Жизнь прожить гл. 7 Ничто не забыто

       НИ ЧТО НЕ ЗАБЫТО.                03. 44 г.            
Жизнь в Веселовке текла своим чередом, где- то не торопясь, осторожно обходя препятствия, а где спеша и бурля, как звонкий мартовский ручей. И не успели веселовцы оглянуться, как дело подкатило вплотную к весне. И та не стала себя долго упрашивать: во всю мощь топила снега, грела и сушила землю, бодрила человека, готовила к необходимым работам, для продолжения жизни в недалеком будущем. Весна несла радость и надежду. Зимой строили планы, весной- засучали рукава.
Как только на холсте земли, живописец весна, жирными мазками ярких красок расписала проталины тропинок лужков и кочек, растворив в воздухе краски снега и льда, Владимир уже не мог  не заняться воплощением своей мечты- строительством дома.  Начал с простого- вставая пораньше и ложась позднее, старался как можно больше расчистить фундамента и кирпича.
Но, главное время, конечно, уделялось работе в колхозе. Вместе с Антониной уходили, вместе, лишь за редким исключением, приходили. Как- то утром, Антонина готовила скромный завтрак, Владимир шутливо обнял сзади жену. Она аккуратно сняла руки с живота, развернулась и, глядя в глаза, тихо произнесла:
-Вов, ты теперь поаккуратнее, у нас будет лялечка.

Стр.17
Владимир от удивления открыл, рот легонько прижал к себе Антонину и еле слышно прошептал:
-Я так давно этого хотел.
Но, как известно, по непонятным законам, радость в жизни человека долго продолжаться не может. По окончании первой дойки, в самый разгар работ, по уборке навоза, Авдеич толкнул Владимира:
-Э, ты глякось, вот это нумер- и замолчал, чего с ним редко бывало. По проходу к ним вышагивал уверенной походкой, вразвалочку, в строгой кожанке, старый знакомый- майор особого отдела. Владимир невольно вздрогнул. Майор тихо обратился к Авдеичу:
-Старина, позанимайся- а Владимиру кивнул головой- пошли. Через минуту уже Антонина допрашивала Авдеича:
-Дед, почему он увел Володьку, что он ему сказал?
Авдеич покряхтел для порядка, сплюнул в сторону, прижмурясь, посмотрел на бригадира:
-Так- то, он отчитался мне, потому как понимает старшого, позвольте, говорит, я забираю вашего напарника, дескать, очень он нам нужон, а вот зачем, милушка- дед цокнул языком- у них не выпросишь. Да ты не охай, человек токо с фронта, может ему медаль какая полагается, там не успели дать, или какая другая почесть…
Антонина ни чего не поняв, инстинктивно пошла в ту сторону, куда увели мужа, про себя шепча: «Эх, дед, эти только отнимают, а не дают».
Владимира не было долго. К обеду разнесся слух: забрали Ивана Пантелеевича и увезли в район, Владимир отпущен.
Иван Пантелеевич попал домой только к вечеру. И лишь загремел у порога сапогами, дверь растворилась, и перед собой он увидел растерянную Антонину. Чуть поодаль, в глубине комнатки прижав руку ко рту с расширенными  глазами стояла Тая. Иван Пантелеевич посмотрел на обоих, вздохнул и нагнул голову.
-Вань, что?- Тая впервые назвала мужа по имени- сердце беспокойно дернулось.
-Да что, опять начали копать- тихо, что б не разбудить дочь, ответил он- кому- то неймется, обида душит. Опять коров вспоминали, и тот боров из обкома приезжал, который нам сена не дал. Значит, не посадили.
-Да у них, там, все заодно- этот теперь мстить будет- шепотом заключила  Антонина. А моего- то допрашивали, строго приказали молчать, Пантелеич, Тай, вам- то я скажу, требовали доказать, кому ты, Пантелеич раздавал зерно не по трудодням.
Ивана Пантелеевича эти слова неприятно зацепили, но он постарался не подать вида. Только Тая резко подалась вперед, заглядывая в глаза подруге.
-А он что?-
-Да что, он говорит, я только с фронта, откуда же мне знать. Это Пантелеич, прицепились наверное, что ты Грипке побольше дал, так ведь у нее без самой девять ртов, и муж погиб, неужели не понимают. Что ж, обязательно для этого товарищу Сталину в Кремль писать!- Антонина замялась- Ну ладно, я побегу, а то мой заждался, я на минуточку убежала. А вы не волнуйтесь, небось, обойдется.
Антонина захлопнула дверь, и в комнатке установилась неприятная тишина. В постельке заворочалась спящая Маруся. Иван Пантелеевич подошел к ней- светленькое личико казалось прозрачным и выдавало признаки болезненности.
-Ела что? –Иван Пантелеевич повернулся к Тае.
-Только грудь. А кашу почти не стала. Ей бы картошечки. А у нас кончилась. Если б молочком еще забелить… Как там, хоть стаканчик, нельзя?- Тая с мольбой смотрела на мужа.
-Тая, дорогуша, да разве я против? Для своего- то дитя. Уж мне- то бабы сумели бы. А вон, видишь, что творится, работать не дают, ух!- он со злобой мотнул головой. И снова, сожалея, глянул на жену- нам бы до травки дотянуть, зелень- вещь все таки полезная. А может еще курочек завести, попроси у своей тети Даши яичек и квочку, с возвратом, да и начнем помаленьку обзаводиться хозяйством, а?
Тая ухмыльнулась:
-Живем ни кола, ни двора, и то цепляются, а за кур-то на Колыму сошлют.
Иван Пантелеевич обнял молодую жену:

Стр.18
-Волков бояться- в лес не ходить, а если им сослать и с курами и без кур сошлют, у них работа такая. На твоих глазах сколько прибрали и с концами. – Чуть помолчал и с сожалением добавил- ни ступи не так, ни скажи лишнего, хоть в тайгу сматывайся, и там достанут. Вот, те,  народная власть.
-Вань, ты уж не то говоришь- Тая с беспокойством озирнулась на дверь.
-Прости, так, что-то внутри не по себе.
-Вань, а ты не подумал, почему- то Володьку вызывали, а он- то сам к тебе не пришел. Сели б поговорили, разобрались.
-Тай, там такое наговорят, задурят мозги, а он пацан молодой, запугали, может. Это еще Тоне спасибо, хоть что-то выяснили. А Володька, я думаю, он парень неплохой, самостоятельный, лишнего не брякнет.
Пока Антонина ходила на другую улицу к Тае, Владимир в работе с расчисткой фундамента старался развеяться и забыть то, что произошло днем. Но ни как не получалось выкинуть из мыслей ни то, как с ним, обращались, ни чем грозили и что предложили. Он все эти гадости решил пока жене не говорить. Кто бы мог подумать, что такая мелочь может так аукнуться, и будет тянуться за ним по жизни, словно змеиный хвост, не отставая, и постоянно напоминать, что он сидит на крючке у этих ловцов, рулевых страшной машины, и ни когда уже не сорвется. А эти товарищи, в синих погонах, так аккуратно будут тащить за ним его оплошность, этот багаж, оберегая его, чтоб он не дай бог по жизни не истрепался или потерялся. И регулярно будут напоминать, что этот грешный хвостик у него есть, есть! Во что бы то ни стало.
За всю службу, что он прошел в войну ему, по случаю, не пришлось даже гауптвахту отбывать.  Но встречался со штрафниками. Только не с теми, кто отбывал срока за бандитизм, разбой, грабеж, а с теми, кто попал с фронта, политические, достаточно порядочные люди. После лагерей, они фронт считали для себя наградой, чуть ли не курортом. Рассказы их, его коробили. Постыдное отношение охраны, побои, унижение, стравливание заключенных меж собой- те дикость и бесстыдство вводили его в состояние растерянности и пропитывали мозг и тело ощущением жалости к себе.
Он боялся пословицы- от сумы, да от тюрьмы не зарекайся, однако дал себе слово, постараться ни когда не попасть за решетку. А теперь ему такое наобещали, чуть ли не каземат, и, по меньшей мере, лесоповал. И есть полная уверенность в том, что они способны исполнить обещанное. Сегодня они показали богатейший арсенал своих возможностей. И предупредили, что это еще не все. И он им верит. А об его инвалидности или, там, героизме, они и не заикнулись. Разговаривали с ним, будто он последний подонок, трус и предатель Родины. Особо запомнил последние слова майора:
-Учти, ты для меня мелкая вошь и тебя прижали к ногтю- не выскользнешь! Шевельнешься- раздавлю и пикнуть не успеешь.