Гоголь - гость незваный!

Для кого? А для Пушкина. А когда? Да уже при первой встрече. Ну, и когда же она была? И вот тут-то, дорогие читатели, мы и сталкиваемся с безобразием, когда представители двух основных направлений отечественного литературоведения, т.н. «гоголеведы» и «пушкиноведы», перехлестнувшись на дате встречи Гоголя и Пушкина, так и не смогли определить ни её время, ни место, ни состав участников, ни то, о чём те договорились. И всё это почти два века спустя после того, как эта встреча состоялась!
Но тогда на какую же дату они опираются? А вот что пишет современный «гоголевед» Игорь Золотусский: «Пётр Александрович Плетнёв, уже оказавший Гоголю немало услуг (о некоторых из них мы узнаем позже), знакомит его с Пушкиным. Встреча состоялась 20 мая 1831 года на квартире Плетнёва на Обуховском проспекте. Плетнёв подвёл Гоголя к поэту и представил: «Это тот самый Гоголь, о котором я тебе говорил» (И.Золотусский, «Гоголь», ЖЗЛ, М.,  «Молодая гвардия», 2007, стр.109).
Беру очки, лупу и, посмотрев на это глазами следователя, говорю: «Всё неверно: и время, и место встречи, и даже присутствие на ней Плетнёва!» Но разве такое может быть, если ещё в 2003-м году Игорь Золотусский был награждён премией имени Гоголя, а в 2005-м году сам Солженицын вручил ему премию собственного имени за «глубинное постижение гения и судьбы Гоголя» (см. «Литературная газета», 2005, № 16 и «Независимая газета» от 3 марта 2005)? Но «глубинное постижение» это, на мой взгляд, большое преувеличение, не соответствующее действительности. Кстати, тогда же Солженицын определил и творческую манеру Золотусского как «вчитывание и перечитывание уже прочтённого». Но дело в том, что сколь много не читать, но если не понимать суть написанного, то легко можно попасть в число тех, о ком говорят: «Смотрит в книгу - видит фигу».
А теперь про «фигу» подробней. Удивление от слов Золотусского возникает в виде вопроса: и откуда же взято такое точное время встречи, если первый научный пушкинист П.В.Анненков писал о «двадцатых числах мая 1831 года» предположительно? Т.е. со словом «вероятно». Да и где ссылка на источник, откуда Золотусский позаимствовал такие точные сведения (и даже слова П.А.Плетнёва!)? Уж не сам ли выдумал? Нет, дату встречи (в отличие от выдуманных слов Плетнёва) он мог найти в «Хронологической канве биографии Пушкина», составленной М.А.Цявловским. Или добыть у других учёных.
 Тут я сразу же скажу, что самым хитрым из тех, кто писал о первой встрече Гоголя и Пушкина, оказался французский академик Анри Труайя, который не стал конкретизировать день в мае 1831-го года, а просто написал: «в мае месяце». Да и точный адрес Труайя, в отличие от Золотусского, указывать не стал, а лишь написал: «Плетнёв организовал у себя званый вечер…» (Анри Труайя «Гоголь», «Эксмо», 2004, с.100). Подчеркну слово «званый», которое противоречит и теме данной главы, и её названию.
А теперь смотрим историю вопроса.
1. «Гоголь был представлен Пушкину на вечере у П.А.Плетнёва (вероятно, в двадцатых числах мая 1831 года» (П.В.Анненков «Материалы для биографии Пушкина», изд.2-е, СПб, 1873, с.360).
2. В 1897-м году Ф.Витберг, опираясь на эти слова П.В.Анненкова, всё же «уточнил», что встреча Пушкина с Гоголем произошла 20 мая 1831г. („К вопросу о времени знакомства и т. д.“, «Русская Старина», 1897, № 6.).
3. Однако в 1931-м году пушкинист Василий Гиппиус (1890-1942) засомневался и написал: «наиболее вероятной обстановкой для знакомства Гоголя с Пушкиным была одна из „сред“ Плетнева или „суббот“ Жуковского, что подтверждается (в первой части) свидетельством Анненкова («был представлен ему на вечере у Плетнева"). Если так, то устанавливается и точная дата - среда 19 мая (не 20-е, как ошибочно считал Витберг) (см. В.В.Гиппиус «Учёные записки Пермского университета, 1931, с.71). Повторю: «ошибочно считал Витберг».
4. Весьма осторожно тот же Василий Гиппиус написал и про 1831-й год: «Для дальнейших предположений нам недостает данных. Все, что мы можем сказать, это что до 27 июня Гоголь встретился с Пушкиным, может быть, и не раз…» (там же, стр.72). Повторю эти замечательные слова: «может быть, и не раз»!
5. Но, несмотря на то, что Гиппиус указал на 19-е мая, современный «гоголевед» Ю.В.Манн в 2012-м году написал неправду о том, что В.Гиппиус якобы «определил день встречи: среда, 20 мая» («Гоголь Начало 1809-1835», М., 2012г. с.274). И это при том, что сам Гиппиус повторил утверждение про 19-е мая словами: «В Петербург Пушкин приехал, по-видимому, 18 мая, и до 25-го, был на вечере у Плетнева — вероятно, в среду 19-го мая. Здесь ему был представлен Гоголь. Давняя мечта Гоголя осуществилась…» (там же).
6. Однако Юрий Манн, признавая 20-е мая 1831г. временем первой встречи Пушкина с Гоголем, в свою очередь тоже оговорился: «Вывод этот с полным на то основанием принят современной наукой - нужно только внести в него некоторый оттенок вариативности. Дело в том, что вечера у Плетнева проходили не только по средам, но, как указывает А.И.Дельвиг, и по воскресеньям. Кулиш со слов Плетнева также сообщал, что Гоголь бывал у последнего «по средам и воскресеньям»… Значит, в таком случае встреча могла состояться и 24 мая» (там же).
Ну, тут уж, после такого сумбурного перечисления (то – 19 мая, то 20-е, а то и вовсе 24-е!), мне захотелось взять молоток и, стукнув им по столу, как на аукционе, воскликнуть: «Кто больше?!» Тем более что для слова «больше» есть хороший резон, т.к. через пару дней после 24-го мая у Пушкина был день рождения, сам по себе дававший повод друзьям и знакомым посетить его со своими поздравлениями. Ну, и заодно преподнести «подарок» в виде знакомства с молодым и талантливым литератором Мыколой Гоголем.
А теперь спросим: а есть ли для датировки данной встречи какое-нибудь документальное обоснование, приближающее исследователей к маю 1831-го года? Да, есть, поскольку все учёные (и даже французский академик Анри Труайя!) дружно пишут о том, что эта встреча произошла по предварительной договорённости, связанной с ходатайством П.А.Плетнёва. А в качестве доказательства упоминают некий «документ», т.е. письмо Плетнёва №578 от 22 февраля 1831-го года, в котором тот пишет Пушкину: «Надобно познакомить тебя с молодым писателем, который обещает что-то хорошее. …Я нетерпеливо желаю подвести его к тебе под благословение. Он любит науки только для них самих, и как художник готов для них подвергать себя всем лишениям. Это меня трогает и восхищает». Запомним на будущее слова «художник» и «молодой писатель».
Ну, а далее я вынужден расстроить тех, кто и сегодня благоговеет при слове «документ», воображая его «царицей доказательств». Тем более после «лихих девяностых», когда пресс-секретарь Б.Н.Ельцина, объясняя его долгое отсутствие, многозначительно говорил: «Президент работает с документами». А когда спустя время тот появлялся с немного опухшей физиономией, то многие начинали задумываться: и что же это за «документы», от «работы» с которыми можно и опухнуть?
В то же время документы, конечно, могут быть доказательствами. Но только после тщательной проверки, которая нужна для того, чтобы вам не подсунули подделку. А подделка может быть не только в форме (бланк, подпись, штамп или печать), но и в содержании. Так, если, например, вы принесёте на работу бюллетень на подлинном бланке с подлинной печатью и подписью вашего знакомого врача, а начальство каким-то образом узнает, что вы вовсе не болели, то данный бюллетень будет поддельным уже по одному содержанию.
Таково и вышеуказанное письмо Плетнёва, которое абсолютно верно по форме, поскольку претензий к достоверности его написания нет, а вот насчёт содержания у меня большие сомнения. Почему? Да потому, что ранее мы уже вычислили время, когда Пушкин, спрятавшись в «Коньке-горбунке» под маской Ивана-дурака, «словно утица поплыл». Т.е. стал использовать «утицу-Гоголя» в качестве подставного автора. И это время отличается от мая 1831-го года более чем на два года (см. главу «Я вам скажу один секрет»). Да и тот подставной «молодой воробей» из черновика пушкинского «Домика в Коломне» (вспоминаем комментарии Лациса по этому поводу!), под маской которого мы обнаружили Гоголя, никак не мог впервые встретиться с Пушкиным в 1831-м году, поскольку «ДК» был написан в 1830-м году. Кстати, а почему Пушкин применил тогда слово «воробей»? Да потому, что на это его подтолкнула «птичья» фамилия Гоголя, которая переводится как «селезень» (или «утиный самец»). А, как известно, и селезень, и воробей – это птицы. Так же как и некая «гагара», которую Анри Труайя назвал в качестве перевода слова «гоголь».
Кроме того, П.А.Плетнёв, судя по истории с подставным автором Ершовым, самый активный участник пушкинских мистификаций. Эту особую роль Плетнёва подчёркивал и А.А.Лацис в своей статье «Верните лошадь!». Ну, а значительная помощь Гоголю даже после смерти Пушкина заставляет нас дополнительно задумываться о подлинных причинах такого благорасположения Плетнёва к Гоголю.
Короче говоря, верить активнейшему участнику пушкинских мистификаций нельзя. Тем более что и принцип «Доверяй, но проверяй» никто не отменял. Ну, а для примера я приведу то заблуждение, которое связано с передачей Ершовым стихотворения «Мой первый друг, мой друг бесценный». Это стихотворение Плетнёв напечатал в 1841-м году со следующим предисловием: «П.П.Ершов, известный поэт наш, лично был знаком с покойным Пушкиным... Ершов хорошо помнит почерк Пушкина. Случайно встретив эти два небольших стихотворения собственною рукою автора «Онегина» вписанные в памятную книгу одного из его приятелей, он поспешил сообщить в редакцию “Современника“ для напечатания» (В.Г.Утков «Гражданин Тобольска», Свердловск. 1979, стр.100).
И ранее я, конечно, спрашивал: а каким же образом Ершов мог «хорошо помнить почерк Пушкина», если переписки с ним не имел? Не отказываюсь от этого вопроса и сейчас, но при этом сомневаюсь, что пушкинское стихотворение «Мой первый друг» передал в «Современник» именно Ершов. Почему сомневаюсь? Да потому, что обнаружил комментарий Т.Г.Цявловской к вышеуказанным словам Плетнёва. Вот он: «В этом сообщении безусловно неверно, что Ершов видел текст обоих стихотворений «собственною рукою автора "Онегина" вписанных в памятную книгу одного из его приятелей», т.е. Пущина. По свидетельству последнего, автобиографический текст стих. «Мой первый друг, мой друг бесценный» Пущин получил лишь в 1842 году» (акад. ПСС т.3, стр.1133).
Т.е. выходит, что Плетнёв в 1841-м году написал о передаче стихотворения в журнал именно Ершовым, хотя сам адресат, т.е. Пущин, его ещё и не получил! Но зачем Плетнёв лгал? Вероятно, чтобы привлечь внимание будущих исследователей к той странности, которая связана со словами «Ершов хорошо помнит почерк Пушкина», что, кстати, и было мной замечено ещё в 1999-м году (а позже повторено на данном сайте). И мы видим, что данный факт лишь подтверждает то, что Плетнёв был весьма активным участником мистификации, связанной с подставным автором Ершовым. Не менее (а даже более!) велико его участие и в мистификации, связанной с подставным авторством Гоголя, которого он опекал не один год.
Короче, письмо Плетнёва о предстоящем  знакомстве Пушкина с Гоголем сомнительно. Ну, и как же тогда установить время их первой встречи, если они о ней ничего не говорили и не писали? А почему? Да потому, что рядом со словом «мистификация» всегда стоит слово «конспирация», т.к. без хорошей маскировки никого и не обманешь. Вспомним хотя бы Штирлица и его тщательную конспирацию, которая изначально опиралась на т.н. «легенду», т.е. вымысел, позволявший ему не считаться советским разведчиком. Есть такая «легенда» и в отношении попытки встречи Гоголя с Пушкиным. Ну, а поскольку эта «легенда» похожа на анекдот, то в дальнейшем я порой так и буду её называть.
Итак, вот какой анекдот Гоголь лично рассказал П.В.Анненкову, который в своих воспоминаниях добросовестно воспроизвёл его следующим образом: «Тотчас по приезде в Петербург Гоголь, движимый потребностью видеть Пушкина, который занимал всё его воображение ещё на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и наконец у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликёра. Подкреплённый им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на вопрос свой: «дома ли хозяин?», услыхал ответ слуги: «почивают!» Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: «Верно, всю ночь работал?» - «Как же, работал, - отвечал слуга, - в картишки играл». Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесённый школьной идеализации его. Он иначе и не представлял себе Пушкина до тех пор, как окружённого постоянно облаком вдохновения» (П.В.Анненков «Материалы для биографии Пушкина», 1873, стр.360).
Этот же анекдот Игорь Золотусский почему-то изложил со ссылкой на малоизвестного пушкиниста А.Яцевича (см. «Гоголь», ЖЗЛ, 2007, с.85), который никогда Гоголя не видел, поскольку родился позже его смерти, а писать стал лишь в 1930-е годы. И, казалось бы, какая разница – кто рассказал один и то же анекдот, «первичный свидетель» Анненков, записавший его со слов Гоголя, или т.н. «вторичный свидетель» Яцевич? Ан нет! Тут мы, видя «свидетельство» малоизвестного пушкиниста, автоматически вспоминаем и про т.н. «испорченный телефон», и про «систему ОБС», аббревиатура которой расшифровывается как «Одна бабка сказала». Тем более, что и сам анекдот Яцевич немного (видимо, по принципу «испорченного телефона») подправил, убрав очень важное начальное слово «тотчас» (вспомним библейское выражение «Вначале было слово»!), заменив его на следующие, более размытые, слова: «Когда Гоголь, впервые приехавший в Петербург, … поспешил навести Пушкина».
Правда, свою недобросовестную манипуляцию с изменением слов анекдота Золотусский в некоторой степени может оправдать ссылкой на более возмутительное действие со стороны французского академика Анри Труайя, который данный анекдот вообще пересказал СВОИМИ словами и при этом произвольно поместил его после письма Гоголя, датируемого 30 апреля 1829-го года. (См. А.Труайя «Николай Гоголь», «Эксмо», 2004, с.70). Т.е., Труайя, описывая жизнь Гоголя в хронологическом порядке, как бы допускает попытку его встречи с Пушкиным после 30 апреля 1829-го года!
Вот, оказывается, как дружно (Золотусский + Труайя) можно запутать читателей со временем попытки встречи, которое изначально чётко и ясно определялось записанным Анненковым непосредственно у Гоголя словом «тотчас».
Однако тут я предвижу вопрос читателей: и зачем нужно так дотошно разбираться с гоголевским словом «тотчас»? Ответ таков: да потому, что изначально оно вовсе и не гоголевское, а пушкинское, а как писал Пушкин: «Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства» (Ж2 75.7). Ну, а о том, что строчки состоят из слов, я говорить и не буду. Но категорически скажу, что каждое пушкинское слово имеет большую ценность.
А когда мы опираемся на слово «тотчас», то уверенно попадаем в 1828-й год, в конце которого Гоголь прибыл в Петербург. Затем мы проверяем слово «карты» по биографии Пушкина и лишний раз убеждаемся, что именно в 1828-м году Пушкин чрезмерно увлекался карточной игрой. Далее, помня, что жизнь и творчество Пушкина взаимосвязаны, и, обратившись к произведению, в котором он ярко изобразил карточную игру, мы, конечно, приходим ко всем известной «Пиковой даме», в подтексте которой у нас уже засвечивался 1828-й год. Сама же эта повесть кончается азартной игрой главного героя, под маской которого Пушкин спрятал себя любимого. Кстати, эта игра была в течение трёх вечеров («В следующий вечер Германн явился опять у стола»), т.к. свои «верные» карты Герман решил использовать по частям. Ну, а о том, что «Пиковая дама» начинается с описания НОЧНОЙ игры в карты, я уж говорить и не буду. Но на то, что перед началом текста Пушкин поместил свои стихи на карточную тему «А в ненастные дни собирались они», первая редакция которых были им написана в том же 1828-м году, я сказать обязан. Ну, а если копнуть «карточную тему» глубже, то мы, конечно, обратимся к следующим лицейским стихам Пушкина:
«Больны вы, дядюшка? Нет мочи,
Как беспокоюсь я! три ночи,
Поверьте, глаз я не смыкал», -
«Да, слышал, слышал: в банк играл»
(С1 116.1 или I, 223).
Впоследствии с темы больного дяди и его несерьёзного племянника Пушкин начнёт «Евгения Онегина» («Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог»). Ну, а поскольку под маской Онегина скрывается «сам Александр Сергеич Пушкин», то именно его мы и можем предполагать под образом «племянника-картёжника» из вышеуказанной эпиграммы. То есть очень многое указывает на то, что «анекдот», рассказанный Гоголем, это очередное сочинение Пушкина, специально придуманное им для своего подставного автора.
Ну, а разве для самого себя Пушкин не мог изобразить первую встречу с Гоголем? Конечно, мог! Но об этом в следующей главе.