Судьба подполковника Ландышева. Проза

ВНИМАНИЕ! Все авторские права на рассказ принадлежат автору, защищены законами Российской Федерации и международным законодательством. Запрещается его экранизация, издание и переиздание, размножение, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке без соответствующего письменного разрешения автора.

АННОТАЦИЯ

Одна из частых трагедий в жизни, когда не ты выбираешь свой путь, а чужой путь выбирает тебя.

Привычный покой отставной подполковник Геннадий Геннадиевич Ландышев потерял после переезда в соседнюю квартиру № 47 семьи прапорщика Завьялова. Раньше в ней тихо мирно доживала свой век крохотная подслеповатая старушка Мария Сергеевна – бывшая ткачиха, участница Великой Отечественной, ветеран труда и коммунистка, больше сорока лет проработавшая на одной из пяти фабрик Задонска.

Из-за будто бы хронического радикулита свою квартиру она покидала крайне редко, все необходимые покупки делали для нее соседи, в том числе и подполковник Ландышев. Несмотря на частые вызовы участкового врача, сказать с уверенностью, что Марию Сергеевну одолевал серьезный недуг, было нельзя. Лекарств она почти не употребляла и в вопросах здоровья, вероятно, лишь аккуратно выполняла предписанное ей возрастом.

Скончалась Мария Сергеевна так же, как и протекала вся ее трудовая жизнь – тихо и чинно. Она сделала генеральную уборку в квартире. Приняла ванну. Надела новенькое белье. Повесила на стул парадный пиджак со множеством наград. Легла на кровать, и ее натруженный организм, подобно выработавшему свой ресурс механизму, безболезненно остановился.

Единственный муж Марии Сергеевны погиб под Будапештом, оставив ее с пятилетней дочерью Ксюшкой. Вторично замуж Мария Сергеевна так и не вышла, хотя претенденты на ее руку, как кокетливо подчеркивала она в разговорах со словоохотливыми соседками, без сомнения были.

Ксюшка тем временем росла. Ее окончательное возмужание ознаменовалось романтической, хотя и незаконной связью с каким-то женатым бульдозеристом.
Мария Сергеевна смотрела на этот адюльтер с суровостью старообрядцев, и даже если бы бульдозерист развелся, своего благословения на брак дочери никогда бы не дала. Впрочем, Ксюшка, успевшая тайком прочитать два эротических романа самиздата по проблеме взаимоотношения полов, смотрела на жизнь гораздо шире.

Она оставила матери короткую прощальную записку и укатила со своим избранником осваивать бескрайние просторы Севера. С тех пор Мария Сергеевна дочь никогда не видела, писем от нее не получала и ничего о Ксюшке вообще не слышала. В конце концов, смирившись с потерей, она вспоминала единственное чадо чем дальше, тем реже.

Кроме непутевой дочери никаких родственников Мария Сергеевна не имела. После побега Ксюшки она отыскала покинутую жену бульдозериста, чтобы разделить с ней горе. Но та встретила ее настолько враждебно, что несчастная старушка после десяти минут грозившей большим скандалом беседы выскочила на улицу и напрочь забыла о существовании этой эксцентричной особы.

Желающих «досмотреть» Марию Сергеевну, заполучив заветную двухкомнатную квартиру, было предостаточно. Но она отшивала всех сразу же, считая, что благодаря достижениям зарубежной и отечественной фармацевтики такие «досмотрщики» отправят ее на тот свет гораздо раньше положенного срока.

Как члену КПСС верить в Бога Марии Сергеевне не полагалось. Поэтому, сублимировав религиозные чувства, она обрела безоговорочную веру в Высшую Справедливость, а именно: что свою безупречную трудовую жизнь закончит подобно бесшумно опустившейся на горячую ладонь снежинке – мгновенно и без мучений.

*   *   *

Однажды прохладным ноябрьским утром дверь квартиры № 47 тихо отворилась и на пороге появилась ее бессменная хозяйка Мария Сергеевна. Аккуратно закрыв дверной замок, она спрятала ключ в глубокий карман синей шерстяной кофты и нерешительно поглядела в сторону соседской квартиры № 46.

После недолгих колебаний Мария Сергеевна, наконец, решилась и, традиционно держась за поясницу, поковыляла в ее направлении.

Остановившись перед укутанной старым коричневым дерматином дверью, Мария Сергеевна приложила к ней правое ухо. Убедившись, что никого из посторонних у Ландышева как будто нет, она, согнувшись еще больше, медленно потянула руку к звонку и притронулась длинным указательным пальцем к маленькой кнопке.

Когда в квартире Ландышева раздался звонок, подполковник, стоя на кухне, доканчивал очередную пятидесятиграммовую порцию реанимационной. Не подавился он только потому, что от неожиданности вздрогнул чересчур сильно.
Вот уже несколько лет в утренние часы к нему заходили исключительно члены какого-нибудь предвыборного штаба, агитировавшие отдать голос за очередного борца за лучшую долю народа. Но до выборов было далеко. Поэтому то, что Ландышев с перепугу, не закусив и даже не убрав со стола опорожненную больше, чем наполовину бутылку помчался открывать, явилось следствием абсолютной нестандартности ситуации.

Мария Сергеевна считала, что поведение человека определяет занимаемое им в обществе положение. Чин старшего офицера, пусть и в отставке, так же обязывает его обладателя вести себя соответственно. Поэтому, когда приветственная улыбка Марии Сергеевны, сразу же учуявшей своим маленьким морщинистым носиком свежий перегар, растаяла, как лесной туман в утренних лучах солнца, лицо подполковника сделалось красным, как первомайский транспарант.

Впрочем, Мария Сергеевна была женщиной великодушной. Она окинула быстрым взглядом почти до потолка вытянувшуюся перед ней фигуру и, отчасти оправдывая нетрезвое состояние подполковника в столь ранний час внезапностью своего визита, слегка улыбнулась и шелковистым голосом дружелюбно промолвила: «Доброе утро, Геннадий Геннадьевич. Я к вам».

*   *   *

В глубине души подполковник Ландышев был человеком мягким и даже стеснительным. Стать военным он никогда не хотел. Выбор профессии сделала за него судьба.
Его отец, тоже Геннадий Геннадиевич Ландышев, был токарем высшего разряда. На допотопных отечественных станках он умудрялся вытачивать детали с точностью чуть ли не до микрона. Ландышев-старший, посмеиваясь, пояснял, что своему «точному глазу» он обязан прямому попаданию лесного ореха, выпущенного из рогатки соседским мальчишкой во время детских игр «в войнушки».
Пораженный правый глаз долго не видел. Со временем зрение восстановилось, но на всю жизнь одно око советского «левши» обезобразило бельмо.

Мать будущего советского офицера, Вера Степановна, работала на птицефабрике укладчицей яиц. Оттого-то они наряду с замороженной курятиной являлись главным продуктом, заполнявшим огромный овальнообразный холодильник Ландышевых. Однако к яйцам Вера Степановна питала непонятную кулинарную страсть. Мало того, что как работница фабрики она покупала их в допустимых количествах по льготной цене при каждой возможности, так еще и умудрялась каждый день укладывать на полках холодильника несколько, как она выражалась, «приносных», с которыми миновать проходную смогли бы лишь самые искушенные резиденты разведок передовых стран.

Не удивительно, что спустя годы при виде яиц Геннадия Геннадьевича бросало в дрожь, а к горлу подступала волна тошноты. И потому, если в гостях или на банкетах ему настоятельно подсовывали яйцесодержащие блюда типа «Оливье», он применял безотказное оружие – якобы диатез с летальным исходом в случае употребления яиц даже в незначительном количестве.

Чтобы пойти по стопам матери, устроившись после школы работать на птицефабрику, не могло быть и речи. А вот смотреть, как токарит отец, будущий офицер мог часами. Когда металлическая стружка густой блестящей мочалкой слезала с бесформенных заготовок, на глазах превращавшихся в задуманные детали, – это представлялось Геннадию неким священнодействием.
Но стать мастером токарного дела ему не судилось. А все из-за огромного роста и уникального голоса.

Иногда Ландышев приходил к выводу, что его жизнь была поделена на два этапа – до ломки голоса и после. До превращения ребенка в юношу Геннадий рос таким же, как все. Повзрослев, он, казалось, был отмечен каиновой печатью в наказание за грехи какого-то далекого пращура и обречен замаливать их до конца жизни.

В отличие от младшего брата Григория, имевшего обычный голосовой тембр, роковая способность Геннадия вызревала постепенно. Его голос стал необычайно твердеть в четырнадцатилетнем возрасте. Стало ясно, что природа наделила его самым низким и мощным басом, какой только находился в ее арсенале. Ландышев-старший по этому поводу острил, мол, все из-за того, что мать в детстве перекормила Гешку яйцами. Силу своего дарования Геннадий впервые почувствовал, мстя соседскому кобелю Антоше. 

Это была наимерзопакостнейшая шавка на свете. Маленького, рыжего, с вытянутой острой мордочкой Антошу в щенячьем возрасте наверняка укусила какая-то бешеная муха. Псу шел уже тринадцатый год – старость по собачьим меркам. Но, хотя Антоша растерял половину зубов, но по-прежнему оставался чудовищно агрессивным. В голове у пса явно лопнула какая-то пружинка. Многие с ужасом думали, что из него вышло бы, будь он величиной с сенбернара?
Даже если во двор его хозяйки, добрейшей шестидесятилетней женщины Галины Федоровны, заходил знакомый, бывавший у нее тысячи раз, Антоша со звонким лаем все равно набрасывался на гостя и старался цапнуть побольнее.
Пес признавал только хозяйку и ее ближайших родственников, проживавших с ней. Галина Федоровна души не чаяла в этом обормоте и категорически отказывалась сажать на цепь. Но и она жаловалась, что Антоша однажды укусил ее так, что пришлось вызывать «Скорую помощь». Видимо, слюна у пса, как и все его естество, были ядовитыми.
Учуяв чужого, Антоша, громко лая, стремительно выскакивал из засады, намереваясь оказаться сзади и вцепиться зубами в ногу. Казалось, что усмирить его невозможно.
Когда хозяйки не было дома, многие пытались проучить пса. В Антошу летели камни, палки и другие травмонесущие предметы. Нередко его калечили так, что он неделями находился на грани жизни и смерти. Но после очередной взбучки Антоша каким-то непостижимым образом выкарабкивался из, казалось бы, безнадежной ситуации и только становился еще агрессивнее. 

Не раз от пса доставалось и Геннадию. Как-то знойным июльским днем будущий офицер зашел по какому-то делу к Галине Федоровне. Осторожно открыв калитку, он, естественно, приготовился отражать атаки пса. Но Антоша как сквозь землю провалился.
Провести Геннадия было не просто. Зная коварный нрав кобеля, он с опаской обогнул дом и направился к летней кухне, где обычно в эту пору находилась хозяйка со своими домочадцами. Причина миролюбия Антоши вскоре выяснилась. Сморенный жарой пес вальяжно развалился на половичке у порога, подставив лучам испепеляющего солнца свои старые собачьи кости. Его черные глаза-огоньки были плотно смежены. На двери летней кухни висел замок. Антоша и не подозревал, какие страшные мысли его уязвимое положение вызвало в голове подкрадывавшегося к нему недруга.
Когда до пса оставалось каких-нибудь пять метров, Геннадий ринулся с места и над самым ухом пса прогремело чудовищное «Гав!».
Вначале Антошу вдавило в землю. Затем, вскочив, он пулей вылетел за пределы двора, не издав ни звука. Это была одна из самых ярких побед представителя homo sapiens над животным миром. И хотя о звуковой атаке на Антошу никто не узнал, все знакомые и незнакомые Галины Федоровны вздохнули с облегчением. Пес не появлялся дома несколько дней. Когда же вернулся, – на морде была написана полная капитуляция. «Его как будто подменили», – удивленно поясняла Галина Федоровна, надеясь, что у кого-то ее любимец вызовет хоть каплю сочувствия.
Она недоумевала. Никаких травм у Антоши не было. Но что заставило его навсегда разучиться лаять, оставалось тайной. Теперь, когда во дворе оказывался посторонний, пес, не сходя с места, лишь нерешительно рычал. Зато завидев Геннадия, вскакивал и мчался со всех ног в укрытие. Пес не высовывался до тех пор, пока тот не уходил.

В школе необычайный голос Ландышева по достоинству оценили сразу два преподавателя. Незамужняя учительница музыки Вера Васильевна и ее коллега по начальной военной подготовке майор в отставке Иван Сергеевич – фронтовик, принимавший участие в Параде Победы.

Вера Васильевна, убедившись в недюжинных вокальных данных у Геннадия, однажды оставила его после уроков и предложила интенсивными занятиями поставить бас для поступления в музучилище, а затем консерваторию.
Это было настолько неожиданным, что Ландышев, растерявшись, необдуманно согласился. Титанические потуги Веры Васильевны успехом не увенчались. С первых занятий стало ясно, что помимо голосовых данных Геннадий обладает еще и редким отсутствием музыкального слуха. Единственную разучиваемую ими песню «Вдоль по Питерской» он так и не смог хотя бы раз допеть до конца, не пустив предательского «соседа».
Промучившись две недели, Вера Васильевна, наконец, закрыла ноты, сняла очки, и, с сожалением глядя на Геннадия, сказала: «Жаль Ландышев, но второго Шаляпина из тебя не выйдет».

Зато Ивана Сергеевича бас Геннадия привел в восторг. Когда тот громовым голосом, стоя перед выстроившимися в шеренгу одноклассниками, командовал: «Взвод, становись! Равняйсь! Смирно!», те невольно вытягивали руки по швам и как только могли задирали подбородки вверх. Не подчиниться произнесенной таким голосом команде было невозможно. А когда Ландышев, дойдя строевым шагом, останавливался перед майором, рапортуя: «Товарищ майор, взвод по вашему приказанию…» силившийся из последних сил Иван Сергеевич не выдерживал. Он, старый фронтовик, прошедший всю войну, начинал всхлипывать, как ребенок, и, достав из кармана мятый до последней возможности носовой платок, утирал слезы.
Именно он вбил в голову Геннадия убеждение, что тот – прирожденный военный. Иван Сергеевич не сомневался, что, если бы в каждом подразделении на полях сражений командир перед атакой так произносил: «За Родину! за Сталина!», – наши были бы в Берлине еще в сорок третьем.

Геннадия безоговорочно причислили к военным. Душа к армии у него не лежала. Но учиться где-то было нужно. А раз есть талант, – глупо его не развивать.
Действительно, на Ландышева обратили внимание еще во время экзаменов в выбранное Иваном же Сергеевичем высшее военное общевойсковое политическое училище.
Как-то молодой лейтенант направлялся со своим подразделением в столовую. По сложившейся традиции не подозревавший о последствиях командир крикнул: «Песню запевай». Шагавший позади него в первой шеренге Ландышев уже начинал побаиваться возможностей своего громового баса, пытаясь его обуздывать. Но то ли в этот день у Геннадия было легко на душе, то ли по рассеянности, но он набрал в легкие слишком много воздуха и что есть силы грянул в затылок лейтенанту начало первого куплета «Катюши».
Командира швырнуло вперед. Споткнувшись, он чудом не растянулся на плацу. Не повезло лишь его новенькой фуражке. Слетев, она покатилась под ноги маршировавшего строевым шагом подразделения и была впрессована в асфальтированный плац подошвами тяжелых сапог.

Экзамены Геннадий сдал блестяще. Знания азов военной тактики и стратегии у него, конечно же, похрамывали. Но преподаватели училища, принимавшие экзамены, были так зачарованы внушительной фигурой и умением чудо-курсанта отдавать команды, что не обращали на остальное должного внимания. Они специально приходили поглядеть на мастерство Ландышева. Слушая этот голос, сердце невольно наполнялось гордостью за армию, в которой служат такие орлы. 

После одного случая в училище никто уже не сомневался, что Ландышева ожидает блестящая военная карьера. На втором году учебы к ним нагрянула высочайшая проверка из Министерства обороны. Комиссия намеревалась проверять все, что только возможно – от солдатских портянок до боеготовности личного состава. Каждый курсант четко знал, какая роль отведена ему в намечавшемся спектакле. Знал это и Геннадий. На него возлагались особые обязанности.

Проверка начиналась ранним утром с подъема. Один из дневальных курсантов Ландышев в шесть часов утра должен был забежать в казарму и в присутствии проверяющих разбудить товарищей. Командир роты не раз закрывался с Геннадием в кабинете, давая указания: «Смотри, военный, все начинается с подъема. Если пройдет гладко, – дальше все как по маслу. Дай, как следует». И Ландышев дал.

Проверять подъем пришел старый генерал. После устроенной накануне командованием училища попойки в загородном ресторане он сонными глазами озирался по сторонам и с нетерпением ждал обеда, когда отведет душу. Был конец мая. Начинало припекать. И генерал дал четкие указания, чтобы водку к обеду, как следует, заморозили. За ним тянулась целая свита из заместителей и адъютантов. Они жадными глазами выискивали, к чему бы придраться, чтобы приблизить очередное повышение.

Когда перед тумбочкой дневального с курсантом Ландышевым вырос генерал со свитой, напряжение Геннадия достигло предела. Вытянувшись, он отдал честь и собирался произнести положенную по уставу фразу. Но в горле что-то забулькало, и он выдавил из себя слова крайне невыразительно. Желаемого эффекта не получилось. Генерал устало вымолвил «вольно» и повернул к казарме. Шедший позади свиты командир роты укоризненно покачал головой и показал Геннадию на часы. До подъема оставались считанные минуты.

Свита замерла у дверей казармы. Стало тихо. Генерал придвинулся к стене и навалился правым боком. Его глаза тут же закрылись.

Когда пробило шесть, сердце Геннадия едва не выскочило из груди. Он покинул тумбочку и помчался в казарму. Свита буравила дневального кровожадными взглядами. Курсанты лежали с закрытыми глазами, но ни один уже не спал. Всех секретно разбудили за полчаса до подъема, чтобы избежать накладок.

Остановившись перед двумя длинными рядами двухъярусных кроватей, Геннадий глубоко вздохнул и, освобождаясь от эмоционального бремя, накопившегося за три месяца подготовки, а так же щемящего чувства неудачи при встрече генерала, во весь дух грянул: «Рота, подъем!»
Ландышев превзошел самого себя. Генерал не пострадал только потому, что опрокинулся на заботливо подставленные руки сразу трех адъютантов. Даже курсанты, привыкшие к басу Ландышева, были ошарашены. Они словно метеоры повскакивали с кроватей и, в считанные секунды натянув форму, помчались к выходу. Все произошло так быстро, что члены генеральской свиты, всецело занятые приведением в чувства начальника, еле успели отскочить в сторону и не стать на пути несущихся, как стая жеребцов, курсантов.

Геннадий ни жив ни мертв растерянно глядел на хлопотавших вокруг генерала адъютантов. Он понимал, что на этот раз явно перестарался.
Генерал приходил в себя быстро. Открыв глаза, он кое-как стал на ноги и, причмокивая губами, стал ловить обеими руками несуществующую рюмку.
Свита презрительно оглядывалась на Геннадия. Окончательно придя в себя, генерал откашлялся. Поковырял пальцами в каждом ухе и медленно направился к выходу с твердым намерением срочно послать кого-то за «чекушкой» и соленым огурцом. Но не пройдя и половины коридора, вдруг круто развернулся и подошел к стоявшему точно в столбняке Геннадию. Генерал улыбнулся, похлопал курсанта по плечу и неожиданно произнес:
– Молодец, сынок. Я доложу о тебе Главнокомандующему.
Теперь свита посмотрела на дневального с уважением и завистью. Командира роты распирало от гордости. Не удивительно, что проверка прошла блестяще.

После похвалы генерала Ландышеву прочили чуть ли не маршальское будущее. Курсанты смотрели на него снизу вверх. Начальники панибратски похлопывали по плечу и распорядились в столовой отваливать «гордости училища» двойную порцию. Но вскоре на блестящей карьере Геннадия сами же поставили жирный крест.

Произошедшее не давало покоя Ландышеву всю оставшуюся жизнь. Он не раз спрашивал себя, мог ли тогда поступить иначе? И каждый раз признавал, что нет. Облегчения это не приносило. Геннадий понимал – нужно просто вычеркнуть тот трагический эпизод из памяти, но как ни силился, сделать этого не мог.

Дело было тихим сентябрьским вечером. Устав от летнего зноя, природа погружалась в долгожданную осеннюю прохладу. На деревьях не шевелился ни один листок. Ласково щебетали птички. В воздухе разливалось благоухание и покой.

Старшему прапорщику Дементьеву оставалось до пенсии всего полгода. Он тщательно подсчитывал месяцы и недели до заслуженного отдыха, договорившись с друзьями тут же отправиться на рыбалку. В его сарае уже были заготовлены две новенькие удочки, несколько «закидушек» и резиновая лодка.

В тот сентябрьский вечер Дементьев как раз собирался ужинать, когда в дверь постучал посыльный. Отложив ложку, старший прапорщик нехотя открыл дверь и узнал, что его срочно вызывают в штаб. Буркнув солдату «иду», он закрыл дверь, выругался отборным солдатским матом, и, с сожалением поглядев на тарелку с горячим рассольником, стал натягивать форму.

Прибыв в училище, Дементьев выругался в сердцах еще раз. Начальству вдруг срочно понадобились отчеты о состоянии дел на вещевом складе, находившемся в его ведении. «До завтра не могли подождать, козлы, твою…» – заключил про себя старший прапорщик. Необходимые бумаги находились в сером сейфе с напоминавшим руль автомобиля колесом, который стоял в одном из помещений склада.

Все охраняемые караулом объекты к тому времени были опечатаны. Дементьев помчался в караулку и сообщил ее начальнику о необходимости вскрыть склад. Тот дал добро, но Дементьев добрался до объекта слишком быстро. Охранявшего в этот момент вещсклад Ландышева о намерениях старшего прапорщика известили с опозданием.
Подходя к складским пенатам, у Дементьева немного отлегло от сердца. На улице было тихо и красиво. «В конце концов, рассольник никуда не денется, – подумал он с облегчением, – даже не успеет остыть. В крайнем случае, его можно подогреть». С такой радужной перспективой старший прапорщик вступил на территорию склада, подойдя к нужной двери.

Дементьев уже собирался сломать печать, когда из-за угла вынырнул ничего не знавший о его визите часовой Ландышев. Если бы начсклада заметил его сразу, то трагедии, наверняка, не произошло. Но к разорвавшему тишину справа от него бомбоподобному «Стой, кто идет!» страдавший хроническим циститом Дементьев оказался не подготовлен. Геннадий увидел повернувшееся к нему обезображенное страхом лицо. Человек в форме судорожно прижал правую руку к сердцу. Затем грузное тело мягко опустилось на землю.
При вскрытии в военном госпитале у старшего прапорщика констатировали обширный инфаркт. Дементьева торжественно похоронили со всеми полагающимися военными почестями, а Ландышева отныне ставили в наряд только по кухне и на мойку – подальше от людей.

После этой трагедии Геннадий постоянно испытывал гнетущее чувство вины по отношению ко всем прапорщикам. Он дал себе слово навеки похоронить свой убийственный бас. Голос у Ландышева сделался теперь глухим и невыразительным, будто звук затухающей турбины старого грузового самолета. Ко всем неприятностям добивалась еще одна. Начальник училища, как только Геннадий получит лейтенантские погоны, поклялся отправить его служить в Сибирь. Бросив с издевкой:
– Будешь там медведей пугать.

Свое обещание он сдержал. Первым местом службы лейтенанта Ландышева стал отдаленный гарнизон в одном из медвежьих углов Сибири. Уникальный командный голос Геннадия был навсегда похоронен угрызениями совести из-за смерти Дементьева.
Никто из начальства теперь не обращал на него никакого внимания. Свои обязанности молодой офицер исполнял без всякой охоты, машинально. Служба протекала серо и незаметно. Понемногу на Геннадия стала накатываться тоска, которая, спустя годы, лишь усиливалась.
Он не стремился выслужиться, и начальство перестало видеть в нем опасного соперника. Это позволило неплохо продвигаться по службе. После Сибири капитан Ландышев попал под Воронеж, затем в Архангельск и, наконец, в должности зама одного из замов замполита полка в погонах подполковника был направлен в город Черновцы. Последним местом службы перед уходом на пенсию для Геннадия Геннадиевича стала Северная группа войск. Попросту – братская Польская Народная Республика. Ехать за границу Ландышев не хотел. Недавно он похоронил мать, пережившую мужа всего на три года. После долгой разлуки встретился с младшим братом Григорием и его семьей – женой и сыном.
Став инженером, Григорий работал в каком-то КБ под Москвой, а Геннадий предполагал дембельнуться при первой возможности и осесть в каком-нибудь тихом и уютном провинциальном городке. Уехать за рубеж настояла его жена Тамара Львовна.

Они познакомились в Черновцах, когда Геннадию Геннадиевичу и его будущей супруге было уже под сорок. Однажды, возвращаясь с работы в свою служебную офицерскую квартиру, он попал под сильный дождь. Городские улицы моментально наполнились водой. Проезжавший мимо на большой скорости грузовик вдруг с ног до головы окатил его и проходившую мимо женщину грязной, холодной водой. Это была Тамара Львовна. Она вскрикнула и с обидой поглядела на оказавшегося рядом офицера.
– Что же это делается? – с горечью проговорила она.
Ландышев хотел добавить: «Свинство», или чего похуже. Но сдержавшись в присутствии дамы, выразился мягче:
– Форменное безобразие. – Затем подумал и зачем-то добавил еще:
– А ведь обещали хорошую погоду. – Будто погода зависит от составленного людьми расписания.

Его слов Тамара Львовна, интенсивно стряхивавшая с себя воду, как будто не слышала.
– Что же теперь делать? – как бы у себя самой спросила она.
– Нужно обсохнуть, – немедленно отреагировал Ландышев. – Если вам далеко до дома, – можете зайти ко мне. Я живу рядом.
Так началось их знакомство.

Тамара Львовна обитала в двухкомнатной квартире в другом конце города. Она работала завучем начальных классов в одной из черновицких школ. У Тамары Львовны были крашенные в каштановый цвет коротко остриженные волосы и зеленые глаза. Когда-то она дважды была замужем. Первый муж после трех лет их совместной жизни подло сбежал от нее. Второго, – после пяти, она выставила с чемоданами сама.

До встречи с Тамарой Львовной Ландышев знал только одну женщину. Еще в Сибири у него случился странный роман с Дарьей Кораблевой по кличке «Чубариха». Она была на несколько лет старше его и работала кочегаром в гарнизонной котельной. Отбыв второй срок за воровство, Дарья обязывалась какое-то время отработать в Сибири, чтобы вернуться в Европейскую часть полноценным членом советского общества.
Она утверждала, что в молодости была писанной красавицей. А загубила жизнь, связавшись с вором-рецидивистом, который и толкнул ее на скользкую дорожку. Как бы там ни было, но лучшие годы Дарьи были уже позади. Красноречивее всего об этом говорила дряблая кожа лица, рук и выцветшие маленькие глазки. Прозвище «Чубариха» она получила за то, что, сделав даже небольшой глоток спирта, сразу же начинала напевать свою любимую песню – знаменитого «Чубчика». Если же пила стаканами, – остановить певунью было невозможно. Правда эту песню Дарья исполняла применительно к себе, сменив пол лирического обладателя «чубчика». У нее выходило: «А мне бедной, бедной-да девчонке цепями ручки, ножки закуют». Так что благодаря Дарье оплакивать свой кучерявый чубчик отныне могла как сильная, так и лучшая половина человечества.

Ландышев познакомился с Дарьей, когда в первый раз привез вместе с солдатами уголь для котельной. Связь с этой женщиной продолжалась недолго. Каждый вечер Дарья пила много спирта и оттого постоянно пела неизменный «Чубчик». О чем-либо разговаривать с ней было невозможно, а ее песня нагоняла тоску.

Тамару Львовну сразу же впечатлил внушительный рост и низкий голос Ландышева. Кроме того, своим безотказным женским чутьем она угадала в нем податливый характер. Завуч начальных классов решила, что это именно тот, кто ей нужен.

Свадьбу сыграли спустя два месяца после знакомства в небольшом кругу в офицерской столовой. Их семейная жизнь в квартире Тамары Львовны протекала вполне сносно. Она была бы еще лучше, если бы не один пунктик супруги. Несчастная женщина не могла иметь детей и от этого сильно страдала. Точнее – не хотела мириться со своей бездетностью. Ландышев утешал ее как мог. Но если бы Тамару Львовну можно было утешить, – она до сих пор жила бы с первым мужем.

Традиционная медицина в ее случае оказалась бессильна. Но тут, к несчастью, начались «перестроечные» времена, и на свет божий неизвестно откуда выползли всевозможные чародеи, колдуны и экстрасенсы, обещавшие избавление от любых недугов. Тамара Львовна решила, что это – шанс.

Каждую неделю она посещала всевозможные сеансы, отгоняла от себя «заряженным» веником нечистую силу, даже бегала в чем мать родила в лунную ночь вокруг старой березы в городском парке отдыха, за что Ландышев имел серьезную беседу с участковым, но по-прежнему оставалась бездетной.
Тамара Львовна не отчаивалась. Когда в Польшу потянулись челночные караваны с достижениями отечественной промышленности и не только, завуч начальных классов увидела в этом еще один шанс родить ребенка. В очередной раз она уверила себя в том, что, обладая средствами, помочь ее горю смогут ушедшие далеко вперед от отечественных зарубежные медики. К тому времени поездки за границу перестали быть чудом из «Тысячи и одной ночи». У Ландышева подходил к концу предпоследний пятилетний срок службы, и Тамара Львовна стала настаивать на переезде в Польшу.

Ландышев сопротивлялся долго и упорно. Но его супруга предприняла такой натиск, что крепость подполковника, в конце концов, пала. Через знакомого он попросил начальство о переводе в ПНР и вскоре оказался в одном из гарнизонов недалеко от Балтийского моря на бумажной должности в штабе дивизии. Вскоре с двумя чемоданами всякого ненужного барахла к нему присоединилась и Тамара Львовна.
То, что здесь творилось, назвать службой было нельзя. Армейский дух был бесповоротно подорван поклонением золотому тельцу. У всех, начиная от сверхсрочников и заканчивая командованием дивизии, голова была занята лишь тем, что вывезти из Польши и что потом завезти.

Зарабатывать деньги не умел ни Ландышев, ни Тамара Львовна. Стоять на базаре подполковнику, члену штаба дивизии даже в гражданской одежде было неприличным, а Тамару Львовну вечно дурили поднаторевшие в барахольном бизнесе покупатели. За время челночества Ландышевым удалось продать лишь несколько привезенных из Союза цветных телевизоров и кое-какие бытовые приборы. В конце концов, вояжи по миру последнего генсека и его добровольный отказ от всех завоеванных Сталиным в Европе стратегических позиций привели к тому, что войска из Польши, как и из всей Восточной Европы, вывели.


Ландышевы оказались в Задонске. Геннадий Геннадьевич умудрился прямо перед выходом на пенсию получить двухкомнатную квартиру в только что отстроенном высотном доме. Казалось, можно жить припеваючи. Но пунктик Тамары Львовны прогрессировал. Фиаско в Польше ее ничуть не смутило.
Однажды она вступила в контакт с какой-то тоталитарной религиозной сектой. Через полгода развелась с не разделявшим ее взглядов «беснующимся» Ландышевым. Отдала братству все деньги за проданную двухкомнатную квартиру в Черновцах и стала взывать с «божьим словом» к заблудшим постсоветским душам.

Оставшись один, Ландышев сдал свою двухкомнатную квартиру в долгосрочную аренду, поселившись в съемной однокомнатной квартире № 46 на соседней улице. Пенсии и денег от сдаваемой квартиры ему вполне хватало бы, если бы жизненные катаклизмы не привели отставного подполковника к бутылке.

*   *   *

Преодолев смущение от внезапного визита Марии Сергеевны, Ландышев нервно глотнул слюну и промычал:
– Очень рад. Входите.
Плотно загородив огромным телом дверной проем в кухню, он предложил гостье пройти в комнату. Старался он напрасно. Мария Сергеевна в образовавшуюся на мгновение щель успела заметить бутылку.

Устроившись на краю старого, пружинистого дивана, она вновь бросила на примостившего напротив нее Ландышева укоризненный взгляд, размышляя, с чего начать разговор. Подполковник места себе не находил. «Раскаивается, – подумала гостья, – это хорошо». Смягчившись, старушка уже было открыла рот, но Ландышев вдруг предложил:
– Я чай поставлю. Погодите минутку, – он вскочил и помчался на кухню. Подполковник намеревался спрятать злосчастную бутылку, не дававшую ему покоя.

Занятая своими мыслями, Мария Сергеевна отреагировала слишком поздно. Ее «не стоит» прозвучало, когда Ландышева и след простыл.
– Не часто вы меня жалуете, Мария Сергеевна, – донеслось из кухни, – без чая вас не отпущу.

Предложить ему свою помощь было бестактностью. Марии Сергеевне оставалось признать, что этот раунд выиграл подполковник. Шансов увидеть бутылку во второй раз у нее не было.

Тем временем Ландышев одной рукой наливал воду в покрытый снизу сажей жестяной чайник, устраивая его на плите. Другой – осторожными движениями гипнотизирующего кобру факира убирал со стола бутылку с рюмкой, чтобы, не дай Бог, не звякнуло.
Справившись, он вернулся в комнату. Теперь на душе у него было гораздо покойнее.
– Так чем обязан? – уверенно спросил он, усаживаясь на диван.
Мария Сергеевна внимательно посмотрела на свои натруженные морщинистые руки и приступила к делу.
– Да вот чувствую, Геннадий Геннадьевич, что срок мой подходит – годы.
– Ну, что вы? – начал он из вежливости, как полагалось в таких случаях.
– Нет, нет, я знаю, – отрицательно мотнула головой старушка – знаю. Нехорошо будет, если квартира попадет в плохие руки. Вы ведь знаете, мне некому ее оставить.
Ландышев удивленно посмотрел на нее, соображая, причем здесь он.
– Вы – человек военный, – не давая ему опомниться, продолжала соседка, – мой муж тоже был офицером, летчиком. Светлая ему память. Так вот, Геннадий Геннадьевич, я хотела бы после смерти передать свою квартиру семье военнослужащего. В память о муже. Военным сейчас не сладко. Не могли бы вы помочь мне отыскать такую семью?
Ландышев задумался.
– Вы хотите, чтобы именно я ее нашел?
– Да, вы человек положительный, – она покосилась на кухню. – К кому мне еще обратиться? Но я должна буду обязательно поговорить с этими людьми. Если они мне не понравятся, нужно будет отыскать другую семью. Вы уж не обижайтесь. Вы должны меня понять.
– Да, да, конечно, – кивнул Ландышев, – я все понимаю.

Он почесал затылок и пригладил жидкие седые волосы.
– Можно сходить в часть, в которой я служил. Бесквартирных там, наверняка, предостаточно.
– Было бы очень хорошо… Я смогу прописать их только как моих опекунов. Эти люди должны быть очень порядочными.
Ландышев кивнул. Разговор был окончен. Мария Сергеевна поднялась.
– Спасибо вам, Геннадий Геннадьевич.
– Не за что, – буркнул он.

К двери Ландышев направился, уверенно пропуская гостью вперед. Хотя у него побаливала после вчерашнего голова, пить сегодня он больше не собирался.
Оставшись один и поразмыслив над предложением Марии Сергеевны, подполковник решил, что ее двухкомнатная квартира достанется только семье какого-нибудь прапорщика. В его сознании тут же промелькнули выпученные глаза на перекошенном лице Дементьева.
На следующее утро, облачившись в военную форму, он направился в полк. 

Молодой капитан, занимавшийся распределением квартир для военнослужащих части, был в приподнятом настроении. Ему только что удалось выбить для себя два дачных участка. Когда сидевший перед ним отставной подполковник озвучил предложение старушки, глаза капитана лихорадочно забегали. Он еле сдерживал хитроватую улыбку. Посетовав на невнимание властей к проблемам жилищного обеспечения военнослужащих, капитан тут же назвал несколько фамилий из полкового командования. Сам он жил с женой и дочкой в трехкомнатной квартире. Поэтому оставалась лишь возможность прогнуться перед начальством.

Ландышев хорошо знал армейскую жизнь и понимал, с чем имеет дело.
– Покойный муж этой женщины, – твердо сказал он, – был прапорщиком. Поэтому она согласна оставить квартиру только семье прапорщика.
После этих слов мозг капитана лихорадочно заработал. Он обдумывал возможность поговорить с сердобольной старушкой наедине. Ландышев прочитал его мысли.
– Она будет действовать только через меня. Женщина слишком стара. В крайнем случае, она оставит свою квартиру мне. Тогда я буду действовать по своему усмотрению.
Это был ультиматум. Глаза капитана погрустнели.
– Ну, что вы, что вы, – пролепетал он. – Прапорщики – тоже люди. И многие из них бесквартирные.

Капитан нехотя достал из ящика кипу личных дел и положил перед Ландышевым.
– Выбирайте.
Подполковник посмотрел на стопку из не менее трех десятков дел и вытянул из середины наугад одно из них. Из документов он узнал о существовании старшего прапорщика Сергея Ивановича Завьялова. Сорока пяти лет. Женатого. Имеющего двоих детей и мечтающего о жилплощади.
– Годится, – наконец, произнес Ландышев. – Где его найти?
Счастливчик в это время был в наряде по столовой. Вдохнув запахи нехитрой солдатской пищи, Ландышев оглядел помещение и направился к дежурному по столовой, который в это время пересчитывал кружки.
Когда Завьялов поднял глаза на остановившегося перед ним подполковника, внутри что-то екнуло. Спина стала мокрой от пота.
– Здравствуйте, мне нужно поговорить с вами о важном деле, – произнес Ландышев и зашагал к выходу.

Приподнявшись со стула, Завьялов отметил, что ноги у него почему-то подкашиваются. Узнав о предложении Марии Сергеевны, он как будто ничуть не удивился. Хотя в груди начиналось извержение вулкана. Расспрашивать подполковника о подробностях старший прапорщик не стал. Он сдержанно поблагодарил Ландышева и пообещал вечером зайти с женой.

Не выполнить это обещание он не мог. Свое детство Завьялов с родителями провел в коммуналке. А когда остался в армии, вместе с семьей занимал лишь казенные квартиры. Сейчас они ютились в одной из комнат двухкомнатной квартиры на правах квартирантов.

Завьялов не считал себя счастливчиком. Он никогда не думал, что в жизни ему выпадет счастливый билет. Все достигалось только своим горбом. После встречи с Ландышевым отличавшийся строгостью и порядком Завьялов ходил несколько часов сам не свой. Его рассеянностью тут же воспользовались попавшие с ним в наряд по кухне солдаты. В этот день обеденный рацион полка был урезан на полкилограмма говядины, пять стаканов сахара песка и четыреста граммов сухофруктов. 

В перерыве Завьялов побежал к телефону и набрал номер продовольственного магазина, где работала продавщицей его жена Ирина Петровна. Новость о свалившемся им как снег на голову счастье в виде долгожданной двухкомнатной квартиры она выслушала спокойно. Было в этом, с одной стороны, что-то фантастическое. С другой – мало ли что в жизни случается?
– Ну что ж, может, Сережа, и нам повезет, – философски заключила она.

Вечером к Марии Сергеевне прибыла делегация из трех человек: Ландышева и четы Завьяловых. После десяти минут разговора на общие темы хозяйка двухкомнатной квартиры решила, что сосед-подполковник с заданием справился.
Ирина Петровна, безусловно, была женщиной доброй и порядочной. Мария Сергеевна терпеть не могла откровенных нахалов или волков в овечьей шкуре. К ее мужу она присматривалась не так пристально, потому что считала, что семья держится на женщине.

Наконец, хозяйка перешла к делу. Безусловно, все формальности с ее стороны будут соблюдены. Прежде чем Марии Сергеевны не станет, Завьяловы обязаны делать для хозяйки все необходимые покупки, готовить еду и раз в неделю производить генеральную уборку в квартире. Ну и, конечно же, в случае чего организовать достойные похороны – дай Бог ей еще сто лет жизни.

Новость моментально облетела весь дом. Соседям пришлось, по крайней мере, внешне скрывать злость и разочарование по поводу состоявшейся договоренности. С Завьяловыми стали вежливо здороваться. Как никак они являлись потенциальными хозяевами квартиры № 47.

*   *   *

Марии Сергеевны не стало через год и четыре месяца. Все это время Завьяловы добросовестно выполняли то, что от них требовалось. Похороны прошли так, как и хотела Мария Сергеевна, – тихо и достойно. Без показной скорби и фальшивых слез.
После ее смерти квартира № 47 пустовала ровно сорок дней. На сорок первый рано утром к подъезду подъехал грузовик со всевозможным домашним скарбом. Из кабины вышел Завьялов и, подбадривая повыпрыгивавших, как саранча, из кузова солдат, давал указания, как и куда нести вещи.

 Сергей Иванович и Ирина Петровна Завьяловы были людьми глубоко порядочными и прекрасно сознавали, кому обязаны обретением жилья. При каждом удобном случае они звали Ландышева в гости. И хотя сами жили скромно, на столе появлялось все, чем был богат их холодильник и кладовая. Подполковник был рад, что помог им. Но переезд Завьяловых оказался для него пыткой.

Пристрастие к алкоголю усилилось у Ландышева после развода с Тамарой Львовной. В молодости он совершенно не пил и вряд ли имел к этому унаследованную предрасположенность. Его алкоголизм был не физиологическим, а скорее психологическим. Раньше, проснувшись рано утром, подполковник сдерживал себя до 17.00. Затем открывал поллитровку. Когда около десяти он шел спать, водки в ней больше не было.

Похмеляться по утрам Ландышев начал примерно полгода назад. Вначале он решил пропускать рюмочку в 16.00. Затем – по рюмочке в 15.00 и 16.00. И, в конце концов, стал хвататься за бутылку, как только открывал глаза.

Свой усугубляющийся алкоголизм Ландышев всячески скрывал от соседей. Единственную промашку он сделал в приснопамятное утро,  необдуманно открыв дверь Марии Сергеевне. Остальные соседи о пристрастии подполковника даже не подозревали. Закадычных друзей у него не было. Ходил Ландышев всегда твердой походкой. Одет был чисто. Его язык в разговоре не заплетался. А красноватый цвет лица выглядел естественным. Правда, глядя на себя в зеркало, Ландышев не мог не заметить, что по его лицу подобно красным червячкам для кормления аквариумных рыбок, все гуще и гуще расползаются предательские жилки. В остальном он себя ничем не выдавал.

В те годы разваливающаяся прямо на глазах страна в рекордно короткие сроки, давясь, пережевывала демократию. Ландышев, глядя на происходящее, больше уже ни во что не верил. Единственное, что его волновало – недостаточное количество вино-водочных магазинов.
Спиртное он мог купить в продовольственном магазине за углом, который называл «ближним». Там отоваривались все знакомые и соседи. Поэтому Ландышев покупал здесь бутылку водки только по праздникам, каждую пятницу перед выходными и в экстренных случаях, когда ее не было в «дальнем». «Дальний» находился в двадцати минутах ходьбы и никто из соседей туда не заходил. На два дня подполковнику требовалось три бутылки. Поэтому там он сразу брал четыре поллитровки – ровно столько вмещал его портфель. Что подумает о нем немолодая, толстая и туповатая продавщица с коровьими глазами, ему было все равно. Пустые бутылки Ландышев выносил из дому лишь когда стемнеет, убедившись, что во дворе никого нет.

В тот день он совершал очередной вояж в «дальний». Голова буквально раскалывалась на части. Горло пересохло. В висках сильно пульсировало. Войдя в магазин, подполковник встал как вкопанный. Вместо прежней свиноподобной продавщицы за прилавком находилась Ирина Петровна Завьялова. Увидев подполковника, она широко улыбнулась.
– Здравствуйте, Геннадий Геннадьевич, какими судьбами пожаловали к нам?
Ландышев настолько быстро справился с волнением, что подивился самому себе. Он, естественно, улыбнулся в ответ и ровным голосом ответил:
– В гости к другу иду. Живет здесь неподалеку. Я всегда сюда захожу, чтобы не тащить из нашего магазина.
Ответ был вполне правдоподобным.
– А… – протянула Ирина Петровна.
– А вы, значит, здесь работаете? – Ландышев чуть было не сказал «теперь», думая, что это слово может его выдать.
– Только как два дня. Далеко добираться. Но все же ближе, чем до старой работы.
– Понимаю. Ну что ж, мне бутылочку водочки, две консервы и триста граммов вон тех желтых конфет.
Ландышев терпеть не мог сладкого и зачем взял еще и эти желтые конфеты понять не мог. Думая, что Ирина Петровна тоже этого не понимает, он пояснил:
– Внуков его побалую.

Поговорив еще несколько минут, Ландышев вышел. Оставшись один, он, наконец, стал оценивать создавшееся положение. Покупать водку у Ирины Петровны теперь нельзя – разве можно ходить в гости два раза в неделю и каждый раз брать с собой по четыре бутылки? Больше одной, максимум, двух бутылок в неделю нельзя было покупать и в «ближнем». Оставалось лишь ходить в «самый дальний» магазин. Чтобы добраться до него, приходилось проехать три остановки на коммерческом автобусе и идти минут пятнадцать. Это не только занимало много времени и сил, но было еще и накладно. Трата денег на проезд в планы подполковника не входила. Каждая копейка была на учете. Но больше ничего не оставалось. 

Все праздники и дни рождения, на которые Завьяловы неизменно приглашали Ландышева, были для него сродни поджариванию на медленном огне. Мало того, что он не мог с утра похмелиться, чтобы не прийти с «запахом», Сергей Иванович, на удивление, оказался не пьющим прапорщиком. И, конечно же, был уверен, что так же равнодушен к алкоголю и сосед-подполковник.
За вечер Завьялов выпивал три-четыре рюмки и этой же нормы вынужден был придерживаться Ландышев. «Все равно, что льву муравей на завтрак», – раздраженно думал он.
В перерывах между тостами подполковник незаметно поглядывал на оставшуюся в бутылке водку и часы. Осторожно разминал дрожащие руки и готов был в любую секунду сорваться с места и со всех ног пуститься домой, где в шкафу его всегда ожидала нераспечатанная поллитровка.

Покинув квартиру Завьяловых, он хватал вместо пятидесятиграммовой хрустальной рюмки граненный стакан. Наливал доверху и пил большими глотками, снова наполняя его, пока бутылка не опорожнялась в какие-нибудь пятнадцать минут. Отведя душу, он тут же падал на кровать и проваливался в бездонную пустоту.

Приступ инсульта случился у него осенью. Однажды проснувшись рано утром, Ландышев почувствовал себя как никогда худо. Несмотря на это он оделся и поплелся в «самый дальний».
Купив традиционные четыре бутылки, подполковник направился к автобусной остановке, как вдруг ощутил в мозгу два сильных удара. Кое-как удержавшись на ногах, Ландышев оперся на оказавшийся рядом ствол дерева и стал жадно глотать воздух. Оглядевшись по сторонам, он заметил скамейку и направился к ней. Как Ландышев добрался до своей квартиры, он помнил плохо. Но был убежден, что сделал это самостоятельно. В тот день к водке он так и не притронулся.

Проснувшись на следующее утро, подполковник почувствовал себя немного лучше. С трудом поднявшись, он приготовил завтрак и выпил граммов сто пятьдесят, закусив яичницей. Предчувствие, что это случится именно сегодня, не покидало его ни на минуту. Ландышев вспомнил Марию Сергеевну.

С трудом переставляя ноги, он навел в квартире порядок. Проветрил комнату и кухню. Его силы были на исходе. Но нужно было еще куда-то деть три непочатых бутылки водки и одну недопитую. Сделать это он решил сейчас. Открыв поллитровки, Ландышев вылил всю водку в унитаз и смыл. Затем положил пустые бутылки в ведро и накрыл сверху старыми газетами, яичной скорлупой и вчерашними картофельными очистками. Дело происходило среди бела дня. В такое время Ландышев ни разу не выносил мусор.

Не торопясь, он открыл входную дверь и, держа в правой руке мусорное ведро, стал осторожно спускаться вниз по лестнице. Выйдя на улицу, подполковник глубоко вдохнул свежий воздух и, поглядев на солнце, двинулся к мусорным бакам. По пути он повстречал соседку с верхнего этажа тетю Люсю.
– Что с вами, Геннадий Геннадиевич, – воскликнула она, глядя на позеленевшее лицо Ландышева. – Вам плохо?
– Немного, - пробормотал он.
– Может, «скорую» вызвать?
– Нет, нет, я сам.
Подполковник проковылял мимо нее.

На то, чтобы поднять ведро и выпотрошить бутылки в контейнер так, чтобы не привлечь внимание, ушли его последние силы.
Временами ненадолго теряя сознание, он буквально дополз до своей квартиры и, оставив дверь приоткрытой, повалился на кровать. Третий удар невиданной силы Ландышев ощутил через полчаса. Его тело несколько раз дернулось в конвульсиях. Он стал куда-то проваливаться, пока сознание, наконец, не оставило тело.

Похороны Ландышева состоялись через три дня. Во внутреннем кармане его парадного военного кителя Завьяловы обнаружили завернутую в газету приличную сумму денег и записку с адресом и телефоном его младшего брата.
Узнав о случившемся, Григорий прилетел вместе с семьей уже на следующий день. По завещанию, оставленному старшим братом, он становился владельцем его двухкомнатной приватизированной квартиры.
На поминки собрались все соседи и бывшие сослуживцы подполковника. Старушки часто всхлипывали. Мужчины больше молчали, хотя пили за упокой души довольно часто. Утирала слезы и Ирина Петровна.

Под конец Завьялова не выдержала и со слезами на глазах сказала:
– Какой мужик ушел из жизни – добрый, порядочный… – Затем подумала и добавила: «И ведь непьющий».

Волокитин Д.Ю., 2002
dmitrijvoloritin@yandex.ru
Иллюстрация из Интернета