Что у вас тут происходит?

Что У Вас Тут Происходит?

Возвращение из Петербурга было под стать погоде – хмурое. Молчаливые и в дурном настроении, в метро мы едва попрощались. Сидя на пухлом диванчике в ретро-вагоне, призванном симулировать советское благополучие, я невесело ухмылялся. Какой контраст по сравнению с дорогой в ту сторону!
Идея свозить Вику в Питер пришла ко мне вскоре после выхода из больницы. В конце февраля я слег с двусторонней аритмией и не сразу поправился, выйдя на бледный божий свет глубоко в марте. Перед самой госпитализацией мы успели расстаться во второй раз, но после выздоровления зачем-то помирились и сошлись снова. Едва я озвучил свою мысль, Вика обняла мою шею длинными голыми ногами, рассмеялась и вскричала «поехали!». Мы чокнулись бутылками пива в знак согласия, досмотрели серию, и в двенадцатом часу ночи я отправился из общаги домой. На следующий день на Ленинградском были куплены ночные билеты Москва – Санкт-Петербург, с отправлением через пару недель. Путешествие в целом могло бы послужить прекрасным примером бинарной оппозиции: обратная дорога, по ряду причин, была мрачноватой, но путь в ту сторону - весьма весёлым. Иногда на грани.
К этому времени мы с Викой не спали вместе месяц или дольше. Мотив поездки — затащить мою милую в питерскую постель? Да, бесспорно, но не только – я был ещё романтик, я хотел показать Вике легендарный город, с его дворами-колодцами и дворцами, показать физическую основу «петербургского текста» (Вика – филолог), заглянуть с ней в Эрмитаж. К тому же ее бывший, променявший болота на холмы, не догадался провести юную любовницу по родным проспектам и переулкам.
Волосы Вика красила то в рыжий, то в каштановый, в ее больших темно-карих глазах таилось черт знает что, а губы над твёрдым, чуть крупноватым подбородком не любили целоваться. В вечер отправления я поймал ее возле метро Проспект Вернадского. Наши полки оказались боковыми, параллельно проходу плацкарта. Убрав сумки под сиденье, мы поспешили в вагон-ресторан. Только мы уселись, как вагон дёрнулся, затем ещё раз, и сначала медленно, потом всё быстрее, застучали колеса: поезд отправлялся через туннель ночи прямиком к питерскому рассвету, уверенно набирая ход.

Планета Земля пребывала в середине апреля. В 9 с копейками утра мы с Викой вышли из Московского вокзала на прохладный питерский тротуар. Мгновенно пробудились во мне знакомые вибрации счастья. Я в любимом городе! И сразу же начались помехи. В наш хостел следовало сначала позвонить, но там упорно не отвечали. Проблема решилась на месте: подошли к одной из множества старушек, приплясывавших от утреннего холода с рекламой жилья в руках, и пошли за ней, как за поводырем, по Невскому, затем направо по улице, затем во дворы, и наконец взошли в парадное. Поселили нас на первом этаже, в довольно просторном номере, где сразу же захотелось распахнуть большие окна в необычно светлый двор (но нет – ещё слишком свежо).
О, этот разбор вещей и обживание в Санкт-Петербурге! Какое предвкушение, сколько затаённой энергии, рвущейся на свободу! Минут через пятнадцать, переодевшись, слегка утеплившись, простучав каблуками пролёт, мы толкнули дверь парадного с наивными, но коварными улыбками жаждущих приключений. И этот город тут же поглотил нас, со всем безумием своих граффити и реклам, старых домов, рюмочных, столовых, авангардных подворотен и примечательных прохожих. Он будто бы нас поджидал.
Недавно едва избегнув смерти (говоря по правде, двусторонняя аритмия - не шутка), я уже гулял с подругой по светло-серым улицам нордической столицы, и смеялся, и готовился выпивать. Дело в том, что Вика - почти алкоголичка; как минимум, знатная выпивоха, и любой вид досуга с ней предполагает распитие. А так как я ещё совсем немного любил её, то мы зашли в магазин, подвернувшийся по дороге к Невскому, и купили пива. (В вагоне-ресторане, кстати, мы тоже заказали не столько поесть, сколько вкусного алкоголя, раскрасить поездку). Купили, открыли, «немедленно выпили», следуя сквозь характерный питерский пейзаж в сторону проспекта.
И вот он - Невский! Сумрачный, но блистательный. Даже несладким апрельским утром он имел вид представительный, интригующий, элегантный, словно невыспавшийся денди. Наши руки вдруг сплелись на пару сотен первых метров. Там, в эти мгновения, мы виделись со стороны идеальной парочкой, влюбленными туристами, что обмениваются улыбками с городом и друг с другом.
Направлялись мы, разумеется, в сторону Адмиралтейства. Я знал, где будет первая остановка на маршруте. Когда я шел этим путем первый раз, в облачно-дождливом августе, лет пять назад, мне захотелось отдохнуть; на счастье я увидел забегаловку у Казанского, - по левую руку, если стоять к нему лицом. Там подавали шаверму, и какие-то бургеры, и коньяк в розлив. Я заказал стопку коньяку с долькой лимона и плюхнулся на красный мягкий диван. За советского вида столиками сидели потертые местные, играло что-то типа Авто-радио; полный релакс. Приглатывая коньяк, оказавшийся вполне сносным, я растекался по дивану, расслабляя мышцы, из дверей виднелся угол Казанского. Взять еще порцию? (Позже стало ясно, что, раз начав «в Питере пить», остановиться затруднительно). Уговорив вторую стопку и толкнув дверь наружу, я замер, мешая входу и выходу, пораженный. Вот оно, чудо: сквозь тучи прорубилось солнце! Мощными летними лучами оно обнимало собор, играя золотыми зайчиками на его куполе, распространяя благость на макушки и фотоаппараты туристов, кусты и цветы на клумбе, машины и соседние дома, растекаясь теплом и улыбаясь на моем лице. Необыкновенно - ведь совсем недавно лоб второй столицы был затянут тусклой пеленой! А всего-то надо было тяпнуть пару стопок в дешёвой забегаловке. С тех пор в каждый приезд я заходил в нее, она стала моим талисманом хорошей погоды и счастливого времени города.
Вот и в этот раз я завёл туда Вику, хотя она сообщила, что крепкое на неё дурно влияет, и могут быть эксцессы; мы расселись на красных диванах. Взяли по пятьдесят кизлярского. Повторили. Когда же вышли через полчаса, то не узнали пресный апрельский день. Облака разошлись, как волшебный занавес, и с неба солнечное ударило, хлынуло, - и заструилось, засверкало на всех возможных поверхностях, на всем весеннем, что движется или нет, и образовало подтеки света на тротуарах. Магия коньяка в шавермичной сработала. Подойдя к Казанскому, мы рассмеялись без явных причин, обнялись и поцеловались.
Знакомо ли тебе, читатель, ощущение бело-голубой волны, накатывающей с неба? Мы отправились гулять дальше, и, погрузившись в эту волну, я старался запечатлеть на сетчатке свежие облики знакомых зданий. Невский стрелял окнами, приветствовал конями на мосту, подмигивал синевой Фонтанки, наполняя нас своей энергией, понемногу погружая в странноватое, слегка эйфорическое состояние. Тем временем радио-Вика всё рассказывала о чем-то, и весьма бодро, хотя я не знал, верить ли ей даже ограниченно, или нет, ведь она была фантастической лгуньей. И болтушкой. Через десять минут после самого лучшего секса она вновь начинала говорить. Словно продолжался с прерванного места сериал: детальное повествование о подругах и друзьях, о маме, оставшейся в провинции, о тусовках с невиданным количеством алкоголя и плотских упражнениях, часто садомазохистских, когда она испытывала дичайшие оргазмы. На сей раз речь шла, кажется, о сложной судьбе знакомой из родного города, с её стараниями зажить в Москве. Я не очень слушал: мне было с Викой сейчас хорошо, несмотря на ту боль, что она успела мне причинить с момента знакомства. К тому же я смотрел во все глаза на этот город.

Миновав Эрмитаж, мы свернули в переулок и спустились по лестнице в мой знакомый магазин за сигаретами, а заодно взяли по банке какого-то коктейля «со вкусом дыни». Только несколько глотков, всего, быть может, сотня метров – и Нева раскрыла нам широченные объятья. Невольная пауза. Как всегда, я внутренне ахнул, увидев громадное пространство воды, сверкающей под солнцем тысячами улыбок волн, синей и свободной, с невидимым шарфом ветра, закручивающимся вокруг корабельных мачт. Душа рвалась из тела прочь. Даже Вика притихла, стоя со мной рядом. «Ну как?», спросил я её взглядом. Внезапно мы обнялись. И стали целоваться.
Радость моя, река, впадающая в Финский, и все ещё трепещущая моя любовь, желающая жить и длиться, и наслаждение поцелуем, и странное подобие счастья! Таков был (да не обвинит меня читатель в патетике) момент, после которого все покатилось, как с горки вниз. «Вот тебе дынный поцелуй!», сказала Вика, когда мы отъединились друг от друга. И тут же я понял, что дынный поцелуй – почти притворный. Что всё фальшиво. Что, несмотря на возможность дынных поцелуев, всё сплошной обман.
Вернее было бы сказать – понял снова. И вспомнил, что уже несколько раз догадывался, как обстоят дела, но потом забывал. Вот что было странно: мгновение это совпало с исчезновением Солнца, будто синхронизированного с моим внутренним состоянием. Плоть города посерела, облачность надвинулась на небо, как тяжёлая шапка. И хотя всполохи радости от прогулки по набережной всё ещё проходили по мне, я уже не ждал ничего хорошего ни от окончания дня, ни от остатка поездки. Ещё утром были прихвачены про запас 200 грамм водки; теперь пришёл их черёд. Почав бутылочку, мы несколько неожиданно вывернули к статуе с миротворцем на бесхвостом коне, производившей впечатление угрюмой мощи, а затем оказались на Марсовом поле. Там присели на одну из лавочек (в первом по ходу движения круге), выкурить по сигарете-другой.
Сделалось довольно прохладно, апрель повернулся к нам своей «жесточайшей» стороной. Солнечная оживленность пропала, как фантом, Петербург вернулся к привычной для него хмурости. И всё же город вокруг был настоящим, единственно подлинным, в отличие от нашей с Викой ситуации, целиком фальшивой. Я больше не верил в свою любовь, да она, в сущности, и прошла почти. У Вики же никакой любви не было в помине: лишь интересы и планы. Но не только наша связь была ложной, одной видимостью; всё человеческое, все людские истории - тоже. За редкими исключениями. При мысли об этом начинала кружиться голова.
 Только город был реальным. И не важно, печален он или радостен, сумрачен или полон солнца. За его стены можно было ухватиться как за что-то правдивое и несомненное. За что-то верное. Слегка озябнув, несмотря на водочное топливо, мы поднялись и вскоре оказались возле Спаса на крови (на фотографиях – нетрезво улыбающаяся Вика на фоне мрачновато выглядящего храма). Обещанные после крепкого алкоголя эксцессы начались в метро, на станции Невский проспект, когда Вика зачем-то перескочила через турникет, влетела на эскалатор и упала, прокатившись несколько ступенек вниз. До того мы обошли Михайловский сад, посмотрели на одноименный замок, но решили переместиться ближе к хостелу. И если останутся силы, дойти до Лавры. Силы остались, но вот желания уже не было.
В магазине, куда мы зашли за припасами для вечернего веселья, она снова покатилась по ступенькам, на этот раз заработав внушительные синяки. Что уж мы там накупили, не вспомнить. И весь остаток вечера теряется в тумане. Знаю только, что употребили немало и гудели допоздна, несмотря на ушибы, результат обещанных эксцессов. Яснее всего мне помнится, как Вика замедленно вещает о чем-то своём излюбленном, маниакальном, как всегда бывает, когда она вдрызг пьяна.

Утром планировалось встать пораньше и поехать в Эрмитаж. И мы действительно встали, но не в 7 или 8, а в одиннадцать с чем-то. У Вики припасена была пара бутылок пива, чтобы ожить (привычная необходимость, посерьезнее, чем банальный опохмел). Настроение у неё от выпитого, тем не менее, не улучшилось. А так как она переменчива, как весенняя питерская погода (иными словами - шальная и своенравная), то договорённости о целом дне в музее были вмиг отметены. Как француженка из поговорки, она состряпала маленький скандал, обвинив меня в своих падениях (заставил пить крепкое и потом не уберег). После краткой, но интенсивной ссоры, наспех приведя себя в порядок, Вика заявила, что едет в гости к подруге, мы с ней встречаемся вечером на вокзале, и ушла мрачная, недовольно скривив губы. Довольно энергично ушла, несмотря на обширные, с фиолетовым отливом, синяки на ногах.
Подруга-бисексуалка, выглядевшая как плотный, но накачанный парень (я как-то видел фото), жила с мужем, отсидевшим лет 8 за грабёж или подобный криминал, в однушке в спальном районе. Парочка была колоритная, из породы людей, странноватых даже для Питера. Предстоящая встреча Вики с этой Алей неприятно беспокоила меня, так как могла пробудить на время утихшую викину страсть к своему полу. Помрачнев ещё больше, чем моя вздорная беглянка, я вышел в серый день.
Вместо Эрмитажа я решил отправиться в Русский музей. Впервые попав в залы Михайловского дворца, полупустые в несезон, я методично проходил их, разглядывая бесконечные портреты, но в голове пульсировала одна лишь мысль «все они мертвы, все они мертвы». Выйдя с ощущением сплошного черного пятна вместо образов картин, двинулся в сторону Васильевского острова, так как не было ещё и четырёх, и до поезда оставалась прорва времени, - наугад бродить по его линиям, затем отобедать в первом приглянувшемся кафе. В стальном свете дня всё – здания, машины, деревья, – выглядело очень чётко, реалистично и надёжно. Словно город давал понять, что он со мной, что готов подставить плечо, как хмурый, но верный друг. Нагулявшись и перекусив, я заехал в Лавру и провел там некоторое время. А потом поехал на вокзал.
Нет, Вика не осталась на неделю или две с подругой – я встретил её в уговоренном месте, все ещё мрачную, но уже как-то по-другому. С привкусом греха или даже демонизма. Я не хотел ни о ее чем расспрашивать, но все же не удержался. И получил в ответ отповедь истеричным тоном, с вульгарными словечками и привкусом легкого хамства. С того момента и до самого приезда в Москву наше с ней общение имело, если можно так сказать, служебный характер. «Пошли, нам пора!», «я на нижней полке», ну и всё в таком духе. В метро нам надо было в противоположные стороны. Помятые с дороги и невыспавшиеся, в состоянии внутреннего раздрая, почти фрустрации, мы быстро пробормотали слова прощания и разъехались по домам.

Поездочка, говорил я себе, вышла та ещё. Опыт совместного путешествия следует признать провалившимся. Тогда я только начинал догадываться (но не готов был признать), что отношениям конец. Впрочем, не все два дня целиком следовало слить в Лету. Был в начале один момент, выходящий за границы определений и противопоставлений, как нулевая фонема у Леви-Стросса, почти как точка бифуркации. Момент чудесной спонтанности и неожиданной свободы. Полный всамделишного, естественного, и, вместе с тем, игры. Выпив и закусив в вагоне-ресторане, мы расположились на своей нижней полке, но недолго там усидели. Внезапно Вика вскочила, шепнула «у тебя был секс в поезде, нет?» и потянула за руку в сторону туалета. Нам повезло: он оказался не занят. Быстро запершись, мы провели там бурные десять минут, стараясь поменьше шуметь. Когда вернулись, то решили, что поместимся на одной полке вдвоем и будем спать вместе. Возбужденные алкоголем и приятным приключением, мы шептались, ворочались, приглушенно хихикали. Наконец, одна женщина не выдержала и громко и недовольно спросила «Что у вас тут происходит?». И тут Вика, моя необыкновенная подруга, моя незабываемая ушедшая любовь, ответила, как отрезала, будто готовым афоризмом: – У вас происходит смерть, а у нас тут происходит жизнь.

 ноябрь 2024