Дом на Набережной

В кабинет следователя ввели мужчину по виду за пятьдесят, всего в лагерных наколках. На дряхлой робе красовался шеврон З/К 13666-71. Ни имени, ни фамилии.

- Вечер в хату, начальник! – улыбнулся он своими обескровленными губами, как-то криво, гротескно, неестественно.

- Присаживайтесь, граф, - следователь Константин Каретников окинул взглядом обширное личное дело зэка. Граф Фёдор Евсеевич Евтухов уже четвёртый год мотал срок в Соловках по подозрению в шпионаже. Хоть война уже давно закончилась, но эхо её до сих гремит в беспокойных снах перед самым рассветом.

- Вы, это, гражданин начальник, видели мою маляву, что я через бугра передал? – вновь вопрошал Евтухов.

- Видел, - кивнул следователь. – И будьте добры, вы не в лагере, чтоб на фене балакать. Всё же последний представитель старинного рода...

- Будь по-вашему, - вскинул руки граф. – Я человек простой, более чем советский...

- Верю, - следователь жестом указал солдату в синей фуражке покинуть помещение. – А теперь пару слов не для протокола. Вас, как и ещё нескольких человек собираются отпустить по личному приказу Берии. Но с одним условием: работать на него. О сути работы при личной встрече у него на даче. Я его человек, поэтому хочу узнать о сути проводимых вами работ до и во время войны. В третьи руки протокол не попадёт, гарантирую.

- Хорошо, товарищ начальник, будет вам история, - деловито бросил Евтухов.

Граф хорошо помнил всё, что связывало его с новой тогда ещё советской властью. Воспоминания грели его долгими полярными ночами в заиндевевшей шарашке на Соловках. Хорошо он помнил Кучино. Домик на отшибе, где под хорошей охраной происходили их общие вечеринки – океаны водки и горы кокаина, толпы малолетних девок и облака табачного дыма. Хитрые, прищуренные глазёнки Бокия, высокомерные монологи удода Барченко, монотонные вздохи Есенина, высокий, будто хранящий тайную мудрость Востока, лоб Блюмкина, да странного и нелюдимого после возвращения из Монголии Ларина. Всё он помнил. Ассоциативный ряд привёл Евтухова к странному мерцанию за окном. Снег блестел, как некогда блестели шапки Гималаев. Вспомнилось лето, когда в его подмосковном имении гостили Рерихи. Он был в тот год с экспедицией Николая Константиновича. Помнил каждую ночёвку на ледниках и перевалах, где в предрассветной дымке ему чудились золотые ступы Шамбалы. Помнил, как на Чукотке он участвовал в ритуале местного шамана, что благословлял его экспедицию на моторной яхте к Земле Санникова. Ещё тогда, в царствование Александра III. Помнил миражи на горизонте, фантастические горы вдали, покрытые тропическим лесом, хоть это и казалось невозможным здесь, в Заполярье.

У каждого вставшего на путь Дао, есть чёткая цель, и сход с неё – страшнейший грех. И граф это понимал, как никто другой. Но он сошёл с Пути. Именно поэтому врата Агартхи не распахнулась перед ним, именно поэтому легендарная Земля Санникова, осколок некогда почившей примерно в начале Кембрия Гипербореи, так и осталась для него лишь Ультимой Туле, небесным миражом. В молодости он был самонадеянным болваном, дорвавшимся до отцовского состояния после гибели того на Бородинском поле. Он рвался к оккультным знаниям, что бережно сохраняли масоны, но даже протекция Пушкина не помогла ему добиться высот. Он прекрасно помнил, как однажды старый раввин с помощью хитрой системы линз и зеркал превратил его мансарду в большую камеру-обскуру. Лунными ночами на противоположной чёрной стене появлялись образы далёкого прошлого и ближайшего будущего, образы неизвестных ему звёзд и планет: доисторическая, ещё зелёная Сахара, города с башнями из стекла, безлюдные и безжизненные пустоши Юггота... Но этих видений ему было мало.

Надзиратель скептически заглянул в кабинет, где сидел граф, для острастки стукнув дубинкой по решётке и пошёл своей дорогой. Даосские мастера и высокодуховные буддистские ламы могут прожить на одной энергии Ци и нескольких листочках дерева гинкго долгое время. В молодости Евтухов думал, что умение управлять Ци – это и есть секрет бессмертия. Он прожигал молодость в его поисках. Сквозь дым чарраса он видел фантастические башенки и колониальные дома волшебного Варанаси, когда плыл вниз по течению матери-Ганги в сопровождении англичанина – офицера и эзотерика, что посвятил свою жизнь изучению индийской магии и медицины. Помнил минареты хранящего свои тайны Стамбула и Великие Пирамиды, воистину с которых сорок веков взирали на него.

Когда секрет долголетия был у него в кармане, он успокоился. Теперь в его распоряжении вечность. Но единожды сошедший с Пути уже не вернётся на него. По крайней мере так граф считал. Утешение он находил лишь в мистериях и оргиях множества сект и культов по всему земному шару. Но и это спасало ненадолго. Граф вздохнул. Сейчас, спустя несколько лет после начала войны он как никогда часто задумывался о самоубийстве. Хоть и благодаря бывшему шефу СЛОНа, Бокию, Евтухов был знаком со многими авторитетами и надсмотрщиками и ему удалось выкроить себе хорошую и более-менее сытую должность, суровые условия Севера и системы ГУЛАГа давали о себе знать. Только чудо и пламя благодати Будды не давали ему загнуться в этих нечеловеческих условиях. Занимался он наладкой и обслуживанием оборудования в лагерной ГЭС. А до ареста у него была хорошая работа начальником секретного института радиофизики в Западной Сибири и добротная квартира в Доме на Набережной, печально известном многоквартирнике в самом сердце Москвы. В самом институте проводились исследования, связанные с ноосферным зондированием. Для этих целей был создан целый комплекс вокруг его второго имения. Два кольца антенн, электростанция, ремонтные мастерские, разветвлённая сеть подъездных и маневровых железнодорожных путей, засекреченная воинская часть спецвойск НКВД и собственный трудовой лагерь. Целый штат разнообразных специалистов. А сейчас...

Не всё так хорошо было и в его московской квартире. Соседи его, особенно в годы Большого Террора, часто исчезали в таинственных казематах Лубянки, а их места без лишних вопросов занимали новые жильцы. Дали квадратные метры – и хорошо. Граф не задавал лишних вопросов тоже. Это было не его дело. Да и появлялся он с каждым годом всё реже там. С началом войны, когда громогласное объявление торжественным голосом Левитана разлетелось по всей стране, его отправили в тот институт под домашний арест. Он был знаком по старым связям с одним немцем. Умеренным, считавшим, что превосходство арийской расы достаточно показать через превосходство науки и культуры, а не истребляя унтерменшей. Томас Вальтер понимал, что, начав войну с Россией, Гитлер окончательно загнал себя в ловушку и искал спасение в лице Союзников. Но ожидал более выгодного предложения одной из сторон. Через свои тайные каналы граф тщетно пытался уговорить того пойти на сотрудничество с советским союзом. Даже лично Сталин был в курсе взглядов Вальтера, но это был слишком удобный повод заткнуть рот Евтухову, одному из немногих, у кого хватало смелости думать широко и непредвзято. И его заткнули. Была безлунная апрельская ночь сорок третьего года. Графа разбудил стук в дверь его покоев. На пороге стоял начгарнизона Воробьёв и ещё несколько солдат с автоматами наизготовку. Без лишних вопросов он вылетел в Москву, где его доставили в Бутырку до решения суда.

Следователь вздохнул. Зэк смотрел на него с видом человека, познавшего некую тайну, но тайна эта так и останется для него, простого солдата, лишь тайной. Вздохнув, следователь кивнул на дверь и сказал:

- Свободны, товарищ Евтухов. Одежду получите на вахте.

А после потребовал ввести следующего.

Следующим был гость с Колымы. Боец ГРУ СМЕРШ лейтенант Александр Поликарпович, боевой офицер, участник не одной диверсионной миссии, в том числе в рамках секретной спецоперации «Восхождение» - он и его коллеги ловили немецких и японских учёных, как и их технологии, которые могут помочь стране в нынешней послевоенной разрухе.

Приговор суда был точно таким же, что и у графа: подозрение в шпионаже. Арестант глядел волком на следователя и конвоиров. Исходя из его дела, ничего удивительного в подобном отношении не было: Родина им воспользовалась и благополучно забыла. Коротко введя в курс дела, следователь потребовал рассказать о последнем деле.

До войны Поликарпович вместе с младшим братом Володей и родителями проживал в рабочем посёлке Солнечный, под Москвой. Он служил участковым милиционером, а брат, комсомольский активист, работал слесарем на Комбинате Средней Промышленности. А потом, с началом войны, он в составе ополчения оборонял посёлок от оккупантов. После мотался по разным фронтам, где его и завербовали в СМЕРШ. В контрразведке Александру нравилось. Теперь он не был безликим солдатом, он был важной боевой единицей. Саботаж, работа под прикрытием, разведка местности, глубокие рейды по тылам противника – боевая рутина. А потом было первое задание, после которого он начал сомневаться в праведности своего дела.

Июль 1944 года. Гамбург. Под видом штабной проверки нужно было проникнуть на секретную верфь и выкрасть конструктора особых транспортных подводных лодок для «Призрачного Конвоя». Вольфрам Гроссе был захудалый инженер, чудом понравившийся Дённицу и офицерскому корпусу Кригсмарине. Особенность этих транспортных подлодок была не только в вмонтированной в корпус взрывчатке, но и в самом экипаже. Долбаные фрицы чем-то накачивали матросов и те могли выживать в нечеловеческих условиях. Да и к тому же сейчас, под конец войны, уж больно часто их стали замечать двигающимися в сторону Антарктиды, к Земле королевы Мод.

Поликарпович тогда хорошенько задумался. Помощь врагу, не иначе, коль их не уничтожали, а переманивали на свою сторону? Это была одна из первых миссий в огромной спецоперации «Восхождение». Впрочем, всё прошло более чем гладко. А потом события стали куда стремительней развиваться. Американцы захватили Окинаву. В марте сорок пятого на Дрезден была сброшена первая атомная бомба. Нужно было торопиться. И тут такая удача для советского штаба: вышел на связь один из главных во всей цепи секретных изысканий нацистов – оберштурмбаннфюрер Томас Вальтер. Он признался, что хотел сдаться американцам, но после гибели его жены и дочери в Дрездене тот решил переметнуться к русским. Сдал координаты крепости Айзенвальд в Баварских Альпах и всю информацию по проекту «Радужный Мост», чья лаборатория располагалась там. Пояснил только, что большая часть войск СС, что охраняла замок, не в курсе его планов, поэтому лёгкой прогулки не будет. Всё осложняло то, что Бавария – американская зона оккупации.

Операция проходила в спешке и строжайшей секретности. Из Саксонии была снята мотострелковая бригада и звено штурмовиков Ил-10. Их задача была в лоб штурмовать замок, пока группа захвата по заранее приготовленной тропе должна будет проникнуть в внутрь и вывести трёх человек: Профессоров Лимана и Шрайнера, а также оберштурмбаннфюрера Томаса Вальтера. Но всё пошло наперекосяк...

Замок Айзенвальд представлял из себя нагромождение башен, средневековых зданий и современных железобетонных и кирпичных корпусов. За почти тысячу лет каждый владелец достраивал что-то новое. Нынешний владелец, Вальтер, усилил оборону замка флактурмами и тяжёлой артиллерией на крепостной стене. Попасть в долину можно было только через единственный тоннель, а дорогу через перевал перекрыли минными заграждениями и бункерами. В ночь на 22 марта 1945 года советские войска закрепились на небольшом плацдарме у деревни Шварцбах, где засели основные силы Исследовательской дивизии СС. Это была площадка чуть больше километра шириной, ровная, легко простреливаемая гаубицами из крепости. Тогда же прибыла и группа захвата. Как и некоторые мотострелки, они были вооружены прототипами автомата Калашникова, всё по последнему слову техники. Но что эта техника против простого человеческого упрямства? Вальтер, сам того не понимая, своими переделками замка превратил долину в ловушку для почти пятисот бойцов, приученных вести бой в экстремальных условиях, практически в любой агрессивной среде.

Их было четверо: Москва, Костоправ, Рубин, Сокол. Был и пятый позывной – Волчий Камень. Томас Вальтер собственной персоной. Безумная мясорубка, пылающие дома, сошедшие будто из средневековой сказки, горы трупов. Приказ Поликарпович выполнил, но после, в штабе СМЕРШа, он устроил истерику. А после его быстро, как и многих из его группы, направили на Колыму. Впрочем, сейчас он был не против сотрудничества, лишь бы ему дали возможность прикончить Сталина лично.

На очереди был привезённый из-под Минска немец. Потрёпанная униформа СС висела на нём мешком, но держался он бодро и вполне весело.

- Хайль Сталин! – вскрикнул он, за что получил по спине прикладом винтовки.

- Тише! – приказал бойцам МГБ следователь и жестом выгнал из комнаты.

- Простите моё своеобразное чувство юмора, герр следователь, - говорил он практически без акцента. – Знаете, в здешних камерах кормят отвратительно. В лагере для ценных военнопленных паёк был на порядок лучше. Или для вас Гаагская конвенция по обращению с военнопленными пустой звук? А повтор оной с трибун ООН? Насколько мне известно, ваши войска именно под их эгидой вторглись вместе со всеми в Манчжурию летом сорок пятого.

- Это не касается нашего вопроса, Томас! – фыркнул следователь.

- Но-но-но! – пленник выглядел так, будто это он следователь, а Каретников - его подопечный. – Пожалуйста, используйте моё полное имя и звание: оберштурмбаннфюрер Томас Вальтер.

- Хорошо... – следователь откинулся на спинку крайне неудобного стула. – Расскажите о том, как у вас была организована Исследовательская дивизия СС, как у вас вышло это сделать в условиях строгой централизации?

Немец улыбнулся и заговорил.

Не поверите, я родился в рабочей семье, отец так вообще был членом коммунистической партии и возглавлял один из профсоюзов. Он хотел, чтоб я смог вырваться из порочного круга и направил учиться на агронома. Там, кстати, я пересёкся впервые с Генрихом Гиммлером. Мне тогда его крысиная морда сразу не понравилась. Учёба мне не интересовала. Это был конец 20-х, кошмарное время, что для экономики, что для политики. Я тогда увлёкся идеями Гитлера. Вступил добровольцем в СС. А после прихода НСДАП к власти, всё пошло куда проще. Я был бессовестным карьеристом, не гнушался идти по головам. В конце 1937 года меня в звании унтершарфюрера прикрепили к группе, что должна была провести разведку местности в Непале и Тибете перед экспедицией Эрнста Шеффера. В основном мы под видом туристов занимались альпинизмом, форсированием перевалов и посещением некоторых мест для выявления потенциальных наблюдательных постов индийской резидентуры МИ-6. Конечной точкой маршрута для нас стал отдалённый от обычных туристических троп монастырь культа Бон-по. Что там произошло, я, пожалуй, умолчу. После возвращения в Берлин в марте 38 меня представили к награде. А дальше – стремительный подъём по карьерной лестнице. С началом польской кампании я выдвинул предложение Гиммлеру создать специальное охранное и разведывательно-диверсионное подразделение СС для охраны стратегических оборонных и научно-исследовательских предприятий, а также промышленного шпионажа и операций в прифронтовых областях и тылу противника. Идею одобрили на самом верху. Первые операции проводились уже в 1940 году, во время кампании в Бенилюксе, а первый объект под охраной моих людей был в Норвегии (завод по производству тяжёлой воды). И хоть подразделение и было названо громким словом «дивизия», даже в лучшие годы её численность не превышала двух тысяч человек.

Скажу сразу – я никогда не был ярым антисемитом и сторонником уничтожения целых народов. А под конец войны так вообще был в курсе многих заговоров и даже инкогнито посещал собрания кружка Крейсау. Поскольку отбор в свою «дивизию» я проводил лично, эти войска напрямую подчинялись мне. И мне ничего не стоило в подходящий момент приказать арестовать Гитлера во время штатной проверки. Впрочем, я человек осторожный, поэтому проблем с доверием ко мне не было. Когда после провала «Валькирии» был найден козёл отпущения в виде Эрвина Роммеля, мне удалось убедить первых лиц Рейха в невиновности любимого в народе генерала. А после смог тайно переправить его с семьёй на Запад. Впрочем, американцы тут же дали Роммелю командование одной из своих кавалерийских дивизий в Европе, и именно он вышел навстречу вашим войскам на Эльбе. Потом, когда под эгидой ООН в 1945 буквально все страны-союзницы вторглись в оккупированный Китай, туда же Лиса Пустыни и направили. Именно его люди освободили Нанкин после недели городских боёв с превосходящими силами Квантунской армии.

Но я увлёкся. После сброса атомной бомбы на мой родной Дрезден, где погибли моя жена и дочь, я возненавидел американцев. У меня были старые связи с вашей разведкой. Я знал, как подать сигнал, и я подал его. А после много чего интересного рассказал в приватной беседе одному из резидентов ГРУ СМЕРШ. В том числе наработки по нескольким проектам, к которым я по долгу службы имел доступ, местоположение объекта отряда 731 в Манчжурии, где работал шарфюрер СС Александр Штейн и координаты замка Айзенвальд, где я в тот момент находился. Увы, отдать приказ о несопротивлении я не мог по простой причине: не только вам были интересны наши технологии. Спецназ УСС, УСО, оперативники SAS уже пытались проникать на наши объекты. А после моего захвата, над рассредоточенными по всему миру гарнизонами Исследовательской дивизии СС, кроме уцелевших в мясорубке под Айзенвальдом бойцов, контроль с моей стороны был потерян. Я и сам без понятия, что с ними стало. Этого достаточно будет, герр следователь?

- Достаточно, - кивнул Каретников, закрывая папку с личным делом Вальтера. – Берия будет ждать вас с остальными на своей даче через два дня. Штатское вам выдадут на вахте, а эту ужасную форму выбросьте куда-нибудь, а лучше сожгите.

- А награды?

- Награды скорее всего у вас выкупят за небольшие деньги. Потом какой-нибудь солдат будет хвастаться, что захватил рыцарский крест с дубовыми листьями где-нибудь под Брянском. Но это вас уже не будет касаться. Свободны, Томас.

Дождавшись, когда все исчезнут и звонок по закрытой линии не сообщил, что на сегодня работа окончена, следователь надел фуражку, запер дела в сейф и вышел из подземелья.

По осеннему Балчугу ветер гонял остатки листьев и обрывки газет. На том берегу Москвы-реки, на краснокирпичных зубцах кремлёвских башен, в хмурое небо, что цеплялось паклей облаков за кумачовые звёзды, смотрели красноармейцы, бродившие по своим постам. Каретников обернулся. Серая громада Дома на Набережной смотрела на него своими окнами, за которыми ещё теплилась жизнь. Жизнь в страхе, что кто-то из квартирантов рано или поздно окажется на заднем сиденье чёрного воронка между двух молодцов в таких же, как и у следователя, синих фуражках сотрудников МГБ. И только транспарант, приуроченный к годовщине Революции, алой лентой пересекал однотипный конструктивистский фасад. К моросящему дождю присоединился первый снег.