Стихотворения

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Я писал стихи до двадцати четырёх лет. Все мои поэтические опыты, за исключением нескольких переводов, остались в двадцатом веке и не перешли в век двадцать первый.
Считая себя в первую очередь прозаиком и готовясь к большой писательской славе(ха-ха!), я относился к рифмоплётству несколько пренебрежительно и обращался к нему крайне нерегулярно. В какой-то момент мне пришлось и вовсе усомниться в целесообразности поэтической деятельности, посчитать её нелепым и даже постыдным занятием, нажать на Большие Поэтические Тормоза и никогда не жалеть о том, что больше я не насилую себя поиском рифм и ритмических конструкций. В сознании моём укрепилось понимание о своём поэтическом творчестве как о забавном, но в целом бестолковом периоде жизни.
Однако, переступив рубеж сорокалетия и ведомый странными ностальгическими позывами, я стал раз за разом обращаться к своим поэтическим произведениям и неожиданно для себя обнаружил, что были они вовсе не так уж плохи, как казалось мне порой в прошлом.
Цикл авангардных стихов «Гимны накануне» видится мне сейчас и вовсе чрезвычайно оригинальным и дельным погружением в тёмные пустоты творчества и человеческого сознания. Более традиционный (и более ранний) цикл «Суровый декаданс» при всей его подростковой депрессивности и сюрреалистической напыщенности тоже обладает хорошим и цельным замесом.
Любопытными показались мне сейчас и тугой венок сонетов(конструкция собственного изобретения) «Покорение Эдема», и даже написанная в пятнадцатилетнем возрасте поэма «Огненные ночи». В них есть свой сдвиг, своя интонация, своё бурление.
Определённое литературное вещество таится и в переводах.
Прекрасно понимая, что никому, по большому счёту, кроме меня самого эта книга не интересна, я всё-таки рискнул оставить в истории робкий электронно-печатный оттиск одного из человеческих сознаний в самый, пожалуй, интересный период его
жизни. Этот период — промежуток между детством и взрослой жизнью. Период бурлящий, отчаянный, восторженный. Период,наполненный большими ожиданиями и светлыми, но несбыточными надеждами.


ОГНЕННЫЕ НОЧИ
Поэма

Я родился
душным вечером,
в обрамлении пальм,
под опахалами евнухов,
Абсолютом благословенный.
И запах падали смутно ощущался в воздухе,
и чёрные птицы
тревожно кружились в небе,
и колкие травы
игриво ласкали тело.
Негритянка — мать моя — заверещала
И, стоя под грозными сводами
Мраморного дворца,
Мутными белками глаз
Взирала на меня печально.
Жаркие ветры зной
несли из пустынь
и, обвевая меня, улетали.
И мир,
этот мрачный,
безумный колосс,
принимая моё крохотное сознание,
оставаясь внешне спокойным,
почти безразличным,
бестрепетным,
совершил вдруг одно колебание
в безднах своей таинственности;
и, почувствовав его,
изведав
страх, бывший тем движением,
осознал я внезапно
и внезапно постигнул
мощь своего величия.
Воздух
обучил меня дыханию,
а земля — движению и покою.
Но суть окружающего не всегда
проявлялась мне отчётливо
и естественно:
часто не мог я понять
структуру сфер и строение
отдельных частей мироздания.
Мне казалось, что они
не соотносятся
с моим существованием
и развитием;
и перестав воспринимать их разумом,
я поглощал эти странные отражения
лишь какими-то
неведомыми чувствами,
что скрывались во мне —
и тайна
превращалась сейчас же в явь
и одаривала меня
истиной.
Почему-то нежность казалась злобой,
почему-то это казалось мне…
Ибо звери
при моём появлении
глухо рычали
и скалили
свои алчные, беспощадные дёсна,
что вырывали клочья мяса
из доверчивых
и послушных тел.
Но вникая
в их сморщенные души,
я обжигал их
холодом отчаяния,
и, поняв,
кто я есть в действительности,
они сникали,
и глаза их тускнели;
смиренно подползали они
и лизали
мои тонкие, белые ладони,
в чьих венозных изгибах
было спрятано
моё прошлое,
настоящее,
моё будущее…
А потом они убегали вдаль,
унося свой стыд
и моё к ним презрение.
И волны шуршали о гальку,
и скалы
молчали грозно;
и отламывая камни от породы,
я рассматривал их на свет,
ощущая шершавость
и тяжесть их;
и не выдержав
трепета моих рук,
они размывали свои очертания —
ускользая,
сочились сквозь пальцы,
и обагряли нежный песок
каплями застывающей ртути.
Я брал в свои руки травы,
сладкие плоды
и цветы;
я прижимал их к лицу,
я вдыхал
переливчатый аромат их беспечности.
Но чуя моё дыхание,
сущность которого — ненависть,
они дрожали, коробились,
сохли
и отдавали свою жизнь ветру.
А он — лёгкий,
но всё же коварный,
завывал
и будто бы радовался,
поглощая новые атомы…
Я прах их сдувал
и, кружась,
тяжело опускался на землю он
чёрными снежинками горести.
Я тревожно
взирал на людей,
что порой
возникали в отдалении,
словно призраки
из моих видений;
они и были призраками —
я знаю,
я дивился
их чудной похожести
на меня, а ещё изумлялся
возможности этого сходства.
Уходили они —
пугливые, странные —
вдаль
и исчезали в тумане.
А затем умирали нервно,
разлагались,
гнили смрадно
и мерзко;
и присев на корточки в задумчивости,
я рисовал на телах их узоры,
печальные и грозные картины.
Их понять было трудно другому —
там небо
вливалось в землю
и, излучая
белёсо-дымную лазурь,
отражало его обречённость.
Они мудры были, те картины —
мудры, благолепны, прекрасны,
но понять их
было трудно и мне.
Единственная
из тех существ,
единственная,
принятая за равную,
женщина,
рискнувшая быть рядом,
была спокойна, тиха,
угрюма,
но,
как ни странно,
красива.
Она совсем не казалась смертной,
не казалась женщиной,
человеком,
но ты знаешь,
о правый глаз мой,
ведающий бликами снов
и видящий тайны многия,
она горько и слёзно раскаялась
о том,
что повстречалась со мною.
И те немногие,
смысл имени моего
знавшие,
что, дрожа, издавали уста,
а также имени чёрного лебедя,
что, крича,
кружился в поднебесье,
указывая дорогу к Солнцу,
были раздавлены
сосновыми ступнями рока,
и будто видел я,
как сливались они с бесцветием,
покрывались коростой забвения
и, быть может,
пылинкой лишь жалкою
беспокоили мир
существованием.
Как та,
как та несчастная женщина.
А я,
одурманенный цветом горных вершин,
близостью и ясностью смерти
и чем-то ещё,
что тяжёлым, мучительным гнётом
проникало в меня,
и гнёт тот был
самым страшным
из всех изведанных —
я так и не оправился
от его веяний —
убегал
в благословенный
и милый край —
город танцующих лилий
и каменных дев,
молчаливых и опасных,
одиноких, обиженных, но
трепетно жаждующих ласк.
Здесь, при становлении звёзд
определённым
и никому не ведомым порядком,
при увлажнении земли
холодной росою тоски,
при сочетании
нескольких волшебных слов,
что называло мне изредка
одиночество,
испытывал я
единственное чувство —
чувство горечи,
бывшее в то же время величием.
Ибо в этот грозный час
наступали
огненные ночи…
Буйного языки пламени,
что пожирает суть настоящего,
отражаясь
на оболочке глаз,
возводили полотна вечности
и сливались
с карим цветом
моего естества;
быкоголовые всадники
пытались пронзить
моё тело стрелами,
но промахивались
и исчезали в неведомом;
духи
овевали меня
своими чарами,
но, почувствовав искры
моей чакры,
уносились прочь,
сердитые и скорбные.
Время,
замкнув свой бег
в хрустальной спирали выкуума,
взалкало
и оставило печать свою
спиралью той
на груди моей.
И клетки
моего странного тела
превращались в слизь
и растекались,
сливаясь
с движением
огненных ночей,
замедляя бег их,
но придавая упругости
и гибкости им.
И будучи
едиными в жизни
и почти
равными в смерти,
уносились мы отрешённо
в иные сути
и сферы,
становясь
самою Вселенной…


СУРОВЫЙ ДЕКАДАНС

МАНТРА ДЬЯВОЛЬСКОЙ ЛЮБВИ
В миллионах тусклых глаз —
Харе! Харе! —
Вязнул я, и жил не раз
В каждой паре.
Но в одних очах лишь я,
Как в пожаре,
Истлевал до уголья —
Харе! Харе!
Те глаза в кошмарном сне —
Рама! Рама! —
Освещало тускло мне
Страсти пламя.
И шакалий злобный стон
Возле храма
Будоражил этот сон —
Рама! Рама!
А потом в миру людей —
Харе! Харе! —
Повстречался чудом с ней
В смрадной гари.
И случилось, грея кровь
В потной мари,
Мне познать её любовь —
Харе! Харе!
Эти чувства, этот ток —
Рама! Рама! —
Разогнал гнетущий смог
Жизни хлама.
И без лишних скорбных слёз
И без срама
Я увидел царство грёз —
Рама! Рама!

*****
Серые тени лягут на плечи
В утренний час тишины.
Я замираю; хочется лечь и
Слиться со мраком стены.
Пусть проникают в моё подсознанье
Тихие образы снов.
И перепонки почуют рыданье
Мёртвых, гниющих богов.
Я улыбнусь ядовитым оскалом,
Вспомнив прошедшую ночь,
Вспомнив, как, тьмою объята, сверкала,
Жизнь, уносимая прочь.
И, исчезая, сочилась влага
Между расселиной скал.
И отражали биение флага
Тысячи мрачных зеркал.
И, освежившись, мгновения страха
В памяти цепкой моей,
Вдруг улетают частицами праха
В царство ушедших людей.
Я наблюдаю рождение Солнца,
Я восхищаюсь им.
Плавно струится сквозь злые оконца
Лёгкий, рассеянный дым.
Нервно стремится душа в поднебесье,
Мечется вновь и вновь…
Может быть скоро, может быть весь я
Тихо засохну, как кровь.

*****
Мимо пройдут года —
Сквозь кружева паутины;
Я здесь останусь всегда,
Будучи месивом глины.
Узкая скромная щель,
Света полоска часто
Будет садится на мель
В замке моих причастий.
Я раздвигаю тень
Я открываю веки —
Жирный и скользкий день
Ловит мгновения неги.
Я превращаюсь в дым,
Я оставляю время,
Зная, что став седым,
Уж не исторгну семя.
Стадом лихой саранчи
Я опрокину стену,
Ту, за которой кричит
Зверь с перекушенной веной.
Тёплый кровавый град
Мне оросит всё тело.
Я погружаюсь в смрад,
Я продолжаю дело…

*****
Я миллиарды лет наблюдал за звёздами.
Я тихо смотрел на них,
пребывая в задумчивости.
Тускло мерцая
сквозь чёрный занавес космоса,
они иногда вспыхивали,
но тут же гасли,
отдавая своё сияние
Бесконечности.
Я знал — где-то погибала жизнь.
Я завидовал тем существам,
удостоившимся счастья сгореть
в этой огненной пучине страсти…
Я миллиарды лет мечтал о Величии.
Я хотел стать огромным,
как Космос,
мудрым,
как Неизвестность,
и безмолвным,
как Вечность.
Властно сжимал бы я Время,
весело взирая в пустоту
и нежно сотрясая мир
толчками безумия…
Я миллиарды лет
оставался песчинкой Вселенной.
Я миллиарды лет
существовал по законам песчинки.
Рождался, жил, умирал
и снова рождался,
чтобы после надежд и смятений
снова уйти в неизбежное…
Тихо погружался я в плавные реки мысли…
Мечтая сгореть в рождении сверхновой,
мечтая растянуться
в Пространстве и Времени Бесконечностью,
мечтая познать суть мироздания…
Но оставаясь
лишь одной из миллиардов песчинок.
Лишь одной из песчинок…

ВПЕРЕДИ — ВЕЧНОСТЬ
Мне достаточно дня,
Мне хватило бы ночи,
Чтоб понять суть огня
И разверзнуться в клочья.
Я бы жаждал секунд
Окончания мира
Чтоб не чувствовать грунт
По прошествии пира.
Ощущать бы в груди
Не реальность — конечность.
Но, увы, — впереди
Ждёт меня только вечность…

ОТКРОВЕНИЕ
Минуту назад
исчезало Солнце
и мне показалось —
умирает небо.
Но мгновением позже я подумал,
что ошибся,
а ещё мгновение спустя
уверовал
в правоту своих чувств.
Я ненавижу ночь
и, хотя не слишком люблю день,
предпочитаю всё же
находиться в нём,
чем в ней.
А минуту назад
что-то
вроде ледяного сквозняка
колыхнулось
в гулкости моего космоса,
и одно
из тайных желаний,
не выдержав мук смиренности,
возжаждало
быть узнанным
и, отрешившись
от спутанной цельности,
унеслось за горизонт.
Я почувствовал
странную лёгкость
и правоту свою
перед Луной — утешением ночи
и тяжкую вину перед Солнцем,
суть которого
неизвестна,
а близость
опасна.
И всё это
лишь минуту назад —
и как странно
и страшно…
Минуту назад последнее
необъяснимое
и зловещее эхо,
отразившись
от мякоти моих костей,
вакуума моих глаз
и горести моих слёз,
которых не было
и которые
я придумал сам,
когда-то давно,
унеслось в вышину,
в царство духов,
в вечное благоухание озона.
И духи
сказали мне:
«Радуйся!
Ведь минуту назад
ты ступил
на тропинку Вечности,
понял истину белизны
и обрёл
Бессмертие».

*****
Ты являлась в виденьях, в эротических снах,
Возникая мгновенно и как будто невинно,
Воскрешая собой затаившийся страх
Белоснежно-хрустальной лавиной.
Застывая на дереве гладкой смолой,
Ты плела паутины волшебных кошмаров,
А стекая по телу горючей слезой,
Обожгла его каплей пожара.
Ты как демон ночей поселилась в груди,
Полонила свободу в объятьях;
Огнеоких озёр и морей посреди
Я порой забывался в проклятьях.
Ты исчезнешь? А может когда-то я сам
Отдалюсь от тебя в неизбежность;
Я прошу тебя — чтоб не досталась врагам —
Забери мою кроткую нежность.
Растопи её в горне своей пустоты,
Разложи на молекулы злости.
Я познал белизну и распад красоты,
Оттого-то покрылся коростой.

НЕБЕСНАЯ ТАНЦОВЩИЦА
Она танцевала прекрасно,
Кружилась как буйная птица.
Глаза опалила красным
Безбрежно-волнистым ситцем.
Чечёткой шальных ударов
Дробила на части сердце
И в лежбище грустных кошмаров
Открыла тихонько дверцу.
Ветрами волшебного платья
Она овевала вершины
И чудных движений заклятьем
С собой зазывала в пучину.
И будто казалось — вот сила,
Вот кроткая прелесть мгновенья;
Казалось… но небо гасило
Печаль своего откровенья.

*****
Беглые грёзы раскаяния
Мир, становившись видением,
С диким почти изумление
Мне приносил в оправдание.

*****
Липкие испарения памяти вновь
клубятся загадочно,
вновь
счищают неведомо ржавчину
с потерянного было времени:
красное сливается с бездною,
и неизвестность,
становящаяся изведанным,
обрекает меня на злорадство…
Я полжизни провёл с существами,
чей удел был — гниение
и зловоние,
принимаемое ими за обыденность;
волна их сигналов совсем
проста и умеренна и
понять её можно при условии,
что мясо твоё отравлено
дыханием копошащихся химер,
что повсюду, но кажутся дымкою.
Они говорили мне порою,
не явно, а будто бы знаками:
«Уничтожь печаль
в твоём сердце,
ибо лишь мгла
является
нашей атмосферой и истиной,
воздухом нашего существования».
Говорили они:
«Мы — твои создатели;
ты возник по нашему
замыслу,
и желанию, и убеждению;
сцеплением наших атомов
создавались твои атомы,
твои чувства —
то наши чувства,
а мысли твои —
наши мысли,
и твоё существование загадочное —
лишь обрывки наших снов
и мечтаний;
ты спаян нетленными узами
с нами —
твоими богами».
Я богов убивал ежедневно,
настоящих богов — не этих,
тех, что пылали как Солнце,
и манили, и звали,
и даже
предлагали стать их собратьями…
Своей воли
усилием бешенным
разрывал я их коконы —
они лопались
ослепительными вспышками.
Мне было больно,
и раны ныли —
их много теперь, этих ран.
Но сам
предназначенный
быть богом,
через эту боль
я им становился;
и звание моё отныне —
низвергатель богов,
не призраков.
Таковым я останусь в Вечности…

*****
Я велик в своём одиночестве,
Обречённость — моя империя;
Моей ауры хрупкой материя
Ядовитей, чем ауры прочие.
Я вливаюсь в потоки зыбкости,
Изливаясь, сквозят что в неведомом.
И со страхом, мне истинно преданным,
Разлучаюсь в бушующей дикости.
Мера ценности жизни — отчаяние.
Чем отчаянней, тем и ценней она;
Где-то там, на глубинах безмерного дна
Происходит с безумством венчание.
Но в моём изощрённом сознании
То не дно, а вершина величия.
Я поэтому лик свой сменил на обличие
Существа, чей закон — угасание.

*****
Мрамор дробился, и белый,
С жилками серости лет
Искры швырял в недозрелый
Бледно-лиловый рассвет.
Там, у сплетения сути
Сна и реальности дней,
Нервными всплесками ртути
Билось круженье огней.
Билось и будто сливалось
В нежную ткань полотна,
Что через миг превращалась
В мерзость слепого пятна.
Да, в каждом миге — потеря,
Страх и отчаянье, да;
Странно: был, буду, не веря
В отзвуки слова «всегда».
Плавится, рушится, ноет…
Боль, ты со мной? Тронь, вот тут.
Слышишь, протяжно как воет
Голая страсть алчных уд.
Это всего лишь виденье,
Это лишь разума сбой —
Тихая жуть откровенья,
Что убивает собой.
Нежность, приди ко мне, слышишь!
Я возвращаюсь опять
В горд свинца, где на крышах
Так хорошо умирать.
Снова лишь миг. Исчезает
Ярость в душе и в глазах;
Снова огни потухают
Блёстками в буйных ветрах.
Тишь — и дрожание плоти,
Ненависть снова нема.
Я понял всё: в этой ноте
Жизнь заключалась сама.

ДЕЖА ВЮ
А ведь всё это было когда-то,
А ведь всё это было уже:
Отражаясь в пустот мираже,
Вечно быть обязуясь утратой,
Каждым жизнь отмеряя закатом,
Время старилось где-то в душе.
«Я уже не хожу, посмотри!
Я уже не хожу, я летаю!»
Да, я помню то чувство, я знаю
Эту странную хрупкость внутри,
Эти странные грёзы, их три:
Я рождаюсь, живу, умираю.
И небесные своды тонки,
Да и твердь под ногами хрустальна;
Ты одна, ты мертва, ты печальна —
И плывут по теченью венки.
Жизнь и смерть — далеки и близки,
Так бывало всегда, изначально.
Ослепительно-горькая просинь —
Время жатвы, но нам — голодать.
Знаешь, эти года, как сказать…
Может лучше б их не было вовсе,
Может лучше сорваться с той оси —
Не рождаться и не умирать?..
Да, но время ведь старится где-то,
В чьей-то тонкой, звенящей душе,
Морщит панцирь в лихом вираже,
Порождает глухие сонеты
В зной игриво-тоскливого лета…
Боже мой — это было уже!

*****
Мне нравилась женщина… Женщина? Нет,
Не плоть и не кровь составляли
Тот образ, всплывал что как правило вслед
Моей властной сути — печали.
Она проявлялась, печаль, но как дым,
Лишь став на мгновенье желаньем,
Стирала из памяти фибром одним
Бурление снов и терзаний.
Какие-то чувства, пылинки утрат
В душе пробуждались незвано.
Мне нравился смех её, но во сто крат
Я слёзы любил её, странно…
Ещё я любил её смерть, а ещё
Хотел не рождать её снова;
Но разум не знал, где здесь нечет, где чёт
И зеркала жаждал кривого.
Я мучился — долго, отчаянно, мне
Казалось, что щупальцев змеи
Сосали из чрева в пустой тишине
Нектар мой. Я делался злее.
Я делался твёрже, быть может мудрей;
Наверное, это призванье —
Уйти в глубину и вкусить поскорей
Щедрот от того состоянья.
Я звал это «женщиной», мне самому
Хотелось назваться «мужчиной»,
К началу придти, пусть пока к одному,
Без цели и веской причины.
Но лишь на мгновенье, всего лишь на миг
Возжаждав распада виденья,
Я тут же на шёпот менял нервный крик
И вновь обретал к ней почтенье.
Смирялся с водою, землёй и огнём,
Хоть сущности их мне не милы,
Лишь воздух кляня лютой руганью — в нём
Мои тихо таяли силы.
Бежали секунды, мелькали века,
И в безднах их след узнавая,
Свой страх поборов, улыбался слегка:
«Ты здесь? Что же, здравствуй, родная!..»

ОГОНЬ
И мы смотрели на огонь,
И мы хотели прикоснуться,
Чтоб тотчас вырваться, очнуться…
Но, дрогнув, медлила ладонь.
Утробной похоти пожар
Мечтав сравнить с огнём природным,
Души аморфность со свободным
Стихий горением; угар
Трескучих лет и зим бесплодных
Из глубины телесных нор
Развеять по ветру, как сор,
Мечта была умов голодных.
Но миг отрыва от основ,
Миг воспаренья над отчаяньем
Пронёсся тотчас, и венчаньем
Со страхом, под звуки хоров
Его закончился полёт.
Лишь ветер дул всё также скромный,
Лишь мир безмолвствовал огромный,
Нам подарив тоски налёт…
Огонь горел недолго. Мы
Его с досадой затушили.
И искры алые кружили
И гасли, прячась за холмы…

АТТИЛА
Я знал снисхождение неба,
Я чувствовал горечь земли.
Коварно, настойчиво, слепо
Росли, извивались, цвели,
А после кукожились, стыли,
Сорвавшись, гноились слюдой,
Плоды безграничности силы,
Вели что меня за собой.
Я мерно ходил по долинам,
Грустил на излучинах рек
И вовсе казалась недлинной
Та мера отчаянья — век.
Внимая, как остов твердыни,
Всем игрищам вод и огня,
Я знал, что величьем и ныне
Снабжает безбрежность меня.
И рая забытого кроме
Одну был научен чтить твердь,
Где счастье — в тягучей истоме,
И где неизбежностью — смерть.
Я помнил цвета постоянства,
Я видел отметины нег;
В одной лишь — постыдного чванства
Мой нимб неразумно померк.
В других — забытьи и печали —
Он жарче блистал и ясней.
Но самую странную звали
Как будто бы нежность, я с ней
Разнился лишь в скромных деталях,
Лишь парой мельчайших частиц;
Но жертвою ложных реалий
Был вынужден часто пасть ниц.
Её ненавидел я люто,
Но, двойственной сущности раб,
Искал подсознательно чуда,
Стремившись к теплу знойных лап.
Я ей обожжён был, не спорю,
Но вскормлен был всё же другой.
Не важно, к стыду что и к горю
Порыв был направлен у той.
Лишь ненависть — вечная правда,
Царица подлунных степей,
Была рождена мною; равно,
Как я был извергнутым ей.
Любовница — вечно с тобою,
Сестра моя — вечно в тебе;
Уж если владеешь судьбою,
Потворствуй же этой судьбе!

*****
Усталые грёзы тревожны.
Остатки безумств — коротки.
А чувства — противны и ложны,
Хоть их и лелеешь ростки…

*****
Ласковые тени, будущего сны
Были непорочны, стали вдруг грешны.
Были тихи, вялы, сделались резвей,
Показалось — лучше, оказалось — злей.
Яркая окраска невесомых сфер
Медленно тускнела в сырости пещер.
Сонмы червоточин из эфирных недр
Выпустил Создатель, будучи столь щедр.
Нерождённым звукам в коконах услад
Духи откровений подливали яд;
Робким бликам света, обречённым быть,
Образы иные вверили явить.
И стремлений вектор изменил полёт,
Превратив желанья в непосильный гнёт.
Белизну полотен осквернила кисть
И манить устала голубая высь.
Миг дрожит и вязнет, но они крепки,
Спаяны и цельны, явны и близки,
Гулки и огромны, оттого страшны —
Ласковые тени, будущего сны.

ЭПИТАФИЯ
В одной из пустынных Вселенных,
В один из витков бытия,
В агоньи движений надменных
Скончался в отчаяньи я.
Мой панцирь был смят и расколот,
А щупальца свились в узлы,
И иглы опали — уколы
Их были жестоки и злы.
И знойные солнца планеты,
Витая в седой вышине,
Сжигали мой труп бесхребетный
В дрожащей почти тишине.
Я был властелином при жизни,
Не мыслил без боя и дня,
И думать не мог, что на тризне
Лишь черви помянут меня.

ПРЕЖНЯЯ
Сама —
и нежно, тихо, скромно,
небрежность в отблесках
чудна;
сливаясь с боем сердца ровным,
опять верна.
Сама —
как будто бы ласкает,
но, проникая в разум
мой,
гнетёт, неистово терзает
тоской одной.

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА ВОЛН
Сказали её: «В день, когда тяжесть мгновений
Нальётся стыдом — ты заплачешь
Росою предутренней, влагой везенья,
Что выпьешь и станешь иначе».
Ответила: «Видимо влаги той чистой
Не хватит на всех безутешных;
Так пусть же другие мгновения, быстрые
Шлют им терзания грешные».

*****
Позволь, я присяду рядом…
Я буду лишь молча взирать
на бурление вод,
в скопление дымчатых бликов,
на пену — лишь молча…
Я знаю —
ты родишься не скоро,
ничтожность желаний ещё
не явила свою настырностьЮ
и створки не скрипнули
тяжко;
так чудесней, поверь,
так волшебней —
шептать откровения молча
сквозь толщи разрозненных явей.

*****
Забавные россыпи чистых эмоций —
Когда-то они составляли весомость.
Выстраивать смысл из невинных пропорций
Толкало смятенье и тихая робость.
Из звуков и знаков создавший Вместимость —
Его к идеалу вело вероломство,
Но верилось — с каждым движением линий
С обратных сторон освещается сходство.
Похожие в действах, отличные — в сути,
Творцы Воспарений главенствуют в призме.
От их благосклонности гибкие прутья
Тела приучают к восторженной жизни.
Входите, Ведомые! Пейте напитки!
Отсроченность казни ввели в постоянство.
Эмоции прежние спаяны в слитки
И Вдумчивым служат предметом убранства.
Стабильность, осознанность, значимость — ими
Хотелось и мне постигать Отраженья.
Желанье свершилось! Ветрами другими
Меня обдувает отныне Сомненье.

*****
Ты тихой была и задумчивой,
солнце всходило, всходила луна —
сквозь отголоски слабеющих эхо
пугливые ноты неслись —
ты внимала им кротко,
потупясь, стесняясь чего-то,
как будто недобрые полночи вспомнив,
что струились изысканным страхом.

*****
Почерневшие веки
закрылись, забылись
кротким сном;
пустотелые неги
в свеченьях раскрылись
блеклым днём —
и шумливые реки
отчаянно слились
в скорбном вздохе одном.

НАВСЕГДА
Будут вспять навсегда
беззаветно года,
неотступно года,
непреложно года,
сокровенно и бережно, кротко года —
навсегда.
Пепла вязь — на года,
месть сердец — за года,
слышишь: нам навсегда
белых линий года,
скрежет слов навсегда,
тьма небес навсегда;
получите — за тяжесть, что жжёт сквозь года,
что журчит сквозь года,
что верна сквозь года,
ранит что сквозь года —
жизней срок навсегда,
жажды марь навсегда,
навсегда, навсегда, навсегда, навсегда.
За года, за года…
За прошедших — года,
за желавших — года,
за не ждавших — года.
Навсегда, навсегда…
Чуешь смысл: «Навсегда!» —
из мгновений года,
из терзаний года,
из отсутствия яви опять же — года,
навсегда…
навсегда…
Я не верил: Года,
я не помнил: Года,
суть пришла — навсегда —
оказалось: года,
лишь слепые года,
лишь пустые года,
обречённые, мёртвые, злые года —
навсегда — навсегда,
навсегда — навсегда,
навсегда, навсегда, навсегда, навсегда!!!

НАВЕРНОЕ, ЛЮБОВЬ
Камни гранящая, мертвенной сочностью
вскармливав алчные рты беззастенчиво,
зрела отчаянно, зрела из прочности
в терпких тисках белизны переменчивой.

ИСКЛЮЧИТЬ СЕБЯ ИЗ ЦИКЛА
Задача проста:
исключить себя из цикла.
Двумя колебаниями губ
заверить ответственных в выборе,
придумать отход
и легенду,
доверить прозрачности оттиск
и выйти.

ПРОЩАЙ, ЖЕНЩИНА!
Помните,
как умирала Первая?
Ласки не требуем гордым и злым —
кротости стойкая,
памяти верная,
ещё до захода доверилась им.
Луны тревожные старили,
исподволь
твердь подводила итог —
руки суровые лепщиков
правили
глаз воспалённых
упрёк.
Некогда юная,
вечная,
она и теперь, должно быть, грозна —
где-то за скалами
мечеными,
где-то в обители
сна.



ГИМНЫ НАКАНУНЕ

СЕР
Пластами вросший
минимум вер
уходили чёрные пустынны и тихие
знавшими чуткости
сер.
Проданы вспороты
плаканы
шедшие в роды недр
требного мускульными
пещерные дети зорь туманного
сер.
Махавшие косы
бережно
мутным течениям
в истину мер
резавши спящего
бравурно тусклыми крыш и нереста
сер.
Сны осквернившие сонмом химер
хлюпали вскидывав нудно:
Сер! Сер! Сер!

*****
Чешуйчатый гипсовый
вздёрнуты бликами
рыжие
чувствовав кратеров
замеры и в край
видимо бережно
закрывшись тромбами
возводили крыши и
продажные гнусные
нацелено брошены
в яростный
лай.

ГЕО, МЕТР И Я
Видел, Гео, видел —
конусы дробные в линиях
зачертаны квадрами пункты
отведавши сил и псами
в небо взывают их
раскатистым.
Знал, помним, что в долях;
Метры — за нашим к вам
конечностях тусклой от зла
беды знамениям прошлых
извилисто втёртые
Искренним.
Я
и Я в бельности
явного — чур, забывши,
цельного Я багровости
будто в продлениях
вещего Я нахмуренно.

*****
Ты
наверное Ты
должно быть Ты
а может…
Видишь
они встают на ноги
бельма глаз сорвавшие
ищущие
тельца дрожь почуяли
к прохладе трепетно…
Всё же Ты…

МИСТИКА 1
Колдуны отчаянны верили далёкому в неизбежное
росы чаш серебряны покрывал шуршавшие
дни тягуче размеренно каплями каплями
своды эхом они печалились праведно
повторить занудности ритуал покоившись
в далеке подспудному разливаясь горькостях
пальцах вязь колышущий женское
каменные жёсткости изгибов правились
отмеряли видели иглах в резвости
провидению честного заманить и кроме
ласково как же ласково искренне
нам подарены будоражить тонкости
преднамеренность ты касалась видела
отмечали скромные взгляды раненым
кровь её я ладони в вязкости
но грустили расщепляя скорбности
чёрного тусклого возжелали истовы
и движений собраны оттого предвестники.

СЁСТРЫ
Она и блики —
тихо ручей
сжавшись в безумство свирепо —
ничей
Солнце за ходом —
помнить лишь зной
здравствуй сестрёнка отчаянно —
мой
Пальчики зябко —
и в склоке надежд
девочка чувствовав девочка —
меж
Верные знали ли —
яростно в бег
тени знамения бренность —
навек.

*****
Начала подёрнуты вязью
среды степенные
воск
звери вперёд похожие
правилам значимы
гроз
вздутые кож наточены
ленные всплесков
звук
впадинам пен бурлящие
некогда будущим
круг.

ТРИ УГЛА К ЧЕТВЁРТОМУ
Три угла к четвёртому —
мы видели бережных
мы трогали знающих
мы припадали к истинным.
Чертив осознанно
хмель дурманяще
и шмели — их неистово
блаженство призванным цель:
нестись и криками
сустав последующ может
к горизонту ответственны
и трогательны.
Мы оценили правильность —
лишь три угла к четвёртому.

*****
Наступят сведениям данности
будут победны
поселят и вскорости грезивши
охваты утробные
придут заведомо
скажут —
я и оставшееся
течению —
заметят их но представшие
разломят по мякоти
искоса
свернувшие станут
и плавности гневное
вымолвят —
мы не помнили и отданы
напрасными —
видимо требуют
прощённые.

ОДИНОКИЕ ВЫХОДЯТ СТАЯМИ
В городе сцепления сжаты
одинокие выходят стаями
видевшие миг
забыты
покинуты в родах сказавшие
вещее в стремлениях
и последовательность
являясь скомкано
приходят
порой к юбилеям трепетно
за это преданы
верящим верят
одинокие
выходят стаями
белые зубы затачивали
ржавчина
за видящим дальности.

БАЛЛАДА О ДОБЛЕСТНОМ РУ
Семеро псовых
загнанным в крик
ведши чрез верных игру
сказы за звёздными
кружащих бой
меч искромётного Ру
Дики и ночи
биений стяг
трепетно тая в миру
поступью пыльны
твердынь и забав
створки раздвинувший Ру
Давшие ветер
небесного скорбь
древ уплотнивший кору
сквозь отходившим
печали побед
кровью омытого Ру
Нежности тронут
шумных подвод
кротости луч костру
думавши чары
и смерти в одном
тени струившись над Ру
Холода молотов
выступы нег
в торбах свивая жару
степи прозревшие
светлым покой
гневно несущийся Ру
Черви иссушены
будут сквозь боль
хитрости лисьих в бору
тьму рассекающе
хохотом страж
губ опалённого Ру:
«Наверно вспышками
солнца и лун
гревшие пряди беру
зрев поражениям
женщина крон
первой назвавшая Ру
Я уходящему
слов в крае зебр
вскриком тревожно сотру
преданным маявшись
женщина стрел
в ночь полюбившая Ру
Тщеты мгновениям
привкусов марь
гордым не ведав умру
алчности чуявши
женщина струн
знавшая жалкого Ру»
Ведьмам служения
челяди знак
в тишь сберегавшим искру
птицы полётами
памяти нерв
взгляда прощального Ру
Тропы означены
скальными врозь
взвившихся враз на пиру
вверены чуткости
связками сталь
тело холодное Ру.

*****
Непреложности
мы касались
каявшись,
отрешённости
в благодарность
жаждали,
завлекательность
чистоты и
контуры
отчуждения
к нам хотели
в ложности —
ну а ярости
в полноте
наследуют.

ОНИ
Равнодушно Они степенностью или Они
Послушные замкнуто ибо Они от бремени
Чуждыми впрочем Они развёрстые якобы
Криком Они и изморозь видимо знали
Игравшие будут Они хитрые скопом
Они и бушующих купол.

*****
Боевые кличами,
Страстные походя,
Мы — дерзко, надменные —
Помните:
В землях туманились,
Взвивались сонмами,
Дышали, верили —
Вот так
Предвериям
Затевались грозности,
Нас не вычеркнуть,
Мы — горящие.

ВАРИАНТЫ ВИДЕЛИСЬ ИНЫМИ
Впрочем
замыслы коварны,
варианты виделись иными —
скорбно, но настойчиво,
подспудными трениям
смелости,
захватывай острыми
в чувственность —
безбрежные воды подарены,
отнято и взрезано прошлыми,
непреложно, дерзкое:
варианты иные,
а всё-таки
мёртвым.

*****
Пересечённые вздутием —
ему суждено,
он из верующих,
видит и морщится.
Когда-то,
сбрасывая кожу,
он пузырился и клешни сжимались,
светила громоздкие
сияли, а водные
на берегу сношались
буйственно.
Пред нашими вросшее
за туманом из дикости,
пиками вздымавшую
всполохи.
Полушария значились,
а мы вдыхали
ветер
с заходов Великого.

ВЛАСТЕЛИНЫ
Властелины —
почему предвечному
серости праведно
забот охваченным
Властелины —
помнили чуяли
что вбежал в потерянность
биением влекшую
Властелины —
их заметность древние
крамолы буйствовать
от избранного
Властелины —
отделив конечностям
ясность зёрнами
затихает видимой
Властелины…

ПРИЧИНЫ
Потому что
нас рождали в муках
Потому что
нам неведом рокот
Потому что
гнусный ржавый цокот
подменил хрустальный говор звуков.

*****
Мастурбаторы степные
марь вдыхавшим крохи солнца
одиноких вспять рассветы
горсти бережно дрожащим
череда восходом в буйство
бледно жажде откровенье
плоть размеренно и твёрдо
медных намертво мерцавший
нудно данности предвзятых
планомерно жест в предверьи
верным верным верным
остов
мы уже чужды надеждам
разветвлений вотчин древних
о несбывшемся не грезим
преднамеренно в пороках
мерным с флангов
а быть может
в руслах чистых дрожь ладоней.

*****
В расщеплении затянут,
видел сталь
и грозы;
они говорили ранее
треть и влекшее.
Прощения одарены —
замкнуто,
истово;
возможно не чаявший
послушно биениям
и в разумах дробное.
Предложным заковано дальнее
мерзости —
и нежили с разными
прокляты чудности общего;
им хотения дерзости,
им сладости —
благородное сплав
означенных.

ОДИННАДЦАТЬ ТРЁХСТИШИЙ
1
Правильно —
грудь и надрезаны взмахом,
вздохом стянутый.
2
Искренни крушения
достигая уверенным
ложности.
3
Значились
полные будни отвергнутых гнусно
скопищем.
4
Брата, брата
нервно и брата,
брата, зародыши!
5
Песни певшие нудные в замертво
глаз задумчивых дымкой испуганно
бережно бережно ласково.
6
Фибрами
волнистые
каменных.
7
Нехотя
ибо
сломаны тучными выпадов прихоти.
8
Трогали, думали,
поразившись преданно
нашего.
9
Прилетайте!
Время, позволив, проклято…
Прилетайте!
10
Травы
бушующих с видимым
в россыпях.
11
Статичность…
Преклоняюсь пред вами кротко,
великие архитекторы будущего.

УЧАСТЬ
Нам тревогу слов пощада
чудность грезивших невольно
не вкусивших яда.
Волны ведавшим проёма
мы из чисел обречённость
колебанью грома.
Уходящих в тьму пустыня
мы волненьям прежде значим
зубы впивших в вымя.
Нам безбрежность и распятья
озареньям дерзкий выпад
как итог проклятья.

*****
Тридцать царивших без сна —
приду и стану крылатым,
стойким;
и будут, и будут
дорожные в оттисках судеб,
держащие кубки и ветви —
к чему? —
прощальные ласки в скрещении лет,
они понимают, чувствуют,
и вскорости замерши
скудности светлых теней
примерности став
варевом, гнойные —
и что же в развилках? —
пустынные,
вещие —
недаром желавшие,
ждущие.

ВЕТЕРАНЫ МЕКОНГА
Не желавшим потом заменят:
вот так и набело,
свинцовое откровение
заточённым в квадраты —
суровые годины славности павших,
хоралы гулки
и высоты меркнут;
вонзите кинжалы, воины, —
трясины отхаркнут скальпы
и горести покинут
ведомых.

СКУЧНЫЙ БЛЮЗ
Нам печальнее всходов задумчиво прясть —
лишь нам в ослеплении солнц.
Нам печальнее всходов задумчиво прясть —
только нам в этой ярости солнц.
И за нежного ждущие шествием вспять
монотонно за нитью оконц.
Благосклонности женщин сплетениям тел —
гордых женщин, лелеющих стыд.
Благосклонности женщин сплетениям тел —
пришлых женщин, лелеющих стыд.
Видишь — чёрный моллюск дымным жаром зеркал
непреложности дарящих лит.
Облачённые в буйстве дробящих итог —
мы недаром посланники стен.
Облачённые в буйстве дробящих итог —
мы призванью посланники стен.
Струи благостно прядям нацеленных ввысь
к утешению созданным — тлен.

*****
Крохи, малость —
вязкими счёт идущие
нацеленность верными
обратное
тронут и пылью в касаниях скрыты
подчас за несущие
в новых замерах просроченным
черт переменчиво
вскорости заново надвое —
горсти, рассыпчатость.

ПРАКТИКУЮЩИЕ МЕДИУМЫ
Я так и подумал тогда, что напрасные чаяния в длительных и трепетных сумерках зимних лучин, что покрыли камни копотью — стирай движением пальцев сверху, явится чувственность, рисунки сложатся, ясность пугающая. Они бормочут, выдохи яростны, когда замечали в плавности, суеверий дыхания последними чудятся, сквозняки, сквозняки — мы видели. Серебра обломки они кололись, врезались в ладони, кровь капала. Полы трескучи и ветхи, под ними дышала бездна: я помнил, мне говорили — огонь, и я верил; пахнувшее прежним отпугнуло, потом привыкли и даже скучали моментами. В теории знали и сами, пытаться не пробовали, хоть и хотели, одного неверного уже забывали. Нам курения сладостны, я совсем не из цельности, гниения вяло вздымаются, но трогать не следует. Потом откровения: всего лишь истины, я дивился — их шепчешь губами, язык непослушен и слышат ли ждущие. Дни сложат в знамения и могут проклясть — того и боишься, затем и послушен, но дерзость ещё не покинула: наверно не знали, но жаждали. Возвращения страшные памяти гневности и токи кривятся, а молний заряды нежданные; направлен в последующий, я между глазниц. Скажите, пусть будут звуками — так чётче и проще, мы всё же понятливы.

*****
Отражены и скованы,
теряют значимость —
растений тягучие
капли и всплесками —
уходят в мерности,
бросают тягости
и сочений смолами
с линий влекущее.

САМКИ
Промежуточные звенья
биениям взмах
от следа и запахом мясо
концы остры
ласки придумавший перст
куда-то в долины
и птиц метания
в кулак гневливость и
позы естественны
покатости бёдер
изогнуто
сквозь пальцы неведомость
призрачность
знаете знаете
те соли губами
и стоны
отрадно ущелием
истинность.

*****
Не скуля и не каясь —
ведь бежавшие здесь;
отраженья мерцали слепя
и потоки неслись по сводам;
отходившие взмахом ладоней
приветствия слали,
песни пев в разнобой,
но в желанье едином;
горизонты, меркнув, тушили
злость
заходящего Солнца.

НЕБЕСА НАВЕКИ
Кроме
избранных двух,
заверявших нежданность —
чернота тревожна
и выместив нежность
параллели спокойны.
Когда-то небеса
мерцали другими;
ржавые стержни —
что же,
ведь целятся долго,
а пристальность повода
и знающим резвых
зло, но напрасно.
Вовсе
не ждущим
итогов.

*****
Что намерившись извечны
Неким всласть парящих радость
Полюс вросшим вдаль влекомый
Раздвигавший лесть прозрений
Трель надменно отреченьям
Срез фигур застывшим соткан
Опустевший жалость чудно
Прежних что манящий звонность
Плотность зелень нерв досада
Сильных сноп тугой движеньем
Заменявший вздутий бренность
Прежде всходы прежде чутким
Так незванным пламень грозный
Слепота желавших зоркость
Лишь частями порций скупость
Верность и названий вскоре
Устоявшись звучность примет
Череду пугливых знаков.

ДРУГОЕ
Сдохни!
Ненавидим тебя,
мы оба,
мы искренне,
мы страстно,
мы —
Я и Величие!

ПЕРСОНАЖИ СТРАШНОЙ СКАЗКИ
Наследник Очертаний,
спонтанность волнениям
в красном очерчена,
щурится принявший —
всходы густы
и шумят,
границы встрочены.
Памяти Лепщики,
конструкции блеклы
и стройность смазалась,
вы нацелены.
Убийцы Покоя,
а или Стихий Зачинатели,
грозность и немощность,
смотрите,
слушайте:
я больше не вхож
в ваш театр
Премудрости!

ЧЕРЕСЧУР
Чересчур!
Вы хотели последствий,
перемен и видений…
Когда отмеренность
вживается в лимфы,
коридоры сужают
вероятность.
Там биение кроткое
и считывается.

*****
Прозрачность, как вскоре
стен переход и дыханием
разность; заботы оседлых
промеж продвинуты струны.
Ведь ведавши злые
не в общем, не кроме —
губить зависающих чести
когда открываемы корни,
беспутства задержан
в прозрениях ясности ибо
заместо ушедшим.
И значим:
чрез сонность распады
и раны, и соли —
чрезмерный заключенный в свиток
и пылью покатость;
уносятся, меркнут,
прозрачность внимают.

ЧЕРНОЗЁМ
Владений бесплодные
пахари шествуют в линиях
разные
полости вскользь и бестрепетным
борозды рвущие
солнечный
всходят годами чарующе
пыльные вздохи
откашляв внимают надеждам.

КАННИБАЛЫ КОПОШАТСЯ В ЦЕНТРАХ
Каннибалы алчны
и в разе воздействуя свиты —
мешающим образы
трезво и скоро,
отход многозначным —
вот так всё цветение
жилибясь обвили
и глотки урчавши утробно,
зловеще и мрачно;
подпитывав строки —
чисты и опрятны —
продав от безвинности
плоти буравили нервно.

*****
Опалы древней и властный
видит, заимствуя обруч:
пульсация красного, выходы
идущими вспять
и заведомым —
не требуйте тотчас же взлёта,
моими намерены прочие властвовать.
Седые глумления таинств,
рабами послушен и ждут —
входящему сотканы
прорезям натрое,
раздевшие женственны
злаки иссушены гнойные
и с жатвой — томление.

ЗОЛОТО
Рассечений отобранным стержень несущий —
В золоте!
Будораживший бренность отметин изысканно —
К золоту!
Воспарения соткано впадин начавшему —
С золотом!
Червь презрению видящих гон горячившему —
Золото!
Створки чёрного каменный
лестью могуча;
россыпь виденным проблески
преданным всучен.
И от золота, золота, золота, золота:
чем-то напрочь к отходу
пройденный редок,
ты к весеннему, собрана —
землекопы на грудах живущими
праздность и с краткою —
так узревшие
ненависть каплями ратуют
к плодоносящей тверди.

ЛАСКОВАЯ
Ласковая, ласковая,
чую — ласковая,
одинокости северных струй
замираю — ласковая,
и велением — ласковая — вскорости
так и кротости ведаю —
ласковая.

*****
Столбцы делений нацеленно
камеры входят плотно
сгустившие
верно отточены
шершавости в сторону влаги
впускайте порочности
там написано:
«В лапах
состав беспокойная
призма воздействует
сдвоенные
брали и в шаг переведшие
скромно чешуйчатость
в ранг за теплеющим
попросту».

*****
Травля заведомо прочим
постылые чары
в введении розовым рать
взвешенно цельность
а попросту к началу деления
припав вожделенно
планомерно отрадою
ждать.

*****
Пасторальные тени на свет бестревожные,
бросок тающий —
не зрим удалением
и в просветы врывается полночь;
помните — в тот сосуд по капле
сочилась
густая, знойная —
одна, вторая…
белый грот,
между трав — они редкие здесь — изморозь,
холода недавние,
двое кутались за накатом
и росчерки —
движений рука небрежная,
волнения стойкие, не прекращаются;
на вершинах свивали гнёзда
птицы,
камни гладки,
другие шершавы —
так на ощупь волнениям посланный
замыкает, блаженствует —
некогда
под метровыми толщами,
не в проёмах
и впадин нечастые,
завивались в сплетениях плавные —
бравши цельными
словно скорбь всю изведали,
но впрочем
бросили — раз вместе и кучно так;
матовый,
знаю — матовый
отблеск этот как в миг начинаний,
посредине и боек —
пульсирует…
пасторальные, нежные —
врозь законченных нити и крохотность
после сумерек.

ОДИННАДЦАТЬ ДВУСТИШИЙ
1
По степям
и подступ — двое.
2
Преждевременно, недостаточно —
лучше б вовсе не лопались.
3
На движениях шершень
и далее.
4
Слепые, страшные —
как умны эти женщины!
5
Протуберанцы, протуберанцы, протуберанцы —
повторял бы всю жизнь: протуберанцы…
6
Нет, не надо долями.
Цельностью…
7
Позволять? Габариты заведшие
след отражающ, чрезмерен.
8
Морщинисто, безобразные.
Нам всегда — от судорог.
9
Небрежный сумрак, глазницы злы,
с обратных сторон — прозрачность.
10
Восходи! Восходи!
Мы ступеней, заветные.
11
На бутонах спелых сладок
сок полночных роз.

ДОМ НА БЕРЕГУ ОКЕАНА
Что же, пусть —
мы впускать не хотели чуждых,
нам приливы не слали смелость;
лишь досадливо морщась,
степенные — заползали
и воздух зиял дырами;
рядом холм, там сидели завидовав.
Вот уж несколько лет
пустота и незыблемость зримы.

МИСТИКА 2
Мы среди мы будем и ранившим слит
когда заметности началу бегущие зря
отдыхом чрез мерности ткани и нот
прощая серости падших зная
потом и в липкостях и в улиях или
будем а в красном отчаянны линиям
встань и помнить знамения рытвинам
харкав и чавкая лопались в росчерках
придумавшим намертво схватках ломкая
будем и если и вскорости злобно и
мерзкие ждите косы взвивая яркости
блаженством и скованы искренне губите
болящие от верха чудились меткое
видимо винами и давшие плодоносили
метили треснутых поросль мы
будем и может быть скручивать
чудное честное паломники этими
зёрна мы ветром мы влагою
всходы последними зная мы будем.

*****
Берегов ослеплений чужды —
наверное даты просрочены,
виной приурочена
к жертве, не нужны
разводов белёсые трепетно стуже
заточены.
Вступлений иссохшие, значится
разъёмов изъеденный долями,
по-прежнему полые
с выступов начаты
звёзды невзрачные,
голые.

ЗАВЕРШЕНИЕ
Дрожащие струи ниспадали с камней певуче, влага журчала в жалостливых всхлипах сочившихся в выбоинах ручьёв, брызги зависали над долиной прозрачным туманом вглядись в него: те выбросы отсроченных жажд мерцают бледной и расплывчатой мозаикой, линии гаснут и цвета сливаются; калейдоскопами меркнущих граней застраиваются города твоей вожделенности, стада безутешных вер, что вынашивались гнетущими зимами озлоблению впрок, вытаптывать те пейзажи жаждут яростно — я видел: там клубилась вихрями пыль и губы обметало солью, горечь вслед, восшествиям данности видимых, лоно ждёт, лоно нежно; твой пароль и упорство откроют, ты вступишь и плоскости сомкнутся — там белеет незыблемым стяг.

ПОХОТЛИВЫЕ ЛИЧИНКИ
Порочные дрёмы
случайным витки поднимаются
просторов изъеден
бугристость
заметные в нерв
устоявшись врезаются буйно
и склонность владеет порогами.

ВРЕМЯ
Чтобы снова исполненный верою время
в подходах и комкая сгустки а время
направлено водами время
печальные знают ли время
шуршащее поводом либо но время
итогами просто и цельно лишь время
преградою время
те тропы и соль словно время
мы будем мы знаем что время
и некогда некому время
шаги не слышны но случаются время
я видел я тоже когда-то и время
пусть время
заверен и гневные руки да время
напрасно тяжёлыми время
безумствует выходы светлые время
то время.

*****
Чешуйчатые вспороты
невидимым врос
и неистовствует прежде
слева и дальности борозды
в рост
подступая к надежде
гордо.

ДОСТОИН
Путы вразрез и ведам
новые скажут:
Достоин;
плеск, стёкла мутны, холод —
конец трёх движений дарит
чад и без черт сожалений
новые верят:
Достоин;
стык посредине ядер —
прямые и росчерком немы
новые будут:
Достоин.

НАЧАЛЬСТВУЮЩИЙ В ПАРАЛЛЕЛИ Z
Лагуны грязны, переросшему
вслед завитки — наследственность
между особых трут
приемники,
пагубность, алчные:
цвет озаряющий ромбами
в слитость направлен
и бедствует.
Начальствующий
в параллели Z —
точно и следствием
след, замеряя разность,
грубые мускулы
сжаты и
ввергнуты;
первый колонн в отдаление
вьючные складом —
Европа —
пусть влажноваты на ощупь
сквозь сонные всхлипы
взвивается.
Каждый на гладкости
плесень, а чуждые
сбор полонивши презренные,
скотская —
так и сливаясь прозрачными
дуги на вмятинах метят.

*****
Кроме прохлады
гибкие ветви к земле
скоро заходы вспять
и с тыла
мнимые
сладости крупных замер
слушать и ранее
склоны ущербностью пев
поодаль
воды неверно в ответ
бурно грозят.

МЕРЗКИЕ КАРЛИКИ
Когда карлик
вылезает из уха
и, посвистывая,
чертит матовым стержнем
знаки
на виске и на мочке,
лишь шепните: «Настиг»,
он застынет;
схватив это тельце,
надо рвать его ножки
и ручки,
и выдавливать слизь на ладони,
после скомкать
и бросить крысам,
что копошатся под кроватью
в трухлявых досках;
пусть знают
эти мерзкие,
злобные карлики:
мы тоже способны
умерщвлять живое.

*****
Вестовые
разнесли по трассе:
сумерки снова
в свечении искренне немы,
отходы чрез четверть
с ритмом в единственном,
лишний
по срубам заверен —
на север
стрелки мертвы и владеет
жесть гулко в слитках,
доверенные
шумно из стана и тропами,
кони уставшие
порознь
горны разбудят с рассветами.

К НАЧАЛАМ
Прямые
и гибкие, стойкие —
пусть разрывают
стебли,
пусть обагряют
солнце;
мы вскормлены,
взрощены —
к берегу
пристанут пусть
лодки и гневные,
древние, мудрые
матери
укажут дороги
к горению;
мы смирны,
но твердь
будет жаркой
пусть.

*****
Застывая, дарит,
растекаясь, кормит,
разрушаясь, лечит,
исчезая, будит —
бледный сорван метуще
и владеющим признан усладой.

ТЕОРИЯ МАЛЫХ БУКВ
В трёх письмах,
создавший разрозненность дерзок —
порок и бесформенность
к мысу, летящего
пресные воды и оторопь
скучное,
их будят —
вслед дрожь, посторонние
новое к разности проседью:
чёрные капли
в узоры и знанием.
Шесть букв,
строки узкие,
длинные —
я выдумал восемь значений,
листы пожелтели
и ссохлись,
а Искренний
мой труд отметил признанием.

*****
Промысел водные некогда
рощи в тени
забирается
ленты бушующе пройден промеж
обломки и смятые
исходы дорог устрашающий
дробится
и против последующ
чем озабочен принятием верные
походя взвитые
тающим.

ОДИННАДЦАТЬ ОДНОСТИШИЙ
1
Да, Аттила, да — Боги!
2
Поодиночке, но всех до единого.
3
Из песен, из россыпей… Изредка.
4
Бессильный возводит кольца метко.
5
В ответе за тлеющих, честны.
6
Церемония! Церемония!
7
Неохоч до внушений — что же, рви.
8
К глазу на отсвет маятник.
9
Разметать непослушные локоны к паводку!
10
Рубцевались по северным. Веером.
11
Лишь затратами, лишь усердием, лишь неопытных.

МЕХАНИЗМЫ ЗАПУЩЕНЫ,СЛЕДОВАТЬ
Анализ поступающих в предельность,
шкалы тревожны
и кубики рушат вместимость,
нам вчерне,
нам значимо:
на красном волнения сброс —
постепенность на пульт неизбежно,
фазы в ленточном
к щели нам
строчную;
световых отражениям к среднему,
цифры в ромбах
и белыми жались —
там двубортые,
там в напряжении.
Спектры прочим вовлекший
мы стылые,
четверть точно же —
пуск по графику;
лампы разом в пучок
точек дальности;
будем требовать,
ибо давние, зонные
не подходят к масштабу с едиными.

*****
Горечь, соль —
пусть они не тревожат
небо,
у огней заворожен
и каплями боль —
для бессонных,
и следом:
столь ничтожные,
жалкие столь,
звери оные
можно ли к пледу?

МНЕ
Мне спокойны,
мне доступны,
мне целостно в ёмкости,
ленные —
мне тысяч подлунными,
мне выпадом,
мне знак отступлением истинно,
мне порознь оторопь
строчные просьб озабочены,
мне — отмершие.

*****
Глухие сигналы —
они поступили к нам за полночь:
холодные солнца распадались,
погружаясь в створки
потерянности.
Пульсации бились цветами,
наклоны грозили,
задумчивые,
мы взирали в центр означенности —
так, казалось нам, начинали
сбываться знамения преданных.

КАНУНЫ
Кануны зачатий,
сегодня — одна,
забываясь, прилежно в томлении век —
разрешил, доверил:
так как взгляд ловил лишь фрагменты,
калейдоскопы мутностью полос
усмиряли недовольство настырных.
Кануны побед —
так свирепо, так истово —
к чему же, к чему,
и полотна, сотканные их гибкими руками,
покрывали лишь мертвенность,
тлевшее нехотя
дурманило ясностью.
Кануны вступлений,
цикличность в повторах —
а прибыли — созданным заново.

*****
Смотрители перед жалеющим посохи
следующим закат
отметить ответ как
имевшая начисто
в продольных срезающий ветренно поздние
мрамор и месиво.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НА НЕРОЖДЁННЫХ
Ответственность на нерождённых,
мы так и хотели —
вращенье спиралей
в трепещущих коконах грёз,
завязшие склонны,
зазоры сметает восшествием вровень —
сквозь облачность ниже
на ромбах отметин сжигает:
заветы, заветы —
на праведность смешан восторги
и полая,
артериям вздутия, холод
последующ пыль ответвлений и тих —
ответственность на нерождённых!

*****
Отступая —
грустные наверх,
чтоб наслаивав капли дёрна —
день спокойный,
быть может останусь
и ступени откроют лазы;
гнущий стройность
заметен прежде —
мы подарены звёздам;
паутин,
паутин — берег сонный,
среды каждых прощайте —
мы пребудем в заветные замки,
камень дробный,
пожары и, гревшись, жалкие
позвали, поверили —
через жёлоб напутствует
скромно, но страстно.

В НАШИХ ЗЕМЛЯХ
В наших землях,
пойми —
в наших землях;
в зимах обласканный
вязок в сочениях
долог
изъеденный сорными в лентах,
влечений разгневаны —
лучники в ядах
со злыми разлившие,
горные
струн сбережением истовы —
на всходах
к земле и свирепствуют.

*****
Командоры
стяги затеяв созвучием
лет осязающе
сети примерный изношены дольными
крабы
на искосях прорезям
значимо серные крохами
сорваны.

*****
Дай мне его, дай —
буду строг, буду вежлив,
на радиус сложенный
лишь из цифр ускользающ —
дай всё же, дай —
пусть круги замыкаются,
гладкость безмерна
и ласкова,
выход вверх —
одари, мне он нужен,
отдай —
я из тех, кто слагает формулы,
жить по ним,
пусть не ведают спящие —
дай же, дай —
верность векторам
нудно взымающ понуренный
отделения
строй и змеиным шипением —
дай!

ЖАЛОСТЬ
Расступились,
генералы участием к долям
взвив в салюте и прежде:
безмолвно, тревожно,
уходить в отдаление
непросто и смертным,
им же — в разности.
Как на треснутых чашах —
мёд стекает
и пальцы липки,
ты за ними
землистыми сгустками к выси
возвышаться у вскинутых пик;
замедление,
поиском рудные склоны в отметинах —
встретят,
введут в производное,
вырвут.
И по глади, сочувствие пробно,
и у впадин —
вера наша в движении сабель,
по разорванным амфорам символы скрыты —
вечны снами,
обманчивы явью —
на узлах отсекается каждым взмахом
жалость.

*****
Оборотной стороной задуманный прежде,
люди шли и склоняли
головы —
поднебесья услады на тронных скамьях,
заплетаются в действенность
мёртвые корни,
но суровые, бледные,
замечали настырные
и вели караваны к оазисам;
осуждениям свойственен,
переходов задействован —
лишь жрецам огнеоким
отдана в безраздельную собственность
вотчина.

МОЕЙ
Моя говорит сила,
моя говорит терпение,
моя никогда не касается красного;
если рассвет
наступает раньше обычного,
моя сердится
и вздыхает обиженно.
Моя замечает свечение
когда гаснут огни,
моя внимание.
Моя сомнение,
моя восторг,
моя скоро предстанет здешними,
моя в обманах и тысячей вздохов
развёрстые площади промыслом
зрелы.
Моя будущим.

*****
Не переставая, взывали —
гортани хрипели презрением —
к светлой,
чистой;
одни сердобольные
от спусков отважились к зорям —
блекло,
но в искрах:
ничтожно из влаги
кораллы оранжевым ломких отложены —
в пекло
лучистое.

МИСТИКА 3
Ведь жаждам в несобранность входит
молчащий слепления поводу издавна
Космос послушен доверенность вкратце
что же собранным и пламени жалящих
подходы и слушать в тисках квазары
пустынность набравши одарен знанием
совсем не припаян дистанций следом
звезда распадается шёпоты звучны
не веривши отданы в замкнутость
молящий пусть будет и будет пусть
неслышен но серы и вскинуты пряди
усталы натружены ссушены заповедь
скромно владевшие скорбно тишайшие
волоком тянет с рассыпчатым
от спирали пускай метеоры вздымая сверх
на безбрежность и между и между
последними тряски и меркнущим шлейфы
откройте собранность и вакуум прежде
завидим пределам и цельно Вселенная.

*****
В структурах затих отвергающий холод,
прибрежные камни разломов пугающе —
гневные,
пустят ли в образы
впредь не охочие голосом.
Чтобы ответные — исподволь, шамкая —
выпады в ранние
створ исполосанный
чутко касанием ровные шествуют.
Кожи и пенная —
как же теряли не столь отдалённые
отзвуки.
Нам от восходов
пока не отточены срезами косы.
Гибель сопутствует звонницам.

*****
Струпья червонными наскоро ведшие чужды
вращайте телесные в принцип изложенным
и верно прозрачен метущих исхода
вступающий стен от созвучий на кремень
нескромных итоги несут в отдаленья
светел без ветреных сотен.

ВОСЕМЬДЕСЯТ БИС
Не позже —
очаг пусть вдали,
и мы снова:
всеяден и дик,
укрепляющ —
и сор заметает в квадраты,
тернисты, тернисты —
мы в роде, мы жерлу;
до тридцать восьмых,
но не ближе,
основан и держится правил,
похоже
серпы на податливость чисел —
сближений и ласк,
корень вёрток —
от губ перед робостью
дёсен;
относится нежно,
а слепок —
ты свивала его, ты свивала —
он вовсе не к сотням,
поэтому
не прост так
заученный отзыв.

*****
Мы в пожарах,
мы снимся;
гулкие чаши подробно
старые ведущим
собраны —
пары по каменным выступам
нужные чествовать
лечащих.

НАЗОВИ ЕЁ ПРОДУКТИВНОСТЬ
Рыхлость женщина в недрах возводит одна —
Назови её Продуктивность!
Озарением кротка, сомненьем бледна —
Назови её Продуктивность!
Слишком зелени броска и небу светла —
Назови её Продуктивность!
Отливает прохладу в спиралях тепла —
Назови её Продуктивность!
Назови её,
Назови её,
Назови её
Продуктивность!
Назови её,
Назови её,
Назови её
Продуктивность!
Дрожь и скованность в выдох, запомни предел —
Назови её Продуктивность!
У смещений бесформенность к плотности тел —
Назови её Продуктивность!
Влажный поршень продвинут, в движениях
быстр —
Назови её Продуктивность!
От излучин до устья в отмеренность искр —
Назови её Продуктивность!
Назови её,
Назови её,
Назови её
Продуктивность!
Назови её,
Назови её,
Назови её
Продуктивность!
Назови её нежно,
Усердно, прилежно,
От напрасности чаяний пусть безнадежно —
Назови
Её
Продуктивность!

*****
Раструбы.
Ветродув занимает положенный стержень,
берущие в ямы усталости чутки
к предверию.
Раструбы.
Отнеси к километрам за давностью чисел —
разветвления нехотя стройность являют
палуб.
Раструбы.
Молодые и гневные, с кресел
отступает на шорох рисующий ветер
в пещерах.
Раструбы. Корни.

РУБАИ НА ЗАКАТЕ
От неё ни малейшим кивком и строкой безутешно,
От неё перед здешними лун сквозь покой
безутешно —
Грустным взмахом ресниц в небосвод —
От неё — только грешной такой безутешно.
Оживала порой, проклиная рассветы напрасно,
Называла игрой танцы тени и света напрасно —
Чтоб к велениям радость взахлёб —
Лаской той как надеждой согрета напрасно.
Сквозь теснины порок где-то в тёмном проёме
тревожно:
Размечает картины в тоске неуёмной тревожно —
К Одиночеству! К Истине! К Нет! —
Створ единый потворствует скромным тревожно.
И за ней вдалеке хриплых скрипов обозы
прощально,
И за ней по дуге удалением просинь прощально —
Как заветные помыслы враз! —
Лишь за ней — налегке через грозы прощально.

*****
Мне чтобы с тобою,
чтоб жестом и пыльными торбами враз,
чтоб дали —
послушно, степенно,
размеренным следом к огням
и вершинам,
тревожными всплесками струй,
отдалением
светлых порогов вразброс,
обещанием —
звали;
и чтобы надолго,
чтоб истово, страстно,
чтоб взмахом и криками,
именем,
чтоб снов расходящихся врозь коридорами
дороги, дороги…
дороги далёкого мрамора
в вещее —
и чтобы ты,
чтобы кротко,
чтоб нежностью.

ОДИННАДЦАТЬ СЛОВ
1
Стороны
2
Прочая
3
Стремя
4
Робкие
5
Ритм
6
Тропы
7
Плесень
8
Глубже
9
Сорные
10
Имя
11
Ложь

*****
Я отсутствовал четырнадцать вдохов,
я был терпок и свеж,
я струился.
Намеченным волнам порог изумленья
в полуденный сумрак —
и память,
и вера,
и вкладу к алтарным стопам
избираем навечно.
Пусть клочья,
пусть бронзовый посох,
пусть нега —
биения донных ступеней
в распады немеющих слов
я закован…

ПРЕСМЫКАЮЩИЕСЯ
Ползай, сука!
Сегодня мы — пресмыкающиеся,
сегодня ожившие в руслах
к бурям
и к нежности сотканным
празднуют воскрешение молча.
Ползай, сука!
Позыв дребезжащими кольцам —
змеи, боже, змеи! —
на каждом из трёх поворотов
врывали корни
и метили,
проросшее гладкости втянуто.
Пресмыкающимся сквозь стебли непросто,
но с шелестом, к пропасти.
Ползай…

РАСТАФАРИ
Тянет,
тянет растопыренные пальцы,
шипит
и бормочет;
плод усох,
стебли не отбрасывают тени,
но мне слышно:
«Косые красные
Линии
И небо
Осквернили чёрные
Всходы…»
Грозен.

ЗА СТЁКЛАМИ. РОСТОВЩИКИ
Разовые сборы для имеющих силы обходятся владельцам в немалую кратность, ибо затраты предшествующими деятелями, лелеющими корысть, возвеличены неимоверно - обороты смыкаются в цикличность, а потным пальцам загибать уголки радостно и поныне, в туманных клублениях стремящихся к щелям волн — вписывают и вписывают тщетность, книгам толстые кожи и тесёмки — переплёты, шёлковые ленты; взвешенно граммам схождения в нуль и обязаны в точность, путы сплели и сети покрывают сушу — ни единым актом без ока смотрящего, пусть малость, пусть тонны — невидимость главным условием: невидимы, верю — неизвестны, но алчны, дорог извилистые бреши совмещаться не могут, хоть плоскость одна и представляешь себе возможным, — значит в истоках коварство постигло шагов постепенность и вычисливший решился на вероломный запуск.

*****
Вступившие,
дети сущностных конфигураций,
мысль зреет
и приходит в спелости,
насильники любимы,
но всё же:
горько отдаваться иллюзорной материи…

ЛАБРАДОР (БОЛЕЕ ИЗВЕСТНЫЙ КАК ШУТ)
Исполненный горечи и стремлений повержен
Лабрадор восшествует на казнь кротко,
как в правилах прописан мотив игривый —
зазвучав, порадует спящие души.
Лабрадор, отверженный!
Предательств смятенно
хитрые в комнатах копили отчаяние,
собачьего прозвища отзвуки,
женских лиц и в памяти
получают разряды с отмеренной кратностью —
зачеркнули начала,
повергли рождение,
карнавалы безумствуя тканей шуршащее,
колокольчиков звон сквозь смех наигранный —
пусть тревожность россыпью в полночь ударит,
чтобы глаз, сонных глаз пелена
крови сгустками.
Лабрадор, обманутый!
Что же цепи и властные
не знают канонов
страшной мести и подвига.
Так тела окровавленные
все поля усеивать до границ обязуются,
и на дерзость, на славу —
тот единственный, правилам мученик,
но заслуживающий смерть более.
Лабрадор, влюблённый…
И грусть твою помню, недоступная,
и сцепленные пальцы в бессилии…
За оградой, в пустынной беседке,
дерзкий шёпот и испуг естественный —
говорили, каешься,
проклинаешь и молишься —
поздно!..
Лабрадор ступил, рукоятки послушные
не ведают жалости.
Конец обозначен сиянием дальним —
там утех, там услад, там радости —
пусть за гранью находят пристанище
гордые.

*****
Просчёты поверенным
в точность —
исходят и плавятся,
буйные.
Один среди сотен отвергнутых
резок и строг
и не ведает
почерка сдвинутых чисел.
Пространству доверена
значимость,
струны задеты
и музыка
вновь удалению трепетна.

ФОСФОР
Скользкий,
к подвижным.
В пределы выбросив нити
лишь дрожащим бликам —
сумрачность.
Вспомнилось слово:
Фосфор.

*****
Тоже порой в ладонях
и намертво сцепленным
двусмысленность прочат.
Мотивы,
мотивы и вздохи;
отход и тревога по знаку
в отточенных всплесках —
зримые,
в ответ и по куполам
сотенных ищут.
Предвидев завет,
последние в комких изливах
и скорбь отсылают —
виновен!
Виновен лишь в прежних,
что стали терпением.

*****
Значений последних моментов
ни в целом содержат захваты
порывы в отложенных сходах
предел досягаемость в нечет
и вера заверенных праздна
ответы на ссохших и сжатых
пусть пыль отражениям кодекс
страницы конечны и выход
поверив притянет на ромбы
и вычеркнет смелым нажимом.

ЗЕРКАЛ, ЗЕРКАЛ
Не упрёком, не в створ —
зеркало мерно от слепленных
к чуткости.
Ты предчувствуешь, ведаешь —
скормлены сухости кожные рвутся —
чтоб от зеркал, от зеркал.

*****
Можно сыграть и позже,
проще и точнее,
уверенней.
Но будут ли ждать
Молчаливые?

ПРАЗДНИКИ
Праздники
нам восходят ярче
к телу
языком языком
ты соль и правда
кротко
касаться и чувствовать плотность
вот пришли
вот забыты
раздвинуты в сгусток и стынут
отдаться
предать и запомнить всплески
чтобы жили.



ПОКОРЕНИЕ ЭДЕМА
Тугой венок сонетов

1
Ниш пустоты,
пыльный ворох,
жезлов блики
в склепе знойном —
нам высоты
каждый шорох
слали криком
обречённым.
Мы взошли,
высот ничтожны —
свет одаренным беспечность;
корабли
в круженье грозном
бороздами звали в вечность.
2
Пыльный ворох —
это время
зазывало злое племя,
безрассудно славши всполох;
злые сникли, блёстки меркли,
боги свыклись, пылью блеклы —
мы возникли: путь был долог.
Ковыляя
к цели верной,
путь прокладывав примерный,
мы взирали, замирая —
жгучей ковки неба мили
впрок сноровке нас учили,
дымкой лёгкой завлекая.
3
Жезлов блики
мрачны, тусклы,
с камнем в стыке
рвётся мускул.
Да, тела совсем ничтожны,
мы желали бы другие:
налитые, чтоб тревожность
все деяния благие
позволяла бы несложно
в русла направлять иные.
Нам, увы не снились мели,
рек неведом ритм встречный —
буйной скорбью лишь жалели
нас восторг и быстротечность.
4
В склепе знойном
жгут лучины —
нам, достойным,
явь причины
открывала сонным зёвом,
вязь цветов облекши в слово,
соблазнила царством новым.
Желчь стыда,
сомнений плети
нам года
свивали в сети;
злобой невод тот взрезая,
нас гонцы с Вселенной края
к берегам манили рая.
5
Нам высоты
бездн страшнее —
приступ рвоты
там сильнее;
жар вулканов, пепел душный —
наши злее
злости души;
мы гармонии не милы —
мы — ослушники,
мы гнили,
клочья мерзкой плоти рвавши:
бездны мстили
устоявшим —
мы не ведали всей силы.
6
Каждый шорох,
каждый шелест
был знаменьем. Мрачно нерест
начал Волхв, откинув полог.
Мириады жизней грешных
поставляла кротко бренность,
из безумия степенность
выплавляли безуспешно
домны властелинов нежных,
что дарила нам нетленность.
Маги дней неугасимых,
поросль вырастив гнилую,
не узрели ось стальную
правды всей и граней зримых.
7
Слали криком
в плен пределов
вехи памяти скупые
и на лики
между делом
клали оттиски кривые.
Тех прозрений шрамы прежде
нам хотелось звать Надеждой.
Их названье
ныне — раны,
раны, что судьба дарила,
и в изгнанья
дни и страны
нас безбрежность уносила.
8
Обречённым
в небе чёрном
знаки складывала жажда,
твердь почуяла: однажды
двери каменные рухнут,
свечи сальные потухнут,
птицы шумно ввысь взовьются,
вина горькие прольются;
вина сладкие устало
по извилистым бокалам
разольют небрежно руки,
сдвинем чаши мы, и звуки
погрузят неуязвимых
в стан блаженств невыносимых.
9
Мы взошли,
нашли
иное — нас оставила удача —
ряд зеркал
тот зал
стеною
окружал в безмолвье мрачном.
В зеркалах —
лишь страх,
мы вышли из огня да и в полымя:
так потерей
в сфере
высшей
наливалось тщеты вымя.
10
Высот ничтожны,
вассалы
жрецов молчаливых, невидимых, ложных —
мы всё же восстали.
И пусть все те истины сложны,
которыми нас белизна поучала,
мы знали: под кожей,
могуч, непреложен,
наш остов был лит из металла.
Мы тоже ведь, тоже мы, тоже:
сбросив с таинств покрывала,
в грудь вонзить мечтали жало,
ибо яростно, истошно
даль прощением мерцала.
11
Свет одаренным беспечность,
постоянство ласк
пустыня;
слышишь слово: бесконечность —
терпкий холод,
газ,
чей мы не
переваривали довод.
Путь в насмешку даден млечный,
в горе — нежность, наст,
что дымен;
был же повод —
с сущим встреча:
безнадежность — вот ей имя.
12
Корабли
в пыли
и гнили,
волн пронзая
стаю,
плыли.
В рубках пусто, парус порван,
в небе звёздном — глупый овен.
Морю видно
не обидно
нам показывать начала —
оттого, наверно,
скверна
злою плетью подгоняла.
13
В круженье грозном
пустот отраженья,
мгновений ничтожность
несла пораженья.
Потеря —
вот слово,
всё те же пустоты;
безумствуя, веря,
но снова
три ноты —
по-те-ря:
сурово
когда в те высоты
мы взошли, нас ждали соты.
14
Бороздами звали в вечность,
дымкой лёгкой завлекая,
нас восторг и быстротечность
к берегам манили рая.
Мы не ведали всей силы,
правды всей и граней зримых —
нас безбрежность уносила
в стан блаженств невыносимых.
Наливалось тщеты вымя,
даль прощением мерцала;
безнадежность — вот ей имя —
злою плетью подгоняла.
Мы взошли, нас ждали соты —
ниш пустоты.


ПЕРЕВОДЫ

СОНЕТЫ ШЕКСПИРА

№1
От сказочных созданий ждём дары
И красоте мы вечности желаем —
Но с нежностью цветения пиры,
Ей брошенные, кротко вспоминаем.
А ты помолвлен со своей красой,
Она твоё подпитывает эго,
И образ добрый превращает в злой,
И разрушает изобилья негу.
Сейчас в миру почётно быть таким —
Скрывать тепло души за броской формой.
И хоронить за образом другим
Считаешь нежность ты обычной нормой.
Пусть жалок будет этот мир и тот,
Кто понимает всё наоборот.

№2
Когда коснутся сорок зим плеча
И проведут морщины на челе,
Красы наряд, столь дорогой сейчас,
Заметно упадёт в своей цене.
И спросится с тебя: где вся краса,
Где изумруды тех волшебных дней?
Её, быть может, берегут глаза,
И стыд, и лесть ютятся рядом с ней?
Но похвалой красе мог быть ответ:
«Она продлилась в сыне, он — итог
Связует зрелость что и юность лет
На перекрёстке жизненных дорог».
И крови остывающей взамен
Горячая омоет стенки вен.

№3
Взгляни на отраженье — ты поймёшь,
Что должен воплотить себя в потомке;
Не игнорируй женщину — найдёшь
Ты с ней предначертание в ребёнке.
Неужто много женщин, свысока
Смотрящих на супружества заветы?
И неужель мужчинам всем близка
Безбрачья и бездетности примета?
Ты — отраженье матери своей,
Она в тебе живёт волшебным светом
Любви и юности непреходящих дней —
Сквозь бег времён ты чти её за это!
Живя на свете, помни наперёд:
Умрёшь бездетным — образ твой умрёт!

№4
К чему ты тратить истово бежишь
Красу свою земную на себя?
Природа не одаривает, лишь
Свободным честно в долг даёт, любя.
Скажи, прекрасный скряга, почему
Бранишь закон ты — данное отдать?
Не в силах жить в согласье по нему?
Не в силах смысл сущего понять?
За то, что ты не делишься собой,
Заслужишь ты мучительный упрёк:
Когда природа призовёт в покой,
Что ты оставишь поколеньям впрок?
Плитой могильной станет красота,
Хоть и ласкали взор её цвета.

№5
Мгновения, что кротко создают
Волшебный образ для услады глаз,
Вернувшись на круги своя, несут
Порой и огорчения для нас.
Неутомимый бег времён ведёт
От лета до пугающей зимы;
И стынет в травах сок, и снег, и лёд,
И холод, и тоску внимаем мы.
И только терпкий аромат цветов,
Посаженный, как узник, за стекло
Передаёт нам лета тихий зов,
Что не мираж и что не сон оно.
Цветы, встречая зиму, сохранят
В своих глубинах красоты наряд.

№6
И пусть корявая рука зимы
В тебе не уничтожит лета дух.
Не создавай для красоты тюрьмы,
Не стереги, как скаредный пастух.
Её растрата не запрещена
И осчастливит тех, кто тратить рад —
Она в потомке будет отдана
Десятикратным превышеньем трат.
И был бы ты счастливей в десять раз,
Имея десять отпрысков вокруг;
И смерть, придя к тебе в последний час,
Разрушить не смогла бы жизни круг.
Ты слишком ярок, чтобы без затей
Добычей стать для земляных червей.

№7
Когда благословенный солнца свет
С востока озаряет небосвод,
Все в восхищенье, древний чтя завет,
Боготворят и чествуют восход;
И склоны покорив отвесных круч —
Младые силы словно обретя —
Отыскивают солнце между туч —
Волшебное, лучистое дитя.
Ну а когда заоблачных высот
Усталый странник покидает плед,
Глаза уже не ищут небосвод,
Не смотрят солнцу трепетно вослед.
Вот так и ты, не заведя детей,
Уйдёшь без их вниманья в мир теней.

№8
Ты — музыка души, но почему же
Внимаешь с грустью ты волшебным звукам,
И счастье видишь в том, с чем ты не дружен,
И насладиться рад случайной мукой?
Бурленье звуков, слившихся в союзы,
Тебя своим единством раздражает;
Быть может то чарующие музы
Тебя за одиночество ругают.
Заметь, как струны — нежные супруги
Рукою верной создают блаженство;
Как мать, отец, ребёнок — счастья слуги
Собой в семье являют совершенство.
«Один ты слаб и ничего не значишь», —
Об этом струны ласково судачат.

№9
Ты одинок, быть может, потому,
Чтобы жену не оставлять вдовою.
Но, создавая сам себе тюрьму,
Оплакан будешь миром и судьбою.
И станет не жена вдовой, а мир —
Прольются за твою бездетность слёзы —
Ведь даже для вдовы её кумир
В глазах ребёнка воскрешает грёзы.
Ты неразумно тратишь красоту
В надежде, что тебе за то воздастся;
Но отцветёт она и в пустоту
Ей предстоит однажды перебраться.
Река любви в том лоне не журчит,
Где поселился лишь преступный стыд.

№10
Не будешь отрицать, что равнодушен
Ты к тем, кто проявляет страсть к тебе,
И подтвердишь, что хочешь ты быть нужен
Для всех, но хороня любовь в себе.
Ты поражён болезнью превосходства,
Она твою подтачивает стать —
Всё, что имеет с красотою сходство
Желаешь свергнуть, но и воссоздать.
Ты должен изменить себя, поверь же:
Любовь сильнее ненависти мук.
Будь как твой лик — и добр, и чист, и нежен,
И честен сам с собою будь, мой друг!
Продли себя в потомке и создай
В себе и в нём красот волшебный рай.

№11
Ты образ свой передаёшь ребёнку,
С теченьем лет неумолимо старясь;
И молодая кровь, легко и звонко
По венам потечёт, вселяя зависть.
Здесь мудрость, красота, богатства бездна —
Без пополненья их земли цветенье
Пришло в упадок бы и жизнь исчезла
В теченье одного лишь поколенья.
Пусть те, кому Природа не дала
Возможности творить, в бессилье гибнут;
Для тех, кто в жизнь влюблён, земля мала —
Их оттого одаривают видно.
Тебе Природа завещала дар —
Творить детей, пока ещё не стар.

№12
Когда я вижу времени поток
И ночь, что поглощает яркий день,
Когда цветенья вдруг проходит срок
И седины поблескивает тень;
Когда деревья голы без листвы,
Что, словно полог, создаёт покой,
А лето туго стянуто в снопы,
Что на телегах вертят бородой.
Тогда я задаю себе вопрос:
Кому ты красоту свою отдашь?
Она когда-то потеряет спрос
И растворится вскоре, как мираж.
Пред жатвой лет никто не устоит —
Лишь только сын твой образ сохранит.

№13
О, как же ты хорош! Но с бегом лет
Не будешь больше тем, что есть сейчас;
Так приготовь для старости ответ —
Оставь в потомке свой земной наказ.
Краса тебе дана всего лишь в долг,
А отдавать долги — закон святой:
Пред тем, как прозвучит финальный гонг
Ты поделись с другим своей красой.
Кто позволяет сгинуть навсегда
Порядку и причинности вещей,
Что бережёт очаг наш в холода
И усмиряет страх предсмертных дней?
О, дорогой! Есть у тебя отец:
Пусть сын твой скажет это наконец.

№14
Я не по звёздам узнаю судьбу,
Но, полагаю, мне ниспослан дар —
Он не предскажет счастье иль беду,
Болезни, голод или же пожар.
Не властен я мгновениям вещать
Кому из них нести дожди и снег,
И не могу по небесам узнать
Счастливым ли у принцев будет век.
Свой дар я вижу по глазам твоим,
Они — как звёзды, в них увидел я,
Что станут правда с красотой одним
С рождением потомка для тебя.
Но может быть прогноз совсем другой:
Исчезнешь ты — и правда с красотой.

№15
Я понимаю — всё, что в мире есть
Расцвета достигает на мгновенье,
И этот мир, в котором звёзд не счесть,
Нам преподносит сути отраженья.
Я вижу — люди всходят как цветы,
Ведомы и согреты небесами,
Но вот уже в грядущее мосты
Увядшими усеяны цветами.
И потому непостоянством дней
Ты навсегда за юность почитаем,
А Время торопит своих коней
И бессердечно нас толкает к краю.
Войну веду за молодость твою,
Осилит время — новую привью.

№20
Сама Природа в неге безрассудной
Создав тебя подобным сути женской,
Меня пленила двойственностью чудной,
Отличной столь от вероломной, дерзкой
Природы обладательниц достоинств
Слепящих и терзающих, зовущих,
Бесстыдством ловко черпающих зной из
Источников коварных и гнетущих.
Природа — созидательница в тщете
Свой замысел осуществляла праздный,
А потому лишь женщинам на свете
Был призван ты являть её наказы.
Так пусть же, пусть ты создан им в угоду,
Позволь и мне ценить твою природу!

ИЗ БЁРНСА
Моя любовь — цвет алых роз,
Чей буйства срок — июнь.
Моя любовь — напев, что прост
И лёгок в звоне струн.
Светла, чиста, прекрасна — я
Любовью полонён.
И доживёт любовь до дня
Скончания времён.
Скончанье дней и лет она
Застигнет на Земле.
И пережив тот день, одна
Восцарствует во мгле.
Владей же мной, моя любовь,
Владей же мной всегда!
И я повергну вновь и вновь
Пространства и года!


ПЕРЕВОДЫ ВЕНГЕРСКИХ ПОЭТОВ

ЖУЖА РАКОВСКИ. ГРАВИТАЦИЯ
Жар в топке свеж: сухая пыль чадит.
Я из тепла веду луны затменье:
Серпу багровой тени предстоит
Съесть серебро луны через мгновенье.
Сад после бурной ночи — как ковёр,
Сплошной ковёр зелёно-жёлтых листьев.
И Гравитация — наш контролёр —
Свой тянет поводок, пришитый к кисти.
Всё, что манил к себе магнит небес,
По воздуху паря, стремится к тверди.
И то, что ненадолго шло вразрез,
Желает снова слиться, как и прежде
На тёплой мягкотелости грязи,
Желает стать само той липкой грязью.
И если тяготенье не в связи
С грядущим — быть ему с ушедшим связью.

ЭНДРЕ КУКОРЕЛЛИ. 10 МАРТА 2000 ГОДА
Есть какое-то время,
три-четыре часа
до заката,
видно хватит сполна,
ведь и эти часы
как оплата,
в ощущения дня
можно смело включать
бликов мусор:
капли, тени и звук,
воду, рыбу и сеть,
смерти курсы,
вот сажусь, руки вниз,
опускаются вслед
мои плечи,
опускается всё —
мой случайный пример
тих, беспечен,
и сижу, и сижу —
в общем, я б не сказал,
что удобно,
светит солнце в окно,
да и тени скользят —
бесподобно,
облупившийся стул —
и момент этот мной
запримечен —
расползается он,
но сейчас, скажем так,
жду я вечер,
дожидаюсь, хотя
в общем нечего ждать,
просто маюсь,
вот доносится звук,
это листья шуршат,
развлекаясь,
я встаю и кладу,
книгу просто кладу,
что держал я,
чем заняться сейчас,
ведь без дела сидеть
не пристало,
солнце светит и я
ослеплён, оглушён,
всё забывши,
что же, буду держать
то, чего вовсе нет,
я привыкший,
поднимусь и пойду
к дому, кто-то ко мне —
здравствуй, здравствуй —
вот стемнело, зажёг
лампу, в кухню иду
тихо, праздно.
Вышел в кухню поесть.
Что неплохо уже.
Но довольно.
Только пара часов
от реальности дня
произвольной.
Во дворе хорошо
подставляться под света
отливы.
Как собака на солнце.
А солнышко грело.
Красиво.

САБОЛЧ ВАРАДИ. ВИЛЛАНЕЛЛА СЛИВНОГО БАЧКА
Проснулся этой ночью, где-то в три.
Никто не дёргал за шнурок в сортире —
Но унитаз затеял попурри.
Кого за это мне благодарить?
Усталый, доползаешь до квартиры,
И вот — разбудят ночью, где-то в три.
Быть может, привидение парит?
Садится на стульчак и как в трактире
Сливной бачок заводит в попурри?
Уж лучше с привиденьем говорить!
Я словно в свежевырытой могиле
Проснулся этой ночью, где-то в три.
Заснуть теперь удастся разве при
Таких тревогах и таком сортире?
Сливной бачок резвится в попурри.
Тревожно одному, кого корить?
Всё приключиться может в этом мире.
Вот так проснёшься ночью, где-то в три,
А у бачка сливного — попурри.

АДАМ НАДАШДИ. НА ПРОХЛАДНОЙ КАМЕННОЙ ЛЕСТНИЦЕ, НА ДВУХ-ТРЁХ СТУПЕНЬКАХ
Хотел бы стать придворным я поэтом,
дворцовой собачонкой — мягкой, чуткой;
хотел бы стать зависим — я научен —
и проклинать зависимость ту грозно.
Хотел бы жить я в конуре убогой,
откуда лишь в мечтах увидеть можно
рассвет и угол отклоненья солнца,
что создаются из случайных граней.
Хотел слоняться бы среди людей немногих,
как серебристый шарик, и метаться
в ружейном треске заводных пощёчин.
И закипать хотел бы при накале.
На мир сквозь пелену хотел смотреть бы,
ведь то, чего не вижу — нереально.
Когда пространства меньше — меньше долга.
Пусть в том дворце его немного будет.

ДЁРДЬ ПЕТРИ. О ПОЭЗИИ
Когда ситуации и мысли
слиты в единое целое
и нет никакой возможности
расчленить одно от другого:
когда не может быть речи
ни о следствиях, ни о причинах,
но всё же и те и другие
связаны между собою,
как дерево со своими корнями, —
неосязаемо и непреложно:
тогда поэзия достигает цели.