Юля, Невеста, Жена, Она

Юля

На следующий день рано утром мы двинулись в храм.  Он находился на Новом Арбате около Дома книги. Сразу не задалось - батюшки в храме не оказалось, так как службы в этот день не было.  Мы купили свечки и пошли их ставить. Шестилетняя Юля показывала святых на иконах, называя их. Краткие истории некоторых из них она знала, рассказывала мне, но слушал ли я её и слышал ли? Нет! Мои мысли были далеко на вокзале. Остановились около лика Георгия Победоносца.
- Это твой ангел хранитель, - с мыслями о Лере, о том, чтобы все проблемы разрешились, зажегся фитилек моей свечки и сразу погас… Юля своей свечой повторно подожгла мою! Огонек заколыхался, будто не соглашаясь.
Тишина. В церкви никого, только старенькая бабушка сидела в лавке.  Оглядела недобро меня, семнадцатилетнего подростка, показалось, будто окатила, с ног до головы ведром холодной воды. «Кто ты? Тут тебе не место!» - фантазировал я от ее имени. 
Купили свечки. Присели на лавку. Долго молчали.
- Ты попросил? - Я махнул головой, - Он тебя услышит и попросит за тебя перед Боженькой, если сейчас подойдешь к своему ангелу еще раз и от сердца попросишь прощение за все.
- Еще раз? - Замялся, будто ребенок.
- Иди! - Приказала Юля, пожертвовав единственной оставшейся у нас свечкой.
- Только ради тебя, а что насчет венчания?
- Если попросишь от сердца, то услышишь ответ. Там будет и про это.
- Неужели!? - Ёрничал я, а как же моя девушка?
- Не задавай глупых вопрос, иди!
 И я пошел к алтарю, там рядом находилась икона. Оглянулся, Юля напряженно смотрела вслед и тут мне по лбу бахнуло что-то, почувствовал, как вся голова стала мокрой, схватился руками…Все было в масле. Это я опрокинул лампадку бахнувшись об нее лбом в тот момент, когда оборачивался к Юле.  Юля подскочила, подала носовой платочек. 
- Ну вот и ответ. Я же говорила.
- Что?  Я ничего не успел.
- Все ты успел. Тебе дали по лбу не случайно!
Я стоял посредине храма, весь в масле, смотрел на вверх.  Купол уводил взгляд в бесконечность. Чертовский красиво, ой, то есть не чертовски, а божественно… Бог, если Ты есть, сделай так, чтобы я вернулся к прежней  жизни. Пусть я бедный, пусть папа никто, пусть мама пьет, то есть нет, сделай так, чтобы мама перестала пить! В общем, сделай так, чтобы в милиции разобрались и перестали меня искать, пусть Божен… Хм, Божен!  Корень в слове Божен - бож, Бог.  Пусть он от меня отстанет, а я больше не буду ни воровать, ни с этими ребятами дружить. Ничего не буду! Вытер Юлиным платочком масло. Молча мы вышли из храма. Ой, и тут вспомнил, Лера!  Как же так?! Хотел уже развернуться.  Да ладно, успокоил себя, это же так, чисто для Юли.  Промолчал. 
- Я своего ангела попросила поговорить с твоим ангелом, потому что он не захотел с тобой говорить, - сделала вывод Юля, но он охраняет тебя, он рядом.  -  Засветилась.
Как все сложно, пронеслось в моей голове. Но все это красивая детская сказка. Классная она, хочу дочку такую. Вот бы её растить…Представляю, промелькнула мысль, какой будет классной девушкой, когда вырастет. Вот бы дождаться…


Невеста

Мне вообще по барабану что, как и почему я стал известным. Просто вдруг кругом заиграла музыка, моя музыка. В кафе, в барах, на улице... Почему? Но именно ты отдала ее какому-то твоему знакомому, известному композитору. И пошло, поехало... Она заиграла. Повсюду.
Я сочинял ее тебе и только для тебя. Странно, но когда я садился за рояль ты нервно курила, и каждый раз от дымка сигареты появлялась твоя соленая СЛЕЗА. Слеза не была равнодушной. Именно она не была равнодушной. Слеза катилась под музыку очень плавно. Вместе с ней начинала плакать и моя душа, переливалась алмазным небом, вместе со слезой и музыка переливалась, а иногда застывала на месте. Как солнце в зените. Тогда ты сияла радугой после дождя. Кругом капли, капли, капли... Капли — это твои слезы. Вот так. В твоей слезе - вся моя душа.
Вообще все начиналось не с этого. Я шел по дороге из музыкального, когда... тебя вытолкнули из машины. Ты что-там там орала. Сейчас я думаю: как в этих замалёванных глазах я увидел эту родниковую слезу? Но увидел. Ты посмотрела изумленно на меня и…заснула.
Я просидел рядом. Всю ночь...Потом ты проснулась, уселась, поджав коленки и долго плакала, говорила, что я ничего не понимаю, что я маленький, что все плохо...
Я понял. Я увидел эту слезу, ради нее, дурак, то есть... В общем я готов был достучаться до небес. Достучался. Теперь за окном играет моя музыка. И она не перестанет играть, пока катятся по щеке и в моей душе твои слезы. В них я живу, в них я пою...Вроде бы чего особенного? Белокурые волосы, они, конечно, изящны, а тонкие руки, которые, кажется, сейчас вот-вот сломаются, а нос-то, ведь нос курносый, остренький такой. Ноги как руки, когда ты смеешься, кажется, сейчас рухнешь. Нет, а ноги все-равно красивые, длинные и ровные.  Удивительно, но, пожалуй, ноги — это то самое, за что тебя хватали на улице и потом выбрасывали из машины. Ноги и слезы. Нет, на самом деле ты просто сама естественность, все органично, все к месту. Каждое движение как движение лани среди леса, как движение облачка по небу. Облака тоже плачут. Такой же была моя музыка. Для тебя. О тебе. Если бы ты еще не курила. Вот сейчас смотрю и вижу, что ты идешь ко мне по улице. Куришь.
Я теперь известный, моя музыка на каждом углу, у меня появилась хорошая машина... Наверное, я тебя выкину из нее. Не за - "ноги". За слезы. Моя душа устала плакать. Моя душа устала петь.

Жена

В «Завражье» стоял посредине своей любимой и родной, разрушенной церкви. Свечка в руках. Замерзшая бескрайняя Волга белоснежным ковром сливалась с горизонтом. В храме шел снег. «Ничего нет страшней, когда в храме идет снег», - с детства помнил слова из кинофильма Тарковского «Андрей Рублев», родившегося в Завражье и крещенного в этом храме.
 В детстве на каникулах мы лазили по храмовым развалинам, залезали на самый вверх, эти стены служили нам штабом нашего военного лагеря. Войнушка, казаки-разбойники, индейцы…  Зимой я как-то полетел с высоты словно обглоданной стены кубарем, лежал на земле бездвижно, сбежалась чуть вся деревня. Все ахали, а моя бабушка, мать отца, с большим ведром с водичкой лишь на дне, плеснула и я встал, как ни в чем не бывало. Чудо, пошла молва, а на самом деле, я просто претворился мертвым, чтобы напугать друзей. После этого на полые окна и двери разрушающегося храма мужики приварили решетки, и наши игры переместились ближе к лесу.
Отец, бывало, приедет из Костромы, выпьет и вспоминает, как когда-то тут были поля, река Унжа сливалась с Немдой, а до Волги надо было идти шесть километров. Течение Волги было такое, что пароходы кое-как преодолевали его мощь. А сейчас стоячее море - могильная лужа, на самом деле, - подытоживал батя.
Храм некогда величественно возвышался над всей этой территорией, отовсюду было его видно, а теперь стоял он одной ногой в могиле: в водохранилище. Эта одна «одна нога» со временем подмылась и обвалилась прямо в реку, целый предел исчез. Но оставалась еще в живых значительная часть храмового ансамбля. Половину отпуска батя тратил на то, чтобы укрепить берег, собирал людей, свозил брошенные автомобильные покрышки, и вода на время прекращала рушить вековые стены.
Кто-то со временем спилил и сдал, наверное, на металлолом, железную решетку. Вновь можно было свободно попасть внутрь Храма.
Темнело. Обняв огонёк свечки ладонью, как это делал герой фильма Тарковского, прошелся по церкви. Посредине валялись кучи отколовшихся кирпичей, отчетливо, над полым входом, пробивались стирающиеся фрески с образом распятого Христа. Два бревна почти посредине церкви неестественно встали колом, образовав видимость сколоченного православного   креста.  Я вспомнил Леру, экая странность!  Как она могла оказаться в монастыре? Такая веселая, живая, умная и «неправильная» - просто взбунтовавшаяся хабалка, ну никак она не тянула на образ смиренной монахини, может, мне привиделась наша встреча? Как некогда в милицейском подвале приснилась маленькая Юлька?
Моя живая, никак не из воображения, жена присела на остов от алтаря, «под сводами купола», которого не было. Стрельнула у меня сигарету, а я начал просто «смолить» после смерти друга и одноклассника Вовы.
Второй раз лицезрел её, курящую. Скрывая следы переживаний, дорожной усталости, Лена немного переусердствовала с косметикой, так несвойственной ей. Ярко-красная помада на губах, брови и ресницы отчетливо подведены. И сидела с сигаретой, как бы состоящая из длинных, чуть ломаных линий.  Супермодель с обложки глянцевого журнала.  Как ни странно, вот такая, она органично вписывалась в интерьер порушенного Храма вместе со стелющимся с неба хлопьями снега. Остановись мгновенье – и это памятник века.

Она

Ты мне говоришь: "Я лучше умру в 25, но буду жить как хочу, делать что хочу... Если спать, то с кем хочу... Если пить - так пить, курить - так курить, гулять, кричать, одеваться как угодно... Один раз живем! Короче, эти 25 - как для тебя 1000, которую ты не проживешь, - повторяешь ты мне, - и ничего в памяти твоей не останется. А я... Я... Я буду свободной..."
Вот она - свобода. Свобода. Я слушаю её и хочется мне побежать за ней. Пойти. Это так легко... Прожить 25. 100 намного труднее и не факт, что завтра машина не задавит. Но я не могу. Слишком люблю, нет, не её… вернее, корни во мне сильные, будь они неладны. Тянут к земле, заставляют любить ее, жить во имя нее, смотреть и радоваться небу, речке, деревцу, жить во имя будущих моих корней, росточков-детишек.  Любить жизнь!
Я сижу, читаю дома книги, чувствую, нет, знаю, что она не права. А так хочется «иметь» весь мир. Угнать дорогое авто и разбить с истерически смехом его в хлам. Каждый день - как последний. Каждый день - как целая жизнь.
Я доживу до ста, я прочитаю тысячи книг, я напишу про твои 25, мое 100-летнее дерево даст множество плодов и мой дух еще будет тлеть тысячу лет, потому что... станет свободным. Дух станет свободным - не тело. Дух не может умереть.
И только в 100-летнем возрасте, закрывая в последний раз веки, я, единственный, вспомню о тебе... И ты права: ничего, действительно, в памяти за эти 100 моих лет не останется. Умрёт вместе с материей. Как и твоих 25.