-за спины смерть. Узкое, гранёное лезвие тяжёлой абордажной полупики вошло бею в поясницу. Разрывая кишки и ломая рёбра, острая сталь пронзила тело прославленного бойца насквозь.
 Сеид-бей с удивлением посмотрел на острие, вылезшее из его живота. Ноги его подкосились, и с воплем, наполнившим сердца бунтовщиков неистовой радостью, турок рухнул на окровавленную палубу.
 Состарившийся на каторге, Якимка Петров выдернул тяжёлую пику из тела османа и плюнул на окровавленное тело: «Сдох, собака! Бей турку, робята!»

 С гиканьем и улюлюканьем, которые выжившим показались дьявольскими, мятежники принялись гоняться за османами. От носа до кормы то тут, то там завязывалась короткая схватка, слышались звуки ударов, предсмертный, полный ужаса вой, и обезображенное тело очередной жертвы летело за борт. Русские пощады никому не давали.
 Многие турки, не дожидаясь, пока каторжные выместят на них всю скопившуюся ярость, сами прыгали в холодные воды и плыли за галеасом, пока силы не покидали их. Головы несчастных, с борта корабля похожие на усевшуюся на воду стаю морских птиц, одна за другой исчезали в равнодушных волнах. Море всех упокоило.

 Асапис Гасан-ага собрал уцелевших матросов и стрелков на баке и организовал оборону, своей рукой ранил предводителя бунтовщиков стрелой в голову, а ещё одного, с тяжёлой абордажной пикой в руках убил. Получив отпор, русские сбились в кучу посредине палубы. Прекрасная цель для вертлюжной пушки, пустить бы в них пару зарядов картечи, и дело кончено, но весь порох ослоголовый баруханчи — хранитель пороха запер в крюйт-камере.
 «Ещё одного натиска нам не выдержать»,- понял опытный асапис. Гасан-ага передал лук в руки надёжного человека, приказал: «Держите трапы, не дайте взойти мятежникам на бак!» и бросился к корме, где уже чьи-то нетерпеливые руки спускали на воду шлюпку.

 Турецкая стрела едва не пробила Ивану череп. Спас платок, наверченный жгутом на турский манер. Увидев, что Мошкин ранен, а отчаянный Яким Петров пускает кровь горлом, получив стрелу в шею, восставшие отшатнулись от трапов.
 «Братцы, не дай нехристям очухаться!- крикнул Тимофей Иванов удалой казак из Вехнеломовска,- За мной! Навались разом!»
 Русские навалились. Скоро всё было кончено: на баке остались только отрубленные руки, головы и растерзанные тела турков.
 Шлюпка с Гасан-агой и десятком уцелевших матросов скрылась в ночной мгле.

- Ставь паруса. Как бы с Цареграда погоню за нами не учинили. Жаль, Гасанку упустили!- говорил Мошкин, привалясь к золочёному фальшборту отбитого у турков галеаса.
- Это мы мигом. Робяты, айда за мной!- скомандовал Назар Жилин.
- Ты как, Иван Семёнович?- склонился над Мошкиным Кирилл Кондратьев.
- Жив, Васильевич. В брюхо ранили, да обгорел сильно, ещё вот рука,- Иван чуть шевельнул правой рукой, из которой торчала турецкая стрела.
- Лежи, не шевелись!- посуровел лицом старый воин, -счас я тебе помогу. Мы в войске князя Дмитрия с ними так поступали.
Казак отделил от стрелы наконечник, единым движением извлёк древко из раны и туго замотал кровоточащую дыру тряпицей.
- Будешь жить! Кажись, жилы не зацепило,- сказал Кондратьев, который до пленения с князем Пожарским на литовских людей ходил.
Мошкин только заскрипел зубами, когда Кирилл из руки стрелу вытянул.
Силы вместе с кровью, текущей из ран, покидали стрельца.
- Другие как? Велики ли потери?- спросил атаман побелевшими губами.
- Человек двадцать наших поранено, да Якима Петрова до смерти застрелили,- сказал подошедший Никита Афанасьев,- чистая победа, Иван Семёнович.
Мошкин улыбнулся: «Слава Богу!» и потерял сознание.
 «Помрёт наш атаман,- решил Кондратьев,- не видел, чтобы люди с такими ранами выкарабкивались!»