Последний сон был на девятый день

Когда его не стало, было очень тяжело. Мы с мамой искали поддержку друг в друге. Мы много и подолгу разговаривали, чаще всего обсуждая что-то отвлечённое, нежели его кончину. Хотя я и хотел говорить только об одном — о нём, как будто это дало бы возможность оживить его. Но я держался. Не из-за себя, а больше из-за матери. Ведь ей было куда хуже. Она потеряла первенца, она потеряла сына. Это ни с чем не сравнимое горе. И чтобы ей было легче, надо было иногда давать ей поплакать, иногда просто выслушать, а иногда останавливать и напоминать, что есть люди, которые в ней нуждаются. Время прошло, и кое-как раны зарубцевались, напоминая о себе афтершоковой болью. Мне было легче спрятать эту боль, которая мешала мне жить здесь и сейчас, с живыми и дорогими мне людьми. И было легче не потому, что моя связь с братом была слабее, чем чувства моей мамы к нему. Здесь, бесспорно, я не в сравнении. А потому, как мама сама сказала, что я мужчина, и "долго сопли на кулак наматывать не приходится, надо ещё о близких думать!"

Но этот рассказ не о том, "вах, какой я молодец", а о том, что во время одного из наших разговоров с мамой, ещё в самом начале после его ухода, мама рассказала мне, что примерно за неделю до смерти брата ей приснилась её покойная сестра. Пришла она тогда во сне к ней, и мама спрашивает:

— Света, ты чего здесь делаешь?

— Я здесь кое-что взять хотела, но не у тебя. Мне надо это у детей взять. Я как их найду, возьму это и уйду, но ты за мной не ходи.

— Подожди, подожди, сестра! — стала звать её мама и подошла к ней ближе.

— Не ходи за мной, не ходи… — тем временем кричала сестра, убегая от моей мамы.

Вот такой сон тогда ей приснился, и мама тогда посетовала, что вот такие сны снятся, а он сам не снится.

Этой же ночью мне приснился сон:

Мы втроём — я, мама и старший брат — в деревне, на заднем дворе дома на той улице, где мы когда-то все вместе жили до моего отъезда.

Мама стояла по правую руку от меня, а он — впереди, одетый в рыболовный костюм, закрывающий всё его тело, а на голове — жёлтая строительная каска. Он копал колодец, именно в том месте, где мы с братьями реально выкопали колодец в том дворе, и именно в том самом костюме, в котором он мне приснился. Мы все поочерёдно спускались тогда в шахту и копали так же по очереди.

Брат, углубившись всего по колено, продолжал копать, повернувшись к нам с матерью спиной, в то время как мы с ней говорили:

— Почему он меня не слышит? Сергей, Сергей… Витя, почему Сергей меня не слышит? Я так хочу, чтобы он меня услышал и обратил внимание на меня. Пожалуйста, сделай что-нибудь, чтобы он обратил на меня внимание.

Я начинаю его звать, а он, не оборачиваясь и продолжая копать, говорит мне:

— Зачем ты меня зовёшь?

— Тебя мама хочет увидеть!

— Не надо меня звать! — он перестаёт копать и, смотря на меня через плечо, хитро улыбаясь, как всегда он улыбался при жизни, спрашивает: — Или ты хочешь ко мне?

Я испуганно отвечаю, что "нет, не хочу", а он, в своей шуточной манере, замечает:

— Ну, смотри, а то можно было бы устроить!

На этих словах я проснулся, реально поверив своему воображению, что мой брат может забрать меня с собой.

Через пару-тройку дней мне приснился второй сон, и он был без разговоров:

Я и мой старший брат, и сидящий у него на руках ребёнок лет трёх поднимаемся вверх по лестнице в каком-то недостроенном высотном здании. Это строение давно всеми брошено, в том числе и самими строителями.

Мы продолжаем подниматься, пока лестница не упирается в одну-единственную дверь на самом верху. Вокруг двери нет стен и нет крыши, и видно чистое беззвёздное ночное небо вверху. Брат проходит первым в проём, затем оборачивается и закрывает собой проход. Я понимаю, что мне не пройти сквозь него, а ещё я вижу, что теперь руки брата свободно опущены вниз, и ребёнка у него нигде нет. Я смотрю на свои руки, смотрю вниз и вижу, что этот ребёнок теперь в моих руках. И я понимаю во сне, что это не мой ребёнок, а его. Но он не может пройти с ним дальше, поэтому он оставляет его у меня…

Я тогда проснулся в смятении и недоумении от сна. Однако при этом понимал точно, что моё подсознание мне только что показало…

Затем мне приснился ещё один сон:

Мы были снова в деревне, в том же самом доме. И в этот раз мы были все вместе: я, мама, старший и младший братья, и где-то чувствовалось присутствие отца.

Во дворе было жарко. Стояла летняя пора. Вьющаяся жимолость вовсю заплела открытую веранду, создавая приятный холодок своей тенью. А распустившиеся цветы наполняли округу непередаваемым ароматом.

Мы что-то делаем со старшим братом по хозяйству на веранде дома, как обычно это было в жизни. Тень от жимолости спасает нас от летнего зноя. Нам в тени приятно и комфортно. Брат просит меня что-то вынести из дома. Я захожу внутрь и чувствую, насколько в доме прохладнее, чем на улице. Так всегда было с этим домом. Я вижу и слышу, что где-то в доме ходит мама, там же я вижу и младшего брата. Где-то ощущается присутствие отца. Только зачем я сам сюда пришёл? Я оборачиваюсь назад, чтобы спросить об этом брата, и вижу, что он, не дождавшись меня, пришёл сам за тем, что ему нужно было.

— Как обычно, тебя не дождёшься! — говорит он, смеясь, расставляя в обе стороны руки. — Тебя только за смертью посылать…

Я смотрю на него, стоящего в дверном проёме, где солнечный свет, обрамляя его, создавал вокруг него светящийся силуэт, и понимаю, что он выглядит сейчас таким, каким он был практически всю свою жизнь — стройным и подтянутым.

Я бросаюсь к нему в объятия, ведь именно для этого он развёл в стороны руки, и обнимаю его, чувствуя тепло и силу его тела. Чувствую его живым. Я прижимаю его ещё крепче к себе и начинаю плакать. Он отвечает мне на объятия. Я понимаю, что для нас это момент прощания. Я не смогу его держать постоянно, и придётся его отпустить…

И я просыпаюсь от того, что плачу на самом деле, и понимаю, что только что мой брат был в моих объятиях, а сейчас он опять неизвестно где-то далеко…

Все эти три сна, яркие и живые, мне приснились в течение девяти дней после его смерти. Последний, третий сон был на девятый день…