Кузнец кн2 ч 3 гл 8

Глава 8. А вот и смерть
     Кровь капала с моей ступни, когда Скегги нёс меня до палатки.
       — Не весишь-то совсем ничего, Свана, — сказал он, – помогу, давай.
       И он помог. Мы обработали и перевязали рану. Бальзам снял боль. А поскольку весь день мы провели в седле, я вообще забыла об этом. Вечером обработала и промыла рану сама…
      Странно, но я никогда не болела. Ни разу. С детства Хубава и Ганна оберегали меня от всех болезней. Да и природного здоровья, вероятно, было достаточно. Все силы моих братьев, моих родителей будто остались мне. Поэтому я даже не представляла, что такое жар, лихорадка и прочие подобные вещи. Со мной такое происходило впервые. И когда на третий день, я догадалась, что больна, я поняла и то, что мои предчувствия смерти были не напрасны.
       Первое, о чём я подумала, что всё же заразилась чумой. А потому приняла меры: я приказала принести ко мне в палатку горючего масла побольше, и сказала, что теперь, если кто-нибудь войдёт ко мне, я подожгу здесь всё.
      Мои алаи и Скегги, как сотник, присутствовали при этом.
      — Да ты что, Свана, это от раны на ноге ты заболела! – воскликнул он первый.
        — Сигню, этот не может быть чума! — побелел Исольф.
       — Мы не можем это проверить, — сказала я. – У меня лихорадка, а значит, мы предположим худшее. Словом, приказываю я. И мой приказ: не приближаться. Через три дня сожгите палатку. Правильнее было бы сейчас же и сделать это, но… я боюсь малодушно… Всё, уходите, нечего вам тут… Пошли! Пошли прочь, иначе сейчас же подпалюсь!
     Не знаю, что они там делали дальше, что решали, как сокрушались обо мне, я позволила себе уснуть. Больше я себя не помню. Только сны…
     …Снег. Красивая деревня на отдалении от леса… Но что это?... Алые дымящиеся полосы крови на снегу, таящем от неё, горячей, ещё живой…
   …Ребёнок бежит, он босой почему-то… по снегу босой… капли крови как бусинки сыплются за ним…
      А-А-А! как страшно!
     Как страшно! Как страшно!
      Вы пришли теперь за мной… да…
     Чёрный дым ползёт по снегу, превращая и его в чёрную грязь…
     «Сдохни, ведьма!»
     «Сдохни!»
     «Сдохни!»…
      Громадный, до неба костёр, стирающий хутор… разбегаются горящие куры…
     Страшно… как страшно… я совсем одна…
     Нет, Сигурд, милый, ты здесь, ты со мной…Ты всегда со мной, иначе меня вообще нет…

       …Весть, радость от которой сравнима только с вестью о смерти Лады Рутены, донеслась до нас в Брандстан. Расстроенный Ингвар пришёл ко мне сообщить её, чуть не плача сказал, что наша невестка заболела в Норборне. Всегда был слабаком, Эгилл, одно слово… Но при нём я сделала приличествующую горестную мину.
      Однако едва я оказалась со своей верной Лодинн наедине, я не скрывала больше своей радости. И ведь правда, мерзавка Сигню целый год среди чумы и — ничего, но наконец-то Боги услышали меня, ведь я молила их об этом, как только узнала, что эта девка поехала остановить чуму.
     Спасибо, спасла от чумы страну моему сыну! И сама теперь там сгинешь! Но через три дня другая новость пронзила меня стрелой – Сигурд ринулся в Норборн к ней!
      Узнав об этом, я упала без памяти. Я никогда в жизни не падала в обморок. Забегали, засуетились челядные, Ингвар потом не отходил от меня несколько дней, Лодинн поила своими травами, придающими сил, уговаривала:
        – Не пугайтесь, хиггборн, С Каем всё хорошо будет, всё хорошо. Я глядела в книги, раскидывала камни, ему сейчас не умереть…
      Ох, будто я верю в её камни…
      Мой мальчик, мой сын. Единственное, что было ценное, стоящее в моей жизни. Единственное, что осталось мне от моей несбывшейся любви… Как ты мог поехать туда?! В ад чумы?! Неужели ты так уж её любишь, ты год её не видел, неужели не выветрилась она из твоей красивой головы? Сигурд, неужели ты так похож на своего отца? У меня болью свело сердце при одной мысли об этом…

     …Я скакал  десять часов, загнал нескольких лошадей. Легостай и несколько ратников были со мной. Жесточайшие кордоны не мог обойти никто, кроме конунга.
      В Сонборге остался Рауд вместо меня. Едва получив весть, я сразу, за два часа собрался. Все распоряжения я сделал за минуты. Призвал Хубаву к себе. И слушал её дольше всех, пока седлали лошадей, пока Легостай собирал отряд скакать с нами, к тому же она дала мне свои лекарские записки и книги, тряся руками…
       — Ты хоть вернись, Сигурд, — дрожа голосом, сказала она.
     Тут прибежала девчонка от Фроде и принесла мне письмо Сигню. Письмо, что Сигню написала перед отъездом… Все обручи, все скрепы, что держали моё сердце этот год, разорвало разом вместе с сердцем моим, едва я прочёл это письмо.
     Она на смерть поехала. Тогда была готова… Тогда знала…Такие слова написать…
      Как ты можешь? Сигню…Как ты можешь бросать меня?!
     «Возьми другую дроттнинг…»
     Что ты делаешь, Сигню?!
     Как ты можешь это сделать со мной?! Ты всегда говорила, что любишь меня. Но если ты задумала меня бросить, значит, не любишь, не любила! Я никогда бы не бросил тебя!
     И ты не смей! Не смей!!!
    Я скакал, загоняя коней. Моё сердце не билось… если не застану живой…
Не смей! Дождись меня. Только дождись!.. Дождись, мы умрём вместе!
Или вместе будем жить. Только вместе, ты и я. Не смей бросать меня!!!..

     …Мы смотрели вслед умчавшемуся Сигурду. Мы с Хубавой и Ганна. Остальные чуть дальше от нас.
      — Она знала, что едет умереть, — сказала Хубава.
     Я похолодел, омертвел от её слов. Но Ганна сказала:
     — Если кто и спасёт её, то только он.
     — От чумы ничто не спасёт, с ней вместе сгинет. Для того и мчится, — возразила Хубава.
    — Он спасёт, — повторила Ганна убеждённо. – Сила в нём.
     Хубава отмахнулась как-то горестно, пошла к терему, прижимая ладонь к щеке и шагая тяжело, раскачиваясь…
     А я стоял и не мог сдвинуться с места. Мне куда идти теперь? Что делать? Знала, что едет умереть…

      …Ночь выдалась дождливой, бурной, мы не сразу  поняли, что не небесный гром раскатился над нами, а  конный отряд ворвался в лагерь. Только крик, в котором мы узнали голос Легостая:
     — Дорогу конунгу! – и показал нам, что произошло.
    Конунг!?.. Как он мог успеть так скоро оказаться здесь?! Меньше двух суток прошло, как мы отправили сообщение о болезни Сигню.
      Мы выскочили под дождь. Но увидели только некольких ратников, Легостая, слезающего с коня. Сам Сигурд уже скрылся в палатке Сигню, куда мы не входили вторые сутки, слушаясь её приказа.
      — Ох… думал, кончусь дорогой! Совсем загнал старика, — прокряхтел Легостай. – Чего рты разинули, алаи? Думали, мы тихо плакать останемся в Сонборге?.. – со старого воеводы потоками лила вода, он весь пропитался дождём. — Говорят вина у вас тут залейся, угостите старика, вымок до нитки на дожде проклятом… Живая хоть ещё?
     Его ворчание вернуло нас к жизни. Похоже, старый воевода не сомневался, что Сигурд приехал не напрасно.
       — А Сигурд вошёл в палатку, даже не раздумывая, — сказал Торвард Ярни, как зачарованный, глядя на палатку Сигню, освещённую изнутри.
      — На  то он и муж, и конунг, Сигурд Виннарен, — сказал Исольф.
     — А мы трусили… — горестно сказал Гуннар.
    — Мы не трусили, — спокойно возразил Исольф, — мы исполняли приказ дроттнинг.
      — Чего молчите-то?!  Долго угощения ещё ждать, черти вас защекочи! А, победители чумы? – спросил Легостай нетерпеливо, стирая ладонью дождевые капли, залившие ему всё лицо, но в морщинах, как в руслах рек, оставалась вода, брови как мохнатыен кочки.
      Мы все трое повернулись к нему. Как хорошо было видеть его, приехавшего из того, нормального мира, где нет чумы, нет палаток, забитых бутылями с горючим маслом…

      Я влетел в палатку, у входа бросая и шапку и плащ.
      Я сразу увидел её, лежит навзничь на ложе. Ложе, Боги, какое там ложе — складная походная койка-ящик, как у всех солдат… Пылающие щёки, обмётанный опухший рот, глаза запали глубоко, дышит с шумом, но дышит… Дышит!
      Я бросился к ней. Я весь мокрый. Долой всю одежду. Остался в одних штанах. Горячая какая… кажется, обжигает мне руки, грудь. Я прижимаю её к себе.
      Как исхудала! Руки помнят совсем другую, упругую, гибкую, мягкую. Тёплую. А эта… Её нет почти под этой рубашкой. Тоненькие косточки…
      — Сигню… — я прижался лицом к дорогому лицу, изменённому болезнью…
      Моя любимая… Моя Сигню, ну нет! Я не дам тебе умереть…
        Голос Хубавы в моей голове: « Если чума – ничто не спасёт ни её, ни тебя. Из сотни выживает один, ну, пять… Но… не должно быть чумы, Кай Сигурд. Три месяца не было ни одного нового больного». И глаза Хубавины серьёзные серые помню, глядят остро, будто проникнуть в моё нутро хочет, поглядеть, не гниль там?
      А ещё я помню слова Ганны, когда-то здесь, в Норборне она сказала о Сигню: «Надеюсь, она никогда не заболеет, потому что спасать её будет некому»…
       Чудесное лицо Сигню, тонкие прядки выбились из плотно заплетённых кос, липнут к щекам. Она не чувствовала моих прикосновений…
    Но… начала работать моя память, как говорила Хубава? У меня все её напутствия будто записались в голове, не зря всю жизнь записки делал, привык их после перед глазами мысленно видеть.
     «Лихорадка – охлади. Голову и там, где пульс, иначе от лихорадки сгорит»…
      Пока я прикладывал мокрые полотенца к её лбу, к груди, парни натаскали полную лохань ледяной воды из ручья, что под холмом.
      Прогнал всех и посадил её в эту воду прямо в рубашке. На ноге повязка – её я тоже не снимал. Только косы остаются свисать за борты и лежат концами на полу.
      В холодной воде она приоткрыла глаза:
      — Си-игурд… — и улыбнулась.
     Неужели я увижу её улыбку?!
     — Я здесь, милая, — я коснулся её лица пальцами, как нежная кожа, как она горяча...
      Но скоро её начало знобить, и я вытащил её из воды. Не снимая мокрой рубашки, облепившей её тело, она будет охлаждать её ещё некоторое время… Кажется ей стало трудно дышать, когда лежит так низко… Я приподнял её выше. Нет, всё равно дышит тяжело…
      К рассвету лихорадка, кажется, немного ослабла. И дышать стала ровнее. Теперь и я мог позволить себе задремать. Я лёг рядом с ней, обнимая, обиая собой. Может быть, моя сила, которой во мне с избытком, перетечёт в неё?..
     Я заснул, будто провалился…

     …Утром мы как всегда в большом шатре завтракали и совещались заодно. Только почему-то вполголоса, будто боялись разбудить. Все ратники знали уже, что здесь конунг. Что Свана больна, и чем теперь всё это кончится неизвестно…
      Но мы услышали вдруг, она кричит. От боли, это очевидно… Мы замерли. Все двести с лишним человек.
      — Орёт… чё это она орёт-то?.. — произнёс Скегги, как будто во сне. И вдруг лицо его будто прояснилось: – Орёт, ребята! — он повернулся ко всем, улыбается.
     Что, интересно, радостного он в этом? Объяснилось в следующую минуту:
       — Не чума это, братцы! Чумные-то не орут. Тихие лежат. Тихо и помирают.
    Мы обрадовались все, было чему. Чуму мы всё же победили. Она победила, Сигню.
     Но кто теперь победит её болезнь? Ни одного лекаря давно нет в лагере, она была лекарем…
      Мы решили продолжить то, что должны: объехать всю местность, как и планировали, закончить то, что приказывала она. Сейчас мы должны сделать это. Я, как старший алай и воевода, взял на себя руководство.
      И тут я вспомнил о Трюд. Лекарша, она всё же… Я отправился к ней, нашёл её среди других девок. Днём они выполняли обязанности поварих и прачек. Но красивая Трюд не утруждалась, просто болтала с товарками.
      Я подозвал её, мы отошли от прочих.
      — Что, хакан, всё же припёрло, развлечься перед отъездом хочешь? – захохотала она, широко раскрывая большущий рот.
       — Нет, Трюд, я пришёл, потому что… Ты ведь лекарь. Помоги Свана.
      Она стала серьёзной:
       — Я не лекарь, я давно уже проститутка, заботами твоей Свана, ненаглядной.
       — Трюд, но ты ведь… Больше нет лекарей в лагере.
     Ухмылка скривила её красный рот:
       — А что? Великая гро не может себе помочь, да?
       — Трюд…
      Её зелёные глаза блеснули густой злобой, тугой, как болотная зловонная тина:
     — У твоей Свана заражение крови, она умрёт. Ей никто не поможет, даже если бы это она лечила. От чумы и то можно выжить, от этого спасения нет. Только не заразится никто, а она промучается  дольше, чем чумные. Идеальное наказание вашей ведьме! Представляю, сколько народу, здесь в Норборне будут счастливы, сплясать  на её могиле! Да все, кто остался! – она захохотала.
      Я длго смотрел на неё, наконец спросил:
       — Тебя это веселит?
      — Ещё как! Ваша Прекрасная Свана, ваша бесподобная дроттнинг, ваша всепобеждающая гро издыхает! Как я могу не веселиться?! Больше неё я ненавижу только тебя! Мужчина спит со мной пять лет, а на деле воображает её… — в её глазах промелькнул злобный огонь. – Ты бы хоть рот держал закрытым!.. думал, если я шлюха, так не чувствую ничего?..
      Надо же, как я заставил её ненавидеть себя… правда, не мог быть хотя бы деликатнее с ней… Сам виноват.
       — Что, она умрёт, руки на себя наложишь?.. – спросила Трюд, и снова захохотала…
 
      …Я проснулся от её стонов, перешедших в крик. Я понял, что причина в перевязанной ноге. Я размотал её. Ничего особенного, только отекла сильно и рана на ступне не закрытая… Что ж ты рану-то не зашила, Сигню? Некому было, знать… А сама себе не смогла… Сам себе никто не лекарь…
     Так, что там у Хубавы…
      Я раскрыл записки, что сунула мне Хубава, вместе с книгами по лекарскому делу. Я никогда ещё не видел так хорошо и не читал так быстро.
     «Разрезать, где рана, поглубже, пошире и рану промыть, состав нанести и примотать легко. Каждый час промывать, потом через три...
      Если лихорадка по всему телу разошлась, давай отвара из семи трав каждые три часа. Давай, пока лихорадки не будет три дня…
     Если больной вспотеет, посинеет, перестанет дышать, бей по щекам, бей в грудь, в сердце, дуй в рот, в нос, заставь сердце очнуться...
      Если триста капель клепсидры не дышит, оставь его – ты не спас, он ушёл»…
      Я всё делал, как будто это и не я. Так ловко, будто смешивал и варил отвары всю жизнь. Отвар надо было готовить всякий раз, перед тем как давать, иначе он теряет силу. И промывать и менять повязку на ноге.
      Одно действие сменяет другое и так проходит весь день.
      Проблески, когда Сигню приходила в себя, смотрела на меня яркими синими глазами, такими пронзительно синими, что мне казалось, душа её смотрит на меня…
       — Ты со мной, мой Сигурд, ты рядом со мной… хорошо… Как я скучаю по тебе… Зачем ты позволяешь пытать меня… Или так надо? Так надо... надо... конечно, так надо… так и надо… — она заплакала. Она даже не понимает, что я рядом наяву.
       Плача, закрыла глаза, озноб начинал сотрясать её. Я укрыл её и обнял. Много-много одеял нанесли мне согревать Сигню. Озноб тряс её так, что скрипела койка…
     Потом она металась, разбрасывая одеяла, потела так, что мне пришлось менять бельё и переодевать её. Я не ужасался уже её худобе. Я думал о том, что у неё не чума, а значит, я не умру, и… это пугало меня… Этот страх делал меня ещё сосредоточеннее.
      Ночь уже накрыла лагерь. Горели лампы. Лишние бутыли с маслом давно унесли отсюда.  Сон обарывал меня, а до смены повязки и приготовления отвара полтора часа. И я просил будить меня. В точно указанное мной время караульный будет приходить, и расталкивать меня.
      Ночь и день, ночь и день, ночь и день… Я перестал замечать их смену. От озноба до жара, от нового жара до озноба… дважды за сутки проходят эти волны. После трёх часов в ознобе, потом распаляющем жару, она потела вновь, теряя силы с каждым разом, всё тяжелее дыша. Но засыпала, и спала уже тихо, дышала без шума.
      Я приспособился, я спал, когда спала она. Приходя в себя, она улыбалась, глядя на меня. Обычно эти моменты предшествовали приступам озноба и болей. И это время, когда она возвращалась, становилось всё длиннее.
  Она говорила со мной. Она улыбалась. Но одно начинало настораживать меня: почему она нисколько не удивлена, что видит меня здесь? Ни разу не спросила об этом…
     Ужас охватил меня: так она не приходит в себя... Не осознаёт ничего… Это не прояснения, это бред!
       Я похолодел, осознав это. То, что я принимал за просвет в тучах, оказалось миражом, обманом, там не синева неба, там тучи гуще и грознее…
     Теперь, когда «она говорила со мной», я плакал, зажав рот ладонью, кусая кулаки… так это страшно – она говорит со мной и не видит меня… Она не в этом мире со мной говорит, а будто через завесу… оттуда, из небытия…
      …Я ничем не мог помочь…
      Из трещин на её губах стала сочиться кровь, и я смазывал их мазью, которую приготовил сам по Хубавиным прописям. Я стал настоящим гро…
     Я потерял счёт дням и ночам. Время для меня разбилось на интервалы в три часа. Три часа. Три часа. Три часа… Исольф, Торвард и Гуннар приходили, пытаясь сменить меня, помочь хоть чем-нибудь. Их искренние слова, их лица, их горящие состраданием глаза тронули меня…Я обнимаю своих друзей с благодарностью.
      — Спасибо, но мне не нужна помощь. Здесь надо делать то, чему я уже научился, а вы не умеете. Мне надо только, чтобы вы будили меня каждые три часа…
     Я выходил из палатки, чтобы поесть и заодно услышать доклад о том, что происходит. Всё закончено, нет больше закрытых сёл. Давно нет больных. Кое-где начали строиться… Свея спасена. Но это не волнует меня. Я слушал все новости будто сквозь повязку на голове, на ушах, на глазах. Сигню уехала, не рассчитывая вернуться. Как ей должно было быть страшно… А я не знал. Ничего не знал об этом страхе. И не почувствовал его. Она не позволила мне его почувствовать…
       — Можно сниматься и уходить, — сказал я, после очередного такого доклада, когда становится ясно, что всему огромному отряду здесь делать уже нечего.
     …Я посмотрел на Сигурда. Он осунулся за эти дни, но самое страшное в том, что огонь гаснет в его глазах. Например, сейчас, когда он говорил, что можно уходить. Она умрёт – умрёт он. Как Трюд спросила: наложу я на себя руки, если она умрёт?..
       — Свана легче, снимаемся поэтому?! – послышались радостные возгласы со всех сторон.
      — Нет, — отвечает Сигурд. – Не легче, но я не хочу держать вас здесь из-за этого. Оставьте с нами два десятка ратников и возвращайтесь домой, к семьям.
     Со всех сторон тут же понеслось:
       — Мы не уйдём!
       — Мы не уйдём!!!
       — Без Свана Сигню мы не уйдём!
       — Мы год едим из одного котла, скачем рядом, ложимся и встаём. Мы все живы, никто из отряда не заразился, и мы одолели чуму! Всё это Свана! – горячо восклицает Скегги.
       — Мы будем здесь, с тобой, конунг, пока Свана не выздоровеет! – подхватывают все.
       — Мы с тобой!
       — Мы останемся со Свана!
       — Она стояла за  нас, теперь мы за неё! Мы с тобой, Великий конунг!!!
      И лица, и горящие глаза полные решимости люди смотрели на меня. Воины Свана Сигню. Воины огня и света.
      Я поднялся. Слёзы встали в мои измученные горем и усталостью глаза.
      — Спасибо, воины! Спасибо, что вы со мной. Спасибо, что вы с ней! Мы вернёмся все вместе с победой в нашу столицу!
      Парни встали, криками и ударами в грудь, в сердце, поддержали меня. Мои воины. Воины Сигню. Золотая сотня.
      Я шагал к палатке, Торвард догнал меня, за его спиной, оглянувшись, я вижу и Гуннара и Исольфа.
       — Что Сигню, Сигурд? Как?
       — Что? – я поднимаю глаза на друга, ставшего здесь Ярни. – Сигню… плохо…
      Это заражение крови, я разбираюсь теперь. Рана на ноге зажила совсем, но она лихорадила по-прежнему. Но уже не два раза за день… уже совсем без системы… И слабела. Слабела с каждым часом.
      — Скажи, чем тебе помочь?! – они смотрели на меня во все глаза, готовые на всё, выполнить любой приказ, лишь бы чем-то облегчить уже не ей, а мне жизнь.
       — Спасибо, — проговорил я. – Большего, чем я уже получил от вас, мне и не надо.
 
      Девятая ночь. Пылающая Сигню. И не мечется уже, сбрасывая одеяла… Сегодня всё не так. Трясёт её долго, но уже не стонет, как обычно, а только дрожит, синея, сжавшись и стуча зубами. А когда жар раскаляет её тело, вообще стала безучастна и недвижима.
      И в студёной воде не вздрогивает даже, вообще не реагирует никак. Если бы я не держал её, погрузилась бы с головой под воду. Члены совсем ослабли и не сопротивляются.
      — Сигню… Сигню… Что же ты делаешь, Сигню?! – в отчаянии шепчу я на её лицо. Но даже веки не дрогнули от моего дыхания.
      Дышит, но очень слабо, совсем тихо. И не остывает почти в ледяной воде. Я вытаскиваю её и держу в руках, вода льётся потоками с рубашки, с волос, я не уследил, не выпростал сегодня косы из лохани. Всё не так сегодня… Её голова не удерживается на моём плече и скатывается, увлекаемая тяжестью мокрых волос.
       — Да что же ты… — в отчаянии и со слезами бессилия шепчу я, опуская её на пол, на пятнистую коровью шкуру, устилающую пол. 
        Горячая страшно, рубашка на ней тут же высыхает. Я приподнимаю её, чтобы напоить отваром – прошли три часа. Она почти не глотает – жидкость льётся мне на плечо…
       Ты дышишь, Сигню?...
        — Сигню…
       Сердце… Я ищу жилку на шее и не сразу нахожу. Как слабо стучит. Будто дрожит. Всего лишь дрожит…
  — Сигню!  — рыдаю в голос от страха и бессилия.