Пожар

     2002-й год 11 апреля. Мы жили тогда в сорока километрах от Москвы, на берегу Истринского водохранилища, в новом строящемся поселке близ деревни Трусово.  Однажды утром Герман собрался ехать в Москву на репетицию. Все рассчитал по времени, попрощался со мной  и поспешил к уже заведенной  машине. Тут же я увидела забытый им телефон, схватила его и бросилась к Герману. Как остаться одной и без связи с ним! Бежала, подняв руку с телефоном, и громко кричала, надеясь, что посмотрит назад. Не увидел. Не услышал. И уехал-таки, быстро свернув на главную дорогу к Москве.
     Только вошла в дом, почувствовала запах гари. Сразу – на второй этаж. Быстро обнаружила: горит где-то под крышей (неисправность  электропроводки, как выяснилось потом). А на втором этаже – неподвижно лежащая Муза, мама Германа (обширный инсульт). Как спасти её?! Страх остаться без помощи и невозможность вернуть Германа парализовали меня. Выбежала на крыльцо. Вокруг – ни души. Ранняя весна. Еще местами лежит снег. Впереди громадный пустырь поля. Соседние строящиеся дома нового поселка закрыты наглухо до тепла. Услышала свой слабый голос, обращенный в никуда: «Лю-юди, помоги-ите…». Так обычно поступают в фильмах. В ответ – безмолвие.
     Слово «люди» нарушило оцепенение. Вдруг вспомнилось: несколько дней назад видела трех рабочих, проходивших мимо. Поздоровались, перекинулись словами. Узнала, что приехали на  отделочные работы в доме по нашему переулку…  Бросилась полуодетая туда - калитка закрыта на замок, а из дома слышна громкая музыка. Прыгала, кричала и махала руками, чтобы  хоть как-то привлечь внимание, пока кто-то  случайно не глянул в окно. Мне казалось, длится  целая вечность, а на самом деле прошло всего минут двадцать, как я металась по дому и бегала за рабочими. Это были самые страшные, тягостные минуты безнадежного отчаяния: продлись немного больше, они могли бы стать роковыми…
     Когда вбежали к Музе, уже горел внешний угол ее комнаты, а она спокойно лежала и смотрела на языки пламени за окном, постоянно меняющиеся, будто в какой-то дикой пляске.  Комната быстро наполнялась дымом. Внезапно  раздался звук треснувшего оконного стекла, осколки которого со звоном  разлетелись по полу. Огонь уже рядом - в комнате. Как потом рассказывали  рабочие, команды отдавала кратко и четко. Один вынес на руках закутанную в ватное одеяло Музу, которой успела покрыть голову теплым платком, и вслед сказала положить ее в дальний угол участка и срочно вызывать пожарных. Второй схватил свернутый матрас с подушкой, куда бросили лекарства и разные вещи Музы. А с третьим вбежали в мою комнату. Задыхаясь от дыма, быстро взяла свою сумку с паспортом, а помощник в это время вытащил из-под тахты коробку, где сверху лежала цветная папка с  документами на дом и землю. Чуть приоткрыли дверь в комнату Германа и сразу же ее захлопнули: нас обдало сильным жаром – горела вся комната. Выбежали из дома. Позвонила Анюте, сообщила о случившемся и попросила проверить, принят ли вызов о пожаре.    
     С рабочими кинулись на первый этаж, жестом  указала на гостиную с камином и дала команду: «Несите самое ценное!», а сама – к шкафу в холле взять что-нибудь из одежды (до сих пор была в халате и в тапочках на босу ногу). Не успела бросить в наволочку несколько вещей, вижу: тащат вдвоем большой, пузатый, старый телевизор. «Не то-о! Оставьте его!» - и бегу в гостиную… к часам. Большие, напольные, под два метра, старинные (начало 19-го), красного дерева – украшение дома. Такие, очень похожие, чем мы гордились, стояли в кабинете Пушкина! (по картинке из любимой книги «Пушкин в портретах и  иллюстрациях»). Герман привез их после длительных гастролей по сибирской глубинке и   заплатил за них все заработанные деньги – 400 рублей.      
     Открыла изящную дверцу длинного  тела футляра часов, быстро сняла маятник и две тяжелые гири, потом отсоединила красивую, горделивую голову с тремя башенками и медным ликом циферблата. Часы спасли. Пузатый телевизор – тоже: рабочие не смогли оставить такую ценность!
     В толпе собравшихся зрителей увидела знакомую женщину, живущую недалеко от нас. Она предложила перенести Музу к себе, что и сделали с помощью двух рабочих. У нее переоделась и снова – к дому.
     Пожарные уже приехали. После всего пережитого на пожар смотрела как-то отстраненно, словно  это фильм и не со мной. Опустошение и усталость подавили все чувства, а глаза равнодушно отмечали многие детали происходящего. Все протекало, как в замедленной киносъемке. И пожарные, спокойно тянущие шланги. И неспешное подключение к воде. И заходы в дом  на первый этаж, после чего шли с раздутыми куртками в свой вагончик и вскоре выходили оттуда «облегченными». И снова возились с водой и вяло поливали разные стороны все ниже спускающегося жадного огненного столба. А иногда и прекращали полив – ждали накопления воды. В общем, на все смотрела с душевным смирением, понимая, что от меня уже ничего не зависит.
     Все чувства придавила тяжесть кошмара  не случившегося, но такого реально близкого: смерть коснулась своим дыханием. Только чудом удалось спасти Музу. Она не пострадала. Спасибо тебе, Господи!  Осознание всего пришло позже, а теперь  где-то глубоко таилась и давала силы  мысль:  нас миновало страшное, безнадежно необратимое  испытание, с которым даже невозможно представить, как могла бы продолжаться наша жизнь  дальше. Главное - все живы. Остальные потери в сравнении  меркнут. А жизнь, изменчивая и непредсказуемая, продолжается. И хотя она испытывает болью и горечью потери, разочарованием, обидой, неудовольствием, но всегда наполняет своим ощущением чего-то неповторимо удивительного  и непостижимого для каждого.         
     Сгорели все архивы и библиотека, три  ценные картины, старинные стол и комод, музыкальные инструменты, чемодан с партитурами Германа и пианино. Всего, что дорого сердцу, не перечислить. Остался фундамент дома и залитый водой подземный гараж. Просила встретить Германа при подъезде к дому и,  пока еще не вышел из машины, сообщить ему сначала, что все живы, а потом – о случившемся. Пусть немного придет в себя и уже после  доедет до …места, где был дом. Зрелище тяжелое, особенно при  неожиданном впечатлении. Мужчин тоже нужно беречь: представители «слабого пола» - более живучи и приспособляемы.
     Переночевали у Анюты, оставив Музу у знакомой еще на день. А утром поехали в Зеленоград и сняли в новом доме совершенно пустую трехкомнатную квартиру за низкую цену: по расположению – в области, хотя и на границе с городом, без мебели и сразу после окончания
строительства дома. В одну из комнат позже свезли  из разных мест сохранившийся скарб.
     Приехали на пепелище. Картина поразила нас. Полукольцом, окружая черный, обгорелый фундамент дома, на земле лежали одинаковые книги – сатирические пьесы Музы*. Одна из пачек  большого тиража  хранилась в моей комнате, и неизвестно, как они  туда попали. Самое удивительное, что  большинство книг лежали с открытым титульным листом, с которого смотрела в небо… Муза! Это был выразительный, графический, черный на белом  ее портрет, который она очень любила и   украсила им свою книгу. Автор портрета – Ярослав Манухин**, известный художник, большой
ценитель и искусный  реставратор произведений русской старины:  икон, мебели и всякой утвари. Долгие годы дружили с Музой семьями и, живя рядом, часто общались.
     Глядя на картину пепелища, мы стояли в оцепенении. А ветер перебирал странницы разбросанных на земле книг,  и Муза с портретов то снова смотрела в небо, то пряталась за страницы. Что бы это значило? Может быть, это - виртуальный знак благодарности… Ведь, она, бедная, уже шесть лет, как не произнесла ни одного слова…

*Муза Павлова «Балаган на площади и другие сатирические произведения», Москва, издательство «Прометей», 1991
**Манухин Ярослав Николаевич (1925–2017) Советский художник-график, живописец, плакатист. Член Союза художников СССР (с 1956).