Да, широк Астафьев, я бы его сузил

 Виктор Астафьев в Овсянке.
 Фото Анатолия Белоногова(ТАСС)


 Давно убеждён, что чувственность в астафьевском творчестве не есть хорошо. Для меня, по крайней мере. Именно так – измеряя по крайним точкам, от и до… Конечно, это и совсем не плохо, в чем-то она, может быть, и оправдана, эта чувственность... Иногда воспринимаешь её как приятную настойку на уже знакомых травах, но больше – как горькое лекарство, которое хорошо бы просто першило. Но ведь чаще – колом в глотке! И больше, кажется, ничего.

  Как определяли  философы марксизма,  чувственность не является ни изначальной природностью, ни абстрактной способностью... Способностью, например, к созиданию.
В определении, в созидании  и поисках своего пути в искусстве он конечно же пытался определиться...

  Но в особых метаниях не отмечен, не ушёл в искусство подражания, или в искусство созидания, как "чистого" искусства  ради искусства... Не ушёл и в искусство  конструкции, в чём был замечен Андрей Платонов...
 
  Как в последние годы постоянно жаловался Астафьев, его много и безжалостно правили, исковеркали "Звездопад", а уж как досталось его бедной "Пастушке"!
И он  дескать постоянно возвращался, переписывал,  искал  первоначальные  варианты... Когда получил такое право, когда получил такую авторскую возможность изъять произведение из полного собрания сочинений... И править, править... Уже прочитанное, уже принятое читателем!  А зачем? Нужно ли это читателю?  Ведь ему, писателю,   мудро советовали даже этими правками: оставайся сам собой, оставайся верным самому себе и окружающей тебя природе...   
   

   Почему в нём произошёл  такой резкий поворот   в сторону прозы, характерной не
 для опытного мастера, а для молодого художника, который не нашёл своей техники. Когда-то он нечаянно и казалось в неосторожной полемике «плеснул» на грузин, на евреев. Не заметили? Так вот вам погуще! Потом будут «Прокляты и убиты», залитые ненавистью к русскому человеку, особенно к тому, который занят партийно-политической работой, к комиссарам различного ранга. И он запоздало попытается оправдаться, что пишет не мемуары, в которых обязаны говорить правду. Он – писатель! Он – сочинитель! И значит, имеет право выдумать и написать неправду и о неправде. А вот в этом ты сам виноват, читатель! Азбуку-то ты выучил, а читать-то тебя не научили! И опять винишь меня, приучил дескать собственным творчеством верить в написанное мною? Как когда-то тебя приучили верить газетным передовицам?
   

  Нет, нет. Задолго до проклятых и убитых будет «Печальный детектив». Он создавался параллельно с «Ловлей пескарей в Грузии», написан тяжело, в течение трёх лет, впервые издан в 1985 году. А «Ловля пескарей в Грузии» появилась в журнале «Наш современник» в 1984-м. Писано легко, быстро, как говорят художники, а ля прима – в один приём, без эскизов, но только в фас, а значит,  в лоб. И главное, как и положено путевым заметкам, безо всяких экивоков. И он сразу огребёт по полной, начали выдавать ещё на писательском съезде: шовинист, националист, ксенофоб! Но самое страшное, что автор был непонятен своей позицией: «Ты с кем?» И понеслось!


   И через год – «Печальный детектив». А здесь всё понятно и однозначно: русофоб!  И уже со всех сторон слева и справа: и черносотенец, и ксенофоб, а ещё – антисемит за упомянутых еврейчат, которые в последующих изданиях романа превратятся в невинных вейчат.


   Почему произошло отторжение? Не потому ли, что намекнул о мусорном
ведре, которое предстоит выносить ей, интеллигенции? Да, вот так, безо всяких экивоков: «Ты становишься интеллигентом! Это самая первая отговорка современного интеллигента, чтобы мусорное ведро не выносить»
   Или не выносить застоявшееся, оставить как оно есть? Вполне понятный сюжет, понятный роман. Почему же он, писатель, оказался непонятым?


…Почему я пытаюсь препарировать человека? И постоянно спрашиваю: «Кто ты? Что ты мне хочешь сказать?» Ну, тогда не надо Астафьева  читать, вообще ничего читать не нужно, потому что Астафьев будет прорываться и сквозь чужое и опять лезть, лезть туда, под корку!
   Действительно, надо заглянуть в душу писателя, а уж потом пытаться понять его творчество. Астафьев предельно откровенен во всем. Так кажется. Ну, что же. Он ведь этого хотел, писатель, выплёскивая своё нутро на всеобщее обозрение и оценку?


   Как незначительная деталь становится основной линией сюжета? Как у Астафьева лампа в «Пастухе и пастушке» и опять же лампа, но уже в «Звездопаде»?   Почему в «Звездопаде» эта девочка Лида, за которой он тогда подглядывал, она на этом дежурстве читала «Хаос», а он, как потом скажет, стараясь завязать разговор, что когда-то читал – «Намус»?


   Какой след оставили в их юных головах или могли оставить  эти романы Ширванзаде, в общем-то рассчитанные не на юные души, а на взрослого читателя? Ну, «Хаос» – это действительно хаос, преобразование его в порядок, становление бытия, у Ширванзаде – капитализма. Значит, потом обязательная смерть, разрушение и опять – хаос? Но зачем это нужно ему, Астафьеву? Ищу, открываю, читаю «Хаос».


   Описываются поминки после похорон бакинского богатея Алимяна, и впечатления его сына Смбата, приехавшего на поминки отца из Петербурга:
   «Смбат, давно не видавший подобных пиршеств, переходил из комнаты в комнату и не без любопытства присматривался. Он не был голоден и дивился аппетиту гостей. Многие, хмелея, шутили, смеялись, потчевали друг друга, чтобы и самим выпить лишнее. Какой-то сапожник, осушая бокал, всякий раз толкал локтем соседа, подмигивал сидевшему напротив приятелю и поглаживал грудь, как бы желая сказать: «Ну и вкусное же вино у богача!» Другой, с набитым ртом, рассказывал циничные анекдоты и смешил гостей. Кое-где уже успели залить скатерть красным вином и посыпали ее солью. Наевшиеся до отвала, рыгали. Некоторые из приказчиков паясничали. Главной мишенью их шуток был «адвокат» Мухан, человек с желтым лицом и распухшим носом, запивавший каждый кусок вином или водкой. С пыльными, всклокоченными волосами, с взъерошенной седоватой бородой, вроде обшарпанного веника, с воспаленными глазами, в грязном выцветшем и потертом сюртуке, Мухан напоминал истопника восточных бань. Изо дня в день у камеры мирового судьи сочинял он за гривенник прошения либо разъяснял статьи законов, а потом всю дневную выручку добросовестно оставлял кабатчикам»


   Да это ведь срез нашего общества, охмелевшего и осоловевшего на поминках! И внезапно осмелевшего. Даже адвокат узнаваем! По трезвянке, как нам тогда казалось. Даже и лозунг такой был: «Народ протрезвел!» А может, от страха? И чтобы не протрезвел окончательно и не натворил чего-то по этой «трезвянке», которая как русский недопой страшнее перепоя, начали бороться с алкоголизацией, мудро применяя метод доказательства «от противного»


  Ради чего же происходит этот поступательный процесс преобразования? Ведь чем больше хаоса и чем меньше порядка, тем, кажется, больше жизни, тем организм моложе? Но, чем больше порядка и меньше хаоса, тем организм старее, тем ближе к смерти?

   А вот разговор за столом двух друзей Айрапета и Бархудара – они отмечают счастливое спасение своих семей после страшного шемахинского землетрясения – это уже из романа «Намус» (Честь).
   Хмельной Бархудар:
   «Ведь если посмотреть на нынешних братьев, готовых горло перерезать друг другу из-за денег, так поневоле скажешь: Царство тебе небесное, мать моя, за то, что ты не оставила мне брата.
   Как знать, он мог тоже походить на других... Клянусь богом, Айрапет, как посмотрю я на нынешних, как подумаю, волосы дыбом встают, мороз пробирает до костей, – до того испакостился народ: ни стыда, ни совести, ни чести.
  А уж о чести лучше не вспоминать, днем с огнем ее не сыщешь, вот что!
   
  В людях ровно ничего святого не осталось: убивают воруют, врут, ничего не боятся. Одним словом, я хочу тебе сказать, что люди до того мне опротивели, что я ни с кем и связываться не хочу, не желаю ни с кем иметь дела. Один только есть человек, которого я уважаю, это ты, Айрапет. Не подумай, что я лицемерю, нет. И сейчас я пью за твое здоровье; дай бог, чтобы наш братский союз длился до самой могилы»


   И это ведь тоже срез нашего общества, но уже на тризне, сидючи на погребальном холме. Увы, эта клятва оказалась несостоятельной. Братский союз распался. Ведь до Карабаха, Сумгаита и Бакинской резни было ещё так далеко. Ладно, Ширванзаде, выросший в среде армян и азербайджанцев в этом шемаханском царстве, людям которого выпало несчастье владеть нефтью. Он мог и за сто лет до того предвидеть подобное. Но почему Астафьев, казалось, вдруг ни с того, ни с чего, вкладывает в уста с трудом выжившего солдатика-сибиряка названия этих книжек: почти библейски таинственный – «Хаос» и уж совсем непонятный – «Намус»? Голоса из прошлого? Как это разъяснить и применить к писателю, к сюжету?


   Сцепление мыслей и положений, рождающих не только звуки. Как в машине. И самый громкий звук это  выхлоп, который издаёт поршень, выталкивающий сгоревшие газы наружу.  Поэтому  кажется, что именно поршень основа машины.


   Да, но поршень, который получает движение прямолинейное и примитивное, не интересен. Он слишком прост. Но вот шатун, который связан с поршнем, уже имеет несколько свобод. Нижняя головка шатуна совершает круговые движения. А благодаря чему? А изобретенному давным-давно, подсмотренному у природного сучка в виде нароста – кривого и некрасивого шипа. Показалось, что этот шип даже вредный и лишний на веточке. Но вот как закрутился наткнувшийся на него листочек! Случайно наткнувшийся и случайно встретившийся с порывом ветерка.


…Вот так и получилось, что сросшийся некрасивым, корявым и кривым коленом излом на сучке стал кривошипом. Изогнутым по-особому валом с осями, разнесёнными в разных плоскостях. И получился коленвал, который приводит во вращение не только винт самолёта или колёса автомобиля.


   Так что? Кривошип основа двигателя? Не совсем. Этот коленчатый вал через маленькую шестерёнку приводит во вращение газораспределительный механизм, который регулирует подачу топлива в цилиндр, к поршню. И этот механизм напрямую связан с педалью газа, а значит, с задающим скорость человеком.


   И вот уже кривошип примитивен, а главным механизмом принято считать газораспределительный механизм. И всё это зависит от педали газа, а значит, от водителя. А о кривошипе никто не вспоминает.
   Хотя изобретение именно кривошипа привело к появлению или преобразованию возвратно-поступательного примитивного движения в движение вращательное.


   А это уже из Виктора Шкловского, который рассуждает о зарождении в голове творца сюжета, иногда как из хаоса: «Сцепление мыслей и положений. И новых действующих лиц. Наверху сложный газораспределительный механизм. Но чтобы понять принцип его работы, нужно помнить о кривошипе»?


   Почему же так выспренне порой и шумливо, но вместе с тем примитивно о «Звездопаде»? Мол всё это только о нежной и чистой влюблённости выжившего на фронте солдатика. О первой любви. И никто не вспомнит те два произведения, которые в самой завязке – о! как это символично – упомянутые автором и оставленные им обочь, как на скользкой тропинке. Для нас, опереться, не поскользнуться!


   Действительно, в трактовке древнегерманского мифа о творении хаос имеет двойственный характер: с одной стороны, это символ разрушения, это нихиль, это ничто. С другой – это первоначальная субстанция, из которой затем создаётся всё мировое пространство.


   Бог умер! Материя исчезла! Вот этим и опечален «Печальный детектив» астафьевского непринятого романа: «Ницше и Достоевский почти достали до гнилой утробы человечишка, до того места, где преет, где зреет, набирается вони и отращивает клыки спрятавшийся под покровом тонкой человеческой кожи и модных одежд самый жуткий, сам себя пожирающий зверь»…
   А ещё, как сказала героиня «Печального детектива» интеллектуалка-издательница Сыроквасова, «Се ля ви, трудно поддающаяся теоретическому анализу»
   Да, широк Астафьев, и я его сужаю… И вот уже в Толе Мазове мне видится Алёша Карамазов.