Жизнь советская Часть 3

Жизнь советская

Часть 3.         1965 г.

2 января 1965 года. Ленинград. Вечер. Территория между зданием БДТ (Большого Драматического Театра Товстоногова) и Фонтанкой заполнена толпой народа, желающего приобрести лишний билет, а их нет. Высокий парень, голова которого возвышается над всеми, громко кричит на всю площадь: «Ну кто продаст мне лишний билет, а то я сейчас уйду!». Кругом все рассмеялись. Всем стало весело, и растопилась горечь неудачи.

Навязывание вкусов неуместно даже за гостевым обедом, тем более недопустимо в искусстве.

Не всё, что себе кажется умным, получает у других такую же оценку.

Воспитывать взрослого человека – бесполезно, тем более словами и убеждениями. Только очень волевой человек, если он осознает свои недостатки и посчитает их мешающими или недостойными его, сможет сам изменить себя. Всех остальных меняют, а чаще всего обламывают в худшую сторону обстоятельства, условия, среда. Когда его личные качества вступают в противоречие с окружающим, и на него оказывается сильное давление, он вынужден меняться. А самовоспитание требует жесткого самоконтроля. На это способны немногие.

Мысли А.Б. о Борисе Ивановиче.
Б.И. культурный, вежливый, отзывчивый. Он выслушивает всех и обобщает. Если его убедишь, и он согласится, значит, будет так. Не убедишь – скажет свое мнение и тоже всё ясно. Значит будет так, как сказал.
Разговор с М.С. – Миша Стельмашенко, наш новый, после Б.И., начальник лаборатории.

Моя мысль. Если человеку о его недостатках говорит только администратор, человек воспринимает это как личные нападки, тем более, что Миша во время таких разговоров досаждает мелкими придирками. Если же о существенных недостатках человеку на собрании будет сказано коллективом, человек от этого не сможет отмахнуться.

Мама была намного более проницательным человеком, чем отец. Он с её мнением о людях всегда считался и всегда признавал её главенство в этих вопросах над собою. Ссорились они только из-за политики. А годы на моих глазах были 1948 с космополитизмом, с шельмованием и посадками всех и всяких ученых, 1952-1953 с врачами, с истреблением медицинских светил и с оголтелым государственным антисемитизмом, проводимым под «чутким руководством» великой партии Ленина-Сталина.

 Когда мама, ругая власть, Сталина и партию, допекала отца и выводила его из себя, он резко возражал: «Ты ничего не понимаешь. Лучше молчи и нигде и ни с кем не болтай об этом! Ты не представляешь, чем это может кончиться!». Это-то мама хорошо понимала и знала, с кем и о чём говорить, но тут же замолкала, понимая, что очень сильно его задела и напугала, но не обижалась.

Отец всегда рассказывал маме о всех случаях на работе, когда ему казалось, что он из-за своей вспыльчивости и несдержанности мог кого-то обидеть. Ему за это часто попадало от мамы. Он огорчался, как провинившийся ребенок, но на маму никогда не обижался.

В Ленинграде в театре в «Каменном госте» по Пушкину Лауру играла красавица Штыкан, живая, веселая, озорная. Ясно за что полюбил ее Дон Гуан, и я бы на его месте её выбрал, а вот за что он полюбил неживую и скучную Донну Анну, я так и не понял.

В нашей Истре в двухэтажном здании на первом этаже столовая-забегаловка, на втором ресторан, там поесть можно. Но сегодня на входных дверях объявление: «Верх не работает, работает низ». Хорошо сказано. У многих это действительно так.

В Днепропетровске на фирме Янгеля в сборочном цеху монтажник говорит инженеру: «Я пару проводов припаял и пошёл спать и никакой за это ответственности. Зачем мне учиться? Вот ты за себя вкалываешь, за меня отвечаешь, за несколько систем объекта отвечаешь, за инженеров своей группы, а я ничего не делаю и получаю в два раза больше тебя».

На конференции в Москве должен был выступить известный профессор из Пензы, но доклад о разработанной под его руководством аппаратуре он поручил прочитать своему мелкого роста беспокойному аспиранту. Аспирант торопливо оттараторил доклад, но несмотря на это аппаратура заинтересовала многих, и сразу посыпались вопросы.

Аспирант запутался в ответах и стал беспокойно поглядывать на профессора, сидящего далеко сбоку за столом президиума. Профессор, крупный большеголовый сытый мужчина, сильно прихрамывая и волоча ногу, явно ранение в войну, торопливо направился к трибуне. Аспирант на полуслове остановил свою сбивчивую речь и с испугом ждал, что будет дальше.

Его руководитель не очень походил на профессора. В своем поношенном костюме он имел вид делового хозяйственного мужика. Решительным жестом руки он отстранил аспиранта и заполнил собою всю трибуну, а аспирант застыл ровно в том месте, докуда смогла дотянутся рука руководителя, выметая его с трибуны.
 
Отвечал профессор на вопросы неторопливо, но громко, отчетливо произнося слова, немного оживляясь, если вопросы были достаточно острые. Несчастный аспирант стоял на виду у всех, ему явно было неловко, он не знал, куда спрятать свои руки и в то же время, не терял нити событий: то одобрительно покачивал головой, когда профессор повышал голос, то виновато поглядывал на публику, как бы извиняясь за своею ненужность здесь на сцене.

На вопросы, касающиеся настройки аппаратуры профессор, не сходя с трибуны, позволил отвечать аспиранту. Тот начал тарахтеть, иногда захлёбываясь, будто боялся, что ему не дадут договорить, иногда даже сбивался и тогда робко поглядывал на шефа, будто спрашивая: «Я всё правильно говорю? Такой ответ вы от меня ожидали?». Потом внезапно стал восторженно расхваливать аппаратуру, и всё стало понятно. Профессору неудобно было себя хвалить, вот он и вытащил на сцену аспиранта, положение которого не обязывало быть скромным.

Сегодня в лаборатории состоялась реорганизация групп, уплотнение и переселение – пришли молодые специалисты. Витьку Журавлева определили на постоянное жительство к монтажникам. Он считал себя членом коллектива, поэтому обиделся до слёз и никаких объяснений не слушал. «Что я вам совсем не нужен?!» Мы об этом даже не подумали, ни я, ни Миша.

7 февраля был в театре «Моссовета» на спектакле «Маскарад». За эту постановку Завадский и Мордвинов выдвинуты на соискание Ленинской премии. На спектакле присутствовал комитет по Ленинским премиям во главе с Николаем Тихоновым.
Тихонов – важный, большеголовый с длинными спадающими до плеч седыми волосами. Волосы не просто седые, они казались настолько белыми, что резко выделялись среди черных, лысых и седых членов комиссии и зрителей.

Тамара Макарова – обаятельная, приветливая. Ей все было интересно, все нравилось. Я простил ей былую свою нелюбовь к кино, хотя в этом она меньше других виновата.

Баталов выглядел скромным, даже застенчивым. Мне казалось, он старался пройти незаметно, чтобы на него не обратили внимание. На него было приятно смотреть на фоне величественной головы Тихонова и нескольких деловито снующих женщин.
Лермонтов – молодец. Первая драма и на таком уровне.

Глубокая любовь делает человека доверчивым, а доверчивость – беззащитным. Если у человека сильная страсть, то боязнь потерять ее – безгранична. Его воспаленное воображение заставляет верить любому слуху и сплетням.
Я им не верю, но сердцу больно.

25 февраля 1965 г.
Появились первые осязаемые симптомы развала коллектива. Одни уходят, другие приходят и ещё придут. Рабочие стенды пустыми не останутся, но такого коллектива вновь не создать. Первые юношеские чувства, первые совместные шаги без опытного научного руководителя, искренняя поддержка друг друга в любых обстоятельствах – такое не повторится.

Игорь считает, что каждый должен найти себе работу и двигать её. Но люди все разные. Одни так могут, и даже успешно, их лучше не ограничивать и не стеснять их свободу, других надо толкать, вести, направлять. Они или приспособятся и станут исполнителями, или найдут другую свою дорогу и уплывут по ней.

Быть с людьми и отдавать себя людям – полезные умения, но разные.

Фанатизм – легкая и безумная форма существования, даже хуже пассивности.

Весна в этом году началась рано. 8 марта был легкий морозец, а через несколько дней потеплело, снег набряк, потускнел и оказался беззащитным перед лучами солнца. Зимой в редкие солнечные дни лучи солнца беспомощно скользили по снежной корочке, не причиняя снегу вреда, а теперь лучи впивались в него, как будто мстили за все морозные дни зимы. Снег осел, и через три дня на полях и на южных склонах реки появились темные пятна земли.

«На фирме столько молодых и красивых девчонок, а у него жена гинеколог. Где он с ней познакомился? Неужели на приеме?»

У меня на рабочем стенде лежит сувенир из Днепропетровска – ярко раскрашенный деревянный молоточек. Каждый, кто видит его впервые, пытается вывернуть рукоятку и применяет значительные усилия.

Когда человек приходит в гости и видит дорогой сервиз, у него не возникает желания применить силу и разбить его. Все умеют ценить дорогую вещь. Для меня сувенир дороже денег, для других – дешевая безделушка.
Так и в музее. Поставь две картины: одну – Репина, другую – дворового художника того времени. Если авторы неизвестны, еще неясно, чья картина понравится больше. Величие и знаменитость побеждают в уважении к себе.

16.04.1965 г.
Из Днепропетровска приехал Чередниченко. Там он мне показался легкомысленным трепачом, а здесь – ничего подобного. Глубоко въедался во всё. Школа фирмы Янгеля. Там не он играл первую скрипку, а здесь – чувство ответственности.

Юные березки стояли, как девушки в клубе в нетерпеливом ожидании, что их заметят, полюбят и закружат в вихре счастливого вальса.
Где же моя березка?

Из не использованных заготовок.
Она не смогла ему ответить, расстроилась и обозлилась на себя и на него. Сидит перед нею умный, всё знающий, а она ничего не знает и понять не может. Даже когда она знала кое-что и могла что-нибудь ответить, её сковывала робость и боязнь, что она неправильно думает или ответит невпопад, а он назовёт её тупицей, и тогда она расплачется и уйдёт, потом погрустит, и ей станет легче. Ей уже хотелось, чтобы он скорее прекратил свои расспросы и ушёл. Она ждала, глядя на него большими грустными глазами – вот я какая, не знаю и всё, но он вдруг прекратил расспросы и, глядя на схему и водя карандашом по ней, начал неторопливо и тихо объяснять. Она не слушала его и только думала, что ничего не поймет, и почему он не отругал её и не ушёл.

Речь его текла спокойно и без остановки, и она стала прислушиваться к смыслу и успокаиваться. И вдруг почувствовала, что что-то улавливает и понимает. Теперь она слушала его внимательно, и многое становилось ей понятным. Иногда ей даже хотелось поддакнуть ему, чтобы ускорить объяснение ясных для неё мест, но ей было стыдно за своё предыдущее непонимание и вспыльчивость, и она сдерживала себя. Несколько раз ей хотелось переспросить о непонятном, но пока собиралась с мыслями, он говорил уже о другом, и она, обрывая нити своих мыслей начинала снова следить за его объяснением. Он почувствовал её внимание и стал рассказывать более воодушевлённо, иногда отрывая взгляд от схемы и глядя ей в глаза.

Кто богат идеями, тот щедр, ему поделиться ими не жалко.

Рассказ Виталия.
«Любовь – болезнь с непредсказуемым осложнением. Была у нас на прежней работе девчонка. Сколько парней по ней вздыхало. Крутила ими налево-направо. А полюбила Колю Смирнова. Он на неё и смотреть не хотел. Сама пришла к нему – на последнее решилась. Ничего не помогло. В три дня женилась. Пригласила Колю на свадьбу. На жениха и не смотрит. Всю свадьбу с Колей танцевала.
А был еще один чувак. Еще до её свадьбы похвастался, что она за одну ночь его станет. Полгода пороги обивал. Начал с шутки, со спора, а потом дело всерьёз пошло. Ничего у него не получилось. Уволился и уехал. Точно, болезнь с вывихами».

– Хорошо, что Хрущёва сняли. Два культа подряд, это очень плохо.
– Коммунисты хреновы. Во все трубы славу Никите пели, а сняли его – другие песни запели.
– Не горюй. Скоро о новом генсеке запоют старые песни.

Демобилизованный офицер после нескольких рюмок.
«Я ротой командовал, а теперь мне молокососы кричат: Вася, подай паяльник! Вася, припаяй. И я несу. Эти молокососы больше меня знают. Они инженеры, а я принеси-подай».

Витька Ермаков в походе самый нужный и трудолюбивый человек, а на работе ноет, жалуется на головные боли, и на него уже никто не обращает внимание.
Может быть он действительно не создан, чтобы думать, а эпоха требует – учись Витька, и заставляет его делать то, к чему он не способен. Я в колхозе не могу поднять мешок картошки, а он мешки бросает через борт грузовика.

Конечно, напряженным трудом, можно добиться какого-то результата, но там, где проявились бы его природные возможности, отдача он него была бы оптимальная. Хочется выбиться в люди, а страна предлагает ему единственный путь, от которого у него головная боль и злоба на жизнь и работу.

Девочка года четыре от роду тянет на поводке щенка через лужу. Он сначала упирался, а потом обреченно поплелся. Её кавалер лет шести, аккуратно одетый, в беретке, пояснил мне: «Пусть привыкает к самостоятельной жизни».