Жизнь советская Часть 33

Жизнь советская

Часть 33. 1985 г.

6 января 1985 г.
Вчера ездил в Москву за мясом. Приехал на Красный Балтиец. Сунулся в один магазин, в другой – нет мяса. Переехал на Ленинградку – тот же результат. В дальнем магазине грудинка жирней свинины. Народу мало, и мне удалось столковаться с грузчиками. Они меня нашли, а я их. Угрызений совести не испытывал. Подобную операцию осуществил впервые. Чему не научишься в жизни.

Сегодня встал поздно – отоспался за прошлое. У Вали грипп. Попросила допечатать Мише лекции.
Убирали елку, делал себе и Мише новые стельки, и вот о чем подумал.
Нельзя не содержать квартиру в порядке, но и меру надо знать. Эйнштейн считал: «Хорошая жена – нечто среднее между чистюлей и грязнючкой». Этот принцип подходит для любого дела. Нельзя равноусердно тянуть все работы. Всего не успеть. Необходима золотая середина.

15 января 1985 г.
Сегодня после обеда к нам в лабораторию пришли Игорь Джигурда и Лев Виноградов, и мы плотно до пяти вечера обсуждали работы по СПУ. Кто-то что-то сжег, неприятно запахло, открыли окно. Сделалось зябко, и я посетовал, зачем открыли.
; Еще бы, – сказал Юра Ковш, – сидели здесь и навоняли.
Ажиотаж вокруг СПУ давно Ковшу не по духу. Он любит быть в центре внимания и болезненно реагирует, если не его работам уделяют внимание. Не раз он неодобрительно отзывался об СПУ, но я обычно снисходительно относился к его слабости, а сегодня из-за усталости не выдержал.
; Нельзя так ревновать! – ответил ему резко.
Возможно, интеллигентнее было бы промолчать или спокойно ответить в форме шутки – зачем же так ревновать?
Юра Бычков слышал нашу перепалку, мне было интересно знать его мнение. По дороге домой в его присутствии пересказал инцидент Самборскому. Юра сказал, что не придал значение и не прислушался. Увильнул от оценки или так оно и было, не знаю. Слава усмехнулся и тоже ничего не сказал.
За ужином я рассказал Вале. Она со мной согласилась, и я успокоился.
(Это был первый и последний мой упрёк Юре Ковшу за тридцать с гаком лет совместной работы. По-видимому, мой упрёк пошел ему на пользу).

19 января 1985 г.
Я теперь могу «хвастаться» Мишей. Учится хорошо, четверок мало – остальные тройки. К зачетной сессии пришел без «хвостов». Я надеялся, что физику вытянет на четыре, увы. Настроение у него хорошее – отчисление не грозит, а у меня душа не спокойна. Я оттер его от литературы и загнал в математику. Прибьется ли он к физике или технике? Не сбил ли я его с пути, на котором у него бесспорно есть способности, на путь, который не для него? Покоя нет.

22 января 1985 г.
Миша приехал из интерната на каникулы. Зачет по матанализу завалил, но за полугодие вывели тройку. Остальные тройки попрочнее, но практически все тройки.
До позднего вечера сохранялась тягостная обстановка. Потом мне удалось ободрить Мишу. Он сидел с Валей на диване и киснул. Я вышел из комнаты и сказал: «Я еще сегодня с семьей не здоровался, надо вас поцеловать». Миша обрадовался и воодушевился. После этого не отходил от меня.

29 января 1985 г.
В пятницу утром рухнул купол ВНИИЭТО. Десятки миллионов – козе под хвост. Милицию мобилизовали в оцепление, как будто причиной может быть диверсия, а не наша расхлябанность и головотяпство. На подобное у нас ретивые и оперативные, но не на то, что необходимо.

В воскресенье Валя вернулась с Мишей из Красноармейска сама не своя. С дедом Иваном плохо. Болеет и дичает без бабушки Шуры.

Миша сегодня устроил генеральную уборку квартиры. Меня бы больше радовали его успехи в школе, но, чтобы его похвалить, громко сказал: «Валя, ты знаешь, что Миша устроил грандиозную уборку квартиры».

2 февраля 1985 г.
Слава угодил в больницу с воспалением легких.
За неделю, пока его не было на работе, я замотался. Со всеми вопросами больше обращаются ко мне, чем к Ковшу. Раньше я сам старательно подчеркивал, что он первый после Славы во всех вопросах. В его присутствии, если обращались ко мне, оправлял к нему, когда знал, что он может быть хоть как-то в курсе дела. В последнее время я покончил с формализмом – подписывал все даже в его присутствии, а к нему отправлял, только если это его вопросы.

3 февраля 1985 г.
Вчера на работе после двух производственных столкновений вот о чем подумал – насколько однотипны и однообразны средние серые исполнители, несмотря на разницу характеров и индивидуальностей. Как тяжело деятельному работнику продвигать работу. Сколько нужно сил, чтобы сдвинуть инертную массу. Он в фазе с работой, остальные под углом или в откровенном противодействии. Все они разные, но метод один – голый формализм ради увиливания и отталкивания. Знают, что придется делать, но ты затрать энергию, убеди его, что уже пора, заряди его, выведи из состояния стопора.
В столкновениях со смежниками не считаю себя неправым. Об одном жалею, не умею говорить спокойно и иронично. Не заводился бы, больше выигрывал.

Вечером был у Славы в больнице. Он лежит в том корпусе, в котором за неделю до смерти лежал отец. Несколько раз по дороге на кладбище проходил мимо этого корпуса с тревожным чувством, а сегодня зашел в корпус спокойно. Полтора года прошло – время лечит.
За минуту до того, как я вошел, в палате сосулькой разбило окно. В наружном выбило изрядный кусок, а внутреннее расквасило вдребезги. На кроватях и на полу осколки.
Слава с термометром подмышкой.

Поначалу беседовали, как ни в чем не бывало. Потом Слава относит термометр, беседа возобновляется, но его тревожат осколки, и мы их стряхиваем с постели. Приходит Славин сосед, снова общий разговор об окне, потом Слава помогает соседу избавиться от осколков. Заглядывает нянечка, Слава самоотверженно суетится, помогает ей у разбитого окна, а я переживаю, что ему нельзя – там дует. Потом совещаемся, как заделать окно, где достать молоток и гвозди. Слава уходит звонить Алле, чтобы прихватила инструменты.

Суета меня растревожила. Что-то надо бы сделать, но и без меня обходятся. Мне эта суета – помеха, для Славы – текущая важная жизнь. Он предлагает мне перейти в вестибюль. Мне жарко, я тепло одет, а он, возможно, чувствует свежий воздух. Я достаю из сумки кефир и компот. Он стесняется, но все берет. У него сгорел кипятильник, но у меня даже дома его нет.

Немного поговорили в вестибюле – ему идти на ужин. Он спрашивает, не подожду ли я его, а мне уже как-то не по себе, и я говорю, что уйду, хотя меня гложет совесть. Я ухожу, а ему заделывать окно. Спрашиваю, не подождать ли, когда Алла привезет молоток и гвозди, но оставаться мне не хочется, я уже не в своей тарелке, а Аллу можно ждать годами, она – человек несобранный. Слава говорит, ждать не надо, неизвестно, когда она придет, а сосед не простужен, он выписывается, он заделает окно.

Я ухожу с тяжелым чувством. Мы уже старики. Уже мысли – о здоровье, уже нервы, уже не та прыть, уже многие простые для молодежи вещи вызывают боязнь и затруднение. Отлетает жизнь понемногу.
Вышел из корпуса и шел осторожно, прислушиваясь к сердцу. Вечер теплый, оттепель. Показался автобус, и я обрадовался. Пешком не пошел.

10 февраля 1985 г.
Ездил в Химки на фирму Лавочкина, а оттуда в Красноармейск. Ехать не хотелось, сердце вторую неделю побаливает, но Валя обидится, да и дед Иван уже спрашивает обо мне.
Ехал в неотапливаемом автобусе со всеми остановками, а мороз 20 градусов. Промерз до костей, потом еле отогрелся.
По дороге размышлял о столкновении с С.А. После всего, что Лариса рассказала мне о нем, он мне стал неприятен, но лучше вести себя иронично и спокойно. Бессмысленно доказывать человеку его неправоту. Сумел же с Поповым изменить стратегию поведения.

Понял его слабость, стал обращаться к нему по имени отчеству, подчеркнуто уважительно. Чувствую, когда при всех в его лаборатории я к нему обращаюсь: «Николай Борисович, можно к тебе, мне требуется твое разъяснение» – для него это «майский день, именины сердца», и он уже в лепешку готов для меня расшибиться. Сколько с ним лаялись и при его-то упрямстве, а теперь с ним стало легко работать. Чего стоит к любому так подходить.

Фрэд поступает подобным образом, но ко всем однотипно, и результат у него хорош, только со Славой и со мной у него пробуксовка – нас таким червячком на крючок не поймаешь.
Надо к каждому подходить индивидуально с игрой на слабости и без видимых требований. Работа бы выиграла.

Перед отъездом в Красноармейск вычитывал сцены с Аней после собрания. Эти сцены когда-то урезал, теперь показалось, чего-то не хватает. Мелькнула мысль, что в тот момент, когда Марат приглашает Аню, он должен заметить на себе взгляд Гали. С этой мыслью уехал в Красноармейск. Сегодня утром сел и дошлифовал сцены. Вставил немного, но как двух зайцев убил.

Сцена получилась достовернее, и упоминание о Гале необходимо для последующего. Очень был собою доволен. Степень удовольствия, как от рождения идеи изобретения. Обычно что-то получается за счет чего-то, а тут ничто не пострадало. Понять, почувствовать, что что-то не так, вот основная трудность. Исправлять – легче.

31 марта 1985 г.
Два месяца болит сердце и головные боли. Был у врача, кормлюсь лекарствами, да толку мало. На работе замордовали, устал до ужаса.
Сегодня закончил первое прочтение рукописи. Недавно понял, что основная моя посылка, на которой многое строилось, оказалась заблуждением. Понял Толстого и Шкловского про «энергию заблуждения».

Я ставил перед собой цель показать механику взаимодействия чувств и мышления, а из-за этого получились какие-то частности, возможно, верные, но не для художественного произведения. Я подменил цель. Вместо того чтобы создавать художественный образ, используя описание взаимодействия, я увлекся самим взаимодействием, считая, что этого достаточно для правды образа.
Не получилось и не могло получиться. Теперь вычеркиваю и переделываю.

20 апреля 1985 г.
Сегодня на совещании у Беляева дошел до точки, взорвался и обозвал решения его и Самборского по СПУ безграмотным, но победил их. Новое решение мне самому проталкивать, но это уже другой вопрос.
Последний месяц на работе – как кошмарный сон. Такой объем работ и в такие сроки еще никогда на меня не сваливался, а тут еще Беляев со Славой несколько раз без меня принимали слепые решения. Когда начальник принимает решение за исполнителя, не охватывая всего устройства, это так же нелепо, как решение исполнителя за начальника без четкого представления всех взаимосвязей, а с позиции только своей работы.

Ходил к врачу и на процедуры. Злился беспричинно, уставал до головных болей, а впереди еще месяца на три просвета нет.

Недавно в автобусе беседовал с Юрой Панько. Я ему заметил, что многие родители из среды инженеров без энтузиазма относятся к высшему образованию детей, поскольку зарплата рабочих не меньше, а то и больше инженерской.
; Пусть идут в рабочие, но пусть школа учит их решать задачи, учит трудолюбию. Приходят молодые рабочие и не умеют работать – не умеют и не хотят напрягаться.
Его высказывание навело меня на такую мысль.
Есть лишние деньги – детей можно побаловать. В Америке каждое поколение начинает с нуля и вынуждено напрягаться. Над каждым висит угроза вылететь из седла и оказаться среди неудачников.

19 мая 1985 г.
Несколько дней назад закончил шлифовку рукописи «Жизни» – сократил на треть. Беспокоит мысль, одно улучшил, другое ухудшил, некоторые места даже жаль.
На работе напряжение иссякает. Многое провернул. Сдвинул неподъемный воз и разогнал его. Дальше должно быть легче.

9 сентября 1985 г.
Нынешнее лето многому меня научило. Теперь бы время, работал бы и работал, над старым и над новым. Уже многое умею, уже есть опыт. На новую книгу есть все – идеи, персонажи, даже стилистические приемы, и впечатлений достаточно. Здоровье бы и время, а трудности – прошибу. Много раз убеждался – посидишь, напряжешься, с одной, с другой стороны подкатишься – и поехало.

Миша снова в интернате. Тревожно, хоть и привычно. Валя прислушивается к электричкам и каждые десять минут смотрит на часы.
Поселился он с другими ребятами. Не будет ли хуже, не прогадал ли?
Стоит ли ему идти в чистую математику? Каков его путь? Ничего решить не могу. Пусть определится сам.

20 сентября 1985 г.
На днях ездил с Виталием за контрабандными продуктовыми наборами на «Молнию». Там жена Коли Афонина заправляет распределением наборов по своему подразделению и нам по блату изредка перепадает. Вооружились двумя тачками и вдвоем на электричке перевезли из Тушино наборы на всю лабораторию.
В наборе, кроме прочего, две банки тушенки и килограмм гречки. Я размечтался – вот бы поменять тушенку на гречку, но кому предложишь, всем оба продукта нужны. Но мысль сидела во мне. Перевезли наборы на квартиру Люси Балебиной. Уходя, предложил Виктору под видом шутки, – кто захочет меняться, пусть обращается ко мне.
 
Обратилась Тамара Комолова. Договорился с нею, но коэффициент обмена не оговорили. Собираюсь к ней и не знаю, как быть. За 1 кг гречки отдать обе банки, жалко все-таки, и мелочность проявлять как-то совестно. Завернул обе, но врозь, а там – как развернуться события.
Впервые в жизни совершал продуктообмен.
Выставил одну банку, она выложила пакет гречки, благодарит и спрашивает:
; А продел нужен?
; Давай, – говорю.
Она выкладывает продел, а я ставлю вторую банку. Она смутилась и покраснела.
; Зачем, – говорит, – ты обе отдаёшь. Раз так, я должна тебе еще гречки добавить. Насыпала в пакет и безменом свесила.
; Я тебя обманул …
; Это я тебя обманула.
; … тушенку за раз съешь, а с гречкой за раз не управишься.
Расстались довольные друг другом. Я прямо-таки был счастлив. Муторная операция завершилась блестяще, и гречневая проблема на зиму почти решена. Сколько бы пришлось обивать ноги в Москве в поисках такого дефицита.

Чего не сделаешь ради здоровья. Когда живот взбрыкивает, поверишь, что дефицитная гречка полезнее обычного пшена. Сомнительно, но может, так и есть. Во время отпуска с животом ни с того ни с сего всякое случалось, а дни проходили безоблачно и плодотворно. Что уж тогда говорить, когда нервно и напряженно и дома и на работе. Вот и станешь менять крупу на консервы. Двадцатый век, канун нового тысячелетия, а тут – подпольные заказы, товарообмен. День завершился удачно, а подумаешь – грустно.