Эмбиент сюита Дом

Визуальная эмбиент сюита «Дом»


1. Замечательные кривые (часть первая)

Ось Абсцисс (01мин. 00сек.)
Небольшие волны накатывают на каменистый берег, лаская круглые камни. Слева направо, слева направо, заканчивая каждое свое движение приятно щекочущим слух плеском. Самое время сесть в мягкое кресло с откинутой назад спинкой. Самое время расслабиться.

1. Окружность: (x;x0)2+(y;y0)2=R2 (10мин. 00сек.)
Садится багровое солнце, опускается за горизонт, расчерченный золотистыми полосками облаков. Это был просто замечательный день, залитый теплыми лучами солнечного света, слегка ласкаемый ветром, и достойно приблизившийся к своему окончанию. Прячется гордо солнце в толщах воды, будто намереваясь отметить свое местонахождение собственным алым сиянием из глубины. Но да, ему можно: отработало свой день солнце без нареканий, и с каким-то вожделенным удовольствием тает багровый диск светила, постепенно скрываясь в воде, подобной жирной четкой линии на листе бумаги. Часть за частью растворяется уставшее за день солнце внутри нее, чтобы, видимо, набраться сил на завтрашний день.
И ожидает новый день чистая и идеально прозрачная морская гладь, успокоившаяся только накануне ночи. Приняла она на себя всю беспредельную мощь отраженной от себя небесной лазури, всю безграничную массу неба, всю плотность густых белесых облаков, кажущихся невесомыми, но на деле будто фантастически неподъемных. Оттого могла бы дрожать совсем хрупкая в сравнении с ними морская гладь от давящего  напряжения, но вместо этого волновалась волнами, неустанно приливающими на песчаный берег, с пеной откатывающими назад и привлекающими на себя все внимание.
Отразила морская гладь теплый и приятный солнечный свет, мчавшийся к ней, казалось бы, из самой середины безграничного неба. И не устремился отброшенный от воды свет теплого солнца обратно ввысь. Но разлился он по самой приятно прохладной поверхности моря микроскопически тонкой пленкой, волной устремившись во все стороны и оставшись на воде, нарушаемый лишь облаками. Но и они будто не помешали ему удержаться на месте, свободно пропуская свет сквозь свои густые плотные тела. И, кажется, было довольно море, получив с небес этот дар, на благо послуживший ему в удержании непомерно массивной небесной лазури. И вынуждено было солнце потратить уйму своей энергии на то, чтобы оставалось море довольным и напитанным необходимой силой для возложенной на него задачи.
Пронзил теплый солнечный свет и приятный ветер, что кружил над просторной водой и рвался за пределы ее, облизывая песчаный берег. Наполнил теплый солнечный свет свежий морской воздух своей силой, велел ветру развеять ее повсюду, донести до всех возможных берегов, велел донести за горизонт. Будто заранее подготовило солнце для себя место, намереваясь отправиться на отдых обессиленным багровым диском, обозначая наступление ночи и остывший воздух. Но понес ветер солнечный свет по волнам, разбросал до самых морских границ, выбросил ветер теплый солнечный свет даже на песчаный берег. А вместе с теплым солнечным светом принес с собой ветер этот приятный ни с чем несравнимый запах, принес этот ни с чем несравнимый привкус. То привкус моря, то запах чистой морской воды, от которых приятно и как-то сладостно кружится голова, и безграничье моря и неба против ничтожной песчинки сознания обретает особый смысл.
И тело само стремится принять лежачее положение, расправить руки и ноги на теплом сыром песке, чтобы с новой волной отправиться прочь от берега. Лишь сознание остается непреклонным: холодным и мудрым, требуя каких-то ответов. Но не будет их, и именно этого добивается теплый солнечный свет, и велит морю подхватить невесомое тело, и понести его вдаль, покачивая по легким волнам, покрытым яркой солнечной пленкой.
Слегка давит лазурная бездна, нарушенная облаками, приятно касается ветер кожи, а теплый солнечный свет пронизывает тело насквозь, заполняя собой все естество, отчего непреклонное мудрое сознание остается вдали на берегу, провожая тело неподвижным холодным взглядом от невозможности быть внутри прежней физической плоти. Именно этого исхода добивалось упорное солнце, владевшее этим миром каждый день, отпуская его всего на чуть-чуть, чтобы взять легкую передышку, растворяясь где-то вдали стихнувшей водной глади, чей простор, кажется, безмерно обширен.
И остается ничтожное тело один на один с просторами моря и неба, под взором яркого светила. Крошечная точка между огромных плоскостей, идеально параллельных друг другу, и таких разных в своей сути. И как никто и ничто другое в мироздании может почувствовать тело то же, что чувствует ветер между ними, будто ограниченный твердью с обеих сторон. Отпущено тело на свободу, как того и хотело солнце, обрело тело свой шанс, лишь солнцу доступно оно всецело, и так далеко солнце в небе, но так близко на морских волнах.
Но вот садится солнце над тихой водой, растворяется в морской бездне, будто раскрыв нутро отдает оно алые остатки прежней силы застывшему в безветрии морю. Неподвижна приятная прохладная вода, по грудь зашло в нее тело, изнеженное теплым солнцем и ласковым ветром. И если попробовать уйти под воду целиком и открыть глаза, то можно увидеть в прозрачной толще воды багровый оттенок. И сдержанно в этот момент ясное хладнокровное сознание, и так и должно быть, и иначе просто невозможно. Все предсказуемо: и солнце, и море, и ветер, и небо. Строг и неизменен устроенный ход существующего Бытия, а значит можно заниматься и быть самим собой, держать сознание  ясным и точным, оставаться хладнокровным и четким. Значит можно позволить телу выйти из-под контроля и дать насладиться ему продуманной кем-то действительностью, испытать на себе благостное действо всех прямых и кривых линий, дать возможность заглянуть в самую сердцевину мироздания, дать возможность увидеть, казалось бы, удивительные узоры их, исходящие прямо из солнца, соткавшие осязаемую реальность…      

2. Синусоида: y = sinx (10мин. 00сек.) 
Вот она, прочерчена прямо через центр Бытия, между условными границами, уносится далеко в небо, тонет в самой толще земли, впивается и проходит насквозь через целые горные массивы, через непроглядные кроны деревьев, проносится над цветочными лугами и безжизненными голыми пустошами. И гаснет в самых недрах целой Вселенной, надежно погрязнув в космическом царстве. Шум и есть жизнь в одном конкретном Бытие, его голос, его дыхание, его подлинное естество.
Шумом пронизан даже воздух. Шум зачаровывает, завораживает сознание, захватывает все воображение, овладевает каждой частицей тела. Видна синусоида невооруженным глазом, вобравшая в себя целое Бытие.
Все вокруг является ее источником. Все вокруг приведено в движение, все колеблется и трепещет, задавая синусоиде направление. Даже неподвижные камни, целые каменные исполины, визуально остающиеся на одном месте, издают шум, от которого никуда не деться. И кажется, что это самое живое Бытие из всех прочих возможных в чьем-нибудь воображении, и даже сам Творец не способен придумать что-то более наполненное жизнью.
Шумят горы. Гудят горы тяжелым низким гулом. Дрожат горы незримо, резонируя свое величие, свою массивность, свои твердость и нерушимость. Будто даже само время бессильно что-либо сделать с ними, чтобы сравнять горы с землей. И ничего не поделать небу с ними, может лишь оно бессильно возвышаться над ними, прятать свой взор на горы под множеством густых облаков, прятаться за серой дождливой пеленой и проливать с негодованием на горы целые грозные ливни. И самым сильным шумом из всех прочих шумов во всем мироздании обладают горы, и чем выше и массивнее они, тем устрашающе их голос, разливающийся над землей и небом, способный тело принудить склонить голову в знак почтения и раболепия. И даже сознание чувствует эту ни с чем несравнимую и неповторимую мощь Бытия, как будто она есть основа его, основа владычицы Бытия – синусоиды, и без нее погибнет синусоида безвозвратно, покончив с мирозданием навеки.
Шумят луга. Приятно негромко звенят, разливая свою песнь волнами прямо над землей. И не поднимается их песнь выше, не устремляется к небу, заняв удобное место у самого подножия земной тверди. И в звоне этой песни слышны бесчисленные голоса, целый хор их, не имеющий точного количества его участников. Как будто зовет звонкая песня проникнуть в самую ее сердцевину, отправиться прямо вглубь ее, сквозь нескончаемые толпы хористов, туда, где берет она свое начало, подхваченное и уносимое всеми остальными ее участниками. Но стремление достичь эпицентра приятного звука только остается лишь стремлением, в то время как конечная точка отдаляется с каждым мгновеньем движения к ней. Все равно, что пытаться найти смысл жизни, не осознавая, что он заключается именно в его поисках. Ведь конечное достижение мгновенно утрачивает смысл ощущения познания и овладевания тем, что не давало покоя долгие годы. И вновь начинается долгий изнурительный путь, лишенный всех ценностей под конец жизни.
И тогда мертвым истуканом стоит тело среди пестрых цветущих лугов, и наслаждается сознание звучащей их песней, что струится прямо под ногами, касается тела, лишь усиливая свою мощь, заставляя сознание мчаться в самую глубь ее, сквозь несметные частицы, ее составляющие. 
Шумят леса таинственным, завораживающим, восхищающим пугающим шумом. Будто где-то в самой чащобе таится нечто воистину божественно чистое, и в то же время дьявольски черное: мерзкое и ужасающее. Некая субстанция, которую приятно и противно, даже опасно для жизни всего лишь коснуться, но которая просто не может не оказаться в ладонях. Лишь флора и фауна, скрывающаяся под лиственными кронами деревьев, шустро мелькающая между древесных стволов, помнивших каждый миг своего существования в этих загадочных, полных самыми разными секретами местах, знает истину. Не просто знает, но пропитана ею насквозь, как пропитан насквозь чистый освежающий воздух, будто защищенный от губительного и разоблачающего все тайны света солнца где-то за зелеными древесными шапками.
Однажды попав в лесные владения, тело уже никогда не сможет выбраться обратно, безнадежно плутая кругами все дальше и дальше от внешнего мира под всевидящим взором солнца. Ну и пусть. Предвкушение познания чего-то сокровенного, крайне важного, и оттого чарующего, сопровождаемого пугающим и прекрасным одновременно голосом надежно отвлекает сознание от мысли о неизбежности жутких мук хлипкого тела в звериных лапах и клыках каждого хищника, образы которых не менее таинственны и ужасающи. Оттого понимает сознание всю бессмысленность стремления отступить, пока еще есть возможность, и навсегда утратить даже вероятность открытия той истины, что так близка  и недостижима уже сейчас.
Шумит земля. И шум ее безголосый, похожий на мелкую дрожь, вибрацию, вступающую в приятный резонанс с телом. С сознанием. Все верно: пронзает синусоида землю, оставляя свой четкий незримый след. И не сойти с него даже при очень сильном желании, будто надежно привязано к нему тело, будто тело часть его и потому неотделимо.
Приятная мелкая дрожь охватывает с ног до головы, проникает в сознание целиком, не оставляя ни малейшей части его нетронутым. Все равно, что озноб при простуде с повышенной температурой тела на открытом холодном воздухе, расслабляющий и отправляющий укутаться теплым одеялом как можно плотнее. И не придает легкая дрожь земли так необходимых телу и сознанию сил, но и не отнимает. Она всего лишь есть как реакция касания синусоиды, проходящей через нее.
И каждый шаг приносит необыкновенные ощущения какой-то легкости, даже прыгучести. Будто каждый шаг отталкивает тело от земли, заставляя как бы парить совсем короткие мгновенья до того как нога вновь коснется, казалось бы, прежде прочной тверди. И будто воспоминания о былом овладевают сознанием и заставляют сердце биться сильнее.
Шумит небо. Накатывают мощные волны на землю с равными интервалами. Струятся из бесчисленного множества мелких точек, расширяясь до фантастических размеров у самой земли. Будто где-то за ширмой небесной бесконечности огромные меха, раздувающие давящую энергию. И невозможно поднять голову к небу, взглянуть на облака, на лазурную синеву, будто не хочет небо испытать прежние чувства, хранимые им, приобретенные однажды, оставшиеся в воспоминаниях земли. Будто прижимает небо к земной тверди, требуя от тела оставаться как можно дальше, в глубине синусоиды. Будто понимает небо, что вот-вот утратит оно прежнюю власть, что совсем близок тот миг, когда воспоминания сознания обретут ясные формы подобно словам в некоем могущественном заклинании, которым осталось подобрать необходимые буквы…
      
3. Циклоида: x = r t ; r sin t / y = r ; r cos t (10мин. 00сек.)
Несмотря на то, что это река, остается водная гладь непорочной: идеально ровной и тихой. Успокоилось течение в одном конкретном месте, окруженном толстыми древесными стволами. И лишь одна тропа сквозь высоту и густоту вечнозеленой плотоядной травы ведет откуда-то из глубин лесного лабиринта прямо на каменистый речной берег.
Плюх… Плюх… Плюх…
Это отскакивают камешки от воды, бросаемые с определенной скоростью под определенным углом. Именно для этой цели и  существует это место – тихое, потаенное, скрытое от посторонних глаз высокой густой травой, способной причинить серьезные физические увечья при соприкосновении с ней. 
Плюх… Плюх… Плюх…
Чуть ли не с десяток отскоков проделывает каждый бросаемый камешек, прежде чем пойти, наконец, на дно. И прыжки его высокие, идеально дугообразные, по циклоиде, будто обладают камешки какими-то особыми свойствами, какой-то особой, упругостью, не позволяющей им так быстро уходить под воду. Будто веселятся они, играючи сопротивляются совсем не твердой поверхности воды, будто знают некий особый секрет своему умению.
И секрет их только на благо. Секрет их успокаивает, приводит сознание в состояние равновесия, очищает от сомнений и неприятных предчувствий и опасений. Быть может, обладают камешки собственным сознанием, способным взаимодействовать с сознанием тела, благодаря чему знают о том, что должны они избавить от дурных мыслей и чувств. Будто знают камешки, что по тропе в жестокой плотоядной траве приходят к ним за помощью. Быть может, заключен между камешками и водой особый союз, заведена самая настоящая дружба, и по окончании своего развлечения, когда останутся они одни, вернутся камешки с речного дна, выпрыгнут из самой глубины обратно на берег.
И все это совсем неважно, слишком малозначительно, чтобы думать об этом, поскольку все происходящее на воде устроено именно так изначально. С одной единственной целью существует это место, за пределами которого будто больше ничего нет, непроглядная черная Бездна, самый настоящий Хаос, в котором нет ни света, ни тьмы, ни холода, ни тепла, и тропа, скрывающаяся в жестокой густой зелени, в конечном счете, обрывается на самом краю Бытия.
Плюх… Плюх… Плюх…
Кажется, что в камешках, скачущих по воде, куда больше смысла, чем в осознании все сущего, на которое возможно воображение, в осознании самой сути его. В осознании своего собственного места в окружающей действительности. Здесь, на каменистом берегу одиночество обретает дополнительное значение, о котором сознание никогда не задумывалось прежде, но требовало чего-то отличительного, совсем индивидуального, казалось бы, совсем невозможного. По этой причине сама собой напрашивается мысль о наличии в сознании некоего дара, возможности которого никогда не изучались, даже не предполагались, но который предчувствовался на интуитивном уровне, где-то на уровне предположений и вероятности одной на бесконечное множество.
Плюх… Плюх… Плюх…
Где и когда еще могла бы представиться возможность быть здесь, сжимая в руках особый круглый камешек, не желающий быть утопленным на глубине после резкого уверенного броска? И кажется, что стремление оказаться в этом месте на самом деле было всегда, заглушаемое бытом и иллюзией важности самых бесполезных деяний и помыслов. Даже кто-то близкий, о котором все мысли день и ночь на протяжении длительного периода времени меркнут с каждым новым броском камешка по воде.
Не только течение приторможено в эти минуты, но само время, само Бытие существенно замедлило свой ход по воле сознания, желающего взять паузу в круговерти мирских событий, в хаосе опасений и лихорадочном поиске всевозможных решений задач, кажущихся чрезвычайно важными и трудновыполнимыми, от исхода которых может зависеть существование целого мира.
Плюх… Плюх… Плюх…
Тяжелые по весу камешки в своем множестве имеют серые и темные оттенки под стать тем проблемам, которые отягощают и будоражат сознание, приведшим тело на каменистый берег через полный опасностей лес. Кажется, это и есть тот секрет, что хранят камешки, не спешащие утонуть с первого раза. И вроде сознание должно быть раздраженным при виде циклоиды, описываемой ими на поверхности воды, должно ненавидеть циклоиду за одно лишь существование ее, за то, что так устроено Бытие этого места со всеми его законами физики. И тот, кто создал его, должен понести заслуженное наказание за свое творение (определенно это чей-то (воспаленный, между прочим) разум). И это должно стать вполне нормальной реакцией на каждую новую циклоиду, творящуюся на воде.
Но нет никакой ненависти, нет никакого раздражения. Достаточно присмотреться получше, вглядеться в твердые круглые камешки не только лишь глазами, но позволить сознанию взять всю полноту власти над телом. И тогда становится ясно, что камешек за камешком, скачущие по воде, постепенно убывают они, очищая речной берег до самой холодной сырой земли. И нет никакого желания остановиться пока ВСЕ ДО ЕДИНОГО камешки не останутся на дне реки до следующего посещения каменистого берега. Будто овладевают они вроде бы ясным и сильным сознанием, взявшим тело под свой жесткий контроль, и не хочет сознание остановиться от понемногу рутинного бросания их по воде. И в какой-то момент время просто исчезает из воспоминаний, и вернувшись из некоего забытья, сознание обнаруживает, что больше нет ни одного камешка, оставшегося на берегу.
И кажется, что они сами стремятся оказаться в твердой и уверенной хватке рук, крепко сжатые в пальцах, и нет понимания, как именно тело подбирает их из-под ног один за другим.
Плюх… Плюх… Плюх…
Вот неприятные воспоминания о недавнем конфликте с руководством. А вот стресс из-за какой-то небольшой бытовой неудачи. А это вечерние трения с женой, из-за которых пришлось спать в разных комнатах. Какие-то подозрения, недомолвки, откровенная ложь, обиды. Все в самых подробностях заключают в себе спасительные камешки на берегу тихой реки.
Плюх… Плюх… Плюх…
Плюх… Плюх… Плюх…
Плюх… Плюх… плюх… 
 
4. Кардиоида: (х2 + у2 + 2аx)2 – 4a2(х2 + у2) = 0 (10мин. 00сек.)
Бытие кардиоиды – романтика, невесомость, свет, цветы. В форме сердечка ее Бытие. Очень хрупкое мироздание открыто сознанию, с четкими границами, будто образующими защитный купол, нет, сферу, полностью скрывшую его от разрушительного Хаоса по ту ее сторону. Очень хрупкое мироздание, требующее держать сердце открытым, чтобы испытать всю силу, сокрытую внутри кардиоиды. И без кардиоиды невозможно все прочее, и потому она занимает свое место среди прочих мирозданий, хранимых сознанием в памяти. И, наверное, для кардиоиды необходимо чуть больше сил в сравнении со всеми прочими временем и пространством.
Нигде больше невозможно почувствовать себя настолько открытым, настолько слабым, можно сказать, ничтожным, настолько раздавленным и униженным, настолько нуждающимся в тех возможностях, что таятся внутри изолированного от всей сокрушительной мощи Хаоса Бытия, которое подобно песчинке света в безграничном океане Тьмы. Нигде больше невозможно почувствовать сильное биение сердца, обнаженного перед всеми фрагментами мироздания – пугающими и восторженными. Возможно, кардиоида самая замечательная из всех замечательных кривых, доступных для представления и начертания, самая осмысленная, самая важная, ключевая. Самая живая.
Бьется сердце в унисон с невидимой глазу и неосязаемой телом пульсацией внутри кардиоиды. Захватывает невесомость нутро, заполняет мягкий приятный свет каждую клеточку тела, пронзает сладостными ароматами цветов обоняние. Сам собой возникает в расслабленном сознании образ той, которая, оказывается, никогда не стиралась из воспоминаний, погребенная под нагромождением мирского малозначительного, но всецело отвлекающего от подлинных целей мусора. Той Самой, Единственной, Подлинной, которая не предназначена высшими силами никому другому. Которая уготована в качестве дополнения имеющимся в сознании мыслям, вообще, мировосприятию, неповторимому и индивидуальному.
Возможно, что подобные предположения обычная чушь, радующий глаз цветастый фантик, внутри которого обычное животное удовлетворение, на положительных эмоциях выдаваемые за действительность. И на самом деле нет и не может быть никаких Тех Самых, Единственных и Подлинных, Уготованных небесами или высшими силами. Лишь химия запахов, геометрия черт лица и формы тела, приводящие сознание в состояние восторга от оставшихся спустя давность лет воспоминаний – вот и самое простое и понятное на любом языке объяснение. Материнская опека и беззаботное детство, когда нет элементарной возможности задумываться о чем-то.
Наполнена кардиоида насыщенными красками, насыщена если не самой квинтэссенцией их, то максимально приближена к приятной их сути. И образ Той Самой, Единственной и Подлинной легок в восстановлении в сознании, как будто не было никакого отвлекающего от нее мусора. Это тот образ, который был долгое время рядом, со всеми его ласками, прикосновениями, улыбкой, светом в глазах. Даже больше, Ее сердце в руках, покоится на ладонях, сформированное прямо из пронизанного сладостными ароматами цветов, невесомостью света, лазурной чистоты неба. Она как никогда реальна, стиснутая в руках, желаемая быть в любящих объятьях, быть обласканная прикосновениями рук, словами восторга, искренностью из самого сердца. Она всегда была рядом, когда сердце болело, угнетенное невзгодами и обидами.
Стоило лишь обнять Ее, хотя бы взять за руки, хотя бы почувствовать тепло ее трепетного дыхания прямо перед собой, стоило ощутить ее руки, притянувшие тело к себе для страстного поцелуя, и не оставалось ничего дурного. Очищалось сознание до состояния какой-то особенной эйфории, и хотелось слиться с мягким чистым светом, хотелось раствориться в сладостных ароматах цветов. А голос Ее заставлял все внутри приятно трепетать, приятно дрожать и покрываться мурашками. И ведь никуда ничего не исчезло, осталось заключенным внутри кардиоиды. Надо лишь было начертить ее правильно, подобно магическому символу, четко выверенному руками опытного волшебника прямо перед собой.
Будто прошло тело через некий портал, образованный кардиоидой в самое ее же нутро. Будто умудрился спрятать чародей самого себя, со всеми своими страхами и удовольствиями, внутри всего одного символа в двумерном пространстве. И как надежна сфера, внутри которой хранится это удивительное Бытие, самое сокровенное из всех возможных; не пропустит сфера чужаков.
Но ничего не изменилось даже тогда, когда Она стала неотъемлемой частью Бытия, неотъемлемой частью тела, неотъемлемой частью сознания. Ничего не изменилось, когда Она стала привычной каждый день и час. Ничего не изменилось в худшую сторону. Она стала неким лекарством, отстранила реальность на второй план, будто устроив иллюзию, затмившую любую боль, любые опасения, любые сомнения. Она овладела открытым и беззащитным перед опасностями привычного жестокого мира сердцем, взяла его в свои руки, и этот миг растянулся на целую вечность. Будто с этой целью был начертан символ кардиоиды мастером своего дела, пожелавшим вдохнуть в нее душу.
Запах Ее тела, густота и легкость локонов волос, невероятно красивые глаза, в которых заключена вся суть кардиоиды, индивидуальная грация статного тела – нет ни единой причины в сомнениях и в опасениях. Она та, какой должна быть по задумке своего хозяина. И сознание ни на каплю не ошиблось в своем стремлении сформировать Ее именно такой. Нет, не идеальной, не Абсолютной, и это только стремление, но не конечный результат, и в Ней есть что-то такое, что может стать непреодолимой преградой, но в то же время что-то такое незаметное ни глазу, ни сознанию. А если и заметное, то в своем отсутствии непременно вызывающее тоску.
Она настолько личная, настолько принадлежащая всего лишь одним рукам и одному сознанию, что сфера вокруг кардиоиды, кажется, в состоянии погубить своего творца. Все в кардиоиде подчинено индивидуальности биения сердца, все находится в зависимости друг от друга. Бытие кардиоиды столь же трепетно в ладонях, что и израненное слабое сердце в ее владении.
Она не способна на предательство, Она всегда знает, где болит и почему, Она знает, что нужно здесь и сейчас, чтобы прошла боль, чтобы чистый и мягкий свет Ее не иссякал, а сладкие ароматы не увядали, чтобы невесомость и радость чистому небу и теплому солнцу не кончались. Это самое лучшее Бытие, на которое только способно сознание, и оно не просто воспоминания из далекого прошлого, но кажется таким близким настоящим, и неизбежной частью сознания в будущем. И ради него стоит жить.
И оттого руки сами норовят вновь и вновь чертить кардиоиду на бумаге, в то время как сознание удерживает образ внутри нее со всем своим стремлением к единоличному владению им и животным инстинктом драться за него смертным боем.       

5. Нефроида:  (x; + y; ; 4a;); = 108a;y; (10мин. 00сек.)
Смысл нефроиды заключен в единении, в неделимости, в невозможности распада на отдельные составляющие, которым просто не быть друг без друга. Бытие нефроиды идеально подходит для того, чтобы провести вечер рядом с любящим и верным своим чувствам сердцем, что бьется, наполненное страстью. Бытие нефроиды раскрывает все свое естество на закате солнца, позолотившего облака, готовящегося скрыться за горизонтом в идеальной глади воды между кривыми хребтами гор, пропитанное чистым морским воздухом, от которого очищается кровь и становится легче дышать. И тогда расслаблено сознание, расслаблено тело. И важны лишь чувства, сдобренные воспоминаниями уходящего дня, и рука, сжатая рукой в соседнем кресле на морском берегу кажется единственным смыслом существования.
И есть, что вспомнить, пережитое в паре с любящим и желаемым любить и быть упокоенным сердцем, есть, что стоит закрепить, взявшись за руки и сидя в соседних креслах под торжество заходящего за горизонт солнца. И хоть прошло за день немало событий, удостоенных внимания, лишь одно единственное из них действительно важно: день, проведенный рядом с близким и таким родным существом, которое так охота оберегать: холить и лелеять как какого-то котенка, ищущего родную мать. За день не умолк надолго (отчего не возникла неприятная горькая тоска) любимый голос, ставший за долгое время близких отношений будто своим собственным, без которого и свет не мил. За день не покинуло ни разу чувство полноценности от одного лишь присутствия рядом с собой кого-то слишком родного, чье дыхание давно заменило воздух.
Именно внутри нефроиды построен дом для двоих, и никому больше здесь не оставлено места. Этакая гостинца, с каждым новым днем пребывания в ней становящаяся домом, в котором самое время создать полноценную семью, либо же двоим  посвятить самих себя самим себе, обнажив чувства и раскрыв сознание на максимум. Самое время внутри нефроиды делать то, что вне ее могло показаться со стороны странным, наивным, а то и по-детски глупым: полным вопросов в головах скованных выдуманными предрассудками соседей или вообще окружающих, которые стесняются своей собственной ребяческой безбашенности. Все самые тайны друг друга слышит острейшая на слух и видит своим зорким глазом нефроида, которая не выпустит ни капли секретов за пределы себя. О, сколько всего удалось пережить мирозданию нефроиды за все время ее существования. Сколько счастливых поющих сердец услышала она, сколько сияющих страстью и светом любви и преданности увидела с момента своего образования.
Сама собой льется внутри Бытия нефроиды музыка, наполненная добротой, расслабленностью, успокоением, сочится прямо из воздуха, что уж говорить о материальных источниках, таких как вода, горы вдалеке, солнце, небо и звезды. Не зовет музыка влюбленных танцевать, нет, не сейчас, перед приходом приятной нежной ночи, освещенной фонариками звезд. Сейчас призывает нефроида влюбленных наслаждаться самими собой в эти магические таинственные мгновения, нырять глубоко в воспоминания, в восприятие друг друга, заставляет нефроида оставить плотскую привязанность в обмен на нечто совсем иного уровня осознания. Будто существуют две половины одного целого не только лишь физически и физиологически, на примитивном уровне плотской взаимозависимости. Будто есть куда больший смысл любящих друг друга сердец. Необъятный, неподдающийся физическому ограниченному пояснению, проникающий за видимые пределы окружающего мира по ту сторону нефроиды.
Оттого ее музыка такая чарующая, оттого ее музыка настолько глубокомысленна в каждой своей ноте, лишенная поверхностных тонов. Не заставляет эта музыка думать, не приводит сознание в состояние тщательного и самого активного  анализа чего бы то ни было.
Однако не заводит та же самая музыка элементарную плотскую страсть, не разжигает в верных друг другу сердцах дерзкий жгучий огонь, от которого глаза загораются, и от разумного  сознания остается лишь природный инстинкт. Все, что нужно сейчас, просто наслаждаться предвкушением наступающей ночи с сиянием звезд и ярким светом луны, держа друг друга за руки. Все что нужно сейчас – просто молчать, расслабляясь от каждой новой ноты, отправляющей сознание назад во времени, в день первой встречи, изменившей практически все, но придавшей жизни особый смысл, а чувствам – особую остроту. Музыка нефроиды заставляет время остановиться, поймав тот самый миг, секунду, даже долю секунды, когда взгляды встретились, обозначив наступление нового цикла, где все прочее тускнеет на фоне открытости чувств.
Как это здорово было тогда, как классно, как незаметно и потому мимолетно. Всего одно мгновенье, подобное точке пересечения на оси координат в месте соприкосновения двух линий. Именно тогда нефроида получила свое право Бытия. Самая зависимая из всех прочих линий, имеющая бесчисленное множество рождений, бытия, смерти. И вот момент рождения самый запоминающийся, содержащий в себе самые яркие мгновенья, из которых и сформирована звучащая для двоих музыка, и нет никакого желания хоть как-то воспротивиться ее намерениям вернуть чудесные воспоминания такими, какими они были на самом деле. Больше того, настаивает и ждет сознание этого чудесного эффекта, желая пережить прекрасный миг снова во всех его подробностях, будто стремясь начертить еще одну нефроиду поверх уже существующей, наполнить ее свежестью сладостных эмоций и чувств.
Будто бы предоставили высшие силы сознанию возможность увидеть нефроиду, будто прочертили некий шаблон ее, и теперь хочет она быть начертанной самим сознанием в точности так, какой получилась в первый раз, ни на микрон не искаженной на тонком шаблоне линией. Чтобы не возникало даже самой возможности каких-либо сомнений в правильности решения высших сил соединить два сердца в одно целое. Ведь даже боги могут ошибаться.
Но ради этого и существует нефроида, и разделенная пополам на две равные части обнажает она ужасную червоточину, подобную той, в которой находится косточка абрикоса. После извлечения ее портящая глаз темная дырка, кажется, разъедает нежную сочную мякоть, и только растет до полного поглощения всего плода изнутри.
Именно поэтому провести идеально идентичную нефроиду по прочерченному кем-то шаблону по силам руке, подвластной четкому, хладнокровному в своем мышлении сознанию, уже прошедшему через самый эпицентр приятных эмоций и чувств, в какой-то момент овладевших им, но после самого настоящего шторма их вернувшего себе полный контроль. Неподвластна нефроида юношескому задору, ведущему тело по тропе беспорядочных плотских развлечений. Конечно, есть исключения, совсем ничтожное количество их в безграничном океане стандартной ребяческой похоти, при которых нефроида может быть даже спланирована не на небесах, но вполне на земном уровне. Но и тогда будет шаткой она, бесполезной. Пустым Бытием. Пустым чертежом в тетради студента.      

6. Розы Гранди: r = a sin k ; (10мин. 00сек.)
Самые красивые розы Гранди из всех остальных замечательных кривых, доступные для начертания, доступные для воображения. Самые требовательные они, которые заберут намного больше, чем способны продемонстрировать, самые коварные, даже жестокие. Способны они заворожить любое сознание, а лишь только даст оно слабину, поглотят они его без остатка. Яркие и пестрые, неустанно меняют они свою форму, пребывая в постоянном движении, будто гипнотизируя размякший рассудок. Но ведь ради них он и пребывает в состоянии куда большей расслабленности, чем под воздействием блаженных сладостных воспоминаний, устроенных нефроидой.
Требуют розы Гранди ради демонстрации своих возможностей отдать сознание во власть расслабляющих тело их ароматов. Пропитано Бытие роз Гранди приторными и  дурманящими цветочными благовониями насквозь, нет в этом мироздании чистого воздуха. Это царство самого настоящего безумия, самой настоящей психоделии, в которой не остается места для здравого смысла. Сияют розы Гранди повсюду, искажаясь до неузнаваемости, плавно и резко перетекая из одной формы в другую: множась, вращаясь, ширясь или же сжимаясь до критической точки в своих размерах, становясь просто какими-то выходящими за привычные пределы воображения, подкрепленного дозами наркотика. Мало кому удается покинуть Бытие роз Гранди, однажды познакомившись с ним и испытав все, на что оно способно.
Кажется, что создано оно самым настоящим безумцем, и что только безумие питает его, что лишь отключенное от реальности сознание придает розам Гранди сил, и что лишь тело преобладает внутри их. И так оно и сеть, и накачанная наркотиком плоть находится под самой полной властью Бытия роз Гранди, не желающая покидать его ни на мгновенье. Цветная их иллюминация, бесконечная игра их форм сопровождается режущим ножом или чем-то еще намного острее и грубее в своем прикосновении, что будто слой за слоем срезает сознание, принося невыносимую боль. И эта боль в то же время сладка и незабываемо ласкова, стоит лишь унестись вслед за всколыхнувшим время и пространство пестрым сиянием, перед которым просто невозможно устоять.
Устремляется тело в самую Бездну, наполненную кружевами и узорами цветов и их жестоких форм, пожирающих плоть и заменяющих боль все новыми дозами наркотика. От пестрого и непрерывного цветастого Хаоса стекленеют глаза, взгляд холодеет и застывает недвижимой субстанцией, наполняясь причудливыми и хищными метаморфозами дуг и окружностей, за которыми ничего нет, но которые таят в себе, кажется, все, даже самую главную Истину, недостижимую даже самому разумному и все познающему сознанию. Ничего не должно быть за пределами Бытия роз Гранди, и это только внушение их, не намеревающихся отпускать подверженное воздействием наркотика тело.
Открывают розы Гранди причудливые миры, какие-то старые, опустошенные, в некоем моно формате. Выцветшие в своем смысле и дрожащие, будто запечатленные на древнюю кинопленку, но кажущиеся при этом возбужденному наркотиком телу невероятно живыми и фантастически прекрасными, куда хочется улететь раз и навсегда. В том состоит сила жестоких лжецов роз Гранди, при которой каждое их представление не имеет под собой никакой мало-мальски прочной и надежной опоры. Иллюзия, вот что такое розы Гранди, вот, что составляет их Бытие, и даже само Бытие их требует проверки на материальность.
Имитируют розы Гранди Бытие кардиоиды, заставляют безвольное наивное тело, отравленное наркотиком поверить в верность чувств, заставляют сердце биться сильнее, но не от любви или от стремления призвать биться сильнее сердце кого-то еще от мысли о своем собственном существовании. Имитирует Бытие роз Гранди что-то похожее на музыку в Бытие нефроиды, но невозможно назвать его голос музыкой, невозможно назвать эти звуки нотами. Имитирует мироздание роз Гранди великое солнце, величие его рождения, величие его, уходящего на покой в конце дня после длительного труда, имитирует величие моря, принявшего багровый солнечный диск в самую глубину, его мягкий свет, проходящий сквозь бесконечно массивные толщи воды.
Для тела созданы розы Гранди, вся мощь фальши которых призвана попытаться передать телу то, что недоступно для него из постоянно пополняющихся недр сознания. То, что непременно погубит тело, заключившее сознание в материальную форму, благодаря чему могущее воспринять что-либо из окружающей его действительности.
Розы Гранди – пытка, самый неприятный фрагмент из всего представленного альбома, самый жуткий элемент той картины, что предстает в познающем ее сознании. Будто отдаляется оно в этот миг. Будто УЖЕ накачано тело тяжелыми психотропными веществами, от которых мозг просто отключается, пойманный в ловушку противного Бытия. Скрипы и скрежет, визги, странные шумы – пытается оно быть идеально похожим на то, что уже было озвучено и представлено сознанию в самых приятных для мысленного взора и слуха своих образах, на то, что сознанию еще предстоит познать. Именно лишь пытается. Потому что, повторимся, розы Гранди – иллюзия, обман, постоянное перевоплощение форм и размеров, лишенное ясного смысла.
Хочется, чтобы эта секция закончилась как можно быстрее в то время как тело предается расслаблению и удовольствию, наблюдая за этими жуткими трансформациями; оттого постепенно возникает в сознании стремление слышать какофонию бытия роз Гранди как можно дольше. Ведь в наступившей после них паузе, голова будет просто гудеть и звенеть, отяжеленная этим хламом, даже не наркотиком. Тяжелый нойз, пауэр нойз, пытающийся быть мелодичным (что невозможно в принципе для подобного рода жанра), кажущийся абсолютно лишним элементом в общей структуре и в концепции всего данного материала - таков дух Бытия, будто стремящегося к мучительному разрушению сознания, и почти разрушившего зависимое от наркотика тело.
И не имеет значения, кто придумал это мрачное Бытие. Гораздо важнее, что сделано это со знанием дела, сделано осознанно, будто в попытке оторвать нечто ужасное от самого себя, в попытке отделить реальность от воображения, границы между которыми размыты максимально.
И ведь далеко, очень далеко не каждый признает всю опасность роз Гранди для собственного сознания. Очень далеко не каждый откажется хотя бы раз попробовать наркотик, поймавший тело в ловушку, расслабляющий и просто отпускающий размякшее от психотропных препаратов сознание ради чарующих узоров и цветов, проникающих в мозг так глубоко, что воспоминания о них будут хотеть новой встречи.
Но нет возможности увидеть в Бытие роз Гранди ни одного пленника, навечно застрявшего в их приятной тюрьме. Ибо даже пленники не более чем привычная для роз Гранди иллюзия, обман, фальшивка.            

7. Спираль: p = k ; (10мин. 00сек.)
Впивается она тонкой полоской в самую середину сознания, проходит насквозь, будто пробуриваясь и утаскивая сознание за  собой, оставляя тело просто нежизнеспособным. Тянет спираль за собой куда-то вперед, и в то же время тащит назад, будто закручиваясь в противоположных направлениях одновременно. Растягивает спираль сознание вдоль самой себя от самого начала и до конца. Будто сознание и есть ее естество, ее плоть, ее физическое Бытие. Будто в одном сознании совмещены прошлое и будущее, устремляющиеся в бесконечность времени и пространства.
Это и есть мироздание спирали – бесконечность времени и пространства. И кажется, что Бытие спирали не имеет границ, и полный оборот из начальной точки приводит к ней же. С тем лишь отличием от окружности, что Бытие спирали предлагает отправиться вглубь, или же наружу, по оси аппликат в самые недра мироздания и за пределы его, которых никогда не достичь. Кажется, что способно оно на безграничное расширение, приводимое в движение вместе с попытками сознания познать больше того, что позволено последнему в силу его собственных ограничений. Все равно что попытаться представить то, что возможно за пределами наблюдаемой в реальном мире Вселенной (но однозначно не привычная холодная тьма Хаоса).
Бытие спирали устроено между двумя Небытиями, между невозможностями самого Существования, будто между нерешимостью и нежеланием Творца к созиданию материи времени и пространства. Бытие спирали – ожидание. Бытие спирали – предвкушение формы, четких размеров, четких мыслей и подробного смысла. Требует Бытие спирали точности в расчетах, конкретики в каждой свое составляющей. Пожалуй, самое зависимое оно из всех остальных мирозданий замечательных кривых, которому лишь предстоит появиться на свет, не имея ни малейшего понимания, когда наступит столь важный для Творца момент. Жаждет Бытие спирали быть, жаждет обрести четкие формы, четкое пространство, четкие границы, четкий ход времени.
И должен быть уверенным в своих стараниях к созиданию Творец, и не простит Бытие спирали ему легкомыслия или ребячества. Не простит ошибок, не простит бессмыслицы. Слишком велико мироздание спирали для пустых форм и дешевых замыслов, слишком сложно в своем предстоящем рождении, слишком важно даже для своего Творца, имя которого уже известно. Оттого неприветливо Бытие спирали к своим гостям, практически обнаженное, лишенное надежной физической обертки форм и границ, будто бесплотный прозрачный призрак, различимый лишь в воображении своего создателя.
Все может быть заключено в мироздании спирали. Может стать оно как светлым, так и темным, так светлым и темным одновременно. Оттого доминирует в Бытие спирали нейтральный фон, готовый к любому настроению, задуманному Творцом, от самой тягостной печали до фантастической и непостижимой всем рассудком радости.
Но что бы ни получилось в конечном итоге, какой бы смысл не вложил в Бытие спирали Творец, будет приведено это в постоянное движение, будет запущено и уже не остановится самостоятельно. Будет это лишь набирать свой ход, ускоряться и развиваться в своем движении, проникая в самого себя, тем самым оставляя в конечной точке прежние безвременье и пустоту, вновь пребывающие в ожидании начала движения. Ведь у всего есть свое начало и конец. Любое движение, любая форма и масса, любое содержимое чего-либо не более чем временная линия, стремящаяся из своего начала к собственному окончанию, после которого образуется пауза перед новым движением.
Все повторяется, имеющее в своей основе, в своей структуре не изменяющийся состав. Все движется одним и тем же путем через определенные (но не определяемые) интервалы событий или полного покоя, ожидающего, как и все прочее, момента своего прекращения. И это главный секрет Бытия спирали, чьи воспоминания гаснут по в конце ее, чтобы однажды вновь возникнуть в чьем-то сознании. Пусть это будет иное сознание, с иными воспоминаниями, с иным восприятием окружающей действительности. Бытие спирали будет оставаться все так же между двумя сторонами Небытия, ожидающее своего начала, этакой негромкой вспышкой (кажущейся звоном колокольчика) обозначившее момент своего существования.
И не спешит Творец со своими планами, не спешит сознание с четкими образами, оставляя Бытие спирали в неведении, не спешит творец с мыслями. Нельзя спешить с Бытием спирали, чтобы не разрушить его с самой начальной точки. И будто на ладони творца оно, и видно все насквозь, несмотря на отсутствие четких своих форм, границ, времени. Будто видит сознание весь смысл ожидания, застывшего в предвкушении неизбежного начала, будто слышит его негромкий голос, будто находится с ним на одной частоте.
И голос этот слышен лишь сознанию. Подобен он полной тишине, в которой пребывает Бытие спирали, погруженное туда, где занимает свое место, будучи должным занимать свое место. Такой же гладкий и ровный, такой же чистый и открытый, ни на миг не нарушаемый ничем посторонним. Желает голос оставаться именно таким – гладким и ровным, практически идеальным, заключенным между непрерывным буйством, которое буквально выворачивает сознание наизнанку одним лишь своим существованием. Кажется вполне осознанным и рассудительным этот голос.
Слышна в нем целая история, целая летопись с самого начала, с точки, откуда спираль берет свой старт. Плавно и уверенно чертит  ее Творец, в каждом слове которого слышен подробный анализ, осмысление, холодная отстраненность, логичное построение суждений, так необходимые для удачного, абсолютного вписания образов в общую тихую атмосферу ожидания, покоящегося на ладонях вне пределов Небытия. Ни грамма тела не должно быть в этом голосе, лишь сознание должно наполнять его всецело. Все равно что наркотик роз Гранди, дурманящий мозги и плоть, отдаляющий сознание от реального мира, и оставляющий тело один на один с причудливой, но пагубной психоделией цветов и запахов, даже вкусов. В Бытие же спирали другой наркотик.
И невозможно оторваться и пропустить хоть одно слово, служащее все новой частью строящегося Творцом единого целого в застывшем ожидании начала Бытия. Каждое новое слово в голосе Творца закручивает спираль все сильнее, задавая ей необходимую скорость и направление, прописывая нерушимые для нее правила. Каждое новое слово Творца повествует ей о прошлом, настоящем, и будущем, от которых нельзя будет отступить, через которые Бытию придеться пройти, которые Бытию  предстоит запомнить.
Это настолько личное, что лишь Бытие спирали способно услышать наставления своего создателя, впитать их от самого первого до самого последнего слова, чтобы где-то на ином Уровне восприятия воспроизвести все услышанное в четкой физической форме, будто про себя визуализировать полученную информацию, на самом деле все еще оставаясь перед собственным плотским возникновением.   
 
8. Астроида: x;/3 + y;/3 = R;/3.  (10мин. 00сек.)
Ее владения – небо, существующее ради одной единственной формы, ради одной единственной точки во всей его бесконечности. Ее можно увидеть невооруженным глазом даже среди мириад сияющих звезд, среди стен галактик, сквозь космическую пыль. Ее свет не мчится навстречу, и даже не отличается от всеобщей космической иллюминации. Будто в каком-то месте целой Вселенной есть прилипшая к пространству болячка, содрав которую можно просто обнаружить нечто, что по ту сторону существующего Бытия. Будто Вселенная не более чем плоскость, подобная бумажному листу, который легко прорвать в уязвимом для него месте, и сквозь прореху открыть для себя что-то новое и неизведанное.
Бытие астроиды – пространство со множеством прочих мирозданий, смысл которых намного тусклее ее собственного значения. И кажется, что нет ничего важнее ее блеклого сияния на фоне прочих звезд и целых галактик, пытающихся прятать  астроиду от пристального внимания. Но отчетливо выделяется она сквозь остальные, доступные сознанию мироздания, разбросанные по всему видимому глазам небосводу. Будто так и притягивает к себе взгляд, будто чувствует некую связь с сознанием, всецело посвященным лишь ей одной, не обращающим внимания на завораживающие миры, сияющие в ночи над неподвижным морем и хребтами гор.
Свет астроиды не раздражает глаз, даже наоборот, будто прячет неприятную резкость, которая могла бы быть, стоило лишь отвести свое внимание от астроиды хоть на миг. Сама собой овладевает сознанием мысль о том, что именно свет астроиды придумал все вокруг, что свет астроиды и есть и звездное небо в ночи, и море, и горы, и уютное гнездышко с креслами для двоих за спиной. И это лишь часть его приятной и невраждебной, но тянущейся к сознанию силы. О, да, способна астроида на большее.
Неимоверная для осознания мощь хранится в ней, о которой можно лишь догадываться. Хотя нет, которую трудно стереть из воспоминаний как бы не хотелось обратного, прежде восхищаясь и преклоняясь перед ней. А еще не желая быть от нее на расстоянии, и неважно насколько расстояние окажется значительным. Невероятно массивна астроида, и кажется, будто все окружающее сознание, видимое глазу в небе и на земле мироздание в разы легче, услужливо передавшее ей свой физический вес. Все держится за счет астроиды; погибнет она – погибнет Бытие.
Недосягаема она для тела, слишком далека от него, невероятно далека, но оттого кажется она просто огромной, если отчетливо видна такой, какой есть в своей подлинной форме невооруженным глазом. И да, она действительно огромных размеров, чтобы можно было любому увидеть ее без помощи оптического оборудования. Видна сознанию Вселенная целиком, и размеры астроиды в ночном небе подобны очень жирной точке, оставленной сразу несколькими маркерами на бумаге. Самые большие объекты кажутся в сравнении с астроидой карликами, мелочевками, которых не останется в воспоминании с первой же секундой их исчезновения.
Все – мелочь, и именно это впечатление несет в себе она, слишком важная во Вселенной, чтобы было иначе. Требует астроида к себе внимания, затмевает любые мысли, любые образы, любые воспоминания, казавшиеся прежде едва ли не смыслом всей жизни. Открывает астроида подлинную цель бытия неважно, в каком мироздании – ее собственный свет, ее собственное существование, ее притягательная форма, лишь дополненная в трехмерном пространстве.
Еще бы, ведь по ту сторону ее Нечто. Что-то необыкновенное, в чем сознание никогда не сомневалось, и не может усомниться в принципе. Нечто, что тотчас проявит себя с исчезновением астроиды со своего места через отверстие, оставленное после нее. Нечто, что астроида сдерживает за пределами обозреваемой взглядом и сознанием Вселенной, оставаясь неподвижным объектом. Насколько значимо это Нечто? Так же ли массивно, так же ли наполнено смыслом, что и видимое и осязаемое сознанием Бытие, так же ли доступно для восприятия всем своим естеством? Да, так же массивно, так же наполнено смыслом, так же доступно. И пусть все сомнения и опасения остаются ничтожными, практически незаметными, по природе своей основанные лишь на страхе всего-то ошибиться в выводах.
Но для того и есть эта связь сознания и астроиды, чтобы не возникало никаких ошибок. И это для глаза глупого неразумного тела кажется астроида невероятным гигантом, перед которым вся Вселенная должна трепетать в благоговейном страхе. Как говорится, у страха глаза велики, ведь размеры астроиды действительно впечатляют и наверняка напугают неподготовленного наблюдателя. Однако чем ближе к ней хладнокровное стабильное сознание, тем меньше становится астроида в своем величии, сжимается она с фантастической скоростью до крошечной точки, которую можно сжать всего двумя пальцами.
Совсем крошечная норка скрывается под ней, откуда и льется этот мягкий приятный свет, наполняющий астроиду будто специально для того, чтобы увидело его сознание, прошедшее через стены звезд и галактик откуда-то из умопомрачительного далеко.
И в то время как оставлено тело с ровным безмятежным Бытием где-то в темной глубине бесконечности мирозданий, откуда просто физически невозможно выбраться (да и нет никакого желания этого делать), стремится сознание, со всем его величием против ничтожности астроиды в пальцах одной руки, проникнуть внутрь нее. Проникнуть в ее свет, заполняющий астроиду целиком. Ускользнуть через этот фигурный двухмерный портал. Или же отцепить объемное тело ее от тела Вселенной, чтобы осталось на его месте совсем незаметная дырочка, подобная ранке от укуса комара, откуда неизбежно будет сочиться все тот же свет Нечто, что находится за пределами физической Вселенной, физического Бытия астроиды. Попытаться расковырять, расширить это крошечное отверстие пальцами будто в попытках прорыва кажущимся привычным сознанию физическим Бытием, которое во все времена представлялось нерушимым и незыблемым. Даже несмотря на наличие астроиды, обращенной к сознанию с самого начала ее существования.
Чем ближе к ней сознание, чем меньше становится она, тем больше понимания, что ради этого момента Бытие ее было образовано когда-то и кем-то, разрешившем однажды сознанию встретиться с астроидой лицом к лицу, что ведет ее собственный свет.
Вот-вот откроется Истина, гораздо более важная в сравнении с безмятежностью моря и величием солнца, и любящим сердцем, что бьется сильно в жажде всегда быть рядом; гораздо более важная, чем неизбежность смерти и Небытия. Вот-вот, откроются все самые-самые тайны, в ответах к которым никогда ни разу не возникало сомнений, действительность, которая прежде со скоростью света мелькала в воспоминаниях, из-за своей молниеносности казавшаяся чем-то чужеродным, самой настоящей болезнью, терзающей рассудок, требующей самого глубокого лечения. Вот-вот все будет понятно.
   
9. Циссоида:  y; = x; / (2a – x)  (10мин. 00сек.)
Играет веселая живая музыка, торжество в самом разгаре. В свете разноцветных гирлянд развеваются флаги с ее эмблемой – листом плюща. Венки из плюща на головах множества участников праздничных гуляний. И можно с легкостью увидеть в безоблачном вечернем небе целую сияющую паутину циссоид, накрывших место проведения торжества и веселья подобно какому-то куполу с множеством образованных на нем астроид, что скрываются где-то за горизонтом.
То возвращение домой после бесконечно долгого и полного трудностей и смертельных опасностей путешествия куда-то за тридевять земель, откуда обычно дороги назад не бывает, и лишь Избранным суждено пройти весь путь назад. Похоже всеобщее торжество на сказку, полную самыми светлыми чувствами и эмоциями. Такую, где любовь насыщает само Бытие, сотканное из циссоид, пронизанное ими во всех направлениях из бесконечности в бесконечность.
Веселый задорный смех кружит над весельем, откровенно восторженна многочисленная публика. Звучат шутки, льется сладкое вино, на столах всевозможные яства, нет никаких ограничений, как нет никаких разногласий. Похоже, что затянется торжество на всю долгую ночь, надежно оберегаемую циссоидами, которые давно обозначили границы своего Бытия. Совсем небольшое оно, подчиненное их укрытию, за которым что-то слишком сложное для восприятия в данном конкретном мироздании. Но, несмотря на свой небольшой объем, Бытие циссоид кажется безмерно огромным, населенное всеми теми, кто так ждал возвращения их представителя, самого дорогого и такого близкого им существа, которое оставило их однажды, и без которого им было трудно.
В Бытие циссоид всегда любят, помнят, ценят. В Бытие циссоид всегда ждут. Ждут, невзирая на обстоятельства. Ждут, не обращая внимания на время. И кажется, что в Бытие циссоид вообще нет никакого времени, которое всегда уходит на томительное ожидание возвращения, на постоянную зависимость от часов, взгляд на циферблат которых то и дело перемещается сам собой.   
Это самое благожелательное и самое искреннее Бытие из всех возможных, самое теплое, самое яркое. Это даже не Бытие, это Дом. Подлинный Дом, который никогда не стирался из памяти, подобный вшитому в сознание на каком-то сверх генетическом уровне фрагменту собственного восприятия во времени и пространстве. За глубиной мирозданий, событий, их осмыслений и восприятия казался Дом практически недостижимым. Казалось, что для возвращения в него требуется даже не одна жизнь, и даже не имело смысла думать о времени и расстоянии. Казалось, что сама Вселенная однажды поймала сознание в ловушку, внушив ему свою неповторимость, заверяя о том, что за пределами ее больше ничего не может быть, и в том ее величие. А в памяти хранилось другое, то и дело мелькавшее неопознанными обрывками, будто противившееся привычному Бытию.
Мироздание циссоид предлагает больше не сопротивляться. Только покой, расслабление, такое долгожданное, такое значимое, будто оно и есть самый главный смысл всего сущего, будто оно и есть конечная цель, подлинный смысл жизни, подлинный смысл сознания. Яркое торжество, иллюминированное множеством разных цветов, наполненное родными и самыми близкими лицами. Все на месте по прошествии стольких лет, по прошествии стольких пространств, по прошествии стольких метаморфоз тела и духа. Никто не ушел навеки.
И все как в первый раз. Как будто не было никакого длительного путешествия, как будто не было никакого покидания родных стен, как будто сознание впервые осознало родных и близких. Как будто впервые с появления на свет глаза увидели отца и мать. Как будто впервые с появления на свет сознание обнаружило себя в физическом Бытие, озарившемся светом веселья с возникновением еще одной значимой для всего рода жизни. Как будто новые торжества ознаменовали помолвку и венчание двоих, соединивших свои сердца узами любви и верности на все то же благо продолжения рода.
Кажется возвращение в родное Бытие циссоид неким новым старым физическим рождением, и все еще только предстоит узнать, несмотря на сохранившиеся воспоминания, что сложились, наконец, в четкую подробную картину, доступную для восприятия мирной и родной действительности. И неужели Дом, подлинный Дом, оказался настолько далеко в своем существовании, что ради него пришлось преодолеть границы целой Вселенной?
В одно мгновенье все предыдущие воспоминания о длительном путешествии, все пережитые впечатления, все пережитые чувства, эмоции, опасения, стерлись из памяти, даже не показавшись каким-то фантасмагоричным сном с кучей образов. Даже прежняя любовь, переросшая в настоящую привязанность, прежние кардиоида с нефроидой были поглощены Небытием  с той стороны астроиды, ожидавшей своего часа, сиявшей в ночном небе среди незначительных точек звезд, незаметной в момент сцепленных рук влюбленных сердец.
Вот она, действительная кардиода, действительная и важная в своем значении для всех нефроида, спрятавшиеся под куполом циссоид, внутри целой окружности, в самом начале спирали. Вокруг влюбленных разворачивается основное действо торжества, для них флаги с плющом на полотнищах. Поют возвышенные песни для них певцы, играют для них на музыкальных инструментах. Возвращение из длительного путешествия наконец-то случилось, и наконец-то можно не беспокоиться за будущее рода, наконец-то Дом в безопасности.
Словно длительное путешествие в неисчислимых временем и расстоянием глубинах Вселенной, по ту сторону защитного купола циссоид послужило родному Дому суровым и серьезным испытанием. И слезы радости родных и близких по возвращении должны открыть новую истину, гораздо более важную, чем кажущееся единственным будущее существование.
Не отверг Дом покинувшее его сознание, не отрекся от того, кто посчитал для себя крайне необходимым познать все то, что за пределами прочных циссоид. Познать, чтобы почувствовать всю важность своего отсутствия, всю важность возвращения, всю любовь и заботу тех, кто остался и верно ждал неизбежной встречи, интуитивно чувствуя, что она обязательно состоится, что так было задумано самим Бытием циссоид.
И оттого долгожданное воссоединение кажется перенасыщенным эмоциями для всех участников, и всеобщее успокоение чувствуется даже в самих циссоидах, сияющих мягким, но крайне насыщенным светом далеко в небе. Оттого долгожданное воссоединение освещено мириадами не звезд, но астроид, каждая из которых кажется новым порталом, задуманным призвать сознание в новый длительный поход, но в то же время представляется обычным источником света от благосклонного к сознанию Бытия в знак признательности и преданности.
 
10. Лемниската Бернулли: (х; + у;); = 2а;(х; - у;) (10мин. 00сек.)
Доступно Бытие лемнискаты только самым стойким, открывает свои двери только перед теми, кто сумел дойти до конца, не сдался, у кого еще остались вопросы. У кого еще остались силы после поражений и побед, после глубокой скорби и умопомрачительной радости. Кто может, наконец, опуститься в глубокое кресло или растянуться на кровати, заложив руки за голову, не обращая внимания на окружающую действительность, даже если ощутит чьи-то верные руки, сцепленные на шее, и услышит трепетное дыхание возле уха. И не сразу Бытие лемнискаты затягивает сознание в свои безграничные владения.
Но как-то приятен этот переход, кажущийся целой вечностью, как будто он и есть это самое Бытие бесконечности, обозначенной незримой перед глазами, но доступной сознанию печатью лемнискаты. Однако не позволит она представить свое могущество визуально, не позволит увидеть саму бесконечность (ее форму, ее время и расстояние) такой, какой та возможна по природе своей, доступной для понимания ее Создателем. Не позволит лемниската ограниченному границами физического бытия рассудку перешагнуть за строгие рамки ради его собственного здравия. Но вместе с тем разрешит лемниската почувствовать Бытие бесконечности со всей ясностью сознания, со всеми плотским восприятием.
И тогда возвращается сознание в самый первый день своего бытия, в самую начальную точку своего существования во всех формах. Даже во всех своих воплощениях где бы то ни было.  В тот самый миг зарождения целой Вселенной из состояния небытия, в котором только критическая масса, приведшая в движение ВСЁ.
Подобна эта точка вспышке Света, пронзившего Небытие насквозь, достигшего самых его глубин, самой его сути, недостижимой для восприятия никем и ничем. Медленно  погружается сознание в этот Свет, постепенно становящийся все ярче и ярче, затмевая собой вообще все, даже чувства. Заглушаются наглухо и полностью затираются все звуки, не слышна даже кровь, шумящая в голове. Не слышно даже собственного дыхания, даже собственного сердцебиения. Даже визуальное восприятие мягкого чистого Света происходит откуда-то изнутри. Равномерно растекается он по всему сознанию, по всему мировосприятию, подобно сетке артерий и нервных окончаний. Подобен он целой паутине, целой сети материи, физической и нематериальной одновременно, соткавшей цельную плоть из мяса и костей. Подобен он целому сформированному упорядоченному Бытию, заполнившему прежний Хаос.
Наполнен Свет мягкой: приятной расслабляющей тишиной, в которой гордо и негромко звучит величественное Солнце над безмолвным покорным морем, над непоколебимой зеркальной гладью которого вольный ветер. Подчинено Солнцу все, как если бы во всей Вселенной существовала бы всего одна звезда, чей свет пронизывал бы каждый кусочек вселенских недр, поглотив весь Космос изнутри. Но не в центре установившейся Вселенной находится всемогущее Солнце, будто видящее Бытие во всех направлениях со всей своей ясностью, не подпускающее возможную Тьму позади себя.
Будто вырывается Бытие из этого невероятно мощного, невероятно огромного (или до безумия малого, даже еще меньше, чем микроскопического), невероятно прочного,  практически вечного и неразрушимого источника в одном направлении. С первого мгновения своего образования ширится и увеличивается Бытие насколько это возможно, пронзенное фантастическим, все достижимым Светом, в котором ни доли агрессии, лишь ласка и мягкость прикосновения. И больше ничего не нужно для Великого Созидания. И кажется, что это и есть Идеал простоты, предел расслабленности, достигнутый всего щелчком пальцев.
И кажется, что великое Солнце вечно, ибо без него погаснет Вселенная, погрузится в такой же вечный мрак, лишенная света  иных звезд. Кажется, что Небытие вот оно, внутри Вселенной, отделенное от материального мироздания только лишь Светом.
Но именно свою нерушимость вселяет он, проникнув в открытое и беззащитное против него сознание. Но такое ли уж оно беззащитное, слившееся с ним воедино? Поскольку снаружи его, там, где существование каких-либо границ, пределов кажется практически мифическим, всего лишь предположениями, ничем необоснованными, существующих в теории равновесия, может находиться все то же Небытие, против которого нет спасения. И только оставаясь с чистым Светом единым целым, можно и дальше догадываться о существовании неких границ, на преодоление которых хватит сил. И чем глубже проникает расслабленное после изнурительного прошлого сознание в Бытие лемнискаты, тем больше уверенности в том, что нет никакого Небытия. Потому что нет никаких форм, никакого пространства, никакого времени, которые неминуемо приведут к краю.
Мягко пульсирует Свет, разлившийся сеткой сосудов и нервных окончаний, мягко пульсирует вошедшее с ним в резонанс сознание.
То пульс воспоминаний, пронизанных бесконечностью Света, бесконечно живых, будто его собственных, впустивших его с самого начала их существования. Все верно, полна Вселенная, озаренная светом великого Солнца воспоминаниями, за счет них продолжает свое бытие. За счет воспоминаний продолжается Бытие лемнискаты.
Наваливаются воспоминания сами собой, будто пытается избавиться навсегда расслабленное сознание от них, спрятавшихся во время торжества возвращения из глубин прошлой Вселенной, что осталась по ту сторону циссоид, за стенами родного Дома, о котором невозможно забыть ни в одном другом Бытие. И, пожалуй, Бытие лемнискаты подтверждает этот факт лучше всего, просто кишащее далекими событиями, кажущимися такими свежими, каждое из которых прожито в самый последний момент перед возвращением Домой.
Соединившееся с мягким Светом сознание будто проживает все свои жизни снова и снова, задерживаясь на каждой их мелочи подобно безвозвратно удаляемым с жесткого диска файлам, подобно смерти, во время которой мозг очищается от ненужной ему больше информации, во время чего гаснут зрение и слух, тает обоняние и осязание. Отличие Бытия лемнискаты от небытия смерти в ощущении полноты жизни, в восстановлении сил в момент прикосновения к расслабленному телу любящих рук и трепетного теплого дыхания рядом с ухом. В Бытие лемнискаты ясно чувствуется нега, о которой прежде можно было только предполагать. И с наступлением которой пропадает всякое ощущение прежнего Бытия где-то по прошествии времени.
Взгляд закрытых глаз устремлен прямо к всемогущему и кажущемуся вечным и самой Вечностью Солнцу, и уже не может переместиться ни на безмятежную морскую гладь, ни по ветру, невесомо катящемуся по ней, и оттого лишенному своего важного голоса. Пульсирует Солнце, пульсирует его Вселенная, пульсирует Бытие безграничной лемнискаты.   

Ось Ординат (01мин. 00сек.)
Шумит дождь. И больше ничего, нет даже грохота грома. Лишь капли сыпятся с темного ночного неба, затянутого густой пеленой туч. Падают, чтобы разбиться о твердые холодные камни на речном берегу. Падают, чтобы впиться в речную воду, чтобы слиться с ней воедино.
тишина


2. Игра

Уровень 1: Прибытие
На этом острове есть и реки, и озера, и луга, и леса, есть даже горы, что делает его отличной средой обитания для живых существ. И они прекрасны, хотя остаются дикими тварями. По сути, их не должно быть слишком много, достаточно для того, чтобы не было скучно осваивать хранящиеся в недрах острова богатейшие залежи так необходимых нам ресурсов и строить свой собственный мир, которым мы будем всецело владеть и перекраивать во благо нам. Естественно, чужими руками. Но что мы будем делать собственноручно, зачищать остров от диких тварей.
И здесь у нас не должно быть никаких ограничений. Разорим их гнезда, скопления, пройдем весь остров вдоль и поперек, чтобы ни одной твари не удалось ускользнуть от нашего взора. Их красота не послужит помехой нам, и если у кого-либо из нас не хватит духа прикончить тварь, ничто не помешает нам посадить ее в клетку, чтобы радовала своей красотой наши глаза и ублажала наш слух своими звуками.
Этот остров прямо создан для нас. И только для нас. Зальем его кровью, напитаем его нашим духом, подчиним и ублажим навеки. Пусть узнает он своих вечных хозяев.
Пойдем же, братья, начнем нашу охоту.

Уровень 2: ББПЕ (Домострой)
Для несведущих ББПЕ – бей бабу по е…у.
Я не буду сейчас что-то оспаривать, не буду пытаться лезть в историю, чтобы доказывать о недопустимости насилия по отношению к женщине в давние времена, втирать о том, что в давние времена в семьях царила идиллия до гробовой доски.
ББПЕ – продукт потребления. ББПЕ придумано теми, у кого «Я» стоит на первом месте. Хотя, конечно, в эру потреблятства «Я» на первом месте практически у всех, в том числе и у меня. Да, я не ангел с крыльями. На момент написания этих строк я не женат (не в этой жизни), и зная себя и свой нрав, могу с уверенностью сказать, что ББПЕ касается и меня в момент несдержанности. Потому что все до единого люди собственники. И мужчины в этом плане, думаю, куда большие собственники (возможно, что я ошибаюсь). В условиях же потребления это чувство собственности обострено до предела.
Но если бы это был лишь один только эгоизм – банальный, избитый бесконечным количеством всех этих философов, мудрецов, писателей, поэтов на протяжении веков. Потому что ББПЕ это еще и удовольствие, хоть и нездоровое, но удовлетворяющее ЧСВ. Удовольствие от доминирования над более слабой жертвой, удовольствие от всецелого владения женщиной со всей ее красотой, статью, грацией, лаской. Удовольствие настолько, что оно даже запечатлено на полотнах художников, признанных во всем мире как гениев. Потому что насилие над женщиной – норма, обыденность. Она никуда не делась со времен средневековья, больше того, со времен античности с царившем в ней все тем же потребительством.
Если же коснуться ислама, то (это лично мое мнение, и можете делать с этим что хотите) думаю, что как религия он возник на почве обычной банальной обиды: мол, не дала, я тебе устрою. Я уже общался с одним таким приверженцем ислама по Сети однажды, и предложил ему посадить свою жену на цепь и кормить из миски в ответ на его нравоучения о том, как следует вести себя с женщиной. На что он изрядно так взбесился, предложив мне «лизать п…у своей жены шлюхи», это дословно.
А вообще, эта идея о второсортности женского пола очень удобна для оправдания собственной никчемности. Потому что в крови все изгадить вокруг себя, в крови все сломать, все изуродовать. Потому что в крови животный дух, будто ни на что другое людское естество не способно.
А впрочем, способно. И на созидание, и на созерцание. Нужны только лишь необходимые для них условия. Когда лад и согласие, когда нет нужды, когда после труда хочется дать отдохнуть горбу и позволить воображению разыграться. Тогда вполне есть желание покрепче обнять любимую женщину, стиснуть в нежных объятьях, целовать в губы, наслаждаться каждой частицей ее тела в руках. И в этот момент просто нет никаких намеков на какую-то второсортность, вообще нет ничего темного в расслабившемся сознании. И это только больному рассудку по силам в такие мгновения хотеть причинить женщине  физические страдания. Больному, а может, животному, низменному, в котором людское где-то на дне.
О чем это я? Ах да, ББПЕ культивируется в потреблятские массы неустанно, денно и нощно, почти всегда обернутое в яркую цветастую этикетку зрелищности. Крутой ли киношный триллер/ужасы/хоррор/трэш с обилием крови и расчлененкой, или выпуск криминальных новостей с бытовухой или ограблением с последующим лишением жизни беззащитной жертвы, или же ток-шоу про тирана мужа, издевающегося над супругой при помощи кулаков или подручных приспособлений -  множество способов пропихнуть в массы насилие над женщиной. Мол, их все равно больше мужчин. А сколько учителей я слышал, воспитывающих своих жен, подруг, любовниц через кулаки.
Но не собираюсь я никого защищать, не в том смысл моих речей на эту тему. Даже с учетом того факта, что некоторые жертвы подобного насилия напрашиваются на ББПЕ сами, своим поведением стараясь подняться на тот уровень, на котором им делать нечего от слова совсем.
Я просто хочу сказать о том, что ББПЕ как норма пришло на мою Родину извне. Пришло вместе с теми, кто почему-то решил, что мой народ самодостаточен, чтобы и дальше оставаться независимым от подобных  привычных Западу норм. Даже при всей моей импульсивности, при всех моих недостатках, я прекрасно понимаю всю мерзость и уродство ББПЕ. И я честно не знаю, что буду чувствовать после применения подобной нормы, буду ли я иметь какие-либо основания называть себя любящим мужем, смогу ли извиниться, просить прощения.
Однако, таких как я очень мало, которые понимают то же самое, что и я по этому поводу. Которые видят все условия для возделывания и процветания ББПЕ, ставшего для кого-то даже гордостью или единственным способом поддерживать отношения. Пришлые и подлинные враги моего народа даже не скрывают своего отношения к нему, насаждая подобное поведение между людьми. Кто враги? Да все те же, которых я обозначил в одной из прежних своих работ – банковская мафия и мировой олигархат. Торгаши и ростовщики, смысл существования которых – втюхивать то, что по большей части не нужно, чаще всего, прежде это присвоив себе самыми нечестными способами. Те самые, для кого все самое низменное и дикое, что человек волен и может подавить в себе, взрастив прямо противоположное, самая ценность для собственного существования помимо природных ресурсов.
ББПЕ вне пределов моей страны и Домострой, навязанный моему народу когда-то – их творение. Чтобы не было в семье Баланса, чтобы держалась семья на страхе физической расправы, чтобы было подчинение воли одного другому, чтобы был принцип рабовладельчества. Чтобы было все то, что поганит таинство брачных уз, обесценивая их до уровня какого-то феодализма. И по прошествии лет этой мерзкой доктрины, в условиях потреблятства, искоренить ББПЕ почти невозможно. А как иначе, когда слабая беззащитная жертва прямо здесь, под рукой, и искать не нужно?
От побоев кнутом, когда руки жертвы крепко связаны, когда жертва почти висит над землей, едва касаясь ногами пола, жалобно кричит от каждого сильного удара по оголенной спине, до сожжения заживо по приговору Инквизиции. И, разумеется, через мучительное и длительное размозжение головы камнями, при котором связанная жертва зарыта по пояс в землю – и это еще не самые худшие извращения и измывательства над природной нежностью, заставляющей сердце биться сильнее в упоении. Даже скотина подвергается менее жестокому обращению. Можно вспомнить о потрошении заживо, о клеймении каленым железом, о вырывании языков, о сдирании живьем кожи.
Это ведь не просто казни и наказания, это практика у отдельных двуногих существ, чей садизм требует серьезного обследования у психиатра. Где-нибудь в Испании, в Италии, во Франции, оккупированных торгашьей ростовщической кодлой, которую гнали из Европы всеми возможными способами, подобное отношение к женщинам вполне приветствовалось. Но так вышло, что эта самая торгашья ростовщическая кодла, все эти дворяне, все эти графья и бароны приперлись к словенам, чтобы захомутать их, подчинив их своей воле, ради обслуги, и, как говорится, понеслась. Достаточно лишь вспомнить одну только Салтычиху с ее пристрастием к телесным наказаниям крестьян. Но сколько подобных ей мразей конченых топтало землю?
Я считаю, я глубоко убежден, что именно царизм заложил прочный фундамент ББПЕ на моей Родине, с его Домостроем, с его уничижением живых людей, с его нормами извращения самого понятия брачных уз и коверканием семейных отношений. Царизм был установлен торгашьей ростовщической кодлой, для которой остаться без возможности управления народами смерти подобно.
Я считаю, я глубоко убежден, что ББПЕ придумано торгашьей ростовщической кодлой для истребления самой непокорной (как эта гниль сама признает) перед ней нацией. Для ее вырождения, а если не для вырождения, то ради деградации, либо же ради растворения в общей серой массе других народов, покоренных торгашами и ростовщиками, исполняющих их указки на протяжении не одной сотни лет.
Именно поэтому торгашья ростовщическая кодла поддерживает все негативные условия для сохранения ББПЕ, такие как, например, нищета, при которой достаточно высок уровень неудовлетворенности и, как следствие, агрессии и пьянство, позволяющее агрессии обходить барьеры благоразумия или элементарного приличия. И немалая часть ББПЕ происходит  именно в пьяном угаре.
Еще бы хотелось коснуться такой темы как снафф видео. Это такие специфические видео с издевательствами над женщинами, у которых есть своя аудитория, думаю, немаленькая. Думаю, это развлечение для тех, у кого денег немеряно. Развлечение для тех же торгашей и ростовщиков, развлечение для олигархата, для тех, кому больше нечего хотеть в силу наличия на их счетах миллионов, миллиардов, даже триллионов. Потому что вряд ли нормальным адекватным людям придет в голову снимать подобное действо на пленку и выдавать за кино. Это самое откровенное преступление, за которое его ценителями платятся большие суммы. Это норма во всем мире. Норма. Во всем мире. Не удивлюсь, если где-то есть ресторан, в котором из женщин готовят блюда для гурманов за баснословные деньги.
И ББПЕ лишь малая часть того отношения к человечеству, выражаемая торгашами и ростовщиками вполне открыто, без какого-либо стеснения.            

Уровень 3: Шоу должно продолжаться (ЧПХ 2)
1.
Неоднократно мне приходилось слышать такие речи: мол, вот какой Жириновский провидец, какой пророк, предсказатель, все знал еще лет двадцать-тридцать назад, особенно про Украину. А уж сколько выступлений его, в том числе по телевизору, выложенные в Интернете, мне довелось послушать, и не сосчитать. В ответ мне хочется процитировать одного западного киношного персонажа: самые точные прогнозы дают их исполнители.
Это в качестве небольшого вступления.

2.
С самого начала всей этой возни под официальным названием СВО мне было понятно, что победителями в ней окажутся отнюдь не солдаты, проливающие кровь друг друга, но те, кому очень нужна эта кровь. Те, кто вложил во все это действо огромные ресурсы, в первую очередь, денежные. Естественно, что я вновь говорю о владельцах, подчеркиваю – о владельцах банковской системы, об их марионетках и приближенных, надежно занимающих свои места в креслах чиновников. И тот же Жириновский, о котором я уже сказал выше, один из таких приближенных. Не тот ли это Жириновский, который публично ответил женщине на встрече с избирателями следующим образом: никогда власть не должна принадлежать народу? Может быть, какой-то другой Владимир Вольфович, которого я не знаю, идеально похожий на борца за права русского народа физически? А ведь в подавляющем большинстве его речей – война, кругом враги, западные буржуи, мечтающие разделаться с Россией. Не тот ли это Жириновский, который открытым текстом рассказывал о Бильдербергском клубе, напрямую имеющем отношение к мировому правительству банкиров и олигархов?
А ведь Запад стал врагом России с экранов телевизоров всего за два года с момента начала СВО. Америка, Европа. Прямо такие враги, которые продолжают исправно получать энергоносители: газ, нефть, и платить за это деньги в карманы владельцев «Газпрома» и «Роснефти». Напомню, все это частные организации, официально зарегистрированные в ЕГРЮЛ, в налоговой базе данных. Теперь еще и Китай, который последние годы активно осваивает сибирские леса: вырубает под корень и вывозит на свою территорию, нанося колоссальный ущерб экологии. И нет ничего аномального в повышении температуры летом до состояния пекла и потепления в зимний период (я говорю сейчас конкретно о своей стране). В городе Орле, например, так же немало деревьев вырублено, отчего жаркое сухое лето 2024-го года продолжается и в октябре, достаточно прогноз погоды на неделю вперед посмотреть.
Но вернемся к Западу: к Европе и Америке, где проживают отпрыски российских чиновников, туда, где окопались враги России со слов пропаганды СМИ. Вряд ли они там страдают, вряд ли их держат там в плену насильно, в кандалах, на хлебе и воде. Нет, эти люди вполне себе ведут вольготный образ жизни, наслаждаются жизнью, тратят немалые деньги на рестораны, на развлечения, на автомобили, проще говоря – шикуют. Живут на широкую ногу, позволяя себе даже аморальное поведение. Чхать они хотели на свою Родину. Хотя, Родина их изначально Европа и Америка. Нет, военный конфликт России и Украины их не касается и не коснется, их родители давно об этом позаботились, являющиеся поделками преступной банковской системы и ее хозяев. Потому что вся эта заваруха, щедро политая людской кровью с обеих сторон, устроена именно для простых Иванов и Мыкол. Для замены их на их же земле выходцами из мусульманских стран, которыми ростовщикам управлять еще проще.
И речь даже идет вовсе не об исторической справедливости, не о фанатичном возрождении Хазарского каганата всей этой ростовщической кодлой, состоящей из банкиров и олигархата, объявивших себя владыками всего человечества. Нет, куда хуже: я говорю о намеренном и планомерном физическом истреблении словен их же собственными руками под диктовку пропаганды СМИ с обеих сторон этого противостояния. Самая непокорная нация, которую пытались уничтожить прямым нападением со стороны не одну сотню лет. Теперь же словене истребляют друг друга сами, под науськивание наймитов мировой банковской мафии и олигархата, на фоне откровенной лжи и перевирания фактов происходящих событий в мире, на фоне лжи т.н. мировых лидеров, политиков, и прочих влиятельных лиц, по факту, являющихся винтиками в одной-единственной преступной, банковской, олигархической системе.
Ложь на лжи и ложью погоняет – вот что происходит вокруг словен, призывая их ненавидеть и убивать друг друга. На благо тем, кому словене всегда стояли поперек горла как народ, способный трудиться на земле, кормить себя самостоятельно, духовно развиваться, на благо торгашам, на благо тем, кто привык жить за чужой счет, на благо тем, кто за фантики и монетки с цифрами готов на самые низменные и отвратительные деяния.
На момент написания этих строк ни Путин, ни Зеленский так и не объявили друг другу войну официально, не ввели военное положение официально. Я убежден, что они не сделают этого и впредь. Ведь для объявления войны и военного положения необходимы государства, но я пока так и не увидел договора о демаркации границ между Россией и Украиной как между отдельными странами. Такого договора нет НИ У ОДНОЙ республики, входящей в состав СССР. Все потому, что СССР никогда не распадался официально после 17.03.1991-го года. После 17.03.1991-го года произошла обычная преступная дележка власти откровенными преступниками, начхавшими на волю советского народа – единственного источника власти согласно Конституции. А это значит, что лица, занимающие посты глав республик СССР, всех до единой, после 17.03.1991-го года – обычные самозванцы, у которых законных полномочий нет ни на грамм.
Военное положение, в свою очередь, перекрывает кислород банкирам, дань которым покорно несут каждый месяц и каждый день. Ни один банк, включая ЦБ, ни Кремль, ни генеральная прокуратура так и не предоставили мне письменных подтверждений, со всеми правительственными печатями и подписями официальных лиц, ликвидации Госбанка СССР. Нет документов – Госбанк СССР никуда не делся, а это значит, что ЦБ – самозванцы, преступники и аферисты. А это, в сою очередь, означает отсутствие у ЦБ лицензий на право существования, что автоматически ставит под сомнение законность выдаваемых им лицензий прочим банкам. Что уж говорить о кредитовании физических лиц, на что ни у одного банка нет лицензии, но есть лицензия на операции с ценными бумагами, из одного только названия которой становится ясно, что кредитный договор является ценной бумагой (конечно, при наличии в нем живой подписи заемщика), о чем банки людям не говорят.
Платите, убивайте друг друга, умирайте, Ваньки и Мыколы. Я, например, не знаю ни одного случая за всю СВО, когда в филиал какого-либо банка, с той или с этой стороны конфликта, попал хоть один снаряд, влетел хоть один БПЛА. Вдруг, это такая  установка банкиров – не целиться в банковские офисы, чтобы продолжался грабеж покорных рабов в кредитных кандалах, запуганных беспилотниками, летящими неизвестно откуда? И пока рабы запуганы, чиновники придумывают для них все новые грабежи, все больше загоняют рабов в электронный концлагерь.
А еще у меня на руках есть письменный документ, согласно которого никто не отменял военного положения, введенного Сталиным 22.06.1941-го года на территории Советского Союза. Оно продолжает действовать спустя 80 лет после разгрома фашистской Германии, после ее капитуляции. И этот документ означает полную юридическую нелегитимность всех чиновников после введения Иосифом Виссарионовичем военного положения. Да, именно так. Вы можете сами обратиться в военные архивы с подобными вопросами, и непременно получите подобный ответ.
Так же можете задать вопрос любой организации, причисляющей себя к государственной, абсолютно любой, даже в МВД, в министерство обороны, в генеральную прокуратуру (а я задал этот вопрос в ФНС): какими печатями заверены документы, позволяющие т.н. правительственной организации существовать в принципе как государственному органу? Ведь помимо подписей на документах и постановлениях правительства должны быть еще и регалии, превращающие любую бумажку в документ. Одних подписей недостаточно, поскольку любой дядя Петя или дядя Вася за бутылку могут подписать что угодно, но их подписи не означают юридической правоты какой-либо бумажки. Так вот, нет ни одной правительственной печати в природе, ни на одном постановлении, решении, акте правительственного уровня. И все эти конторы, называющие себя правительственными органами, образованы незаконным образом.
И они еще смеют призывать людей защищать Родину, полную бардака и беззакония. Разбитые дороги, залатанные фуфайками или одеялами, рушащиеся от отсутствия ремонта здания, нередко с находящимися в них людьми, убитый общественный транспорт, наглость ненасытных барыг, дерущих три шкуры в магазинах за подделку, брак, просрочку, тараканы в торговых центрах. Этот список бесконечен. Бардак и срач в каждой отрасли, разруха во всем, поголовная коррупция, бездействие и беспомощность «управленцев» на местах, могущих элементарно бросить своих граждан и сбежать из города при первой же опасности. ЭТО я должен защищать? ЭТО моя Родина? Нет, ребята, моя Родина СССР, и никто пока не смог доказать обратного. Но это я изучаю и задаю вопросы. Большинству же ЧПХ, большинство оценивают свою жизнь в машину, в долг перед банком, в телегу дров. На них весь расчет банковской мафии.
Разучились думать, соображать. И началось все с реформы образования, переделываемого на американский манер. Чтобы росло поколение бестолочей, не умеющих элементарно читать книжки, не то, что грамотно писать (и я не сомневаюсь в том, что кто-то прочтет это слово с ударением на первый слог) и считать. Не умеющих, в конечном счете, пользоваться головой, быть безмозглыми потребителями. Лишь бы росписи ставили в кредитном договоре, лишь бы галочки в избирательных бюллетенях ставили в нужном месте, лишь покорно несли деньги, лишь бы выполняли указки, законность которых под вопросом.
Сплошь частники, куда ни глянь, придуманные ростовщиками и олигархатом с целью того же доения. Но кто сказал, что я обязан выполнять указки частников? Что-то около года прошло с момента написания мною «ЧПХ» (может, меньше), ставшего элементом эмбиент сюиты «Каа», и знаете, ничего не изменилось в плане наведения порядка в городе Орле, что уж говорить о масштабах целого государства.
Я вижу как пытаются заткнуть тех, кто еще способен здраво мыслить, кто способен сомневаться и задавать вопросы. На улицах, в Сети, в социальных сетях. Например, те же Спрашивалка или Фотострана выполняют роль цензоров на побегушках Кремля (или ЦБ, у которого право (самовольное) печатать деньги), фильтруя неугодные фальшивой власти голоса.

3.
Как человек, законно не лишенный советского гражданства я оставляю за собой право ставить под сомнения всех этих лжечиновников с их решениями, оспаривать их волю, задавать им вопросы. Как человеку, законно не лишенному советского гражданства, мне тоже ЧПХ на всю эту братию ставленников преступной банковской группировки и ее прихвостней. Однако, таких как я немного.
Так что шоу должно продолжаться.

Уровень 4: Тренировочный лагерь
А все-то начиналось и начинается с игры на экране телевизора или на мониторе компьютера. Со стрелялок в духе Contra, Mega Men, Doom, Painkiller, наводнивших страну с приходом 90-ых годов 20-го века. И в детстве это было крутым и доступным развлечением. Отстрел роботов, и живой силы противника всех мастей, с постоянно улучшавшейся со временем визуальной составляющей, под бронебойные риффы электрогитары опытных музыкантов, написавших улетные игровые саундтреки. Виртуальный замес будоражит детское сознание настолько, что и речи нет о какой-то там учебе в школе или где еще, а то и для работы времени не остается. Я уже не говорю о затянутости в игровой процесс настолько, что ради продолжения его требуются немалые и постоянные вливания реальных денег, заработанных собственными руками и горбушкой. И это хорошо еще, если зависимый от виртуальных баталий человек не имеет собственной семьи, требующей финансового содержания.
Я знаю, я помню, что я уже говорил однажды о привязке человека к электронному бытию в одной из своих работ. Скажу еще раз: вся эта игровая виртуальная реальность с самого начала была задумана для перемещения человеческого бытия в электронный формат. Поначалу как массовое развлечение на экране телевизора, о котором были все разговоре и в школе, и на улицах, а затем уже как жизненная необходимость, как способ убежать от бытовых проблем, вообще от реального мира, катящегося в пропасть под управлением банковской мафии и ее приспешников. Сколько семей разрушено в результате таких посиделок за играми по Сети, сколько денег выброшено на ветер, сколько детей «поехало» от этих игр.
Это же круто, замочить крутого врага, потратившего уйму денег на прокачку своего персонажа. Как будто смысл жизни заключен в том, чтобы убить как можно больше противников на экране монитора. А ведь хочется замочить, хочется быть победителем, хочется получить за свою победу крутую награду, которая даст возможность убивать врага еще эффективнее и быстрее. Ради улучшений боевых характеристик своих персонажей или военной техники молодые лоси, которым светит поход в армию, проводят за игрой целые дни и ночи напролет. Выклянчив у родителей комплектующие для производительности самого ПК стоимостью в 40-50 тысяч рублей, а то и вовсе купив системный блок за 200 тысяч ради возможности и дальше продолжать виртуальную деятельность, так называемое поколение «Z» уходит все дальше и дальше от суровых будней реальной жизни.
Я сам прошел через эту зависимость от игровой виртуальной реальности. «Денди» (а потом и «Sega» в гостях) значила для меня очень и очень многое, и я об этом так же упоминал в одной из прошлых своих работ. Однако, у меня была любовь к чтению, и книги не позволили мне совсем как-то уж деградировать до состояния игровой зависимости. И когда я оказался один на один с пониманием, что мне нужно самому зарабатывать, а компьютер (или ноутбук по первости) мне отлично заменит тетради и ручки для написания будущих работ, что я выставляю на всеобщее обозрение, суровая действительность оказалась не такой уж и суровой.
Но современное поколение даже читать не желает. Книги? Нахрен они нужны? Нет, торгаши и ростовщики, владельцы банковской системы стараются вытравить из сознания современной молодежи тягу к чтению, к изучению достойной литературы, действительно литературы, классиков всего мира, не одних только Толстого с Тургеневым, которых изучают в учебных заведениях. Это же такая нудятина: что-то писать, что-то читать, напрягать извилины. В Dota 2 куда все понятнее и проще: прокачивайся и мочи, больше не надо, а посчитать можно через телефон. Дошло до того, что современные подростки реально не знают, что такое четверть часа. Ни четверть часа, ни половина.
Это даже хуже чем простой лоботряс, который все получает задаром, как говорится, ПМК (пока мама кормит). Привыкание к легким деньгам, и даже армия вряд ли может это исправить. Жить взаймы, жить в кредит, самый что ни на есть отличный способ существования. А там, вдруг, и повод подвернется все долги разом закрыть, да еще и заработать удастся. Например, послужить на благо Родине, во имя страны. Конечно, немалый риск быть покалеченным, ну значит судьба такая, а убьют – и черт с ним. Зато крута перспектива вернуться домой в шоколаде, в почете. Там и блат какой-нибудь, и возможность новых легких заработков.
А что, виртуальная реальность более-менее боевыми знаниями наделила – убей или будешь убитым, и это единственное главное правило. Правда, всего одна жизнь без возможности восстановления, ни с контрольной точки, ни с самого начала игрового процесса. Впрочем, дополнительным навыкам непременно научат знающие свое дело люди.
А может так получиться, что вот такое лоботрясничество, в котором виртуальной реальности больше реального мира, может привести к общению с какими-нибудь откровенными торчками, и тогда высока вероятность оказаться на скамье подсудимых за хранение или распространение, а дальше есть альтернатива местам не столь отдаленным. Либо срок, либо фронт с небольшой возможностью отсидеться подальше от самого эпицентра боевых действий, как говорится, если получится.
В любом из вышеуказанных случаев виртуальная реальность играет ключевую роль.
Знаю лично супругов, которые в браке тридцать лет, едва ли не до развода деливших компьютер. Мужу он необходим для игры по Сети, жене – для работы. Сколько подобных случаев дележки до драки, до развода еще произошло? Могли ли всего каких-то сорок лет назад здравомыслящие люди вести себя так? Что произошло за эти сорок лет? Я скажу, что произошло. Пришли чужаки, владельцы банковской мафии и мирового олигархата, подсадили мой народ на эту иглу, заковали в цифровые кандалы, приучив к виртуальной реальности всего за каких-то пять-шесть лет в детском возрасте.
И я никогда не поверю в то, что человечество, 80-100 лет назад едва освоившее технику вроде самолетов, поездов, тракторов и танков, всего за какие-то три-четыре десятка лет самостоятельно углубилось в разработки микропроцессоров, семимильными шагами протаптывая тропу цифровизации. Повторяю, я никогда не поверю в настолько развитый человеческий мозг. Да, у меня есть вопросы по этому поводу, вот такой вот я любопытный, вот такой я скептик, и если хотите так думать, да, вот такой я Фома неверующий. Что, если такие технологии появились пораньше, чем о них рассказывает официальная история? А кто пишет историю-то и кому эти люди подчиняются, выполняя свою работу по обработке со школьной скамьи? Не надо об этом думать, пользуйтесь тем, что уже есть и не задавайте лишних вопросов. Вам все равно на них все ответили.

Уровень 5: Внешняя угроза
На смену всем этим Талибанам, ИГИЛам, еще каким-нибудь нехорошим выходцам с Ближнего Востока необходимо и уже пришло что-то иное. Куда более грозное. Просто потому что старое уже приелось. Да и все больше и больше открывается нежелательных фактов, вызывающих сомнения в официальных ответах и пояснениях. Благо, не все люди оскотинились благодаря телевизору, и Интернет дает возможность появления все новых вопросов и альтернативных версий событий, заставляющих анализировать, делать выводы, и просто включать соображалку.
Терроризм не дремлет, однако постепенно человечество все больше настраивают на угрозу из космоса. Вспомним хотя бы эту истерию по поводу конца света в конце 2012-го года. Да-да, календарь майя, он самый. Помните, какую шумиху раздули все до единого СМИ, принадлежащие мировому олигархату и банкирам: ростовщикам и торгашам, вокруг этой чертовой Нибиру? Второе солнце, таинственная планета, движущаяся по особой вытянутой орбите, вокруг которой строится золотой щит. Место обитания прародителей человечества, смысл существования которого – добыча золота для сохранения Нибиру в безопасности от внешних угроз. Как звиздели все эти «ученые» с экранов телевизора об этой загадочной планете на всех каналах, даже на тех, где речи в принципе не может быть ни о какой астрономии или индейских календарях. Как же они любят звиздеть обо всех этих метеоритах, кометах, пролетающих рядом с Землей, обо всех этих концах света после падения на Землю подобных Апофису или Церере объектов. Каждый год ждут этого падения. Да, Нибиру, конечно, переплюнула все прежние и последующие их пугалки.
Все это проплаченные наймиты, которым все равно на кого, так сказать, работать, чье вранье озвучивать, чьи страшилки доносить до наивных масс.
Чтобы массы боялись оказаться в аду за свои нечестивые деяния, такие как попытка вырваться с социального дна, созидать на благо людям, а не для отдельных лиц с карманами, набитыми наворованными деньгами, работать усердно, из кожи вон, чтобы они и дальше яхты покупали и дворцы на несколько гектаров  строили, пытаться не быть рабом потреблятской  действительности, что банковская мафия и мировой олигархат устроили для всех и каждого в этом мире. И эта ложь требует постоянных финансовых вливаний в нее же. Якобы для изучения космоса, якобы для возможности как-то избежать встречи с подлой каменюкой радиусом в километры (например, разбить ее ядерным зарядом как в одном очень известном американском блокбастере), а если избежать не удастся, то ради строительства надежных убежищ, защитивших от последствий ее падения. Вот только убежища давным давно уже построены, и они не для простых смертных, которых, как втирают в массы все те же подконтрольные мировой мафии СМИ, семь миллиардов человек, и есть угроза перенаселения планеты человечеством.
Однако, в эти расчеты не входят нескончаемые войны, эпидемии, такие как ковид-19, к примеру, от «лечения» которого умерло чересчур много людей по всему миру, жертвы природных катастроф. Как будто все эти беды лишь плодят все новых человеков.
Важно покорные оцифрованные массы пугать, пугать постоянно, чтобы массы не задавались вопросами о подлинных причинах их нищенского жалкого существования. Пугать надо так, чтобы массы не знали способов самостоятельно избежать опасностей, чтобы массы обращались к своим правителям, т.е. к банковской мафии, чьи представители и прихвостни сидят в креслах чиновников. Космическое пространство – самый верный способ запугивания опасностями, в котором размеры имеют значение, например, размеры тел, которые могут столкнуться с Землей на огромной скорости. Массы знают о космическом пространстве только то, что им рассказывают вот такие проплаченные торгашами и ростовщиками «ученые», которым есть резон откровенно врать. Лишь немногие, которые всерьез занимаются астрономией, знают реальное положение дел, но им просто не разрешается рассказывать о своих знаниях, а тех, кто осмеливается, ждет осмеяние или жестокое наказание. Как было с тем же Джордано Бруно, например, или с Галлилеем.
Но речь ведь не только о космических объектах, часть которых вообще находится под сомнением и рассчитана лишь математически.
Сколько же снято западного кина на тему живых обитателей других планет. Одни только «Звездные войны» и «Звездный десант» чего стоят. Да, эта тема интересна. Но если в первом случае речь идет больше об интригах, о личностном противостоянии, от которого зависят многие и многие судьбы угнетенных народов, то «Звездный десант» - очередная пугалка для человечества. Мол, смотрите, какие мерзкие твари обитают в космосе, которые того и ждут, чтобы напасть и истребить человеческий род. И только человеческий род, а не всю земную флору и фауну. И вот создана особая армия, которая призвана истребить врага на опережение. Из той же пугалки трилогия «Скайлайн» о злобных пришельцах, уничтожающих людей (и только людей), из той же оперы «Тихое место» о злобных пришельцах из космоса с охрененно развитым слухом, или же знаменитый «Хищник», охотящийся на людей с оружием в руках, те же «Чужие». И это всего лишь ничтожная часть о существах, спящих и видящих как бы убить как можно больше землян и натыкающихся, в конечном счете, на жесткое непробивное сопротивление и возмездие, настигающее врага вплоть до его космического логова.
Не менее любопытен в этом плане многомиллиардный по прибыли «Аватар», куда более правдоподобно отражающий суть всей той лжи, что тоннами подается в массы потребителей из уст банковской мафии. Или же не менее известный «Район №9», где пришельцами авторы фильма обозначили мигрантов, наводнивших страну. Все верно: когда целью являются ресурсы, то вторгаться на чужие земли, грабить, убивать, стравливать народы между собой, как бы оставаясь ни при делах – это плюс. Когда же есть реальная угроза оказаться перед теми же мигрантами, со своим собственным мировоззрением, со своими идеями, со своей непредсказуемостью, угрожающей насиженному у кормушки месту – это минус.
Не менее значителен (для меня лично) один из эпизодов такого американского сериала как «За гранью возможного» (он же на видеокассетах - «Внешние пределы») в котором происходило вооруженное и отчаянное противостояние человечества и пришельцев из космоса. Солдаты армии землян получали особые ампулы, содержимое которых им необходимо было периодически себе колоть, чтобы противостоять каким-то особым «чарам» незваных на Землю гостей (точно уже не помню). В один из таких моментов главный герой всего эпизода не смог уколоться, и таким образом на месте пришельцев увидел таких как и он людей, которым их правители так же промыли мозги и снабдили точно такими же ампулами с непонятным содержимым, которые они так же должны были себе колоть, чтобы не попасть под вредоносные «чары» внеземных агрессоров. В финале эпизода главный герой умирает от пули своего врага, перед глазами которого после принятия очередной дозы неизвестного препарата беспомощный, но все же инопланетянин.
Вот и вся угроза из космоса, воплощаемая в жизнь ее же устроителями с фантастическими суммами на счетах и в карманах. Состояние одного только Рокфеллера оценивается в 500 триллионов долларов, и это только официально. 
Почему я не удивлюсь, если однажды в небе своими собственными глазами увижу целый флот космических кораблей, которыми людей пичкают творцы вроде Джорджа Лукаса с его историей о джедаях, изучив ранее информацию об использовании и возможностях голограммы, т.е. компьютерной графики, передаваемой на расстояние в пространстве? Почему мне трудно удивиться той жестокости, с которой одни режут других, прибегая к помощи не одних лишь автоматов, но обращаясь так же, например, к кувалдам? Добро пожаловать, ребятки, в мир высоких технологий, где на зеленом фоне и при помощи компьютера можно создать что угодно, доступное людскому воображению. А идя рука об руку с отупляющим потреблятством, это безотказное оружие, побуждающее человека, в чьем сознании кипит адреналин от одной лишь мысли оказаться на месте жертвы, показанной по телевизору, мстить, не задавая вопросов. Это же основной принцип боевых действий: убей или будешь убитым.
Компьютерная графика делает свое дело, мастерски рисуя кровь и расчлененку, создавая какие угодно образы противника, даже из самых глубин ада, заимствованные у средневековых художников и иллюстраторов, естественно с добавлением гламурных элементов внешности.
Даже арабские террористы не приносят банковской мафии теперь таких прибылей после событий в 2000-ом году в Нью-Йорке, связанных с башнями всемирного торгового центра, как космические пришельцы вроде Нибиру, комет и метеоритов, злобных разумных существ, в том числе таких, которые могут превращаться в изделия американского автопрома и авиационной промышленности (это уже вообще предел идиотии, на которую повелись миллионы зрителей по всему миру).
Опять же все возвращается к отсутствию и уродливости образования, при котором законы физики, химии, биологии нервно курят в сторонке. Зачем зрителю с попкорном и кока-колой в руках знать о законах гравитации, о субатомных связях, о фотосинтезе, о строении атома, когда пришелец из космоса так эффектно получает ****ов от рук главного героя с планеты Земля? В этом плане, конечно, меня позабавил фильм «День, когда Земля остановилась» с Киану Ривзом в главной роли. Такой ахинеи, что несли представители землян в ответ на обоснованные претензии главного героя фильма, представляющего посланца из космоса, я давно не слышал. Пожалуй, это единственный фильм, в котором я хотел бы увидеть полное и безоговорочное поражение человечества, не лишенное смысла. Вместо этого создатели фильма пустились в какие-то сантименты, вспыхнувшие в голове персонажа Киану Ривза, который помчался к своим нанимателям рассказать о доброте и праведности человечества, вместо возделывания земли и выращивания хлеба полностью зависимого от природных ресурсов вроде нефти, газа, драгоценных металлов.
Вот и причина потреблятства – лень. Та же самая причина полного доминирования банковской мафии – лень. Лень что-то делать, лень даже думать, лень оторвать зад с дивана, чтобы добыть кусок хлеба. Лень – основная и единственная сила в руках мировой мафии торгашей и ростовщиков. Они дают Все и Ничего, делают так, чтобы Все отучало что-либо предпринимать, думать, задавать вопросы, делать разумные выводы, чтобы Все порождало страх потери, мол, придут нежданные враги и отберут. Да, они приедут по разбитым в хлам дорогам, зайдут в гнилой деревянный туалет, с горкой забитый фекалиями, поднимутся по скрипучим деревянным ступеням лестницы на второй этаж барака, где ремонт не проводился никогда, и где штукатурка сыпется с потолка кусками, и отберут новый телевизор с цифровой приставкой, чтобы по Сети играть в танчики. Заодно они посмотрят на мусорную свалку (потому что убирать некому, поскольку ребята, которые вывозят мусор, зарплату через прокуратуру получают) с кучей кружащих над ней мух.
Может поэтому пришельцы из космоса не лезут к Иванам и Мыколам в Мухосрань, а стремятся в Нью-Йорк и Лос-Анджелес? Потому что в Мухосрани все спизжено и проебано, или нет?

Уровень 6: Гнездо
О нем знают совсем немногие. И принадлежит Гнездо лишь определенному кругу лиц среди хозяев острова. В Гнездо можно попасть только в определенный момент времени и при определенных обстоятельствах. Это место гарантирует посвящение элиты в элиту. И на самом деле это мрачное место, где происходят оргии, где бал правят крепкий алкоголь и наркотики. Место, где происходит пиршество по случаю посвящение в цари среди царей.
Гнездо предназначено для молодежи, но обычному смертному без роду и племени, из простолюдинов, сыну или дочери простого батрака путь в Гнездо заказан. Целый автопарк из невероятной стоимости автомобилей припаркован в пределах этого места. Блестят на солнце автомобили золотым блеском, сверкают инкрустированными бриллиантами. Все как один принадлежат они не самим повелителям захваченного острова, но их потомству. Все верно, Гнездо принадлежит молодежи. И это даже не «золотая» молодежь, переросшая в нечто более элитное. Прощают ей безобразия, творимые на улицах, полных простолюдинов. Самые настоящие автогонки, стрельба в воздух по случаю чьей-нибудь свадьбы прямо во время движения свадебного кортежа, пьяные драки и дебоши в общественных местах, простят даже убийство, просто заплатив семье жертвы круглую сумму, чтобы успокоилась. И если даже будет признан такой отпрыск виновным, то никогда не окажется он за решеткой, и получит минимальное наказание, не связанное с лишением свободы. Деньги решат любые проблемы.
И еще есть Гнездо. Это уже для совсем особенных. Для тех, кому уготовано место среди подрастающей смены хозяев острова. Для посвящения в будущие правители нужна кровь. И прольется она в Гнезде в назначенный день и час.
Как правило, это девичья кровь, кровь молодой красавицы, похищенной или же просто купленной за большие (или очень большие) деньги специально для этого случая. Невозможно вырваться и сбежать жертве отсюда, несколькими кольцами сотрудников силовых ведомств и военных, вооруженных до зубов, оцеплено Гнездо в день посвящения молодежи в преемники правителей. И кажется оно самым защищенным в этот момент местом на всем острове. И знают они, что должно произойти здесь совсем скоро, но делают деньги свое дело.
И плачет и всхлипывает юная красавица, облаченная в белоснежное платье и туфли, закованная в кандалы, умоляет сжалиться над ней, умоляет отпустить на волю. И чем больше слез, тем важнее становится этот жуткий обряд на право преемственности. Убить пленницу необходимо как можно жестче, чтобы мучилась от боли, чтобы кричала в муках. Для истязаний уже заточен нож, и все происходящее в Гнезде убийство все больше похоже на кровавое жертвоприношение острову.
Нет желания описывать всю эту жуткую расправу над несчастной прекрасной бедняжкой, к которой у ее палача не должно быть ни капли жалости. Но залит узорчатый пол ее кровью, не жалеет своих сил молодой убийца, вложенных в каждый удар ножом под одобрительные голоса собравшихся молодых безумцев, жаждущих крови, и съемку истязаний на камеры телефонов последней модели. Вскрикивает жалобно жертва с каждой новой вспышкой боли. Но все тише ее голосок. За что такая участь? За удержание власти ненасытных до денег хозяев всего вокруг на острове. За их благополучие, за их своеволие, за их кураж, за то, чтобы жизнь их никогда не тускнела. И что-то людское еще теплится в мозгу молодого ублюдка, растерзавшего острым ножом нежное девичье тело, и ударом ножа в едва бьющееся сердце добивает он юную несчастную простолюдинку.
А потом пирушка на крови. Самый настоящий вертеп, бал разврата и содомии: сладкое вино, крепкие горячительные напитки, курительные наркотики, разврат прямо на столе с яствами, забрызганными кровью недавней жертвы, танцевальная монотонная музыка, заставляющая совершать ритмичные дергания расслабленных алкоголем и наркотиками, возбужденных тел. Накуренные и в алкогольном опьянении садисты волчата, кое-кто из которых измазан залившей пол кровью ни в чем неповинной девушки, садятся в свои автомобили из золота и бриллиантов, чтобы с ветерком добраться до дома и бухнуться в теплую кроватку после бурного веселья. Естественно, что чхать они хотели на какие-то правила дорожного движения, на какие-то нормы, на какие-то законы, прописанные, конечно же, для простолюдинов, которые никак не касаются этих молодых вы****ышей. Задавят или собьют кого на дороге – да и х…й с ними, устроят ДТП – да и х…й с ним, лишь бы машину можно было подправить, а если не подлежит восстановлению – и х…й с ней, еще одну для них изготовят.
Все легко и просто у них, все решается по щелчку пальцев, все решается деньгами, даже столь жестокое убийство, которое жертвоприношение острову. Одной простолюдинкой больше – одной меньше, вообще пох…й. Это избранные рождаются редко, а вот чернь плодится как кролики.   

Уровень 7: Над дном
И хуже вседозволенности молодых «золотых» выродков может, наверное, быть насилие над ребенком. Я не одобряю материнские подзатыльники и отцовский ремень по жопе или крепкие оплеухи. Хотя, конечно, я прекрасно понимаю, что воспитание ребенка страхом физического воздействия благотворно отразилась на характере и правильности поведения в будущем на очень и очень многих людях советского поколения. Например, я знаю и общаюсь с человеком, воспитанным жестким и правильным отцом, благодаря чему я могу чему-то научиться у него самого. По его словам, по молодости он просто чудил и дурил, и если бы не отец, быть бы ему раздолбаем. К примеру, после разгульной и самой живой ночи они с отцом шли косить траву, и отец заставлял желавшего просто выспаться сына идти с косой первым, чтобы оставалась вероятность получить удар косой по ногам сзади. Может быть и жестко, и даже жестоко, но именно отец научил своего сына водить машину с десяти лет, научил сына пользоваться строительными инструментами, научил труду и целеустремленности, научил терпению, научил, в конце концов, думать. И нет никаких обид, даже наоборот, сын благодарен своим родителям за свое детство.
Я прекрасно понимаю, что физическое воздействие на малолетних раздолбаев и откровенных охуярков просто необходимо. Достаточно посмотреть на их самое настоящее хамское поведение в школе, чтобы понять, что учительская  практика порки учеников розгами в дореволюционной России имеет свой смысл. В советских школах учителя имели непререкаемый авторитет, благодаря чему умели донести знания школьникам без всяких трудностей. Просто потому, что дети ХОТЕЛИ учиться, ХОТЕЛИ получать знания, ХОТЕЛИ быть образованными, чего-то достичь в жизни не только благодаря одним лишь родителям. Да и родители были в беспрекословном авторитете, естественно, что адекватные родители, и таких было большинство. И физическое воспитание их было уместно: по делу и в меру.
И даже на улице, в общественных местах, советская детвора вела себя адекватно. Это в эпоху потреблятства считается нормой матерщина и блатной жаргон, которую дети познают с пеленок во время ругани или же обычного бытового общения взрослых между собой. Причем в девяноста случаях из ста они не понимают значения этих слов и поливают ими потому, что это модно, это круто, особенно перед сверстниками. Считается нормой детская и подростковая матерщина в ответ на абсолютно оправданное замечание со стороны взрослых, за которую надо просто бить в морду без всяких колебаний. И иногда родители так и поступают, если вдруг слышат из уст своего отпрыска что-то похабное или оскорбительное. Считается нормой свинское поведение в местах общественного пользования вроде сидения на лавочках с ногами в грязной обуви, употребление алкоголя, какие-то непонятные возгласы, как будто у ребенка начался припадок, сопровождающийся гоготом сверстников, типа, прикол такой. Разве могли додуматься советские подростки до того, чтобы ради прикола врезать с ноги по милицейскому «бобику» с сидящими внутри сотрудниками МВД?
Это поколение долбоебов (да, именно матом) и конченых дегенератов, которых, при этом, лица в чиновничьих креслах наделили какими-то правами, забыв, однако, рассказать об обязанностях. Мол, получило дите люлей за дело от отца с матерью и поперлось в суд доказывать свою правоту, доказывать свое хамство, свою наглость, чтобы родителей оштрафовали на круглую сумму, хорошо если не посадят. Это поколение  имбецилов, которым пихают в руки айфоны и айпады еще в пеленках, чтобы те тыкать в кнопки научились еще раньше чем ходить. Мандюку шесть лет – он уже с айфоном возле уха с кем-то что-то решает, по ходу дела, спасая мир от армагеддона. Контроль родителей заменили Интернет и т.н. чиновники, те, которые представляют интересы банковской мафии, чтобы выросло поколение ее безмолвных и безвольных оцифрованных бестолочей, не умеющих ни читать, ни писать, ни считать, но  которым можно всю х…ю впаривать.
Да, именно так, и это т.н. поколение нахуй никому не нужно, оставленное один на один с уже обозначенной выше виртуальной реальностью.
Оно нахуй не нужно таким родителям, которые считают ребенка своей личной собственностью. И я говорю сейчас о чрезмерной жестокости, о самых натуральных избиениях, в том числе, подручными средствами. Сколько таких случаев известно без всяких СМИ по отношению к детям со стороны родителей? Я говорю о таком похуизме (да, да, буду намеренно материться), при котором с детьми, в том числе, которые еще ползают на четвереньках, не научившись стоять на ногах, общаются ни мама, ни папа, ни дедушка с бабушкой, а совсем посторонние люди, нанятые по объявлению в газете за деньги. Как-то я смотрел один из выпусков «Мужское/Женское», где реальность рассматриваемых событий остается под большим вопросом. Так вот, речь в том выпуске шла о няне, нанятой родителями для совсем крохи. Невозможно было смотреть на то, что творила оставшись наедине с ребенком эта мерзкая сука. Как, например, захлебывался он, глотая молоко из бутылки. Как мне хотелось быть в студии в тот момент, чтобы расколошматить физиономию этой мразины за такое фашистское отношение к чужому ребенку. И еще маме с папой добавить, чтобы самостоятельно ребенком занимались.
Не могу не пройти мимо таких мам и пап, которые не просыхают от пьянки неделями, предоставив судьбу своих детей в распоряжение бабушек и дедушек, вообще родственников, или, что хуже, на произвол судьбы. Есть такие, да, и их немало, которым бутылка дороже собственного потомства. Отказники, которые произвели, и откровенно зассали нести ответственность. Жертвы насильников, родившие от преступника, но не готовые принять такого ребенка (и таких женщин я могу понять) как желанного.
Но еще есть ювенальная юстиция. Еще есть органы опекунства и попечительства, являющиеся по всем документам самозанятыми, и к государственным структурам отношения не имеющие. Да, именно так. Изучайте законодательство – все эти органы опеки не более чем частники сомнительного с точки зрения юриспруденции происхождения, у которых нет ни одной доверенности на руках. Как умеючи пытаются пугать и пугают нерадивых родителей, забивших болт на своих детей, этими погаными частниками, лезущими не в свое дело, распоряжающимися несчастными детьми так же как своей собственностью, отнимающих ребенка от родной матери. По факту, это свора, которой периодически задают направление с командой «фас». Именно так я отношусь к этим лицам, несмотря на оправданное негодование по поводу похуизма родителей к своим детям. Но какой бы не была мать, она остается матерью даже не по праву, а по факту рождения, по факту девяти месяцев ношения плода в своем чреве. Вот только в мире потреблятства даже мать является товаром, с которого можно получать прибыль.
А уж ювенальная юстиция – это вообще детище сатанизма, откровенная ненависть к институту семьи, призванная разрушать семейные традиции, призванная на уничтожение святости и нерушимости семейных уз. В мире потреблятства семейные узы, конечно, и без того держатся на соплях, тем не менее, ювенальная юстиция, образованная ненавистниками рода людского, ненавистниками словен, их плодовитости, их умением преодолевать напасти своим усердие, безжалостно рушит даже семейные узы в ноль.
Но это так по-торгашески, так по-ростовщически, так по-избранному (и, надеюсь, до кого-то дойдет смысл последних слов): навязать людям невыносимые и губительные нормы их жизни, чтобы потом навязать еще более невыносимые и губительные способы их улучшения. Это так по-избранному: довести народности до состояния катастрофы, до состояния деградации и беспомощности ради предложения фальшивой надежды на спасение и возрождение. Повторю: это типичное поведение торгаша – впарить абсолютную какашку, внушить «покупателю» ее необходимость, ее важность в жизни, создав для него все условия, направленные на ее приобретение.
О чем еще можно говорить (о какой духовности, о каких скрепах, о каких ценностях, о каких традициях) в условиях похуизма к своему родному потомству? Это до какой же степени надо деградировать, чтобы своих собственных детей считать за товар стоимостью в автомобиль или в телегу дров? До какой степени надо деградировать, чтобы свои собственные дети стали обузой, проблемой в жизни, отвлечением от личных амбиций? Чего еще можно ожидать от такого народа, представители которого так похуистически относятся к воспитанию своего потомства? Торгаши и ростовщики придумали условия для вырождения нации – нация охотно последовала за ними, желая, вновь повторяю, тусоваться красиво: носить тряпки, взятые в долг, тыкать в кнопки айфонов, взятых в долг, ездить за рулем машин, взятых в долг, жить в квартирах, взятых в долг, даже на море ездить на деньги, взятые в долг. Ее собственная вина в деградации и вырождении ничуть не меньше вины тех, кто устраивает деградацию и вырождение. И не надо выть о том, что правители плохие. Думаю, пришел бы к власти второй Сталин – сами простолюдины его бы убрали на второй же день правления, которым было бы невмоготу идти работать и кормить семью, и детей.
 
 Уровень 8: Вон с острова
Вся ирония в том, что этот остров никуда не денется пока того не захотят его хозяева, залившие остров кровью ради своих личных интересов. Их можно ненавидеть, им можно желать смерти. Но это ИХ остров, ИХ земля, ИХ условия, ИХ правила. ИХ игра.
А впрочем, нет никакой игры. Не может быть никакой игры, как бы они не хотели обратного, двигая безмолвные фигурки по клеточкам, убирая их с доски без всякого сожаления, даже без какого-то удовольствия. Все ради денег и власти. И никуда простолюдины не денутся, которые привыкли к таким условиям за довольно длительный период времени, непоколебимо уверенные, что за пределами острова еще хуже, и без жаждущих крови хозяев им просто не быть.
Вон с острова.


3. Огонь

1. Дом (20мин. 00сек.)
Трещат брошенные в огонь поленья, гудит огонь, кажущийся спящим, гудит миролюбиво, надежно загнанный в топку. Но уже в эти мгновения ярок он, насыщен мощной энергией. Готов рассказать целую историю, изложить во всех подробностях какие-то удивительные факты, передать завораживающие образы. Подобно некоему мессии с фантастической силой, практически божественной, идеальной. Похож ли он на странника, объятого пламенем, с ног до головы, но идущего вперед, и с каждым шагом становящегося все больше и больше похожим на посланника из самой адской бездны? Похож ли он на уверенно шагающие всполохи из бесконечности дьявольской Тьмы, призванные забрать и утащить за собой в Небытие? Возможно. Но только не сейчас, взаперти в топке, где огонь может лишь гудеть, превращая сухие поленья в золу и пепел, ведущий переговоры.
И голос его чарует и завораживает. Голос его притягивает к нему же, расширяет пляшущее пламя до уровня целого бытия, в котором больше ничего нет и быть не может, даже обжигающего и сжигающего все сущее жара. Постепенно огонь наполняет сознание целиком. И вот уже что-то происходит внутри него, проявляясь нечеткими очертаниями, но постепенно приобретая все большую ясность и конкретику. И тогда вдруг открывается осознание того, что скрывается по ту сторону его, затянувшего все естество подобно некоему порталу в нечто иное, чего никогда не было прежде.
И там, где-то издалека, как будто из-под какой-то шторы, которую нетрудно всего лишь приподнять для четкости восприятия, звучит мелодия. Грубая, жужжащая низким жужжанием, приятно щекочущая слух высоким темпом, заводящая все естество, поджигающая жгучим и страстным огнем изнутри – мелодия подобна боевому кличу перед предстоящим сражением. Четкие и резкие броски кисти, игра в гитару, правильный и уверенный хват медиатора в пальцах – гитарист знает свое дело идеально. Знает он то, что нужно толпе жаждущих услышать его игру, почувствовать его огонь, воспламеняющий каждое сердце невероятной энергией жизни. Но не только взрывные гитарные риффы заводят многочисленную толпу; владеет гитарист стихосложением, владеет словом, красноречив будто от рождения, и в каждом тексте песен своих будто ударом кнута сечет.
Объят исполнитель огнем, окружает огонь его со всех сторон, окружает огонь сцену неприступными стенами пламени. Хоть и любит его толпа, необходим огонь для защиты музыкантов, аккомпанемирующих нашему герою. Да, он постоянный герой, постоянно на высоте, постоянно на виду и на сцене. Долго пробивался он в кумиры поклонников и фанатов. Не раз доказывал он свой талант, был рожден он не для одной лишь битвы с силами добра и вечной неги. Был ярым приверженцем Преисподней, хотел вести массы в бой, хотел славить ад и его повелителей, хотел вселять в сердца своих обожателей ту же преданность геенне огненной, какой обладал сам. Будто находилась Преисподняя перед угрозой развала, будто хаос был на пороге ее, будто все шло кувырком, и он чувствовал пропасть как никогда остро, оттого ненавидел необъятные долины, леса и реки Эдема. И чем больше платили за каждое выступление его на сцене, тем сильнее была жажда быть предводителем, а не обычным солдатом, лихо управлявшимся оружием на поле боя.
Подобен огонь дому. Когда все предсказуемо, когда есть время на размышления, когда все возможности оправдать ожидания.  Когда, наконец, можно расслабиться после трудного шумного дня. Все равно что снять с себя телесную шкуру, чтобы соединиться, наконец, с тем, кто подлинный, кто есть на самом деле, и независим от физической плоти. И даже несмотря на солидный финансовый доход за каждое свое выступление, жажда драйва не увядает. Оттого с каждым разом дом все желаннее, все роднее, все ближе, чем мог казаться на самом деле.
Ждут от нашего виртуоза все новых песен, все новых, заводных гитарных риффов. Как ждут от него новых свершений, новых подвигов на поле боя. Чтобы вел за собой новых солдат.
Оттого на смену сцене приходит поле боя. И в каждом сражении есть вдохновение на новые песни. И не владеет оперным тенором наш исполнитель, даже наоборот, и вместо приятного голоса тяжелый низкий рык, и таким должен быть голос каждого воинственно настроенного демона, явившегося из глубин ада, от которого кровь леденеет в жилах в страхе. И кажется, что просто не разобрать ни слова в тех песнях, что так воодушевляют толпу, и надо только принадлежать к таким же демонам для их понимания. Но буйствует огонь в каждом ударе гитариста по струнам, подобен он все сжигающему пожару, охватившему крупное здание, бушует, шипит, и трещит, и нужные правильные слова сами рвутся из горла в унисон рычанию вокалиста. Это как незримая связь между близкими людьми, чувствующими друг друга на расстоянии. И кажется, будто слышат еще не написанную песню фанаты и поклонники пока бьется смертным боем исполнитель с райскими силами где-то вдалеке от них, на самых границах Преисподней, забыв о своем таланте.
Кровь и свет ангелов окропляют тяжелые латы его, и все больше задора на месте ненависти к врагу, на месте страха быть сраженным на поле боя. Воодушевляют бездыханные тела поверженных противников, не страшат и не печалят мертвые тела товарищей. Жестокая битва выдалась в этот раз, упорным оказался враг, не менее опытным во владении оружием.
Лишь в какой-то миг, в самый апогей битвы, оказался под ногами солдата и исполнителя песен ангел, закованный в твердые латы. Но в последний миг, когда наш бард виртуоз должен был пронзить врага мечом, сжатым обеими руками, встретился взгляд его с глазами беспомощного противника, спрятанными забралом шлема. Будто некая сила струилась из-под узких полосок глазниц, обращенная только лишь к нашему герою. И никогда ничего подобного не происходило прежде. И эта внезапность в мгновение ока погасила бушующий внутри и вокруг него жгучий пожар, оборвав любые возможные песни, которые могли родиться в ходе и после этой битвы. И будто не было никакой битвы, и остались лишь эти двое в каком-то особом месте – поверженный враг и победитель. И воздух напоен особым странным звучанием, чем-то искрящимся, подобным снежинкам, сверкающим в морозном воздухе.
И ведомый ими, снимает демон светящийся чистым божественным светом шлем с головы лежащего на земле ангела. Да, ангелы бесполы, но вот перед ним женщина, и взгляд ее ясных глаз пронзает чешуйчатое его тело, способный пронзить, кажется, любую его броню, достигая холодного и вроде бы безжалостного к врагу его  сердца. И не может он отнять своего острого взора от глаз, чей взгляд буквально обезоруживает, принуждая к полному оцепенению тела и духа. И что-то происходит внутри него, но не может он понять смысла происходящего. Лишь протягивает он руку, помогая женщине подняться на ноги, ведомый хаосом внутри, овладевшим его сердцем. И не может, и не хочет он разжать свои пальцы, чтобы отпустить врага, чтобы просто дать ему уйти вон, хотя никогда не отпускал он противников, да и вряд ли им было присуще бегство.
И ангел ведет его за собой, чувствуя его смятение. Ведет неспешно, не бегом, но осторожно, чтобы почувствовал он каждый свой шаг, чтобы каждый его шаг не причинял ему страданий.
И она говорит с ним, и он понимает ее речь, понимает каждое ее слово, в то время как языки Эдема и Преисподней отличны друг от друга. Не просто отличны, но даже несовместимы при всем желании. Она говорит с ним ласково, она говорит с ним бережно, аккуратно, будто старается не ранить его, уводя с поля боя все дальше и дальше. И он даже не чувствует как роняет свой меч из рук, всецело поглощенный какой-то колдовской силой, исходящей от нее. Он что-то говорит ей в ответ, пытается сказать, но хоть язык ангела понятен ему, его собственная речь остается при нем. Однако от прежнего рычания нет и следа, и голос его чист и подобен голосу ангела. Впрочем, стоит лишь ей на миг попытаться отпустить его, рык возвращается к нему в ту же секунду. И он чувствует и знает это, а потому просто идет, ведомый женщиной будто матерью.
И уже нет никаких боевых доспехов на них обоих, и привычная плотная чешуя его больше не его тело. И без нее он совсем раним и уязвим. И вот внезапно оказывается он в окружении других ангелов, будто не было никакой женщины, забравшей его с поля боя, и он не может вспомнить как оказался на враждебной ему территории, и почему так немощен физически. И в эти мгновенья подобен он безвредному пламени в каком-нибудь камине, на которое можно любоваться часами, разбираясь в собственных мыслях.
Ангелы, в окружении которых, он оказался, хотят от него песен, хотят воодушевления на воинские подвиги, чтобы солдаты Эдема не боялись идти в бой. Хотят от него сумасшедшей игры, заводящей всякого, кто услышит ее в самый первый раз захватившей сознание навсегда. И это будет намного взрывная сознание музыка – более мелодичная, насыщенная множеством щипковых и духовых инструментов, насыщенная хоралом, чего и в помине не было и не могло бы быть в Преисподней в принципе.
От него не требуют, ему предлагают. Нет, не за деньги, которые он привык тратить на банальный разврат, на алкоголь, даже на наркотики, на то, чтобы пользоваться всеми доступными в аду благами. Эдем же предлагает ему достойную жизнь за то, что он умеет лучше всего, Эдем готов предоставить все условия бытия. Как будто в раю и без нашего героя хватает подобных ему пропагандистов песенников. Но, видимо, не хватает, раз он оказался за пределами своего дома, по факту, в шаге от предательства. И не простят ему этот шаг, каким бы важным он не был, какой бы славой не пользовался, каким бы талантом не обладал. И как патриот своей Родины он должен просто умереть, будучи лишенный возможности сопротивляться врагу, чтобы имя его не было очернено и не покрыто позором на веки вечные.
Но тогда он не увидит ее, взгляд ясных глаз которой надежно захватил его сердце, образ которой столь ясен и прекрасен настолько, что он ощутил его целиком, лишившись прежней своей, плотной чешуйчатой плоти, но обретя иное тело, столь же гладкое и приятное на ощупь, что и ее собственное. Что она сделала с ним, что заставила испытать? И она определенно продолжала удерживать под своим контролем. И он видит ее среди тех, кто говорит с ним в попытке завербовать в своих интересах. Она хочет, чтобы он принял это предложение. Ведь его уже не отпустят, и просто убьют как ценного для Преисподней солдата. Пленные – слабость с обеих сторон, да и зачем они нужны, эти гребанные перебежчики? Она определенно нужна тем, кто хочет использовать его в своих интересах, в интересах Эдема. И он попросту не сможет лишить себя жизни ради нее. Она это знает, значит знают и ее хозяева, устроившие эту стычку на границе с Преисподней ради захвата такой важной цели как он. Он нужен им, и они не допустят наихудшего для него исхода.
Ему предлагают продолжать круто «рубить» на гитаре, ему предлагают петь песни. Он будет так же сочинять тексты, но те песни, которые нужны ИМ, будут написаны ими же. Ему же предстоит отыграть их со всем его умением передать их настрой и посыл в массы. За это ему предлагают комфорт в быту, предлагают ни в чем не нуждаться, тот же почет и славу. Конечно же никто не узнает о его прошлой жизни, о его приверженности Сатане. Разумеется, с учетом его покладистости. Что он теряет? Его обновленная плоть, лишенная прежних воздействий распутства, алкоголя, наркотиков, настроена на сладость райских удовольствий и утех, очистившаяся от всего, что могло бы напомнить о былой удали. О былом кошмаре, в котором, ко всему прочему, не доставало ее, со всей искренностью чувств ожидавшей его решения в ее пользу.
И он, таки, согласен. И теперь у него есть свой дом, полный неуловимой на слух, но четко определяемой сознанием, всем его естеством музыки, где он может заниматься своей профессиональной деятельностью, где может писать тексты и неустанно тренироваться на гитаре и искать все новые риффы. Правда, теперь тексты в его песнях больше посвящены возвышенным чувствам и размышлениям, и все больше его занимают гитарные партии и пассажи. Все больше он сосредоточен на технике пальцев, все и ловчее взаимодействующих со струнами. Он чувствует явный прогресс в развитии своих навыков владения инструментом, внезапно понимая, что в Преисподней такого не было, и тогда он просто «высекал гвозди» по какому-то одному шаблону. Он чувствует прежний огонь, уверенный и живой, не тлеющий, но еще он слышит нечто стороннее, но как бы дополняющее уверенное и жгучее пламя. Он чувствует некую мелодию, звучащую, казалось бы, из этой силы, являющейся его неотъемлемой частью, остающейся с ним даже после происшедшей с ним метаморфозы. Приятная на слух, мелодия может быть воспроизведена им, и он играет ее на гитаре, и его устраивает то, что у него получается сыграть без лишнего усердия.
Он думает о ней, о той, которая в один момент перевернула окружающую реальность с ног на голову, которая в один миг целиком перестроила его жизнь. Получив свой дом, он не видел ее ни разу, но она будто поселилась внутри него, будто именно она устроила этот прогресс в освоении привычного ему инструмента, овладела его руками и пальцами.
И вот она вдруг пришла собственной персоной, наяву, в плоти. Пришла не с пустыми руками, принесла с собой готовый текст песни, для которой требуется сочинить мотив, основу с последующим наложением прочих инструментов. Это воодушевляющая песня, наполненная пафосом, вселяющая в каждого слушателя чувство удовлетворенности пребывания в Эдеме, желание его процветания, желания его вечного существования в мире и согласии. Текст, воспевающий красоты и величие Эдема, неприступные для его врагов, недостижимые для стремлений Преисподней разрушить их, подчинить своей воле, изуродовать до уровня выжженной пустоши, населенной демонами. Текст, пробежавшись по которому от начала до конца, он чувствует прилив благостных сил, прилив огня, насыщенного чудесной мелодией, возникшей в его сердце самостоятельно, спонтанно, будто из ниоткуда. И эта мелодия уже звучит в его голове непрерывно, полностью готовая, но требующая извлечения ее на свет из-под его пальцев.
Ему требуется всего два дня, время, за которое он без особых усилий записывает гитарную основу от начала и до конца. А потом вновь приходит она и везет его в студию звукозаписи для аранжировки и записи готовой песни.
Несколько дней проходит в процессе создания качественного материала, такого, какой ожидаем от его заказчиков. На гитарную основу ложатся дополнительные инструменты, и удивительным образом готовая мелодия в точности повторяет то, что звучало в охватившем сердце нашего героя пламени. С удовлетворением, с облегчением, с восхищением он слышит ее вживую, не только лишь в голове. Оттого он воодушевлен пуще прежнего. Всецело он поглощен в работу, полностью игнорируя присутствие на студии представителей тех, кто хочет от него песен. Воодушевление настолько, что наш герой записывает свой голос от начала до конца текста с первого раза, будто поет вживую перед бесчисленной толпой слушателей. Идеальное исполнение, хотя голос он раньше никогда не тренировал и не поддерживал в постоянной форме.
Все довольны получившимся продуктом, вот-вот запущенным в массы.
Но вернувшись, наконец, в дом, привезенный на личном автомобиле с собственным водителем, под надзором со стороны заказчиков, естественно, он внезапно обнаруживает незваных гостей, целью которых является его жизнь. Наймиты из числа ангелов действуют четко, жестко, бесцеремонно. Они пришли с оружием, их даже не двое-трое, их больше, чуть ли не с десяток. Воодушевленный и окрыленный удачным воплощением песни в реальность, переполненный стремлением исполнить ее живьем, ожидающий момента выступить на сцене, которого просто не может не быть, наш герой - бывший солдат Преисподней (в крови которого осталась готовность нападать и обороняться, а память о прошлом еще не стерлась до основания) вынужден вступить в эту жестокую схватку. Сейчас ему все равно, кто и почему, хотя ответы так и лезут в голову, сейчас от него требуется обороняться и нападать самому. Но хоть силы и абсолютно не равны, хоть он со всей ясностью ума понимает свою значимость в новых условиях, бежать он не будет. Однозначно им нужна его жизнь.
И он вступает в тяжелый бой, применяя в качестве оружия все, что только можно, включая собственные кулаки. И огонь внутри него бушует с особым остервенением, с особой силой, будто вышедший из-под контроля. Не будет никому из его врагов пощады: либо он, либо его. Одного за другим убивает он своих врагов, из ран которых струится чистый свет, поглощающий без остатка их бездыханные тела, и в каждом движении его звериная жестокость, звериная беспощадность, звериная жажда крови. Он будто на миг вернулся в прежнюю свою чешуйчатую  ипостась, в которой физическая боль – иллюзия, фикция, фальшивка, придуманная для одурачивания бесполезных масс.
И вот противников почти не осталось, и задор от жажды смерти врага достиг предела. Но вдруг тяжелый удар и внезапная жестокая боль со спины.
И сознание его медленно и величественно наполняется мягким теплым светом, постепенно пролившимся над полем боя, над выжженной пустошью, над голой безжизненной долиной, в которой он осознает себя в полном одиночестве с обагренным кровью оружием в руках. Молча он наблюдает восходящее над долиной солнце, мертвое и устрашающее, несмотря на чистый и теплый свет его. Однако этот свет пуст, оттого он может смотреть на светило бесконечно долго, не щурясь.
Но вот он чувствует ее, склонившуюся над его телом, и ее прикосновения так легки, так нежны, так свежи. Он чувствует запах свежести вокруг, он чувствует как солнечный свет падает на него, на каждую частицу его израненного после недавней ужасной бойни с множеством опасных и хорошо вооруженных  противников тела, нанесенных раны которых он не чувствовал в пылу этого противостояния. Она рядом с ним, она улыбается ему доброй улыбкой, и кажется, что больше ничего не надо ему в целом мире, да и сам мир, поделенный на боль и негу, представляется в этот миг таким отстраненным, таким мифическим и фантазийным.
Он чувствует свой огонь, вновь не тлеющий, но невероятно живой, как бы выделяющийся на фоне всего сущего, что знал он когда-то.
Он больше не в Эдеме. Он больше не в знакомой ему Преисподней, и вот на самом деле то, что нужно ему больше всего на свете. Вот то, что делает его живым сейчас после ужасных ранений. И она вновь сделала это для него. Уже самостоятельно, по-своему. Она сделала это. Чтобы дать ему быть тем, кем он должен был быть, остававшийся внутри солдата и исполнителя своих же собственных песен. Как будто даже они скрывали его настоящего, не принадлежавшего ни Преисподней, ни Эдему в их физическом обличье. Она сделала так, чтобы физическое бытие, ограниченное всего двумя сторонами – возвышенной и низменной – с их примитивностью и предсказуемостью стало для него совсем неважным, совсем неестественным. Рано или поздно оно однажды погасит этот огонь, что был в нем с рождения. Она сделала так, чтобы он вышел за ограниченную биполярным форматом реальность, чтобы принадлежал он лишь себе самому, такому, который был бы недосягаем ни Эдему, ни Преисподней. Она нашла для него третью сторону, которая просто недопустима в бытие, ограниченном рамками борьбы добра и зла. Она привела его в его Дом, недосягаемый ни для кого другого.
И что еще нужно для того, чтобы просто быть? Что еще нужно, чтобы просто гореть огнем, в котором есть все, чего не хватает вокруг?
Кем она была на самом деле? Но кем бы не была, кого бы не представляла, она позволила ему сейчас, за пределами привычного ему мира, в неизвестности расстояний до знакомых ему мест, услышать музыку, не умолкавшую в нем ни на миг. Заботливо укрытый покрывалом, утопая на мягкой перине в доме с видом на кажущийся бесконечным океан, он слышит мелодии – легкие и прекрасные. Это ее мелодии, как будто она была внутри него с появления на свет, с самого первого мгновения его жизни, представляя ему образы, так удачно переводимые в слова, что сопровождались гитарными рифами в умелых пальцах.
Сейчас он впервые чувствует огонь таким открытым, таким спокойным, будто не рвущимся за пределы своих возможностей. Огонь, пламя которого будто не загнано от постоянного стремления бушевать и воспламенять другие сердца и души. Сейчас он впервые чувствует свое собственное ровное дыхание, расслабленное после изнурительного труда, смысл которого сомнителен в своей перспективе. И больше ничего не нужно сейчас, в его настоящем Доме, рядом с ней, открывшей ему смысл его существования, который совсем далек от жестоких схваток в приступах ненависти к врагу.
Кажется ли это упокоение смертью? Да и черт с ним, если так и есть.
Вот, что скрывает огонь, огражденный топкой. Его мягкое гудение не умолкает с последними нотами приятной мелодии, и не имеет значения инструмент, но пусть это будут мягкие на слух клавиши…

2. Место твоей смерти (20мин. 00сек.)
Но не только лишь о смысле жизни способен рассказать огонь, запертый в топке. И вот уже тяжело гудит ветер над залитой кровью огромной, почти бескрайней пустошью. Бесчисленными изуродованными телами солдат завалена каменистая равнина от края до края. Старается спрятаться солнце за завесой серых облаков, чтобы его свет не достигал этого жуткого места, не касался холодной земли, пропитавшейся людской кровью. Объявили несчастные друг друга непримиримыми врагами, с каким-то удовольствием истребляли друг друга самыми разными орудиями истребления. Мужчины и женщины, перемешанные в единое целое жуткое месиво, экипированные специально для ведения друг против друга боевых действий по самому последнему слову обмундирования – многие из них сжимают оружие в своих руках, как крепкими мужскими пальцами, так и изящными женскими, не предназначенными для убийства от природы.
Подобен огонь черному ворону, одиноко кружащему над полем боя, ставшего, в конечном итоге, братской могилой. Изредка кричит он, и карканье его ужасно, и заставляет все внутри холодеть и сжиматься от ужаса. Где-то на отдалении, будто за плотной глухой занавесью, отделившей реальность от мира мертвых, играет боевой марш. Стучат барабаны в унисон, выбивают безжалостную дробь. Однако, какой бы плотной и глухой не была эта занавесь, сочится сквозь нее запах гари и пороха. Ведь вперемежку с мертвыми людскими телами разбросана по равнине горелая и вдрызг разбитая военная техника, кое-где еще освещенная всполохами не спешащего угаснуть пламени.
Кричит ворон, и голос его подобен какому-то заклинанию, после которого моросит мелкий дождик, хотя нельзя назвать небо пасмурным. Будто понимает ворон весь ужас того, что видит, будто печаль так и рвется из его глотки наружу, и лишь при помощи неба может кричать он в печали.
Однажды все должно было закончиться именно так. И ворон не мог ничего сделать, чтобы предотвратить страшную массовую резню. Как будто все эти несчастные стремились не убивать друг друга с каким-то остервенением, а хотели порезвиться от души, желавшие как можно больше праздников, просто изнывавшие от рутинных бесцветных будней с их постоянными заботами и спешкой куда-то в неизвестность. Как кто-то сказал однажды, война – самое лучшее развлечение, придуманное человечеством. Нет, не лекарство против морщин, а помутневший от скуки рассудок. Будто в истреблении себе подобных заключен подлинный смысл существования, при котором рутина не более чем отвлекающие моменты. Будто ненависть к себе подобным доминирует самых юных лет, будто взращивается и удобряется изо дня в день, год за годом. И все разговоры лишь о том, чтобы убить гада, о котором ничего не известно.
Войну придумай, придумай нам врага. Играет кровь, и мы готовы побеждать, мы готовы на большее, чем на банальность рождения детей и продления рода.
Вот среди мертвых тел женщина, чей сын погребен под телами всего в нескольких метрах от нее. Юный, горячий, воспитан он знающими свое дело учителями, ведом он жгучим огнем задора и ненависти к людям, которых никогда прежде не видел, и которых лично не знает. Наученный желать врагу смерти, наученный любить свою Родину, ведомый страхом нападения противника на свою территорию, не изученную дальше родной улицы или района, пошел молодой человек добровольцем, решившись взять в руки оружие. Лучше бы с такой уверенностью держал он девичьи руки, сладость ощущения в своей хватке которых несравнима ни с чем. Так что погиб он в первом же бою, в первой же атаке, не успев даже захватить кого-либо из противников с собой. Убей или же будешь убитым.
А что же было делать матери: оплакивать и смириться с утратой единственного сына? Ведь враг жесток, и он не отступит, и то и дело доносятся с поля боя новости о потерях, об успехах захвата очередных ста метров земли, занятой врагом. «Наши» давят и давят, противник вынужден сопротивляться и отступать, но все равно солдатам нужна помощь на передовой. Вот он, мотив взять в руки оружие, и не столько из-за любви к Родине, сколько из чувства справедливости за погибших родных и близких. Победа будет за «нами».
Но «наши» как с одной стороны, так и с другой. И настал, наконец, тот момент, когда грандиозная битва разразилась на одном месте, благодаря «захвату и отступлению», о которых россказни с обеих сторон вооруженного противостояния людей друг другу. И лишь страх ненависть кружат над равниной, где должно случиться жестокое побоище. И причины схватки неважны, важно, что люди – враги друг другу, воспитанные теми нормами, которые вложены в них кем-то со стороны. Страх быть порабощенным или просто убитым в каждом из тех, кто на поле боя, убей или будешь убитым. Оттого играет марш, слышимый лишь в охваченном страхом и ненавистью сознании, ведущий людей на смертоубийство. Бушует и трещит пламя, вспыхнувшее на месте решающей битвы. И нет такой силы, которая могла бы потушить его, надежно остудить разгоряченные сердца и головы, вложить в них что-то человечное, что-то разумное.
«Говорил всеведающий: по весне последующей народятся новые люди на Земле». Все верно: бабы еще нарожают (не захотят сами, значит заставят). Только нет больше баб, готовых и способных наплодить еще воинов ни с одной стороны, ни с другой. ВСЕ лежат на поле боя, гонимые воевать самыми разными способами и мотивами. Вырезали, истребили друг друга под ноль. Чтобы никого не осталось на родной земле. Оставили участники массового взаимоуничтожения свои дома, свои земли, свои родовые корни, собравшись в одном месте для некоего жертвоприношения ненависти, огню, требовавшему своего выхода наружу, зажженному кем-то еще.
Оставили участники массового взаимоуничтожения свои дома, свои земли, свои родовые корни на разграбление чужаками, оставили на погибель пришлым, не таким как они сами. Хоть те и такие же люди, но хотят по-своему. Свой собственный огонь горит внутри них, по-своему мыслят они, соблюдая собственные традиции. Разграбят они плодородные и богатые недрами земли, оставят после себя безжизненную пустошь для других чужаков, вздумавших освоиться на некогда развитой земле.
Но нет, не все так мрачно и безжалостно, как могло бы показаться вначале. Несмотря на столько искалеченных тел, погребенных одни под другими, кто-то жив еще. Не может такого быть, чтобы черная бездна, такого просто не бывает. Оттого кружит черный ворон над кажущейся безграничной долиной смерти, будто призвав с неба мелкий дождь. Высматривает он кого-то определенного среди бесчисленных мертвецов, то низко спускаясь, то вновь взмывая вверх, обозначив новое место своих поисков.
Постепенно стихает барабанный бой, отправляя боевой марш обратно в небытие. Чем ближе ворон к своей цели, тем глуше и тише звучат погоняющие на смерть барабаны. Тем отчетливее фигура в черном балахоне с острейшей косой в руках, застывшая на одном месте. Возвышается Смерть над окровавленным телом, будто ожидая своего часа забрать тающую жизнь, чтобы погасить теплящееся в нем дрожащее в бессилии пламя огня. Как никогда сейчас сильна Смерть, совсем недавно пировавшая на поле боя, ничуть не уставшая махать косой направо и налево, едва ли не захлебываясь кровью несчастных.
И вот остался всего один солдат, и должно быть заслуженное наказание для тех, кто напитал ненавистью души людей, которые даже не знали друг друга, но которые вместе возделывали родные земли, которые в унисон трудились денно и нощно, которые растили детей, которые хотели просто жить и думать о будущем. Это по воле Смерти кружит ворон над долиной, кричит в ожидании отзвука жизни. Это по воле Смерти капает мелкий дождь, оплакивая мертвых в надежде на чей-то неугасимый огонь над выработанным пепелищем. Просто кто-то должен остаться в живых после невероятного по своей жестокости и количеству убиенных сражения. Как символ надежды, как символ жизни, как символ устойчивости перед всесокрушающей жаждой владения множеством судеб. Будто нет ни бога, ни дьявола, и только лишь Смерть вольна принимать решения. И в эти мгновенья огонь предстает во всем своем величии, наделенный абсолютной властью, подчиненный Смерти всецело, укрощенный одним лишь ее намерением подчинения его своей воле и полный всего своего могущества. И нет сейчас в намерениях Смерти ни добра, ни зла, и сейчас она просто должна сделать то, ради чего недвижимо возвышается над едва дышащим телом.
Доносится ее холодное и заставляющее цепенеть жилы  мычание до несчастного, разливается эхом по всей долине, поддерживаемое гудящим ветром. Наполняется страшное место еще самым настоящим ужасом, чем-то настолько потусторонним и пугающим, что волосы на голове поседеют всего за один миг, стоит лишь это услышать. То агония и крики боли, вопли страха и ужаса перед лицом близкой смерти, когда все мысли только лишь о собственном существовании, когда жизнь проносится перед глазами в момент попадания пули в жизненно важные органы, и остается всего ничего жить, истекая кровью, и боль тает с каждым мгновеньем, приближающим холодное небытие. И нет сил думать о рае или об аде, и только одна мысль остается в умирающем мозгу – мысль о смерти. То доносится какофония голосов из бездны Небытия, как последнее напоминание о том, что когда-то они были живыми. Нет, невозможно передать словами этот ужас, невозможно вложить в сомкнутые в мычании уста Смерти то, что способно напугать до поседения, напугать до самого настоящего паралича, сведшего все мышцы, при котором ощущается непрерывная и кажущаяся бесконечной дрожь. Как будто это само Логово Смерти, подлинное место ее обитания, ее Дом.
Садится, наконец, огромный ворон на едва живое тело среди мертвых тел. Под пристальным и стеклянным взглядом Смерти вспыхивает он пламенем огня, кричит в последний раз, но не от боли. Охватывает огонь полуживое тело и сразу гаснет, впитавшись в израненное и кровоточащее нутро его. Не умолкает безмолвная песнь Смерти, будто звучащая из уст матери колыбельная. Придает она сил солдату, да и не солдат он вовсе, не обучен он вовсе военному делу. Погнали его, как и многих, на убой под страхом тюрьмы, погнали обманом, и ведь знал он, что обман, и ничего не мог сделать, понимая свое беспомощное перед запущенной машиной истребления положение. И прибыв на поле боя, получил он осколок снаряда в ту же секунду, не успев сделать хотя бы шаг.
Видит он Смерть своими глазами, слышит ее грозный голос, но не боится, даже наоборот, чувствует себя легко и свободно, и в мыслях его чистота и упорядоченность. Чувствует он мелкие капли дождя на лице. Чувствует он жар огня внутри, болью разлившийся по всему телу. Огонь расслабляет, и каждое движение легко, совершаемое под диктовку боли, к которой привыкается на удивление быстро. Возможно оттого, что безмолвная песнь Смерти не прерывается ни на мгновенье, бесконечно разливая в изможденном сознании живительную энергию.
Выбирается он из-под груды тел, израненный, грязный, но со всей ясностью ума осознающий свое существование. Он не пал на поле боя в первую секунду своего пребывания на нем, не погиб, но видел смерть совсем близко, прямо перед собой, и видит ее прямо сейчас. Стоит на дрожащих от слабости ногах, глядя прямо в глаза той, что обращает свою безмолвную песнь не к одному лишь ему, подводя итог совершенному совсем недавно действу, подводя итог собственной проделанной работе. Он должен бояться того, кого или что именно он видит перед собой, он должен бояться этого страшного мычания, разлившегося вокруг себя, и достигшего его ушей, проникшего прямо в мозг. Он должен бояться, и не боится. Сейчас не его время, сейчас не его место, и сама Смерть подтверждает это. Он чувствовал ворона на своем теле, он слышал его крик, охваченного огнем, он, таки, не умер, и Смерть просто стоит перед ним в ожидании.
И вот оглядывает он, наконец, поле боя. И нет в нем ни страха, ни ужаса от несметного количества тел и боевой техники, нет сострадания, нет слез печали от осознания того факта, ЧТО ЗДЕСЬ ВСЕ ДО ЕДИНОГО его народа, говорящие на одном языке, пусть даже разнятся диалекты. Нет в нем ужасающего понимания, что он ОДИН, что он последний представитель целой расы на своей земле. И не холодит его кровь понимание всей жестокости и ненависти тех, кто виновен в этой резне, кто много лет воспитывал и там, и там смертельную вражду между одним народом, искусственно разделенным на общины именно с этой целью.
Понимает он со всей ясностью ума, неустойчиво держась на ногах среди мертвых тел, что за пределами залитой кровью равнины все по-другому. Его дом, его земля, его Родина практически захвачена чужаками, опустошенная от его народа спустя тысячу лет его на ней пребывания. И хоть холоден его рассудок, хоть чист он от эмоций и чувств, полыхает невероятный пожар внутри каждой клетки его тела, разбитого и будто ослабшего в ожидании неминуемой смерти. Живее всех живых он в этот миг. Он хозяин на своей земле, и пусть знают все до единого пришлые, что не погиб он в долине, что сама Смерть не приняла его, но напротив, позволила ему пережить страшную участь, даже наделила его новыми свежими силами. Пусть знают пришлые, что они лишь временно, что они только гости, и сил его хватит на то, чтобы предъявить им свое право оставаться хозяином на его земле. Пусть убираются они вон, пусть убираются они вместе с теми, кто не просто позволил им занять его землю, но кто позвал их, намеренно, взамен истинных хозяев, оставшихся на поле боя, затопленным кровью. Пусть, да, будет он один на его земле, а надо будет, возродит он свой народ.
И правда в том, что есть кто-то, кто готов поддержать его в его стремлениях. Те, кто оплакивает убиенных в долине, тех, кто не утратил человечности, пусть и не имеет к ним никакого отношения. Там, далеко от Родины последнего из целого рода выжившего, за целыми морями и океанами остались еще такие. Однажды покинули они его дом навсегда, отрекшись от своих отцов и дедов (хоть и продолжая называть себя их потомками), уже пропитавшись духом и воздухом чужой земли, общаясь на чужом языке, и чьи дети знают только этот чужой язык. Но не утратили они людского в себе, и слезы скорби их по убиенным в долине не содержат ни капли фальши. Немало других народов, исторически не имевших ничего общего с тем, последний представитель которого намерен заявить о себе на весь свет, следивших за конфронтацией настроенных третьими силами друг против друга людей из уст средств массовой информации. И хватает среди них тех, кто требовал от мирового сообщества остановить это смертоубийство как будто обезумевших людей. Хватает среди них тех, кто все понимал, кто имел свою непоколебимую точку зрения, кто готов был отстаивать и отстаивал свое сочувствие силой, выражая свои требования о немедленном и надежном мире к собственным правителям.
Трагедия и траур по убиенным в долине. На весь мир кадры побоища, на весь мир кадры бесчисленных тел, на весь мир кадры груды горелого металлолома, стрелявшего прежде по живым людям. На весь мир кадры Смерти у единственного выжившего, будто застывшей каким-то идолом. И так оно и есть. Цельный монолит из черного камня установлен посреди долины, и не смолкает песнь, исходящая от него, теперь уже, благодаря средствам массовой информации распространившаяся по всему миру, достигшая самых дальних и глухих уголков его. На весь мир кадры этого единственного выжившего возле черного каменного изваяния, облепленного репортерами, не щурящегося перед объективами видеокамер и от вспышек фотоаппаратов. На весь мир его грязное лицо, на весь мир его взгляд, в котором ничего похожего на ненависть или агрессию, на страх, на ужас от окружающих его мертвых тел.
Совершенно спокойно говорит он о геноциде, устроенным против его народа, о массовом истреблении, ставшем результатом чьих-то махинаций, о ненависти к его народу со стороны определенных лиц, что обратили свой взгляд на его земли со всеми их богатствами и плодородием. И даже сквозь видеокамеры и фотоаппараты чувствуется со всей ясностью невероятный огонь, рвущийся наружу с единственной целью торжества справедливости.
Естественно, что правители, устроившие резню в долине, называют его нездоровым, нуждающимся в психологической и физической после ужасов сражения помощи, приводят какие-то факты, обращаются к истории, писанной ими же. Многие требуют той же справедливости, внимающие его речам, солидарные с его претензиями и обвинениями, многие зовут его перейти на их сторону, обещая всяческие привилегии и особые блага как единственному представителю своего рода, даже обещают содействие в возрождении его нации в то время, как смысл существования ее для них кажется сомнительным. Множество женщин самых разных этносов открыто готовы стать матерями его детей, в которых будет течь его родовая кровь. Много желающих сменить собственную национальность и принять родовые для него историю и традиции.
Нет, все куда хуже его моментальной всемирной известности, всемирной скорби народов по одному единственному, полегшему в долине. Ибо порицание и осуждение виновников ужасной трагедии, происшедшей на поле боя, не более чем фальшивка, и единственный выживший в той бойне знает об этом, кажется, лучше всех остальных. Вряд ли ему по силам доказать свои предположения, свои убеждения, свои чувства, основанные на тех событиях, что привели к событиям в долине, и он понимает это не менее ясно. Ведь не просто игнорируют правители требования неравнодушных людей осудить и наказать виновников резни в долине, но бросают их в тюрьмы, применяют против них военную технику, применяют против них силу. И наверное только против таких людей они и умеют вести боевые и силовые действия, как против не способных оказать достойный отпор. И на поле боя попросту подожмут хвосты и спрячутся глубоко в окопах, чтобы не зацепило, и как же дорожат они своими ценными жизнями. Прямо как в песне о собаках: «лоб в песочек зарыть» одной из на весь мир известных музыкальных рок-групп.
И вроде как и осуждение виновников со стороны таких правителей, несмотря на силовые меры против людей на своих территориях, вроде какие- то переговоры, какие-то громкие слова, пафосные речи. Но все это «вроде». Однако нет никакого сговора глав государств, влиятельных представителей их, к которым прислушиваются. Потому что все это куклы, совершающие действия, вполне ожидаемые от них, четкие и неоднократно отрепетированные их хозяевами. Направлены такие действия лишь на одно – на удержание власти, на недопустимость выхода народов из-под четкого контроля во благо обычным низменным прихотям. А вполне вероятно, что на благо не одним лишь прихотям, но на благо самому Дьяволу, и то, что случилось с целым народом, впрямь может быть жертвоприношением Сатане и всем дьявольским силам. И неслучайно местом уничтожения целого народа была выбрана именно эта долина. И черное каменное изваяние Смерти в самом центре ее было здесь с каких-то незапамятных времен, возведенное жречеством исключительно для этой цели.
Но не должно было быть никаких выживших (и можно теперь не бояться привлеченного к изваянию Смерти внимания). И хоть исполнило изваяние возложенную на него функцию, обагренное людской кровью с ног до головы, все же кого-то недостаточно, и должен умереть этот «счастливчик» раз и навсегда, который, к тому же, говорит о том, что крайне нежелательно для определенного круга лиц, чья власть зиждется на лжи и насилии. И он готов встретить тонны грязи и лжи, которые непременно польются на него по указке их. Например, объявление его посланником Антихриста, не зря выжившего там, где, казалось бы, выжить невозможно, и обнаруженного возле каменного, черного и устрашающего изваяния, чей «голос» разливается по всему миру. И не зря канул в Небытие этот дикий, буквально варварский народ, которым так пугали все остальные народы на протяжении многих лет.
Не впервой определенному кругу лиц очернять ушедший в историю народ перед другими народами, для существования и развития которых созданы необходимые условия и за долгие годы их бытия воспитанные потреблять и подчиняться. Был доведен этот народ до состояния ненависти к своим угнетателям настолько, что разделился он надвое по уровню жизни. И тогда поднял руку сын на отца, брат на брата. Тысячу лет заливала его кровь, как врагов, так и своих: гнид и предателей. Тысячу лет паразитировало на нем откровенное отребье, чьими намерениями неизменно оставались деньги и власть. И когда пошел сын на отца, брат пошел на брата, движимые обостренным чувством справедливости после длительного периода гнета и засилья ненасытных до денег и власти паразитов, ловко ускользнуло оно из-под возмездия, спрятавшись далеко за морями и океанами.
Непокорными окрестили откровенные их враги людей, оставшихся в долине навечно. Непокорными и дикими, чтобы боялись другие народы поднять свои головы, боялись поднять руку на своих марионеточных правителей, боялись скинуть паразитов со своих шей, боялись назвать имена их, боялись перестать их бояться. Пустили подлинные правители прочие народы в невероятно затягивающий мир развлечений, чтобы не было времени думать, чтобы было доступно то, что простым смертным казалось невиданной роскошью. Направили они мир по пути самых невероятных технологий, с радующей глаз визуализацией, с легкой в освоении техникой, упрощающей быт, с доступностью продовольствия, выращенного вне собственной земли, с роботизацией, заменяющей человеческий труд под возвышенные речи о долгожданном отдыхе людей от тяжелых нагрузок, о том, что настала пора человеку развивать свой внутренний мир. Что настала пора человеку творить и созидать.
Все это пыль в глаза, задуманная для обычного сна наяву. Чтобы рассказывать людям о страшных и ужасных существах за пределами привычного дома. Чтобы люди старались как можно дольше проводить времени где-нибудь в виртуальном пространстве. Чтобы собирались люди  целыми группами, которые постоянно на виду. Чтобы люди пользовались техникой, упростившей им жизнь до состояния невозможности пройти хотя бы десяток метров до супермаркета своими ногами. Чтобы больше потреблялось искусственной еды перед экранами огромных плазменных телевизоров в наблюдении за бесстрашными солдатами, спасающими других людей от несправедливых тиранов, воспитанных вопреки воле подлинных хозяев рода людского.
А потому резня в долине, за которой следили миллиарды по всему миру, сидя перед телевизорами с фаст-фудом и газировкой в руках, казалась очередным художественным кошмаром, в котором правые и виноватые уравнивали чаши весов.
Не боится единственный выживший никакой грязи в свой адрес, никакой лжи. Вообще ничего. Огромная сила в его руках.  И это другим не видны полоски слез, замаскированные под нескончаемыми каплями мелкого дождя, на глазах черного изваяния Смерти, глядящей на него неотрывно. Но пока видит он их, пока различает со всей ясностью своего зрения, со всей ясностью трезвого и холодного ума, живет в нем невероятной мощи огонь, рвущийся наружу, и выпущенный на свет в определенный день и час.
Пора возвращаться ему в свой дом, ибо время не ждет. Пора объявить ему себя хозяином своей земли, пора исполнить ему повеление Смерти, чей голос слышит он, чья песнь не должна прерываться в его мозгу до свершения возложенной на него миссии.
Ни жив, ни мертв он в этот миг. Не во сне, и не наяву мир вокруг него сейчас. Лишь жуткая песнь не прекращается в его голове и придает ему чувство полноты жизни. Пожелаем же ему удачи в его возвращении. Пусть же вновь играет боевой марш…
3. Гимн (10мин. 00сек.)
Но огонь не более чем разогретый до невероятно высокой температуры воздух, вещества, при максимально высокой для них температуре изменяющие свои физические свойства, переходящие из одного состояния в другое: из твердого в жидкое, из жидкого в газообразное. Однако не стоит углубляться в физику или химию для объяснения отсутствия у огня каких-то особых свойств, странным образом оказывающих благотворное или угнетающее воздействие на человеческое сознание.
Тихонько трещат охваченные огнем ветки, дрова, поленья. С особым облегчением выдыхает путник, тянущий свои озябшие руки к теплому приятному пламени. И больше нет ничего, что хотелось бы ему сейчас испытывать, кроме долгожданного успокоения и отдыха в гудящих от длительной ходьбы ногах. И так недоступны холод и дождь вперемежку со снегом и леденящим воздух до морозного треска ветром, оставшиеся снаружи прочного убежища. Лишь от одной только мысли высунуть наружу нос неприятная дрожь охватывает все тело с головы до ног.
Здесь, у огня, все прежние невзгоды и трудности представляются совсем незначительными, практически ничтожными, чтобы помнить о них, уделять на них свое внимание. Но, тем не менее, они представляли собой помехи на пути к долгожданному привалу и отдыху тела и духа. И тем слаще казалось и было разведение уютного огня. Запах приготовленной на огне пищи, собственное рубище в качестве кровати, кулак под головой в качестве подушки, в то время как снаружи убежища природное ненастье, негативное для лишенного звериных физиологических преимуществ тела – нет в этот миг более ничего прекрасного в целом мире. В данный момент огонь не просто союзник и друг, но целый источник существования, гарантирующий бытие. Больше того, сейчас это место представляется самым лучшим жилищем из всех прочих, что могли бы быть путнику по душе. Сами по себе, в тепле, в сытости, в безопасности, охватывают его воспоминания о недавнем путешествии, приведшим его на место привала. Заволакивает сытого согревшегося путника дремота, подобно тепло огня удобному одеялу, через которое не доберется до его тела ни одна напасть.
На ароматный и манящий сознание запах приготовленной пищи постепенно собираются на привале другие гости, такие же путники, уставшие от долгой дороги, озябшие от непогоды, изнывающие от голода и жажды. И вот долгожданный привал. И возле огня можно расслабиться: позволить и шутки, и песни, даже остается место для поцелуев и ласк. А кто-то позволяет себе пуститься в жуткие и леденящие кровь рассказы, чтобы пощекотать нервишки. Как будто недостаточно тревоги по дороге до долгожданного отдыха. И в одно мгновенье вокруг костра атмосфера расслабленности и душевного тепла, из которой практически невозможно выйти по своей воле обратно в непогоду. В одно мгновенье у костра своими – родными и близкими – могут стать совсем разные люди, с самым разным и непредсказуемым прошлым, с самым непредсказуемым характером, к которому быстро привыкается, с самым разнообразным мировоззрением. Огонь объединяет самые разные, самые противоположные сущности, и это чувствуется с первых минут разбившегося вокруг костра лагеря.
Сами собой просятся отдохнувшие ноги в пляс. Тянет огонь собравшихся вокруг него путников танцевать. Затягивает пляшущее его пламя войти с ним в унисон, стать его неотъемлемой частью, передает свою силу в каждого, кто находится с ним рядом. И в том его преимущество перед человеком: имеет огонь власть над толпой. Сами собой складываются из какого-то далека слова в рифмы, легко ложатся в ноты. Даже не нужен никакой инструмент, аккомпанирующий словам. Достаточно лишь одному затянуть песню, тут же подхватывают ее все остальные, соединенные огнем в одно общее естество. И только огонь кажется в этот невероятный миг защитником атмосферы единства, повелителем, чью волю практически нельзя не исполнить. Он и защитник, и повелитель, и наставник.
Вдали от опасностей принуждает огонь впасть в детство, заставляет испытать юношеский задор, юношеское безрассудство, заставляет кровь кипеть и играть, заставляет сердце биться сильнее, удерживая сознание вдали от страха перед величием природной строгости в каждом ее проявлении. И в то же время нагнетает огонь страх оказаться тет-а-тет с трезвостью ума, при которой последствия юношеского задора предстают во всех подробностях. Огонь пьянит, и легко оказаться под воздействием его гипнотического теплого дыхания.
И в долю секунды нерушима зависимость собравшихся у костра путников, когда голод, холод, усталость за спиной постоянно, когда надо из кожи вон вылезти, чтобы добыть то, что успокоит несовершенное тело. Готово оно на самую мерзость, на самые животные инстинкты, на самую грязь ради самосохранения, ради усыпляющего тепла, ради гипнотической пляски пламени, и огонь доминирует над ним. И вот уже кто-то готов отдать свою жизнь ради продления всей магии и силы костра на благо ставших родными и близкими всего за какие-то мгновенья людей. Больше того, кто-то уже готов провести соответствующий ритуал, сопровождаемый песнопениями и плясками вокруг  несчастной жертвы, накрепко привязанной к столбу и сжигаемой заживо под душераздирающие крики мучительной смерти. И тогда все остальные благоговейно трепещут перед смельчаком, зачитывающим белиберду, восхваляющую и прославляющую языки пламени, что ласкают нежную невинную плоть. Пребывает он в состоянии оцепенения от жестокого действа по умерщвлению жертвы столь мучительным способом. А если уж совсем смельчак, то вырежет на сожжение сердце из груди избранной жертвы (желательно, женщины) под монотонный ритм барабана. И ведь нечто подобное совершается спустя тысячи лет в обществе, называющем себя цивилизованным, вдали от «цивилизованных» глаз. Мало того, это во всех подробностях изображается в кино, собирающем немалые кассовые сборы и одобрительные отзывы критиков (которые в теме и понимают посыл), если, конечно, добавить в такой фильм капельку философии.
Желает несовершенное и жалкое людское тело подчинения огня своему несовершенству и жалости. Доходит это стремление до какого-то извращения. С того момента как человеческий разум впервые познал огонь, впервые открыл его способности, это стало каким-то наркотиком, переросло из жизненной  необходимости в некий культ.
Облегченное дыхание путника у долгожданного огня продолжается до конца этого удивительного гимна. Прошел он долгий путь до момента своего отдыха, наполненного живительным теплом. И огонь нужен ему лишь как средство, но видел он иное. И утолив голод и жажду, растянувшись у костра и закрыв глаза, погружается он в воспоминания, смешанные с образами из царства Морфея. Помнит он как пытались люди укротить огонь, перейдя от поклонения к освоению и совершенству его получения. От трения палочек друг о друга до чирканья спичкой или зажигалкой, или же до простого щелчка пальцев, между которыми проскакивала искра. Именно он, укрывшийся сейчас в убежище от ненастья снаружи, дал людям такую возможность. Некий последователь Прометея, подарившего людям огонь, упростивший его добычу до столь примитивного уровня. Стало ли им легче существовать рядом друг с другом? Стало ли легче им в быту? Больше не надо тратиться на спички, на зажигалки, на огниво. Больше не надо обращаться за помощью к потусторонним силам, обещая и даря им людские жизни в обмен на вожделенную искру. Можно, например, курить сколько угодно, обкурится до смерти. Просто суешь в рот сигарету - и всего одно легкое секундное движение пальцами, даже не нужно тянуться в карман за зажигалкой.
Нет, не стало легче. И он даже мог не сомневаться в том, что легче людям не будет, обретшим его дар. Ничего не изменилось с той минуты, как у костра собрались самые разные люди, которым требовался отдых, требовалось утолить голод и жажду, требовалось согреться, требовался физический сон. Ничего не изменилось с той минуты, как сытые и довольные, пустились люди в пляс и песнопения, после чего на радостях (или же со всей ясностью ума осознавая свою жалость) убили одного из своих (естественно, женщину для пущего почтения своему благодетелю, подарившему им тепло и пищу). Ничего не менялось на протяжении тысяч лет, ничего не изменилось спустя сотни веков. И все достижения людские, весь прогресс, направленный на развитие человечества, все сводилось только на разрушение, на усиление вражды друг против друга. С огнем в глазах, с юношеским задором, с игравшей и кипящей внутри кровью.
Впрочем, на протяжении тысячи лет менялись лишь средства истребления и разрушения. И был огонь укрощен, и стал повелевать он своими хозяевами пуще прежнего. Сытые, согревшиеся, и надежно укрытые от буйства природы, вместо беззаботных песен и плясок, вели люди грызню между собой, и был огонь им верным союзником. Будто не было никаких забот, будто не было снаружи ни дождя, ни снега, ни ветра, ни холода, гнавших их спрятаться после долгих поисков годного прибежища, в котором можно было бы восстановить силы. Сытые и довольные, показывали люди друг другу свою животную суть, бравировали друг перед другом, проще говоря, письками мерялись, будто достигли в своих жизнях всех вершин, всех пределов, о которых можно лишь мечтать. Сытыми и довольными придумали люди для себя странные порядки и обычаи, придумали себе развлечения с как можно более жестокими и хитроумными физическими истязаниями и наказаниями до смерти убогого тела.
Научил огонь думать. Научил огонь изощренной жестокости, научил развивать звериную хватку. Бой – отдых и пища у костра - снова бой. Видит путник в дремоте своей поля сражений, видит простреленные из ружей и винтовок, разорванные пушечными ядрами и снарядами тела солдат. Видит растерзанные после бомбежки тела гражданских самых разных пола и возраста. После сытного обеда у разожженного на поле боя костра с удвоенной силой истребляют люди людей, утопают в собственной крови.
Видит путник в дремоте своей глушь, куда нет дороги, видит хлипкие дома, видит печные трубы. Как никому другому нужны в этих местах его знания и умения. Куда нужнее разжиревшим и обрюзгшим разумом созданиям, в головах которых от сытости только злоба и поиски легких путей наживы. Нуждаются люди в непроходимой глуши в умении разжечь огонь щелчком пальцев, поддерживаемые огнем в холодную зиму, нуждаются в постоянном тепле, чтобы просто жить и кормиться. Нет в них стремления к взаимному истреблению друг друга от расслабленных мыслей возле живительного огня, просто нужно тепло, просто нужна пища, просто нужен отдых. Сплошь в непроходимой глуши старики, будто брошенные на произвол судьбы, существующие сами по себе. Им бы просто дожить свой век в тепле и сухости, в родных стенах.
Был однажды в этих краях путник взаправду. Всего три деревянных дома, прочность которых подходила к концу, несмотря на старания хозяев продлить им жизнь хотя бы до собственной смерти. В каждый дом зашел путник, желая передать свои знания, в каждом доме видел покой и застывшее время. Будто сам прибыл из какого-то иного времени и пространства. Научил он стариков вызывать огонь без использования подручных средств, чтобы просто горело пламя в печи, распространяя в доме тепло, чтобы можно было приготовить пищу в любой момент, чтобы было просто сухо в доме. Научил путник держать огонь под контролем, научил быть огонь не просто союзником, но другом.
Но не верил путник даже им. И только во сне глубокая внутри надежда его стала явью, в то время как суровая реальность человеческого естества наяву наверняка обернется новым кошмаром, которого попросту не избежать. Однако он сделал свое дело, которое должен был сделать, передав людям свои возможности. Пусть теперь выспится.
тишина   


4. Достигая серого горизонта (40мин. 05сек.)

Барабанят по стеклам тяжелые капли. Глубокая осень: беспросветная свинцовая пелена надежно закрыла солнце. Лужи и грязь. Ветер бросает дождь в лица прохожих, и зонты спасают лишь наполовину. Пропитан воздух холодом и сыростью, пропитан воздух печалью. Пасмурная серость установилась надолго, внезапно заняв место ставшей привычной жары. И будто отвыкли люди от других погодных условий, подстроившись под сухое, едва дождливое лето, оккупировав все доступные для купания водоемы, стремясь окунуться поглубже после вынужденных трудовых будней. И не спасает их подготовленная к похолоданию и длительным дождям одежда. И часто слышны кашель и шмыганье сопливыми носами подхвативших сезонное ОРВИ несчастных. Вынуждены они покупать и глотать всяческие пилюли и химические смеси, приносящие недюжинные прибыли аптекам именно в этот период смены сезонов. И поневоле складывается ощущение искусственного нагнетания неудобств с первыми осенними похолоданиями и сыростью после сухого и жарящего лета.
Нутром чувствуется раздражение, нутром чувствуется недовольство, в мгновение ока поселившееся в головах, прячущихся под зонтами и опущенными капюшонами. Нутром чувствуется всеобщее стремление к какой-то агрессии. И оттого страшно и неудобно кашлянуть или чихнуть в набитой спешащими от дождя маршрутке людьми лишний раз. Зашуганные, просто задавленные страшилками о всяких птичьих, свиных, каких-то коронных вирусах, доносящимися из телевизора, особо впечатлительные занимают места в салоне с тряпочными масками на лицах. Они действительно верят в то, что эти тонкий (и кажется, что презерватив в разы толще) лоскут с петельками на ушах имеет свойство надежной изоляции вирусной инфекции, отделяющий носителя ее от здорового организма. И пофиг на то, что дышать через эту тряпку труднее, и приходиться задыхаться. Важнее то, что о благотворных свойствах ее на лице рассказывается по радио или телевизору, пишется об этом в газетах, и даже чиновники требуют ношение тряпки на лице потому, что телевизор рассказывает массе о бушующей эпидемии.
Осенние сырость и похолодание, давящие на сознание и мировосприятие беспросветной серостью в небе, несут с собой самые негативные мысли. Несут с собой тревогу подхватить эту распиаренную СМИ на весь свет заразу. Кажется, вроде бы, твердая уверенность в фальшивости всех этих смертоубийственных вирусных штаммов совсем хлипкой, вполне реальной угрозой собственному здоровью. Вообще, во время серой осенней сырости многое кажется не таким уж фантастичным, из разряда новостных телевизионных страшилок. Во время осенней сырости собственное осознание скукоживается до размеров булавочной головки, вокруг которой просто безразмерное количество опасностей. Вот они, совсем рядом, не запертые в пространстве телевизора, радио, страниц газеты. Офигивание от происходящего поражает воображение, вопрос «что делается?», выражения вроде протяжного с придыханием «****ь» не покидают языка. Осенняя серая сырость просто кишит чернухой, грозящей собственному существованию, собственному здоровью, собственному будущему, затмевая собой здравый смысл, оскверняя трезвый рассудок.
Представители неславянской национальности убили таксиста, подняв волну народного гнева так, что городские власти прибегли к помощи силовиков, которые, впрочем, больше обороняли преступников. А как иначе, если дело коснулось темных делишек с наркотрафиком, находящимся под «крышей» влиятельных в городе лиц?
Где-то бойцовская собака загрызла ребенка. И все оттого, что ее владельцу было в падлу намордник одеть. Настолько владелец сосал как мерин, настолько было в нем форсу, настолько был он готов отвечать за свою чертову животину. Впрочем, стая бездомных псин, кидавшихся на прохожих на улице – угроза куда большая потому, что няшный щеночек, переросший в полуметровую голодную тварь в доме, толкающую людское естество избавиться от нее пинком под зад – обыденность, такая же серая и холодная.
А вот какого-то очередного полковника или генерала посадили за взятки, или же за воровство (потому что не поделился, а может, для отвлечения масс). За последних сорок лет аппетиты от сотен до сотен миллионов, а то миллиардов возросли. И уже не в рублях, а в долларах и в евро ****ят (потому что воровать и ****ить в корне друг от друга отличаются), и своровать можно мешок картошки, а вот миллиард можно только с****ить. Как там говорилось: воровать вагоны гораздо безопаснее, чем велосипеды. Да, за сорок последних лет с****или столько, что рука устанет нолики к единице прибавлять, кажется, даже дня не хватит. И вот дело коснулось боевых действий, и началась целая посевная: то один генерал срок получил за воровство, то другой, то третий. А уж скандалы с проворовавшимися представителями правоохранительных органов… Дело дошло до, в буквальном смысле, золотых унитазов. И идея об отмене моратория на смертную казнь выглядит вполне адекватной, даже с учетом насквозь протухшей коррумпированной судебной системой, и шумиха с делом Чикатило и ошибками следствия во время его поисков кажется вполне допустимой. И похуй на то, что смертная казнь за коррупцию непременно обернется для кого-нибудь средством для устранения конкурентов, а для простых смертных это способ еще «гайки закрутить» и наверняка заткнуть рты всем недовольным.
А еще т.н. чиновники там, в Думе, придумали очередной побор или же очередной запрет. Для улучшения своих и без того «шоколадных» условий существования, для удовлетворения своих личных амбиций, для прибавления новых источников личного материального обогащения. И чтобы никто не смел высказать своего оправданного возмущения. Нет, правда: кто на что учился. И, похоже, есть такие особые курсы обучения на наглость и хитрожопость, на жадность, наконец. Одно дело, когда заработанное досталось собственными горбом и руками, когда день и ночь в постоянном движении, когда жопа в мыле, когда не брезгуешь ухватиться за любую возможность заработать, естественно, что в рамках разумного, когда по силам и по душе. И совсем другое дело, когда на все готовое, когда папа с мамой урвали, умудрились изъебнуться, понятное дело, не скупившись на хамство и хладнокровие, закопав поглубже человеческое достоинство когда-то, когда по их стопам: где-то что-то с****ить, где-то кого-то наебать, сыграть на дурака, где-то забрать чужое силой. И вот такие пишут законы и требуют их исполнения, чувствуя за собой поддержку силовых ведомств и армии. И понятное дело, что это однозначно антинародное число, если не сказать хуже. Но в серую осеннюю серость чувствуется их железная хватка за горло.
И сквозь залитое каплями осеннего дождя окно как на ладони вся беспомощность безвольной массы, запрограммированной на то, чтобы как можно быстрее добраться из дома до салона автомобиля или маршрутного такси, а оттуда до рабочего кресла в тепле и сухости за зарплату в тридцать тысяч в месяц, которой однозначно не хватает, чтобы прокормить семью. Спешат люди снаружи, суетятся, крутятся белкой в колесе. И даже собственный труд в эти мгновенья кажется бесплатным, и разница лишь в том, что сегодня есть возможность передохнуть между вчерашним и завтрашним трудовым днем, залитым холодным дождем перед предстоящей, кажущейся суровой и беспощадной зимой. Кажется, что элементарно не хватит денег на то, чтобы ее пережить, несмотря на постоянный заработок, на постоянную прибыль. Кажется, что всегда найдется что-то такое, не зависящее от собственных сил и желания, что лишит лишней заработанной копейки, а то еще хуже - здоровья.
Все плохо, и даже погода подтверждает атмосферу уныния, проникая в сухость и тепло спасительных от ненастья снаружи стен.
Да, это нытье. Это откровенное нытье, часть которого тебя не касается. И в том смысл серого дождя, прекращающегося всего на чуть-чуть, чтобы неизбежно начаться снова. Но почему не касается? А вдруг беспилотник в твой дом врежется? Вдруг злобный враг внезапно оккупирует твои улицы, войдет в твой двор, в твой дом? Вдруг этот враг действительно злобный и страшный, желающий отнять и твою землю, и твою жизнь, и твое недоверие телевизору лишено здравого смысла, и правы те, кто одобряет удар на опережение?
Но что изменится после победы над врагом? Что изменится для тебя лично? Однозначно ничего, однозначно ничего в лучшую для тебя сторону. Миллионов ты не получишь, каких-то послаблений тебе не светит, наоборот, будешь платить все больше и больше, будешь исполнять все новые поборы, придуманные собравшимися у кормушки лицами, законность существования и деятельность которых под большим вопросом. Это знаешь ты. И только ты. Другим, вот тем, кто спешит из дома на работу ради куска хлеба с маслом, тупо наплевать. Им просто некогда об этом думать, некогда об этом знать. Бесполезно что-то доказывать, никому это не нужно. Даже если за тобой правда.
Ужасы болезней, которым подвержено убогое тело, задуманное неизвестно кем, неизвестно почему. Собственные недуги, приводящие сознание в бешенство, прямо, таки, до психа. Почему так устроено? Зачем?
Поневоле вспоминаются мысли Сенеки: нас как будто гонят из этого мира, мол, мы здесь не свои. И подавляющее большинство практически не задумывается об этом, занятое своими проблемами. Забитое кредитами, налогами, штрафами; нагруженное семейными обязанностями, требующими постоянного исполнения и внимания – подобно оно неподвижному монолиту, однажды занявшему свое место в этом ничтожном мире. Внутри этой глыбы четкие правила и расчеты, позволяющие ее неподвижность, до омерзения кажущиеся необходимыми и важными, без которых просто невозможно быть. Осенняя серая сырость за окном будто позволяет увидеть эту невероятную глыбу во всех подробностях. Позволяет увидеть и ужаснуться. Вот вроде ты чувствуешь себя вне ужасного монолита, осознание которого в нудные минуты ненастья за окном пугает все естество одним лишь своим существованием, и в то же самое время принадлежность к нему сильна до предела.
И не имеет значения, какими инфекциями полон он. Самыми противными человеческому естеству, и кажущимися вечными: пьянство, потребительство, содомия, педофилия, гомосексуализм, педерастия, наркомания, каннибализм, садизм. И неустанное стремление к доминированию над остальными при помощи как лжи, лести, лизоблюдства, так и при помощи физической силы. И именно так и устроено это бытие: или ты, или тебя. И понимание предела своих собственных сил, понимание того, на что способно собственное сознание в экстремальных условиях, понимание последствий их намного хуже восприятия себя как неотъемлемой части страшной глыбы со всеми ее недостатками. Ведь недостатков в ней куда больше достоинств.
И именно на недостатки указывает осенняя серая сырость, залившая окно холодными каплями дождя.
А за дождем неизбежно приходит снег. И снова серая пелена, кажущаяся бесконечной, сыплющая и сыплющая мелкими снежными точками. И конечно же ветер, секущий ими прямо по лицу, и бьют они намного больнее дождевых капель. И ни один здравомыслящий человек не захочет выйти на улицу, чтобы испытать холодную вьюгу на себе лишний раз. Только по принуждению, подтверждая свой статус ничтожного раба. И это совсем необязательно требование какого-нибудь начальника. Например, покурить, например, в туалет, находящийся на улице. И как-то незаметно привыкается.
Но в отличие от тягомотины серого дождя, серый снег настойчиво предлагает сон. Это сверкающее на снегу солнце и мороз, как у Пушкина, день чудесный, зовут насладиться утренней свежестью после ночной жары внутри отапливаемого помещения (если, конечно, зима не пришла, как всегда, неожиданно, и коммунальщики подготовились, что звучит крайне фантастично). И оказавшись на улице, поневоле щуришь глаза от яркого света, просто не в силах раскрыть их полностью. Зато какой насыщенный после звездной ночи чистотой воздух! С утра что-то около тридцати градусов ниже ноля, что за последние несколько лет общего потепления редкость. Хрустит снег под ногами при каждом шаге, скрипит, и этот звук приятно щекочет в ушах, мерзнет мох под носом, слипаются волосянки в носу. И это хоть и доставляет некоторое неудобство, зато бодрит каждую частицу тела. И вновь люди спешат вырваться из теплого домашнего гнездышка, чтобы набиться как можно плотнее в салон маршрутного такси и согреть воздух дыханием, а там и до теплого рабочего места рукой подать. И кажется будто на миг просыпаешься после длительного душного кошмара, и на пороге надежда и сбывающиеся мечты, заставляющие легче и свободнее дышать.
Другое дело, когда метет. Когда кажется снег нескончаемым. Когда ветер задувает через щели в старых деревянных рамах, а пластиковые окна невозможно хотя бы не приоткрыть ради глотка свежего воздуха из-за разгоряченных батарей. Пластиковые окна необходимо открывать для проветривания помещения из-за их токсичности, от которой дохнут мухи и комары. Даже не знаешь, что лучше – деревянные щели, по привычке затыкаемые тряпками, замазываемые особым материалом, или просто залепливаемые монтажным скотчем, или глухой пластик, настолько плотный, что можно задохнуться.
Сыплется серый снег так, что всего за день парализовано любое движение автотранспорта. Невозможно даже выехать за пределы двора. Это тоже давно стало нормой – полная неспособность коммунальных служб справиться с заметенными снегом дорогами и тротуарами. Кое-кто из чиновников и вовсе задается во всеуслышание вопросом: а стоит ли так напрягаться, когда просто надо подождать пока потеплеет? И нет ничего кроме корысти в этих словах, хотя элементарно не хватает ни рабочих рук, ни техники, особенно той, которая на ходу. И протаптывают спешащие на работу люди тропы на заснеженных тротуарах, ругаются про себя и между собой, собравшись на остановке в ожидании общественного транспорта. А вот и маршрутка, к которой еще надо суметь подойти через снежный завал, оставленный снегоуборочной машиной, просто отбросившей снег с дороги в сторону и обнажив ледяной покров. Сколько людей вот так оказалось на земле чуть ли не под колесами маршрутного такси или троллейбуса на входе или выходе из салона?
А с другой стороны, чем больше снега, тем надежнее спрячет он грязь и мусор, собачьи экскременты, ямы и выбоины. Это же так здорово – зимой по дороге ровнее, чем летом. Это же так нормально, это же так и должно быть. Это же так культурно. Может быть, именно поэтому т.н. чиновники не торопятся финансировать уборку улиц от снега, чтобы гавно под ногами и колдоебины, о которые то и дело спотыкаешься или разбиваешь ходовую часть автомобиля, были как можно дольше с глаз долой? При этом, они прямо гордятся своими планами развития города и области на несколько лет вперед, разбрасывая бюджет по конторам, которые занимаются благоустройством целого региона. Впрочем, деньги-то федеральные, своих-то давно не хватает. Оттого и парализован город при первом же серьезном и насыщенном снегопаде.
Но это, кажется, мелочи по сравнению с прорванной канализацией, когда фонтан из фекалий достигает в высоту метров пятнадцать-двадцать. А параллельно с фонтаном прямо посреди улицы т.н. правители на камеры рассуждают о прорывах, могущих поднять экономику и развитие страны на новый уровень, поставив ее в один ряд со странами «третьего» мира, где УЖЕ уровень жизни выше, чем на твоей родной земле.
А если не фекалии, то кипяток, который нещадно заливает улицу, вырвавшись из давно изношенной трубы, на замену которой нет денег. И пусть люди без горячей воды останутся под вечер, пусть мерзнут, пусть пользуются дешевыми китайскими обогревателями, рискуя подпалить собственные жилища. Зима в очередной раз наступила внезапно, к чему привыкли и виновные, и пострадавшие, которые исправно несут оплату за коммуналку. И ладно бы, если речь шла о новостройках (немалая часть которых разваливается, между прочим, еще до момента сдачи в эксплуатацию). Нет, бедолаги живут в таких домах, которые нуждаются в капитальном ремонте от подвала до потолка. Бедолаги живут в домах, которые давно пора отправить под снос, живут с тараканами, с клопами, живут в ожидании неизвестно чего. Есть ли смысл удивляться прорванной трубе, подведенной к подобной халупе?
А вот кого-то буквально выкинули на мороз в результате махинаций с квартирой. И таких пострадавших с десяток человек, оставшихся с носом по вине одних и тех же мошенников. Все потому, что максимальное наказание для столь хитрожопых созданий – тюремный срок. Конечно, в местах не столь отдаленных, есть немалая доля вероятности для них быть наказанными куда более жестко со стороны правильных заключенных, ведь у кого-то из них в числе пострадавших от рук злодеев могли оказаться родные мать с отцом. Однако, тюремный срок, в данном случае - слишком мягкое наказание. Потому что подобные деяния стали обыденностью и совершаются не без покровительства тех, кто обладает какой-никакой, но властью.
Не счесть оставшихся без собственной крыши над головой стариков, пьяниц, участников боевых действий, столкнувшихся с преступниками, отнявшими у них жилье. Да, бомжи и пьянь, заполонившие улицы, кучкующиеся у всяких более-менее приличных рюмочных и самых настоящих рыгаловок, где наливают в долг. Самое настоящее из множества прочих лиц (так и хочется сказать физиономия) лицо современного «интеллектуального» общества, самый цвет культуры и процветания государства. Собирающие милостыню в пешеходных переходах, в метро, посреди проезжей части на перекрестке, а иногда прямым текстом указывающих на то, что не хватает на бутылку. И с одной стороны вроде и жалко, но вместе с тем просто поражаешься такой открытой наглости легкого заработка на пропой, даже не на кусок хлеба, с учетом зимних холодов. Та же пьянь открыто шастает по многолюдным улицам, и неизвестно, что у такого существа на уме, особенно если оно в возбужденном до уровня агрессии состоянии, особенно, если это целая группа из трех и более существ. Наплевать на мороз, когда тело разгорячено алкоголем. В темное время суток столкнуться с такими созданиями лицом к лицу чревато самыми тяжкими для здоровья последствиями. Никакой зимний мороз пьянь не остановит.
Но вернемся к неустанно сыплющемуся с затянутых серой пеленой туч неба снегу. Вернемся к метели. И вроде не холодно, вроде нет такого мороза, от которого усы леденеют и слипаются волосы в носу, и если бы не было ветра, ничто не мешало бы идти в пальто нараспашку. Все равно последние несколько лет зимы намного теплее. И все дело в этом чертовом ветре, и даже сквозь плотно затворенное пластиковое окно такое состояние, будто выдувает он все мозги. Серое и белое уныние за окном не разбавлено даже каким-то движением редких прохожих и автомобилей. Темная беззвездная ночь попросту слегка посветлела. Так, чтобы погасло уличное освещение, в то время как автомобили едут с включенными фарами.
Метет и заметает на улице, метет и заметает сознание, вгоняя в сон. Даже уныние, транслируемое по телевизору в новостных блоках с самого утра, не овладевает сознанием так, как стремление вздремнуть час-другой, чтобы дать отдохнуть гудящей в унисон с ветром снаружи голове. Зевота не отпускает спустя какие-то несколько минут после утреннего пробуждения, а тепло в доме кажется недостаточным, чтобы принять тело, вылезшее из-под одеяла.
Шло бы оно все нахуй. В такую погоду только спать, и надо быть каким-нибудь дегенератом, чтобы попытаться высунуть нос за пределы теплой кровати в тот же магазин за едой. Больше того, в этот момент чувство защищенности овладевает тобой всецело, будто под одеялом вовсе и нет тебя, чтобы кто-либо попытался добраться до тебя с намерением силой разрушить эту особую негу, при которой голова пустеет вместе с завывающим ветром по ту сторону глухо запертого окна. Под теплым одеялом нет места никаким переживаниям, все кажется таким далеким таким несуществующим. Будто сон и явь слиты воедино, граница между которыми совсем призрачна.
И как-то легко и незаметно наступает дремота под бубнежку диктора новостей или под очередной выпуск блогеров в Сети, которым люди со всей страны присылают видео самого настоящего срача, творящегося в их городах и селах, о котором по телевизору однозначно не расскажут. Серый снег принуждает спать и спать, спать не просыпаясь, буквально уйти в спячку, где срач и бардак, который где-то далеко, который тебя явно не касается. А где-то глубоко в сознании теплится надежда на то, что во время сна улицы и тротуары будут расчищены, вообще, что сон подобно какому-то пространственно-временному порталу перенесет сознание и физическую плоть туда, где все когда-то работало, где срач и бардак был недопустимым отклонением от принятых в обществе норм и правил. Где за неочищенные от сугробов дороги и тротуары будут ****ь во все отверстия, где будут ебать за фонтан фекалий, за кипяток, рванувший из трухлявой трубы, подведенной к трухлявому жилью, где будут ебать за мошенничество в особо крупных размерах, из-за которого люди оказываются на улицах, за пьянку, за мусор и фекалии выброшенных на произвол судьбы домашних животных. Где будут ебать так, что страх оказаться перед несением серьезной ответственности будет в каждой голове. И пусть драконовские меры воздействия за совершенное деяние могут быть преувеличены, пусть не бывает так, чтобы совсем без недочетов, пусть даже самая строгая государственная машина имеет слабые места и прорехи. Все это мелочи в общей системе.
А драконовские методы не такие уж и жестокие в сравнении с ужасом того ****еца, что творится вокруг, во всей своей красе транслируемого на весь свет. Здесь нет и не может быть никакой ненависти, только прагматическое решение, направленное только во благо развития общества, на благо самого его существования. Необязательно должна быть пуля в затылок у стенки за действия, направленные во вред простым людям, за счет которых существуют те, кто исполняет их волю, т.н. слуги. Но тюремные сроки, например, за мошенничество в особо крупных размерах, за коррупцию, за взяточничество, не в пример Китаю (хотя, их расстрельная политика по отношению к коррупционерам вполне понятна, пусть и не достаточно эффективна) должны быть максимально жестокими: минимум от двадцати пяти лет (без права помилования) до пожизненного заключения. И как альтернатива – высшая мера. Естественно, должна быть максимальная конфискация заработанных нечестным путем материальных богатств.
А с другой стороны, нахуй их содержать: кормить, поить, когда вреда от них людям нанесено столько, что даже людьми их назвать нельзя. Сколько спизжено ими, сколько можно было вложить этих денег в строительство жилых домов, детских садов, школ, больниц. Сколько можно было бы вложить в модернизацию их, потратить с умом, не на унитазы из золота, на особняки в два-три этажа, на покатушки по морям и океанам. Это самое настоящее действо против народа. И кто сказал, что эти люди утратят свои слоновьи аппетиты, оставаясь в изоляции от общества? Кто сказал, что они не попытаются украсть снова даже будучи дряхлыми стариками? Это будто в крови, это как неизлечимая болезнь, развивающаяся со временем, приводящая в движение стремление хапнуть как можно больше  и не останавливаться на достигнутом. И, наверное, кресло чиновника или человека, наделенного хоть каплей власти, наделенного каким-то статусом выше статуса простолюдина, служит надежным катализатором, стимулирующим развитие такой болезни как хапужничество. Вряд ли она лечится тюремным сроком. Может быть, это и не так, но сами действия тех, кто должен быть гарантом норм и порядка в обществе и государстве, говорят об обратном. Сколько таких, которые добравшись до этого особенного кресла в кабинете начальника, меняли свои взгляды и приоритеты в пользу личного комфорта?
Оттого должен быть такой рычаг как суровость наказания за жажду наживы за счет людей, справедливо ожидающих улучшений условий своей жизни. Этот рычаг должен быть предельно суровым, суровым настолько, что само наличие его должно заставить человека задуматься о целесообразности сесть в это кресло, наделяющее его каким-то полномочиями, статусом выше статуса обычного простолюдина.
Намного хуже мошенничества, коррупции, воровства в особо крупных размерах теми, кто обязан исполнять свои обязанности идеально и с рвением работать на благо народа, только совершение действий, направленных против других народов. Цель таких действий всегда одна – личный шкурнический интерес. Не ради чувства справедливости, не ради освобождения от тирании. Только личный шкурнический интерес, обслуживаемый за счет других людей. Как говорится, чужими руками жар загребать. Отправка людей на смерть, на какое-то покалечение, призывы бить врага, не жалея живота своего, обернутые в яркие фантики защиты Родины от посягательств агрессора, оставаясь при этом в стороне от кровопролития, вне поля боя просто недопустимы. Все оттого, что в руках власть, в руках безмолвные бесправные пешки, воля которых легко подавляется государственной машиной. Все оттого, что власть пьянит, власть окрыляет. Кажется, что власть способна перекроить саму природу своего бытия, будто ты больше не смертный из плоти и крови, будто отличный от остальных. Нет, ты не ангел с крыльями, но уже не на бренной земле стоящий, и земным законам уже неподвластный.
Подобное состояние не лечится никаким тюремным сроком. И даже принцип «око за око» вряд ли здесь применим. Только физическое уничтожение как наказание за массовое истребление людей друг другом, за массовый геноцид с обеих сторон развязанных боевых действий. И дело даже не в том, что смертный приговор способен компенсировать горе и траур в разрушенных семьях, дело даже не в том, победа над врагом на его территории в результате нападения не стоит и гроша ломаного для тех, кто выгоды от нее не получит ни при каких обстоятельствах, и будет и дальше зарабатывать себе на хлеб на рабочем месте. Просто должен быть некий ограничитель все растущих аппетитов. Должно быть осознание того факта, что придуманные самими людьми законы существования в этом мире работают для всех и каждого, работают безотказно, иначе какой в них толк? Всем есть место в этом мире, у всех одинаковое право жить достойно, пользоваться дарами природы, просто быть.
Быть лидером – значит быть ведомым волей тех, кто дал тебе этот шанс взять под контроль чужие жизни, чужое право просто быть. Быть лидером – осознанное стремление сидеть на очень шатком стуле, осознанное стремление свалиться с него в самую бездну. Но именно понимание этой мрачной перспективы незащищено с точки зрения справедливости. Даже не с точки зрения закона. Именно это понимание пьянит, призывая тебя  совершать действия в ущерб чужим жизням. Что тебе законы, что тебе обычаи. Законы и обычаи – твоя воля. Законы – слишком гибкая структура, легко поддающаяся деформации тебе в угоду. Не радикально, но слегка, путем каких-то добавлений или исправлений в предложениях.
И, разумеется, нельзя не обращать внимания на  исполнителей тех или иных решений, обращенных против людей, не совершивших в своей жизни ничего противоправного. Исполнитель заранее преступного приказа или решения несет не менее серьезную ответственность. А, возможно, ответственен куда больше, поскольку понимая весь ущерб, наносимый данным приказом или решением кому-либо, ничуть не противится и не предпринимает никаких действий, направленных на предотвращение исполнения преступной воли вышестоящих над ним лиц. Конечно, есть страх за свои здоровье и жизнь, за здоровье и жизнь своих родных и близких в случае такого противодействия преступникам. И потому речь идет не об обязательной высшей мере наказания за исполнение чьей-то преступной воли. Но тюремный срок должен быть как можно более длительным, не меньше двадцати пяти лет.
Не меньшей ответственностью обладают представители судебной системы. Особенно т.н. свидетели совершенных преступлений, у которых часто свои собственные интересы где-то солгать, где-то умолчать, а где-то и вовсе что-то выдумать. Либо из мести подсудимому или потерпевшему, либо в помощь следствию, желающему отправить человека в тюрьму по сфабрикованным уликам, а то и наоборот, откровенного подлеца и негодяя вытащить из заслуженной задницы. Неважны мотивы их лжи, на которой основываются обвинение и защита. Наказание за подобную ложь должно быть так же суровым, даже жестоким, вплоть до физических увечий, чтобы никогда больше лжец не смел и слова сказать. Разумеется, фальсификация доказательств так же должна быть наказуема самыми строгими, не менее жестокими способами, подразумевающими либо физические увечья, либо око за око, либо высшую меру, без права на помилование.
Однако, не стоит думать или рассчитывать на то, что столь жесткие наказания не должны касаться простых смертных. Воровство ли, изнасилование, физическое насилие, даже лишение жизни, грабеж, разбой – все это должно наказываться таким образом, чтобы больше по справедливости. Начиная от отрубания ворам рук и ответными изнасилованиями в жопу насильников, либо же отрезанием им гениталий, (и не стоит забывать о лжесвидетельствах, якобы, пострадавших от изнасилования женщин, заслуживающих пожизненного молчания) и заканчивая лишением жизни за убийство. Это куда более эффективное воздействие в сравнении с тюремным сроком. Нужно ли учитывать степень раскаяния преступника за содеянное?
Но ведь люди сами захотели жить по законам, писанным ими же. Придумали для того, чтобы оградить себя от излишней свободы действий, от излишней вольности. Но кто сказал, что суровость и непоколебимость наказания за эту самую излишнюю вольность, существующую в крови, с рождения, физиологически, должна применяться только к тем, от чьей воли зависят все остальные? Все люди – и власть имущие, и те, кто наделил их этими полномочиями. Закон суров, но это закон. И не стоит задвигать о несовершенстве людского ума. Если есть закон, он должен работать, не так ли? Он должен работать именно так, каким придумали его творцы. Закон должен предотвращать любые попытки той излишней свободы действий в ущерб кому-либо, и именно того и ждут от него. А значит суровость закона должна быть смыслом его; именно суровости хотят люди, хотели с того момента как обратились к этой идее об ограничении своих вольностей. Суровости и жестокости.
Видимо, в жестокости и есть справедливость. Видимо, в законе должно быть воплощение всего того, от чего он и должен оберегать людское существование. Закон ДОЛЖЕН БЫТЬ основан на жестокости, от которой людское сознание может просто сойти с ума. Закон не должен предусматривать смягчающие вину обстоятельства. Обращаясь к закону, человек должен понимать, что он несет ответственность за чужую судьбу. И только так и должно быть. Каждый человек должен нести ответственность за любое свое деяние, невзирая ни на какие статусы, ни на какие богатства, заработанные в этом мире.
Возможно, человек когда-то был прав, задумав правосудие. Но  лишь одного элемента недостает в этом замысле: хладнокровной, железной, прямо таки, мертвой беспристрастности требования нести ответственность.
Но вот вопрос: готов ли человек к хладнокровной, железной, прямо таки, мертвой беспристрастности требования нести ответственность? Готов ли человек, к примеру, отправиться в тюрьму на десять лет своей жизни за поднятый с поля колосок пшеницы? Готов ли человек бояться, например, уголовной ответственности только лишь за попытку подумать о своих правителях в негативных красках? Готов ли человек, например, требуя суровости наказания за откровенную антинародную деятельность, понести ответственность за свои собственные злодеяния? Потому что закон должен отмечать любое отклонение, прописанное в нем, и не имеет значения степень неосведомленности его о правонарушении кем-либо. И только человек способен закрыть глаза на незначительное преступление. Только человек способен найти причину снисхождения. Несомненно, только живой человек способен учесть какие-то обстоятельства в пользу обвиняемого при оглашении приговора.
Почему не машина, которой все равно на обстоятельства, для которой закон четок и беспрекословен?
Там, в зимней спячке, образы возмущенной толпы, враждебной по отношению к правосудию, враждебной к справедливости. Самые разные статусы занимают участники ее. Людей с образованием, полученным в учебных заведениях, но желающих зарабатывать намного больше где-то еще, в местах, не связанных с полученными ими профессиями, ведут против закона в бой те, которым закон грозит расстрелом у стенки или пожизненным заключением за воровство в особо крупных размерах, за мошенничество, за коррупцию, за антинародную деятельность.
Сколько смог просуществовать закон, требующий суровости наказаний? Сколько смогла просуществовать машина, которой все равно на подкуп, все равно на обстоятельства, все равно на блат, все равно на ту же коррупцию? День, может быть, два? Может быть, три? Но однозначно не больше недели.
Возненавидели люди, жаждущие закона, холодную, железную до мертвечины, серую плоть. Сколько среди них тех, которые понимают весь ужас народного гнева против суровости наказаний? Сколько среди них тех, которым больше нечего делать в этой толпе, кто предвидит будущее ее, кто предвидит собственное будущее? Сколько среди них тех, кому порядок в государстве важнее всякого драконовского контроля, который нисколько не мешает им жить? Сколько среди них честных, у кого рыльце не в пушку?
Еще раз: готовы ли люди к суровости и неотвратимости наказания?
Пусть же погаснет в тишине режущая слух, неуправляемая какофония бесчисленного множества звуков и ритмов, скрывающихся за серым горизонтом.
тишина


5. Замечательные кривые (часть 2: Дом)
Ось Аппликат (02мин. 00сек.)
Как-то приятно на слух скрипят деревянные ступеньки под тяжестью неторопливых шагов. Кажется порог дома непрочным, кажется, что в любой момент переломятся толстые перекладины, отчего вообще развалится дом до самого своего основания. И кажется хлипким каждый угол, пропитанный запахами свежей обработанной древесины. И тяжесть блуждающих по объемному пространству шагов - отличная проверка дома на прочность.

1. Клотоида: a; = rc ; ls (10мин. 00сек.)
Прячется дом где-то в непроходимой глуши, представая перед путником в самом конце извилистой клотоиды, что проходит сквозь нагромождение гор, каменных глыб и завалов, через самую чащобу расчерченную руслами рек, куда не пробиться лучам солнца. И на самом деле труден к дому путь. Как будто нет не то, что ожиданий, но даже подозрений оказаться, наконец, перед домом лицом к лицу, тет-а-тет, без сторонних глаз и ушей, что смогли бы стать свидетелями этой судьбоносной во всех смыслах и степенях встречи.
Дом начинается в точке начала клотоиды. Достаточно только лишь ступить на нее. И тогда голос дома звучит в голове сам собой. И наплевать на расстояние, наплевать на время, которое придеться потратить на пути к нему, наплевать на скорость, с которой дом будет приближаться с каждым шагом. И пусть нельзя увидеть его до того момента пока он не предстанет перед глазами во всем своем великолепии, во всем своем домашнем могуществе, в своем подлинном смысле. Один лишь голос его означает верность направления к нему. И нельзя ошибиться в подлинности дома, в том, что именно он предназначен для конкретного его обитателя, желающего поселиться в его стенах.
Изобилует клотоида спусками и подъемами вплоть до самых стен, ожидающих своего хозяина, до самого их порога. Изобилует клотоида опасностями и идиллией на всем своем протяжении. И нет от начала до конечной ее точки ровного и гладкого асфальта, гладкое движение по которому способно усыпить. Полна клотоида поворотов, от еле заметных, до невероятно крутых, закрученных в целую спираль так, что нельзя предугадать то, что будет дальше. Оттого требует клотоида максимальной аккуратности и концентрации во время следования, четкого контроля каждого своего шага. Даже за каждым своим словом, за каждым своим намерением, за каждой своей мыслью.
Многие пали на пути к их дому, ступая по клотоиде шаг за шагом. И вроде темп держали, и вроде даже просчитывали все наперед, позволяя себе делать смелые прогнозы последствий, вроде мастерски владели языком и не лезли за словом в карман, вроде старались сохранять хладнокровие в мыслях. Хотя, возможно, так и должно было с ними случиться, и дом их ждал их поражения? Возможно, именно таким их дом и был изначально, приглашая своих если не хозяев, то гостей на погибель?
Шаг за шагом обертывает клотоида каждого путника подобно лепесткам какого-то цветка, или же обнимает подобно крыльям гигантской птицы. А может быть вообще проглатывает не разжевывая, загоняя тело и дух в нерушимые стены предстоящего в конечной точке ее дома. Мелькает дом где-то глубоко в сознании некими сомнениями и ожиданием неудач наряду с уверенностью в успехах. Не нужно оглядываться назад (и этого дом хочет от каждого, кто решился ступить на извилистую клотоиду), а если уж не оглянуться невозможно (и даже и не бесполезно), то стоит обратить внимание на собственные неровные следы, чья цепочка подобна еще одной клотоиде, блуждающая из стороны в сторону. Но каждый след на своем месте, каждый шаг имеет значение, и этого тоже хочет дом. Предполагает он границы, обозначенные стенами. И чем ровнее цепочка следов, оставленных позади, чем ровнее будет продолжаться до окончания клотоиды, тем надежнее будут стены дома. Впрочем, все может оказаться иначе, ведь дом внезапен в своем появлении в конце клотоиды.
Но может случиться и так, что он в точности совпадает с очертаниями, придуманными еще до начала следования по клотоиде. Может случиться и так, что можно построить его до клотоиды, чтобы пройдя по ней, оказаться, наконец, перед своим творением как перед собственным отражением в зеркале. И такой дом – большая редкость, несмотря на то, что теряется весь эффект неожиданности оправдания ожиданий. Будто об опасностях клотоиды известно заранее, и оттого нет ни рисков, ни форс-мажоров, происходящих по воле случая, зависящих только лишь от внешних факторов, зависящих от третьих сил со своими планами. Будто не ограниченным смертным сознанием придуман дом, и встречает клотоида что-то иное, проложенная сквозь примитивные трудности, нутро которых легко поддается расшифровке или переводу.
Будет ли оттого дом скучен и предсказуем? Будет ли дом точен и постоянен в своих расчетах? Ибо ответы требуют действий. Знание ответов означает уменьшение количества вопросов, за неимением которых приводит сознание к закисанию и увяданию. Неизбежно станет дом тесным, станет пресным, станет тусклым и затхлым. Придеться тогда заняться новыми расчетами, чтобы расширить начальные границы, что приведет сознание к новому унынию, ибо будет дом уже не тем, что задумывалось и ожидалось прежде. Оттого не принесет такой дом покоя, не станет должной кульминацией движения на пути к нему.
Нет, дом, предлагаемый и звучащий в этих строках, не требует ни перепланировок, ни дополнительных расчетов, ни корректировок, производимых по ходу следования по клотоиде. Путь к нему действительно труден, требует постоянной концентрации на конечной точке, и на том, что может в ней оказаться. Постоянно меняется окружение, расчерченное клотоидой, и не только в подъемах и спусках заключен ее смысл. Но даже сейчас можно расслышать этот вкрадчивый голос, скрывающийся в твердых камнях городских улиц и общего индустриального и оживленного фона. Этот вкрадчивый голос скрывается в шуме ветра, колышущего высокую траву и в пении лесных птиц, стихающего лишь ночью, что усыпляет своей колыбельной. Этот вкрадчивый голос скрывается в массивном давлении гор и звоне снежных вершин, в шуме морских волн, мягко накатывающих на прибрежные скалы. Этот вкрадчивый голос скрывается даже в небе, резонирующем чарующую земную песнь. Этот вкрадчивый голос повсюду. Этот вкрадчивый голос мелькает в голове, и оттого кажется излучаемым самой окружающей реальностью, в самые дальние уголки которой сознание бы не пыталось уйти, чтобы не слышать его.
Это голос самой клотоиды, принадлежащей дому, служащей ему надежной опорой. Как бы ни менялась действительность, через которую клотоида проходит жирной извилистой полосой, вкрадчивый голос не отступает, заглушаемый лишь шагами путника: твердыми и тяжелыми, нечеткими и дрожащими, едва слышными, или же вовсе бесшумными. Насыщенной получилась его клотоида, яркой, богатой на впечатления, на события.
Нет, не был путник бандитом с тяжелым прошлым за плечами, не плакали по нему тюремные стены, никого не убил он, никого не ограбил, никого не обидел. Нет за ним ни отнятых жизней, ни поломанных судеб в отместку за утрату своих собственных детства и юности. Нет, не был путник гордецом, ради удовлетворения своих собственных амбиций готовым топить и друзей, и врагов, готовым на самую гнусность, пусть и не замаравшим кровью свои руки. Но не был путник и праведником, не рдел за добродетель, за любовь к ближнему своему, за самопожертвование, за служение божьим заветам. Не молился он в церквах, не подавал нищим и блаженным. Хоть и крещен был в детстве.
Однако всего в нашем путнике по чуть-чуть, и не бывает ангелов с крыльями. Много книг в прошлом прочел он, много наблюдений провел в реальном мире, много выводов сделал. И с книжных страниц началась его клотоида, с нот, что слышал он много и часто. Много образов сохранилось и лишь множилось со временем в его голове, желавших жить и только прибавляться с каждыми новым днем и ночью. Целая Вселенная, кажется, за плечами путника, через целую Вселенную петляет его клотоида, неустанно меняя формы и содержание.
От печали до радости, от самого жуткого страха до верха блаженства испытал путник, казалось бы, все чувства, все эмоции. И в них и есть смысл его жизни. И пусть воплотит он их не раз и не два в строках, желая сохранить самую их квинтэссенцию в той форме, в какой их познал.
Думал ли наш путник о доме? О том, что должен он остановиться, о том, что достаточно познал он: достаточно видел и испытал, наверное, все до единого ощущения? О том, что будто некто или нечто вел его все прошлый годы по клотоиде? О том, что клотоида в принципе существует физически, сформированная событиями и их восприятием и решениями? Видит ли наш путник конечную цель своего похода? Чего ждет он в конце своего путешествия?
Конечно, мысли его устремлены к покою, где смог бы он осмыслить этот долгий путь сквозь формы и пространства, сквозь прошлое, настоящее, даже будущее, где он был не более чем гость, которому представился случай стать свидетелем чего-то важного, чего-то прекрасного, а может быть, мерзкого, чего-то значительного в его собственной жизни. Там, в предполагаемом им покое можно будет написать целый роман – захватывающий на события, способный выбить слезу как у читателя, так и у писателя, пережившего события вновь. Естественно, что в этом желаемом путником покое останется немало места для любящего его сердца, о котором он не забывает ни на миг, с которым готов делиться своей богатой кладовой впечатлений неустанно.
Насыщенна клотоида для нашего путника красотой тел, запавшей в памяти: и приятными чертами лиц, и тембрами голосов, и физическим сложением. Не стеснителен он на флирт, готов к общению, готов даже к большему, чем обычные романтические свидания. Но, как говорится, не его. Не удалось нашему путнику пока встретить свою судьбу (если, конечно, поиск своей судьбы не является самой судьбой). И в сознании его есть толика уверенности, что, в конечном счете, реальность за его плечами, со всеми ее метаморфозами, должна принадлежать лишь одному ему. Всецело, не желая быть пересказанной кому-либо другому даже частично. По крайней мере, при жизни нашего путника.
Цепочка следов его слишком отчетлива, и, кажется, намерена оставаться таковой еще долго. Будто предлагает ему проделать обратный путь. Или же служит неким ориентиром еще для кого-то. А возможно, что клотоида, как часть дома, уже сформированного, но пока что не ясного визуально, и уж тем более не готового предстать перед глазами путника физически, намерена запомнить и навечно зафиксировать каждый шаг, чтобы воспоминания путника так и просились отразиться в строках на бумаге. Чтобы то было достойной кульминацией, завершающей его жизненный путь, после которой осталась бы лишь звездная ночь.
Приятен вкрадчивый голос клотоиды: расслабляет. Подобен он замысловатому узору, в котором заключено познание некоей истины. Не архиважной, конечно, но заставляющей обратить на нее внимание.

2. Парабола: ax2+bxy+cy2+dx+ey+f=0 (20мин. 00сек.)
1.
Выложена парабола из серого камня. Обозначает она вход, кажущийся внезапным после долгого похода по клотоиде. Будто тропа неожиданно обрывается перед темной норой, проделанной в земле. Не возвышается парабола на трехметровую высоту, не кажется воротами, за которыми нечто важное и необычное, к чему сознание попросту не готово, несмотря на пережитое разнообразие пространств и событий. Пусть неизвестность по ту сторону входа в дом приводит в трепет кого-то другого. Пусть кажется ему черная бездна вместо деревянных массивных дверей, в которой безвозвратно пропадет этот кто-то другой, пусть вой ее леденит все его естество, а стоны терзаемых страшными муками душ навсегда отпечатаются в мозгу. Пусть самые жуткие создания будут преследовать его при попытке развернуться и броситься наутек без оглядки.
Непонятные символы высечены на параболе. Словно некий шифр, который требуется разгадать, чтобы пройти через нее, и только знающий его смысл способен на такое. Только тот, кто готов к метаморфозам в глубинах, скрывающихся внутри представшего дома, пока что представленного одной лишь параболой в незримых стенах. Будто сознание еще не готово лицезреть их во всей их физической форме. И даже понимание и непоколебимая уверенность в ожидании того, что скрывается за ними после длительной клотоиды, еще ничего не доказывают, оставаясь лишь пониманием и непоколебимой уверенностью.
Каждый символ (с десяток их) это путь, что начинается за параболой. Каждый символ это новая клотоида, и в конце ее уже не может быть никакого дома. Ибо каждый символ УЖЕ дом. И выход из него находится по ту сторону материального мира. Каменная парабола с высеченными на ней символами предлагает выбор как итог разнообразия, оставленного на всем пути следования к ней по клотоиде с множеством событий и форм, и выводов, сделанных при их осмыслении. Клотоида  (точнее несколько клотоид, предлагаемых каменной параболой) уже не будет изменчивой, содержащая в себе лишь одну форму, одно пространство, один ход времени.
Это может быть чудесная долина, вечнозеленая, с цветущими холмами, запахи трав и цветов которых пропитывают воздух повсюду, устремляются к лазурному небу и возвращаются с каплями дождя. Днем и ночью можно услышать их приятную сладкую песнь, от которой становится легко и воздушно все внутри, и больше нет ничего значимого, что могло бы отвлекать от вечной неги, такой долгожданной после множества впечатлений, измотавших, казалось бы, бездонный рассудок. И еще кто-то такой родной и близкий настолько, что представляется неотъемлемой частью нескончаемого блаженства, ради которого можно, наверное, продать дьяволу душу, и ради которого не жаль собственного естества.
Это может быть мрачное серое небо над завывающей снежной вьюгой, в мгновение ока заметающей любые следы на рыхлом снегу по пояс, отчего невозможно ступить и шагу и остается лишь только стоять на одном месте в ожидании губительной снежной шапки на собственном теле. И нет больше ничего вокруг, кроме серо-белой заснеженной пелены, кажущейся целой бесконечностью, холодной и колючей от нескончаемых снежинок, гонимых злым ветром. Но только совсем неподготовленное сознание и тело не способны пережить этот хаос. Ведь за ним расслабляющий живительный огонь, костер, разожженный специально для упорного путника, разогнавший серо-белую бездну, горящий, но не сгорающий. И возле мягкого теплого костра нет ничего опасного и трудного. Возле костра невидимые, но прочные стены, отделившие уютное тепло от мрачной клотоиды. Возле костра самое место расслабиться и максимально забыться после трудного пути через холод, ветер в лицо, глубокий, тормозящий каждый шаг снег.
Это может быть пещера, согретая пляшущим и вместе с тем дрожащим огнем в окружении соплеменников в звериных шкурах, отдыхающих после удачной охоты на крупного зверя. Добычи хватило на всех, хватило даже с запасом, и все это благодаря вожаку племени, впрочем, не в первый раз. Оттого в почете вожак, оттого привилегии ему, оттого слушают его остальные, прислушиваются к каждому его слову. Оттого защищен он от возможных угроз, обладая особым даром, что заслужил он после за время своего похода по клотоиде. Это ее благодарность за то, что не оступился он, не остановился и не повернул назад, не за то, что дошел до конца. В благодарность за стойкость и выдержку целое племя у вожака в подчинении. Верные ему воины, верные ему охотники, надежные для него защитники. Славит вожака племя, позволено ему быть первым во всем, позволен ему покой и почет, позволены ему почти божественные подношения, и никто не смеет даже думать о вожаке скверно, никто не смеет сомневаться в его лидерстве. Даже после смерти его не сотрется имя вожака из памяти племени, будет увековечен самыми пафосными речами и деяниями. Достойное завершение клотоиды.
Это могут быть твердые каменные ступени извилистой лестницы, проложенной сквозь живую тьму, пребывающую в непрерывном движении. В конце же лестницы сияние портала с живописными пестрыми узорами множества пространств, перетекающих одно в другое, отчего сознание пребывает в состоянии некоего транса, завороженное невероятными в своем великолепии трансформациями. Ему не нужно пересекать портал, чтобы оказаться внутри бесчисленного множества реальностей, оно уже было в каждой из них однажды. Но сейчас, по ту сторону параболы, оно будто очнулось для того, чтобы увидеть как прекрасен был путь из одной формы клотоиды в другую, что было практически незаметно и неощутимо за каждым новым шагом, проделанным на клотоиде. И стоит лишь остановиться, как метаморфозы сами собой нахлынут неиссякаемым потоком, способным унести расслабленное сознание с собой. И ради этого они и существуют на вершине этой длинной фигурной лестницы. Ибо не нужно больше никуда идти, и остается всего лишь один шаг, за которым бесконечность во всем ее великолепии. И страх черной бездны по ту сторону параболы, не что иное как подготовка к принятию того яркого великолепия, что было уже испытано, но не ощутимо.
Наконец, это может быть Тишина. Вечная и нерушимая - такая, которой хотелось шаг за шагом все больше и больше, все острее и чаще. Такая, где реальность подчинена законам творца, изучившего клотоиду досконально. Именно поэтому парабола не имеет визуальных стен, через которые могла бы провести путника внутрь дома, и этот факт нисколько не смущает (и не должен смущать в принципе). И пройдя под ней, путник физически выпадет из привычного ему пространства, растворится, слившись с незримыми стенами. Будет ли это ловушкой? Вряд ли. Тишина не бывает ловушкой, даже наоборот, придает сознанию ощущение самой полной жизни со всеми ее подробностями.
И повторимся, лишь знающий толк в символике параболы волен избрать то, что за ней, какой бы страх парабола не внушала, вынуждающий устрашиться ее подлинному смыслу.

2.
Парабола же, вытесанная из дерева, не таит в себе никакого глубинного смысла. Она не содержит никаких символов, и не принуждает к осмыслению пройденной клотоиды. Парабола, вытесанная из дерева, источает древесный аромат, такой приятный, такой домашний, такой уютный. Как источают подобный аромат вполне видимые бревенчатые стены дома, открывшегося в самом конце клотоиды где-то в лесных зарослях. Клотоида в этом месте сужена до узенькой тропки, упирающейся в деревянный порог с прочными резными перилами, так же передающими мягкий древесный запах. Гладкие, идеально обработанные рубанком и прочими инструментами в руках профессионала, приятны перила на ощупь.
Гипербола из дерева по контуру все той же деревянной входной двери с массивным гладким лакированным набалдашником в качестве ручки. Не требуется особых усилий, чтобы схватившись за нее толкнуть дверь от себя и войти-таки внутрь представшего дома. И хоть выложен он из бревен, сознание четко воспринимает его внутри какого-то огромного дерева, прячущегося в самой лесной чаще, куда нет дороги никому другому. И само собой приходит понимание, что именно в таком доме хотелось оказаться всю жизнь, и в каждой из прежних метаморфоз пространства сознание пыталось найти именно это. Само собой приходит понимание, что ради такого дома и была проделана вся долгая клотоида. И в том и заключался смысл прежней жизни, и деревянная парабола начнет нечто новое, служащее окончанием чего-то пустого, лишенного какого-либо значения.
Стоя перед деревянной параболой, сознание уже знает, ЧТО ожидает его за деревянной дверью. Знает настолько, будто встречало это прежде, будто уже было там и запомнило окружающую обстановку во всех деталях. И это в мозгу возможны какие-то темные пятна, но есть еще что-то, что телу неподвластно, запомнившее каждый миг существования в этом мире. Это именно для него деревянная парабола вокруг входной двери. Это именно его парабола так и зовет коснуться ее рукой, провести пальцами по всей длине, будто призывает сознание к начертанию некоего портала, который откроется в тот же миг.
И то портал в прошлое. Или же в будущее, случившееся через огромное количество времени. То портал к пышным полям, к цветущим лугам, к густым лесам, к чистым озерам и рекам в их первозданном виде, как если бы только родились они на свет по воле создателя. Идеальное место для единения человека с окружающим миром. Без стремления к доминированию, без одних только подозрений о бездумном и губительном тело и дух целого мира потреблении.
То портал к небольшому поселению, всего к десятку деревянных домов, среди которых тот, куда ведет деревянная парабола вокруг двери с круглой лакированной ручкой. Все свои здесь, чужих нет, все знакомы. Своего рода община, куда нет дороги чужакам, со своими традициями, со своими нормами. Чтут здесь труд на земле, почитают родителей, радуются солнцу, зависят от дождя. Принято здесь ходить в гости, всем вместе радоваться рождению детей или проливать слезы скорби по умершим. Принято дарить подарки. Не запирают двери здесь, доверяют друг другу. Все как родные, все будто из одной семьи, когда разбитой на осколки где-то в ином мироздании, и будто пытающиеся вспомнить о природном родстве друг с другом, и вроде что-то получается. Готовы драться с нежданным врагом плечом к плечу, готовы умереть все вместе.
И еще умеют здесь созидать. И каждый дом как колыбель для новых Начал. Познание мира доступно каждому, кто рожден здесь, кто не ленится, кто соблюдает нормы и традиции, кто в постоянном равновесии с окружающим миром, чьи помыслы не фальшивы. Познание мира – основной источник тех возможностей, к каким прибегают здесь, творя новые мироздания. Занимаются здесь изучением неба и звезд, изучением небесных механик, наблюдают за космическим пространством в угоду развитию своих умений. Как будто скрыты в небесах секреты, как будто получают они из глубин космоса все  ответы в подспорье созиданию все новых мирозданий. И кажется, что их дом среди логов, лесов, полей, рек и озер – одно из таких их собственных творений, устроенных специально для них – дружных, родных и близких друг для друга. И кажется, что клотоида, приведшая к вытесанной из дерева и обработанной параболе, придумана так же ими, и все, что было по пути к ней, тоже их рук дело.
И стоит лишь коснуться параболы рукой, как приятный свет сияет из-под пальцев, будто узнавший своего хозяина. Воспоминания накатывают волнами сами собой. И пусть воспоминания лишены четкой формы – визуальных образов, каких-то нот и тонов, которые могли бы сложиться в знакомую мелодию, каких-то шумов, что могли бы описать атмосферу на слух, запахов и вкусов. Воспоминания просто есть, сознание чувствует их на каком-то особом уровне восприятия. Они были всегда, с самого рождения в мире, ставшем привычным за много лет, с начала клотоиды, они никогда не стирались из головы, заняв свой надежный уголок в глубинах сознания. Без этих воспоминаний невозможно попасть в дом с деревянной параболой, это единственный ключ от него. И неслучайно в двери нет ничего похожего на замочную скважину, а есть лишь дверная ручка. Кажется, все образы, звуки, запахи, вкусы обретут ясность форм внутри дома, и ожидание ее приводит сознание в состояние непередаваемой в словах эйфории, отчего сердце стучит быстро и в упоении.
Свет из-под пальцев строится по всей параболе всего лишь от одного прикосновения, проносится от начала ее до конца. Как некая цепная реакция, запущенная из начальной точки определенным лицом. Будто сработала защита, проверившая личность того, кто коснулся параболы в одном конкретном ее месте. И случись на месте одного гостя быть кому-то другому (что невозможно в принципе, поскольку дом индивидуален), не было бы ничего похожего, и дверь просто не отворилась бы внутрь, приглашая его в знакомое чрево.
И вместе с этим необыкновенным и завораживающим визуальным эффектом в памяти, наконец-то, складывается долгожданная и одновременно неожиданная картина, целое полотнище с кучей самых мелких и мельчайших деталей, рассказывающих о прежнем бытие. И если в этот момент оглянуться назад, хотя бы просто повернуть голову насколько позволит шея, то прежнее бытие вот оно – здесь, как ни в чем не бывало. Как будто никуда не пропадало, как будто не было никакой клотоиды, как будто клотоида возможна лишь в чьем-то больном воображении, подобная какой-то мании преследования, какой-то навязчивой идее, от которой невозможно избавиться самостоятельно.
И что-то замедляет решение схватиться за лакированный набалдашник дверной ручки, чтобы толкнуть массивную дверь и перешагнуть-таки порог ожидающего своего хозяина дома. Какое-то странное чувство, какое-то наваждение, во время которого привычная прежде реальность словно разделяется надвое, существуя в материальном и потустороннем бытие одновременно. Будто не деревянная дверь, но некий незримый щит и есть эта граница между возможностями мироздания. Ведь выйти обратно уже не удастся. Еще никому не удавалось пройти обратно по той же клотоиде, что приводит к дому.

3. Эллипс: x2/a2+y2/b2=1 (30мин. 00сек.)
Он не слишком большой, чтобы быть слишком просторным, ни слишком маленький, чтобы не оказаться слишком тесным. Он такой, каким требует видеть его та часть сознания, которая помнит дом в его подлинных размерах. Именно она внушает сознанию, что дом ДОЛЖЕН быть именно таким, что площадь эллипса внутри дома устраивает его, подходит сознанию как нельзя лучше после всего пережитого на всем пути следования к концу клотоиды. Будто это ЕЕ дом, и так оно и есть на самом деле, и именно эта часть сознания хочет остаться в нем если не навсегда, то на очень большой отрезок времени. И когда тело умрет, она будет пребывать в стенах дома, наслаждаясь эллипсом его убранства, получая удовольствие от подлинной реальности, что свободна от физиологических ограничений тела. Эллипс внутри деревянных стен станет ее новым телом, который она сможет свободно покидать в любой момент времени.
Деревянным полом устлано эллипсоидное нутро дома. Особым составом пропитаны твердые обтесанные доски против гниения. Не страшно им время, против которого у строителя дома есть свои секреты. Расстелен на полу мягкий ковер с особым узором из кривых линий и фигур, цвет каждой из которых имеет собственное значение. Окружность в центре его, например, белого цвета, как основа всего цветового спектра сотканных на ковре элементов, которые легко читаются в пестром узоре. Будто целая Вселенная соткана под ногами, целое Бытие, структура чего представлена визуально настолько подробно. Больше того, этот яркий пестрый узор голограммой отражен в воздухе, наполняя нутро дома приятным глазу разноцветным сиянием. Оно практически незаметно при дневном свете, проникающем внутрь дома через большие резные окна с полупрозрачными занавесками, служащими для лучей солнца неким фильтром. Ложится солнечный свет на открытые перед ним части ковра, и их достаточно для насыщения узора энергией света полностью, хватающей на целую звездную снаружи дома ночь.
И ничто внутри эллипса не может прервать это волшебное таинственное сияние, проникающее сквозь физические предметы. И совсем мало их, и нет в доме ничего лишнего. В центре эллипса деревянный стол с двумя узорчатыми лавками, накрытый белой кружевной скатертью, и на котором всегда есть место для небольшой плетеной корзины, полной фруктов. Вся посуда расставлена на полках на стене, идеально вымытая. Есть пара деревянных ведер с родниковой (и только родниковой) водой на особой подставке у входа, всегда холодной и свежей, всего одна кружка которой способна утолить жажду если не на целый день, то на пять-шесть часов работы на открытом воздухе точно.
Немало места в доме занимает печь с чугунком и длинным ухватом. Поленница, полная дров на выходе из дома под крепко сбитым навесом с покатой крышей. Ее однозначно не было с того момента, как дом появился перед глазами в самый первый раз, однако теперь, в новых условиях существования поленнице самое время быть.
Есть широкая кровать под окнами, застеленная периной, в которой не жарко летом и тепло в зиму. Легко и крепко засыпать в ней после трудовых часов, пролетающих почти незаметно. Удобно наблюдать, лежа в ней, за происходящей во тьме ночи, что закрадывается в дом с заходом солнца, пестрой иллюминацией отраженного от ковра узора, заполнившего эллипс дома целиком. Успокаивает она сознание, успокаивает тело, отвлекает сознание от суетных мыслей, от планов на завтрашний день. Даже освежает застывший в доме воздух, изгоняя его затхлость прочь, заменяя ее ночной свежестью. Не режет иллюминация уставшие за день глаза, не мучает насыщенностью цветов, а даже наоборот, приятно ласкает, и чуть заметно давит и утяжеляет веки, проникая глубоко в плоть, отчего расслабляются все мышцы.
Кажется пестрый узор засыпающему сознанию ширящимся во всей стороны пространством, постепенно захватывающим все больше места. Кажется тьма внутри эллипса дома бесконечно огромной, но такой ничтожной перед все растущим калейдоскопом линий и фигур, пришедших в движение, рисующих все новые узоры, распадающихся на отдельные осмысленные части все новых и новых пространств. Подобен узор оптической иллюзии, весь эффект которой заключен в длительном наблюдении за ней. Но может быть, нет никакой иллюзии? Быть может, движение линий и фигур происходит на самом деле? Быть может, нет никакого сна, и то, что сознание называет сном еще одно бытие, свидетелем чего оно является, расслабившись в мягкой кровати?
Бесшумно звучит узор, постепенно заполнивший эллипс, и сознание, кажется, слышит каждую частицу его. И нет ничего больше из всего сущего, даже из того, что может быть только в теории, что приносило бы большее наслаждение в эти мгновенья бытия. Сон есть реальность, осязаемая, наполненная звуками, даже каким-то вкусом. Узор захватывает в свои невероятно огромные владения. Узор подобен какому-то фантастическому в своем представлении и понимании существу, способному мыслить, способному пленить навсегда, способному внушить уверенность в реальности происходящих с ним гипнотических завораживающих метаморфоз.
Дом внутри дома, эллипс внутри эллипса – вот что это такое на самом деле. И только избранные, кажется, могут понять и испытать эти невероятные мгновения. И разве не это ожидалось на всем протяжении клотоиды с самого ее начала и до конечной точки? Разве любящее сердце рядом, бьющееся в унисон со своим собственным, и обнявшие руки не есть дополнение к основному наслаждению в домашних стенах, в неге эллипса, наполненного целой Вселенной из фигур и линий? Но нет, не дополнение. Не дополнение, а завершение. Ибо пестрая Вселенная внутри эллипса, такая же эллипсоидная, занявшая все пространство дома после захода единоличного солнца, невозможна, лишенная духа. И даже одного начала недостаточно, обязательны в ней и мужское, и женское. Как плотское, так и утонченное и нематериальное.
Оттого устремляются оба начала в самый эпицентр цветастого эллипсоидного узора, ведомые его беззвучной музыкой, слышимой на каком-то особом уровне восприятия. Залитые белым светом окружности, как ядра узора, сохранившего свою первоначальную форму после расширения его до эллипсоидной формы, слившиеся в единое целое, передают мужское и женское начала свои страсть и зависимость друг от друга, проникаясь белым светом, позволяя ему проходить сквозь них. Звучит его безголосая музыка журчанием воды, треском огня, звоном воздуха, грохотом земли. Заключено в нем ВСЕ сущее, ничего не оставлено им без внимания. И кажутся слившиеся в единое целое мужское и женское начала ВСЕМ сущим, разливаясь по всей пестрой Вселенной, достигая каждой точки ее эллипсоидного узора.
Оттого идиллия в доме, оттого лад и согласие. Нерушим эллипс домашнего быта – нерушим эллипс на полу. Некий оберег, придуманный и соткатый двоими на благо дома. Была между ними особая ночь, освещенная иллюминацией узора, освещенная целой Вселенной. Особой Вселенной. К этому моменту вела клотоида с самого своего начала. Требовала испытать как можно больше чувств, испытать как можно больше самых разных событий, чтобы усталость навалилась как можно быстрее, чтобы как можно сильнее было желание отдохнуть и долго еще оставаться на одном месте, ни о чем не переживая. Чтобы дошло, наконец, что ради дома и был пройден весь путь. И чтобы когда дошло, осознание дома стало бы самым сладостным из всего пережитого прежде.
И вроде бы знакома нега поутру, едва первые лучи солнца падают на узор на ковре, питая его новой силой. И вроде бы нега настолько, что нет желания вылезти из кровати, чтобы просто сходить в туалет. И вроде бы знакомы ощущения от сцепленных на шее любящих рук и поцелуев на заре, и без труда возвращаются они из воспоминаний. Много дней и ночей было проведено в любящих объятьях при пробуждении в одной постели. Много было произнесено нежных признаний в любви, к которым со временем просто привыкаешь, а чувства перерастают в привязанность, когда при обнаружении рядом пустого места и паника, и боль, и пустота.
И вот в доме поутру внезапное осознание целостности, какой-то особой удовлетворенности, слаженности, против которой все былое просто бессильно, и оттого нет ощущения привычности и привязанности к тому, кто всегда рядом, кто ни на миг не выпадал из глубин восприятия казавшейся реальностью действительности. Все прежние чувства на клотоиде были иллюзией, как, впрочем, все остальное. Как будто и не было вовсе никакой клотоиды, как будто клотоида всего лишь вероятность каких-то событий, рассчитанных сознанием или же эллипсоидным узором, захватившем пространство дома среди ночи. Каждый раз изменяется он, позволяя линиям и фигурам двигаться во все новых направлениях, складываясь во все новые объемные полотнища при отяжеленных и закрывшихся веках уставших за день глаз.
С первыми лучами солнца в доме праздничная атмосфера, сама Вселенная, разлившаяся по казавшейся бесконечностью тьме, рассказала о предстоящем торжестве. Пусть подождут один день домашние хлопоты, а, впрочем, нет в них никакой тягости. Даже наоборот, кажутся они самыми важными событиями в целой Вселенной, от которых зависит Равновесие мироздания. Но сегодня предстоящая пауза – важное звено в мирских делах. Казалась она незапланированным, но в то же время вполне просчитанным действом с далеко идущими последствиями. И не имеет значения наличие повода для праздничного веселья.
С первыми лучами солнца пение птиц за окном. И пронзают звуки деревянные стены дома, кажущиеся просто несуществующими. Наполняют эллипс дома свежайшие запахи цветов, травы, деревьев. Как будто лишенный стен эллипс расположен прямо посреди леса, где-то над землей, где-то в густых лиственных кронах, в недосягаемости от возможных угроз и бедствий. Там, вверху, расположено целое поселение, как у каких-нибудь эльфов. И в эти причудливые приятные мгновения эльфийская красота пронизывает обоих возлюбленных, нежащихся на мягкой перине кровати, созданная ночными метаморфозами, призывавшими к страстному чувственному танцу. С первыми лучами солнца естественная природная красота доминирует, кажется, во всем. Будто внезапно приходит понимание своего пребывания в эллипсе за незримыми стенами, что преобразился благодаря ночной иллюминации, породившей целую Вселенную, полную жизни. И нет ничего важнее домашнего уюта в эти мгновения, и кажется эллипс единственным смыслом существования, единственной точкой Бытия, в которой теплится жизнь, и от которой зависит само существование мироздания. Это ли не самый лучший повод для торжества из всех возможных?
И нет смысла торопиться готовиться к приходу гостей, которые обязательно придут, ведомые негласным зовом двоих, подобным некоему ментальному посылу на расстояние всем остальным в этом чудесном и тихом поселении, о котором неизвестно подавляющему большинству. Суета обязательно придаст лишней нервозности и напряжения, что непременно отразится на хозяевах эллипса внешне, омрачив и исказив их сияющие добрым открытым светом лица. Это совершенно ненужный элемент праздничного настроения, придающий ему фальши, и фальшь коснется всех и каждого, переступившего порог дома. Так не должно быть. И такого не случится. Все должно быть подчинено естественному и заданному ходу времени.
Прекрасны оба с первыми лучами солнца, посвежевшие и похорошевшие после ночного представления. Будто обновились в своем танце, обласканные светом из самого центра родившейся за ночь Вселенной. Смотрят они в глаза друг другу как в самый первый раз, о котором никогда не забыть, который не смог повторится на клотоиде со всей своей искренностью, умаленной обычными плотскими потребностями. Как будто заключено в нем намного больше смысла в сравнении с обычным природным влечением, притяжением и не отторжением друг друга на примитивном физико-химическом биологическом уровне. Как будто предназначенные специально друг для друга детали единого механизма наконец-то соединились ради выполнения заложенной кем-то всемогущим одной-единственной функции.
С первыми лучами солнца эллипс как будто обрел нечто новое, нечто большее, чем просто пространство, наполненное Вселенной. Взгляд любящих глаз будто стер все границы между прошлым, настоящим, и будущим, представив Бытие каким-то цельным пространством, открытым и четким для восприятия и понимания.
Оттого праздник. Как некое завершение. А завтра начнется новая эра бытия. И пусть все узнают об этом, и пусть возрадуются, и благословят во имя рода.
И больше сладости в этих поцелуях с первыми лучами солнца. Все в преддверии предстоящего веселья; сладость в каждом звуке, в каждом запахе. Сладость в сцепленных в объятьях рук, сладость в силе, что содержит взгляд любящих глаз, сладость в искренности улыбки. Нежность царит в эллипсе с первыми лучами солнца. Принадлежит залитое солнечным светом утро обоим, будто восходит солнце только лишь над их эллипсом, над их миром, над их Вселенной. Будто в том и заключен смысл прибытия в конечную точку клотоиды, будто в том заключен смысл эллипса, будто в том заключен смысл узора на ковре, ожившего в ночи.
Будет сопровождать нежность обоих на протяжении всего предстоящего дня, будет видна она невооруженным глазом, отчего гостей обуяет восторг. Будет нежность в каждом движении, в голосе, в улыбках и смехе. 
Нежность Ее и, прямо-таки, эльфийская красота не увядает весь этот торжественный день до прихода гостей. В этот момент как никогда прежде открывается понимание, насколько Она владеет эллипсом, насколько эллипс принадлежит Ей, в то время как Он исполняет роль наблюдателя Ее, ведущего за Ней неустанный присмотр. Он уже видел всю Ее стать, Он держал всю Ее целиком, сжимал в объятьях на загляденье целой Вселенной, Он наслаждался Ей. Он не готов расстаться с Ней, не готов оставить своих наблюдений, Он всецело во власти их, Ей нужна Его поддержка. И Она сделает все, чтобы и дальше оставаться под Его неусыпным взором, лишь похорошевшая в своих владениях эллипса. И Ее цветенье в этот торжественный день будет посвящено Ему.
Эллипс Вселенной, поглотившей их двоих ночью, вышел, кажется, за четкие пределы, покинул стены дома, захватил целый мир. И гости, посетившие нашу пару, пришли, чтобы убедиться в том, что изменения коснулись их дома.
Она прекрасна в этот миг. Она искренне счастлива, новая жизнь питает ее изнутри, разливает Ее силу по всему дому, доставляя Ему гордость за обладание Ею. Ночь не прошла для них двоих даром, и будущее уже наступило, и обозначило свое начало, требуя прихода гостей и их одобрения. И Она ожидала ее, кажется, гораздо больше чем Он, и Он испытал невероятное облегчение, позволив Ей исполнить, наконец, свое предназначение. Он испытал невероятное облегчение, позволив случиться тому, что должно было, и это стало самым главным событием в обеих жизнях. И это чудесно, и невероятно.
Она встречает гостей в белоснежном сарафане, изящная и грациозная, будто нематериальное и утонченное во плоти, в какой-то момент открывшись для жаждущего увидеть и владеть Ею. Она затмевает собой даже Его, и в том Его важность представить Ее такой, какая Она есть на самом деле, такой, какая Она должна быть по природе своей. В том Его важность, чтобы дать Ей Слово, которое имеет теперь значение, которое придаст эллипсу еще один смысл.
И вот Она говорит, и в голосе Ее торжество и волнение, и никакой кротости, лишь важность и сила. Она говорит то, что знает Он, то, что всем своим естеством чувствуют гости (все до единого в поселении посетившие дом наших возлюбленных). Она говорит то, что витает в воздухе с первыми лучами солнца, четко обозначенное эллипсом Вселенной, принявшей обоюдную страсть на мягкой перине, казавшуюся сладким и крепким сном. Она говорит, и чистый (подлинный) голос Ее журчит и поет. И сила, преобладающая в Ней в эти мгновенья передается, кажется в каждого, кто слышит и понимает каждое Ее слово. Нет никакого желания, чтобы голос Ее умолк, будто все зависит от Ее голоса в этот миг. Каждый из тех, кто слышит Ее (даже Он), будто зависим от того, как долго Она будет говорить, выражая свои чувства. Но Она немногословна:
-У нас будет двойня: мальчик и девочка.
И эта Ее фраза кажется бесконечным потоком слов и предложений, и будто целые часы проходят, будто замедлилось само время в эллипсе, а может быть, ускорилось, прогоняя за окнами целые дни и ночи. Для кого-то стороннего Ее фраза наверняка покажется смехом и игривому настроению новорожденного (или двух младенцев) где-то в финале композиции. Но по окончании ее в короткой, даже мимолетной тишине не прозвучат никакие аплодисменты, не прозвучат одобрительные возгласы разбирающихся в музыке слушателей, не будет никакого «браво».
После того как смолкает Ее голос, оказывается Она в теплых любящих объятьях гостей, а затем и Его. Слезы восторга сами собой блестят на Ее глазах, и Он чувствует как сладостно и трепете стучит ее сердце, как в упоении замирает от захвативших и не отпускающих с первыми лучами солнца чувств и эмоций. И даже не гости, даже не Ее родные, нет, но Он и только лишь Он кажется Ей всем, повелителем эллипса, повелителем целой Вселенной, Ее ангелом-хранителем, Ее покровителем, Ее отцом и наставником. И чем дольше Его теплые приятные объятья, тем крепче и нерушимее эллипс, тем Вселенная, заполняющая его целостнее и отчетливее.
В эти мгновения становится ощутимее фальшь былого на клотоиде, тем острее чувствуется незначительность каждого шага на ней. Тем вкуснее от понимания, что в том заключалась подготовка к подлинным чувствам, к настоящему смыслу, таящемуся в стенах конечного дома, таящемуся в объятьях, посвященных последствиям всего одной и непередаваемой по ощущениям ночи, таящемуся в окружении гостей, испытавших невероятное облегчение от голоса Ее, сообщавшей волю Вселенной, выражающих негласный восторг и благодарность.
Вот он, подлинный дом. Нет, дом это не такое место, куда можно пойти, не как у Достоевского, дом – это совсем не то. Дом – это навсегда, от рождения и до самой смерти, не предусматривающий никакой клотоиды, никаких петляющих шагов, каждый из которых призван научить чему-то. И даже эллипс внутри его только на втором месте. Дом – это когда в любящих объятьях, когда открыты все временные границы, а будущее имеет определенное значение. В доме можно и нужно говорить о своих подлинных чувствах глядя в глаза в присутствии посторонних (да какие это посторонние?). Дом – это когда для двоих, когда в каждом углу его (какие углы у эллипса?) есть место для любящего и преданного сердца. Разве может что-либо, предложенное клотоидой сравниться с эллипсом, в котором с первыми лучами солнца дух праздника?
За пределы эллипса невозможно выйти, однажды войдя в него, однажды став частью целой его Вселенной. Эллипс не просто не позволит выйти, а если позволит, то сделает все, чтобы реальность за его границами оставалась иллюзией до самого последнего своего мгновенья, напоминая о себе, о том, что кто-то очень родной и близкий ждет возвращения, о том, что одиночества не бывает в принципе. Дом – всегда кто-то, Вселенная не бывает пустой и безжизненной, образованная кем-то ради кого-то.
Заключенные в объятья Он и Она в присутствии всегда родных гостей как никогда чувствуют эллипс со всеми его бесконечными границами. И веселье вслед за искренними и чувственными объятьями как подарок за взаимную верность. По праву (и по делу) занимают Он и Она место во главе стола, по праву пьют нектар, по праву вкушают амброзию. По праву заслуживают они свой божественный статус, создав новое мироздание, передав в своем страстном чувственном танце жизнь новой Вселенной, что ожидает их, что ожидает каждого посетившего их гостя.
Воистину гостеприимен эллипс, не отвергает он никого чужого, наоборот, сплотил всех и каждого в доме, будто этого события ждали больше чем в жизнях кого-либо еще из числа прибывших отметить рождение новой Вселенной. Требует эллипс веселья, требует хмельного задора, требует плясок и благословения как Ему, так Ей. Требует эллипс носить их обоих на руках. Надолго затянется торжество, возможно, на несколько ней, выйдя за пределы эллипса, иллюминированное светом множества огней и салютов.
Пусть продолжится род. Пусть дом никогда не обратится невыносимой клеткой для его хозяев, пусть будут хранимы они эллипсом, пусть будут оберегаемы всеми и каждым, кто пришел благословить их, возрадовался грядущим поколением.
Пусть торжество продолжается.      
 
4. Гипербола: x2/a2-y2/b2=1 и гипоциклоида: x = (R - r) cos ; + r cos [(R - r);/r], y = (R - r) sin ; - r sin [(R - r);/r] (40 мин. 00сек.)
Но остается в эллипсе дома одно место, куда хоть и проникает иллюминированная Вселенная ночью, все же принадлежит оно всего одному из двоих. Можно сказать, это место личной принадлежности дома сознанию. Место, отведенное только для конкретного одного, запертое без какого-либо замка, не требующее никакого ключа для проникновения в него никого постороннего. Место, куда можно проникнуть всего лишь сделав шаг сквозь прочную стену дома. Место вне эллипса, но в то же время, принадлежащее ему как никакое другое его составляющее. Тайная комната, требующая от сознания полной сосредоточенности, полной готовности войти в него, полной отрешенности от всего лишнего, каким бы важным это самое лишнее не казалось (пусть это будут даже самые родные и близкие, всегда ждущие возвращения, всегда готовые принять, несмотря на обстоятельства).
И хоть это всего лишь небольшой уголок эллипса, тихий и усыпляющий любые эмоции, представляется он гиперболой целой башни, до вершины которой требуется пройти не один десяток ступеней. Труден и изнурителен путь наверх - труден и изнурителен шаг сквозь стену, требующий не одного лишь уединения. Однако, оказавшись, наконец внутри своего прибежища, как некоего ядра дома, его сердцевины, того самого, ради чего существует клотоида, приведшая к внезапному и ожидаемому дому ради одного этого места, надежно защищенного хитрым замком параболы на входе. Ибо тот же свет между пальцами на которой сопровождает каждое движение в этом укромном и спокойном уголке за стеной в доме. Это самое прочное место эллипса, которое обязательно останется в случае его возможного разрушения.
Здесь всего одно кресло, очень удобное, очень мягкое, очень комфортное для тела. Напротив кресла лишь звездное небо, за которым можно неотрывно наблюдать, не меняя расслабленной сидячей позы. Наблюдать за всеми этими гипоциклоидами: астроидами и дельтоидами, оставаясь вдали от безграничности земли, оставаясь где-то на самой крыше мира, вдали от клотоиды с отпечатавшимися на ней следами. Кресло на вершине физически незримой гиперболы будто устремляется к кажущимся недостижимыми гипоциклоидам, устремляется в бесконечность их, пытаясь промчаться сквозь самую бездну.
В эти мгновенья – столь же бескрайние, что и звездное небо, сами собой в памяти возникают знакомые до боли образы, так и рвущиеся показаться куда более родными в сравнении с освобождением от них в стенах дома. События, приведшие, в конечном счете, к эллипсу, полному упокоения, с целой иной Вселенной, в которой лишь долгожданный отдых и ничего больше, вдруг стараются стать своими, такими же родными и нужными, без которых пребывание в доме становится в тягость. Воспоминания наваливаются всем скопом, всей своей массой, всей своей мешаниной, пытаясь захламить сознание, чтобы гипербола показалась невыносимым местом, чтобы пребывая в этом кресле через мириады гипоциклоид сознание утопало в сомнениях. Это всего лишь единожды, но это раз и навсегда. Как некое жертвоприношение дому, как информация, удаленная с жесткого диска компьютера, которой больше не должно быть. Будто гипербола забирает ее навсегда, будто очищает сознание от бесполезного мусора, от какого-то вируса, и будто вирус изо всех сил пытается удержаться в благотворной для него среде.
Все, что требуется в эти мгновенья, наблюдать. Закрываются глаза сами собой, усыпленные сиянием бесчисленных гипоциклоид. Проникает оно сквозь опущенные веки, сквозь все тело, образуется в какую-то иную плоть, становится каким-то  новым сознанием. Новым старым сознанием, призванным кануть в небытие бесконечности Вселенной.
Было так легко, было привольно, было игриво и как-то вечно. Была зима белой, была весна теплой, было лето свежим, а осень – печальной. На всю жизнь запомнились отцовские и материнские руки, полные земли и неба, полные солнца и воды, от которых захватывало дух, а сердце колотилось так, что хотело выпрыгнуть из груди. Звуки, запахи, вкусы – все имело особый оттенок, особый привкус, который невозможно было обозначить словами, но можно было испытать со всей его силой. Бескрайнее поле под шапками густых облаков представлялось целой реальностью. С пейзажами из очень и очень далекого урбанистического будущего, в основе своей имевшие образы из фантастических книжек. А еще это могли быть чудесные сказки, перенесенные из тех же книг в реальный мир воображения. Или же это могли быть самые обыкновенные абстракции, величественные и красочные, с множеством фигур самых разных размеров. Все это было так реально, казалось таким доступным под лазурным теплым небом, в сопровождении щебетания птиц и мчавшегося над полем ветра.
А если не открытое поле, то лес на пригорке, таящий в себе как мрачные тайны, так и прекрасный волшебный мир, в мгновение ока прячущийся от каждого чужака. Но не было страха пойти за грибами или за ягодами, не было страха срубить дерево для растопки печи. Не было страха собраться всем вместе на лесной поляне для проведения элементарного гуляния. Не было страха навсегда сгинуть, попросту не вернуться. Даже зимой, когда снег лежал по пояс. Была благосклонна природа в ответ на уважение по отношению к ней, в ответ на единство.
Ни в какое сравнение с клотоидой, с ее жестокостью, с ее непредсказуемостью, с тем, что может принести горечь от не оправдавшихся надежд и ожиданий.
Зудят воспоминания клотоиды в кресле гиперболы под светом гипоциклоид, пытаются пробиться сквозь чистоту астроид и дельтоид, слышны их отголоски. И чем сильнее этот неприятный шум, тем прочнее другой – мягкий и давящий гул, в котором собраны все возможные частоты, различимые на слух и  воспринимаемые мозгом. Это свет гипоциклоид, их скопление, их естество, их колыбель. Голос Вселенной, недоступной для навязчивых неприятных воспоминаний. Голос Вселенной, требующей своего рождения.
И это не та Вселенная, что образована двоими по обоюдоострому желанию, от которой зависят не только лишь двое, но и продолжение всего рода, и оттого всеобщее одобрение за праздничным столом. Это Вселенная, что принадлежит лишь одному сознанию, одной индивидуальности, хранимая в доме в конце клотоиды. Это то самое, ради чего существует дом, возникший после долгого пути, то самое, что скрывает защитная парабола, преодолеть которую может лишь одно конкретное сознание с воспоминаниями, подобными ключу к ней. Это то самое, что делает дом домом, что придает дому прочности, что придает прочности самому сознанию, придумавшему его. Эта Вселенная – единственное, что должно явиться на свет по воле своего творца после долгой подготовки, в ходе которой она была тщательным образом продумана до самой последней мелочи. Это Дом внутри дома. Это Место в истории, точка, которую нельзя переместить куда-либо, даже имея на руках ВСЕ возможности.
Это Вселенная за пределами уже существующей Вселенной, будто поглотившая ее, снаружи которой возможна еще одна, и еще одна, и еще. Потому что не бывает так, чтобы был какой-то один предел. Не должно быть. И именно туда, как можно дальше, устремляется сознание в кресле гиперболы, пронизанное светом гипоциклоид, слившихся в единое целое. И слишком велико это чувство какого-то беспредельного сжатия, какого-то провала внутрь себя, умаления до состояния меньше мельчайшей частицы из всех возможных.
И постепенно нарастает нечто вполне четкое, вполне конкретное и осмысленное, имеющее свою форму, свои границы, свою массу. Нечто все яснеет, формируясь из бесконечности гудящего  света, будто это он, наконец, обретает свой физический смысл. Доносятся откуда-то из глубины звуки, пробиваются какие-то запахи, во рту появляются некие привкусы. И невозможно открыть глаза, будто отяжеленные этой бесконечно массивной формой, рассчитанной на протяжении, кажется, всей жизни. Но нет и желания поднять веки, чтобы увидеть. Все равно, что бездыханное тело, возможно воспринимающее реальность лишь на слух, неповрежденный мозг которого вроде как еще жизнеспособен какое-то время.
Все ясно и понятно через опущенные веки. Будто зрение откуда-то изнутри. Будто сознание и не в доме вовсе, не в гиперболе в кресле, изолированное от всего сущего. Будто сознание там, где пыталось построить свое собственное Бытие, понятное лишь одному ему, и дом – нечто еще одно фальшивое, еще один шаг по клотоиде. И не требуется сейчас визуального восприятия, когда достаточно лишь одного движения на пути к этой личной Вселенной, чтобы видеть каждый ее угол, каждую ее загогулину, обозримую в голове со всей ясностью трезвого ума и четкой памяти. Одно только лишь движение сквозь бесчисленные гипоциклоиды предоставляет весь обзор задуманного сознанием Бытия, в то время как конечный результат способен ввести в заблуждение, заставить блуждать в непроглядной мгле сомнений и неуверенности. И это гипербола допускает ошибки и поспешность выводов. Гипоциклоиды же – результат поиска верных решений. Оттого их свет холоден и точен в расчетах, оттого их свет тверд, позволяя Вселенной рождаться из самой его глубины.
Шарообразное, искрящееся и лучащееся чистым светом облако растет из недр бесконечности гипоциклоид, скрывающих его в самых толщах осязаемого телом и определяемого сознанием Бытия. Некое ядро неиссякаемой Энергии, целый бездонный источник ее, питающий свет каждой наблюдаемой и различимой в общей массе гипоциклоиды. Кажется облако невесомым, но в то же время сверхмассивным, неподъемным никакой силой, даже если бы так хотел Творец его. Становится оно все больше и больше с каждым мгновеньем, все больше и больше скользящих и каких-то проносящихся во всех направлениях звуков различимы внутри него. Все отчетливее мягкий на слух и приятный чуть звенящий фон вибрации, исходящей от этого чарующего и величественного образования, полностью подчиняющего абсолютно любой рассудок. Тончайшая паутина света пульсирует внутри, и она вполне различима еще при приближении к облаку; она различима с самого первого мгновенья его наблюдения, с того момента, когда облако еще только едва различимая точка. Пусть не визуально, но со всей ясностью сознания.
Пульсация слишком напоминает мелодию, целую песнь без слов, но вызывая четкие визуальные образы, сменяющие друг друга. И каждый из них равен отрезку непрожитой, но вполне реальной жизни. И пусть нет четкого понимания времени, да и вряд ли оно имеет значение сейчас, когда нет ни дня, ни ночи, когда есть лишь этот прекрасный свет, разлившийся вокруг облака, и бесконечность пространства кажется совсем ограниченной. И чем дальше от облака, тем ближе к непреодолимым стенам Тьмы, которая лишена (пока еще) Бытия.
И пропущен тот момент, когда сознание понимает, что проглочено искрящимся и лучащимся облаком, преодолев-таки невозможное расстояние сквозь бездну из гипоциклоид. Очаровано и заворожено сознание гипнотическим звучанием паутины света внутри облака. И наслаждение не приходит внезапно, но кажется не имеющим начала и существующим всегда. Ибо Всегда было не менее реальным, чем пройденная когда-то клотоида, неумолимо стираемая из памяти и представляющаяся непонятным наваждением. Ибо пройденная до дома клотоида оставалась совсем ничтожным кусочком Всегда, его фрагментом, от исчезновения которого ничего существенным образом не изменится, даже не почувствуется, и уж точно не повлияет на приятное наслаждение внутри облака. Представляется пульсация внутри него сердцебиением или  дыханием собственного тела, подлинного тела, того, что никогда не могло бы измениться вне пределов облака. Никому не дано увидеть его: ни чтобы ужаснуться, ни чтобы придти в неописуемый восторг, определив значение его физических форм.
Невесомо тело внутри пульсирующей сети света. Невесомо сознание внутри облака. Так легко и хорошо в эти бесконечно растянутые мгновения! Раскрывается внутри облака целое полотнище формы и пространства, целое полотнище Бытия, наполненного приятным светом, приятными красками, сотканное замечательными кривыми, что формируются в самые разные трехмерные объекты.
И вот уже радуют глаз проносящиеся где-то внизу целые горные системы, расчерченные извилистыми руслами рек, хранящие голубые глаза целых озер с отражающимися в них играющими лучами приятного теплого солнца. Радуют глаз пестрые цветочные луга и пышно зеленые дебри лесов. Радуют глаз ухоженные засеянные пашни деревень и геометрия городских улиц, залитые добрым солнечным светом. Люди, населяющие их, так же излучают добрый свет, будто созданные не из мяса и костей, а из чего-то иного, недоступного для примитивного  животного восприятия. Это колоссальная энергия, вошедшая в резонанс с природным естеством первозданной чистоты, не имеющей ни конца, ни начала. Эта энергия пронизывает окружающую реальность насквозь, устремляется далеко за пределы земли, и это она и есть источник мелодичной пульсации сети света, являющейся нутром искрящегося и лучащегося ее светом облака. Невероятная энергия единства живой материи, и даже камни и металлы в ней, кажется, могут чувствовать и понимать.
Нет внутри облака ни чувства ненависти, ни чувства обиды, ни злобы. Лишь доброта, забота и опека над ближним, добрые искренние улыбки на лицах, все осознание полноты ответственности за окружающий мир, стремление к созиданию, ни единого намека на корысть. Единый живой организм, каждая мыслящая частица которого пребывает в соответствии с возложенной на него функцией. Где-нибудь в прошлой жизни, на пройденной клотоиде, что-то подобное назвали бы утопией, невозможностью существования в принципе.
И куда большей утопией была бы возможность только наблюдать за цветением этой великолепной и красочной реальности, не принимая в ней участия лично, но переживая всех и каждого будто изнутри. Дом и его гипербола, направившая сознание сквозь пространство гипоциклоид, позволяет утопии стать реальностью, вот она, внутри облака, куда дороги никому другому нет и быть не может. Наслаждение скрытой внутри облака энергией вполне заслуженно и справедливо после изучения клотоиды со всем ее несовершенством, которое кажется важным испытанием в определенный период существования вечного сознания. Наслаждение может показаться монотонным, однотипным, но только не сейчас, только не в гиперболе, не среди гипоциклоид. Сейчас наслаждение не является чувством, но остается способом перехода из одного состояния ощущения жизни в другое.
И кажется, что утопия и всеобщая идиллия Единства всего сущего, наделенного сознанием способностью мыслить и испытывать чувства и эмоции, давящая и усыпляющая рутина, и попытка пробуждения подобна жуткой, черной, бездонной трещине, достаточной для того, чтобы реальность внутри облака безвозвратно рассыпалась до самого основания. Кажется, что утопия принудительна. Да, пусть кажется, пусть даже так будет на самом деле. Это облако принадлежит только одному Творцу, только одному сознанию, только одной индивидуальности. Разве не это конечная цель клотоиды? А если нет, почему можно иначе? Не является ли утопия и идиллия подлинным предназначением пребывания конкретного сознания в конкретном Бытие? И оттого шарообразное облако в самой глубине гипоциклоид представляется самым необходимым из всех возможных подобных ему облаков.
Единство всего сущего, способного мыслить и чувствовать, придает жизни сознанию, вдохнувшему в него жизнь и потратившему на его осуществление длительное время бытия. Не ради участия, но, повторимся, ради наблюдения, ради созерцания, ради радости и удовлетворения, которое где-то слишком внутри, чтобы быть представленным на всеобщее обозрение с  выраженным одобрением и восхищением.
Единство всего сущего куда важнее предстоящего долгожданного продолжения рода, куда существеннее объявленной Вселенной двойни – мальчика и девочки, символизирующей еще одно единение двух начал. Единство всего сущего в одной конкретной точке времени и пространства как итог дома, где всегда ждут, где всегда примут так, как есть, всегда поймут. Как отпечатавшийся во времени след, который не исчезнет навсегда с течением времени.
Целый торжественный гимн накрывает земную твердь, раздающийся отовсюду, переросший из хрупкой песни тончайшей сети света, слышен он в сознании не умолкая. Звучал он с самого начала клотоиды, казался совсем незаметным с каждым шагом и трансформацией ее, с каждым событием. Но в то же время только набирал басовую силу основы, чтобы теперь пронзать целую Вселенную, пробивать бесконечную массу гипоциклоид, слившихся в целое их сияние, достигнуть шарообразного облака, сформированной точки в мозгу, которой требовался свет их ради роста и жизнеспособности. Чтобы, наконец, напитать паутину света необходимыми для ее прочности силами, чтобы улыбки на лицах и чистые помыслы в сердцах скрепляли получившееся Бытие навеки, чтобы наслаждение не покидал сознание, живущее ради созерцания, существующего в конце клотоиды дома.
И вновь шаги расчерчивают эллипс каким-то линиями – прямыми и изогнутыми, вновь наполняют они все пространство, то уходя вдаль, то приближаясь обратно. Кажется дом намного прочнее чем могло считаться прежде. Все в руках для его сохранности и содержания.

конец