Senex. Книга 1. Предисловие

Senex*

* - старик.

– Мне сейчас пятьдесят шесть, – продолжает Ризенфельд. – Но
я ещё отлично помню то время, когда мне было двадцать, как
будто прошло всего несколько лет. А куда всё это девалось?
Что происходит? Просыпаешься, и вдруг оказывается,
что ты – старик.
Э. М. Ремарк. Чёрный обелиск

Книга 1. Бонна Эксклюзив

- Я спрашиваю вас, мистер Трелор, позволительно ли мужчине
назвать женщину свиньёй?
Трелор, сидевший рядом с ним, растерялся при этой внезапной
атаке, он не понимал, почему именно его заподозрили в том, что
он способен назвать женщину свиньёй.
- Я бы сказал, - пробормотал он неуверенно, - что это... э...
зависит от... того, какая... женщина.
Маленький человечек был ошеломлён.
- Вы хотите сказать, что... - начал он дрожащим голосом.
- ...что я встречал женщин, которые были не лучше свиней,
а иногда и хуже.
Д. Лондон. Под палубным тентом

Предисловие

          Каждое утро трудовой недели Василий Порфирьевич Моряков шёл от заводской проходной на своё рабочее место, которое находилось в техническом корпусе. Путь его пролегал мимо красивого старинного здания заводоуправления, где его внимание неизменно привлекали огромные ярко освещённые окна большой комнаты, расположенной на втором этаже, над самым входом. Эта комната освещалась свисающими с высокого потолка люстрами в виде стеклянных матовых шаров, в то время как в техническом корпусе были низкие потолки и банальные лампы дневного освещения.  Под потолком этой удивительной комнаты на длинных древках были закреплены большие флаги – флаг ВМФ СССР, Андреевский флаг ВМФ России и флаг Санкт-Петербурга, а огромные рамы стеклопакетов в любую погоду были неизменно открыты для проветривания перед началом рабочего дня. Василий Порфирьевич не знал, что за люди там работают, но был уверен, что в такой необыкновенной комнате могут работать только особенные люди, и, видя это завораживающее зрелище, ему хотелось узнать, что это за комната, какой отдел в ней располагается, и, пока его глаза видели эти окна, его одолевала тайная мечта работать в этой чудесной комнате среди этих замечательных людей. Но каждый раз Василий Порфирьевич торопливо проходил мимо заводоуправления, входил в стоящее по соседству неказистое кирпичное здание технического корпуса, с грустью прощался со светлой мечтой, садился на своё рабочее место и погружался в привычную рутину работы технолога.
          Василию Порфирьевичу не давала покоя мысль, что ему уже 56 лет, скоро он станет пенсионером, а всё, чего он достиг в своей жизни – это должность ведущего инженера-технолога в бюро корпусных работ с зарплатой 22 000 рублей. Он любил свою профессию технолога… Но очень уж она была непрестижная и низкооплачиваемая, и Василий Порфирьевич, имеющий опыт работы технологом ещё в СССР, был убеждён в том, что в России эта профессия до сих пор не получила должной оценки.
          Для СССР проблема производства технологий была главной проблемой, которую так и не удалось решить, и это стало одной из причин деградации и развала великой державы. Руководители СССР пытались решить эту проблему по-стахановки: чем больше будет инженеров и технологов, тем больше технологий они смогут произвести. Это привело к тому, что в СССР стало столько инженеров и технологов, что из их уже можно было строить пирамиды или Великие китайские стены. Но, несмотря на то, что в СССР учили качественно, толку от инженеров и технологов было мало, и они либо протирали штаны на работе, либо спивались от безделья. Эту ситуацию очень точно охарактеризовал Михаил Жванецкий в юмористической миниатюре, которую исполнял Аркадий Райкин: «Представь себе, исчез дефицит… Ты купил, я купил, мы его не любим - он тоже купил. Все купили. Все ходим скучные, бледные, зеваем. Завсклад идёт - мы его не замечаем. Директор магазина - мы на него плюём! Товаровед обувного отдела - как простой инженер! Это хорошо? Это противно!»
          Перед «странами коллективного Запада» тоже стояла проблема производства технологий, и им, в отличие от СССР, удалось её решить. «Проклятые капиталисты» прекрасно понимали, что производство технологий очень зависит от денег, поэтому не стали плодить бездарных, ленивых инженеров, а стали щедро финансировать технологические проекты в частных корпорациях, инженеры у них были в дефиците, но это были настоящие инженеры, которые прошли трудный путь естественного отбора в невыносимых условиях жестокой конкуренции. В результате СССР стал катастрофически зависеть от западных технологий. Это произошло потому, что западные капиталисты стали заказчиками новейших технологий, потому что им надо было производить больше товаров, которые они продавали всему миру, в том числе и в СССР. А советское государство так и не стало заказчиком новейших технологий.
          Эта ситуация могла бы измениться в девяностые годы, когда Россия тоже стала капиталистической страной, но проблема производства технологий по-прежнему не была решена, и Василий Порфирьевич не видел никаких подвижек государства в этом направлении. И российские капиталисты тоже не стали заказчиками новейших технологий. Инженеры — и особенно технологи — «традиционно» имели мизерные зарплаты, поэтому молодёжь, получив высшее образование, долго не задерживалась в технологах. Задерживались лишь те, которым руководители Отдела Главного Технолога доплачивали за профессионализм. Василию Порфирьевичу руководители Отдела Главного Технолога не доплачивали, и его незавидное положение не оставляло ему никаких возможностей для улучшения ситуации, причиной которой был его почтенный возраст, который не позволял ему ни продвинуться по служебной лестнице, ни отважиться на поиски другой работы. Это был заколдованный круг, из которого не было достойного выхода, и Василий Порфирьевич принял мудрое решение - смириться с судьбой, чтобы сохранить нервы и здоровье, которые очень пригодятся ему в «период дожития».

* * *

          И всё было бы не так уж плохо… Но в последнее время отношения в коллективе бюро стали портиться. Василий Порфирьевич был самым пожилым в бюро, состав которого за короткое время пополнился молодыми технологами, и он с удивлением обнаружил, что их интересы стали сильно расходиться. Некоторые молодые сослуживцы пришли в бюро после института абсолютными неучами, они, несмотря на то, что работали уже больше года, до сих пор имели смутное представление о профессии, но при этом были очень недовольны тем, что им платят мизерную зарплату, не испытывали чувства вины за свою профессиональную безграмотность, и в их поведении не было уважения ни перед начальником бюро Ефимкиным — настоящим профессионалом, ни перед руководителями Отдела Главного Технолога. Один из них, Сергей, рабочий стол которого находится рядом со столом Ефимкина, включал свой миниатюрный телевизор и смотрел чемпионат мира по футболу. Наблюдая всё это, Василий Порфирьевич точно знал, что ему подобное поведение Ефимкин ни за что не простит, а молодым специалистам прощает, потому что они молодые и перспективные: их карьера на производстве ещё впереди, и Ефимкин сделал ставку именно на них, а не на пожилого Василия Порфирьевича. Ефимкин очень хотел, чтобы они остались в его бюро, но молодые инженеры были недовольны маленькими зарплатами, постоянно выражали начальнику своё недовольство, и он, не имея возможности увеличить их зарплату, вынужден был заискивать перед ними. Молодые специалисты это чувствовали, поэтому в последнее время стали позволять себе слишком много вольностей. Когда надо было идти на склад за бумагой для принтера, двадцатипятилетний здоровяк Сергей нагло отказался идти, а двадцатисемилетний крепыш Артём просто убежал из комнаты, и за бумагой пришлось идти Василию Порфирьевичу, в его 56 лет, и Ефимкину, которому было 50 лет. В апреле, как обычно, состоялся субботник по уборке территории, все начальники бюро традиционно направили на это мероприятие своих самых молодых сотрудников, но Ефимкин так и не решился отправить на субботник Сергея и Артёма, как самых молодых. Он очень долго думал, Василий Порфирьевич видел, как он мучается, принимая решение… И в конечном итоге на субботник пошли Ефимкин и Василий Порфирьевич!
          Василий Порфирьевич в очередной раз убедился в том, что Ефимкину и другим руководителям Отдела Главного Технолога были нужны молодые инженеры, а на нём и таких, как он, они негласно поставили крест. Этот крест пока ещё был не очень жирный, но с каждым годом он становится всё жирнее, и уже не так далёк был тот день, когда замкнётся круг под названием «Трудовая деятельность Василия Порфирьевича Морякова на благо своей страны». Подобное отношение к Василию Порфирьевичу невольно вызывало у него невесёлые мысли о том, что его могут сократить, то есть отправить «на пенсию по старости», когда ему исполнится шестьдесят лет, и это лишало его покоя. Не добавляло ему настроения и недавно произошедшее грустное событие – смерть семидесятилетнего сотрудника конструкторского бюро оснастки. Василия Порфирьевича не покидало ощущение, что его неустойчивое положение в бюро делает его зависимым от Ефимкина, и он даже готов был признать, что это рабская зависимость. А поскольку Василий Порфирьевич всегда старался быть честным по отношению к самому себе, то вынужден был признать и то, что ведёт себя в соответствии с той ролью, которую отвёл ему Ефимкин, сделавший молодых безграмотных инженеров своими фаворитами, а его, профессионала с тридцатилетним опытом работы в судостроении, сделал человеком второго сорта. Сомнений в этом быть не могло: если Василий Порфирьевич не смог, как Сергей и Артём, отказаться идти за бумагой или работать на субботнике вместо молодых, здоровых парней, значит, он вёл себя именно как человек второго сорта, то есть заискивал перед начальником бюро. 
          Василий Порфирьевич мог бы попытаться выяснить отношения с Ефимкиным, поговорить с ним по-человечески… Но жизненный опыт и накопленные знания подсказывали ему, что вести воспитательные беседы с начальником и сослуживцами априори бессмысленно. Доверительное общение напрямую - как говорится, по душам, минуя принятую в социальной среде систему знаков - человек может иметь только с очень близкими людьми, которые являются частью его души и плоти, а такими людьми являются только родители, жена и дети. Даже с родными сестрой или братом общение по душам может оказаться бессмысленным. Со всеми остальными людьми, включая начальника и сослуживцев, можно общаться только посредством принятой в социальной среде системы знаков, которая нужна для того, чтобы между человеком и посторонними людьми, не связанными с ним родством душ и тел, всегда была защита, изоляция, предохраняющая его от потери собственной энергии. 
          Василий Порфирьевич всё больше убеждался в том, что нынешний Ефимкин, у которого теперь была «банда» (как он сам любил выражаться) из молодых, перспективных - пока только в силу своего юного возраста - инженеров, способная решать любые производственные задачи, в нынешней ситуации ни за что не взял бы в своё бюро его, потенциального пенсионера. Несколько лет назад он взял Морякова только потому, что тогда у него не было иного выхода: в бюро, вместе с ним, было всего лишь четверо сотрудников. И когда пришёл Василий Порфирьевич, то его, очень многое забывшего в своей профессии за годы скитаний, заново обучал профессии не нынешний амбициозный Ефимкин, а другой человек, которого, к сожалению, уже не было, потому что состав бюро увеличился до десяти человек, и молодые инженеры, с молчаливого одобрения начальника, каждый день давали почувствовать Морякову, что между ним, пожилым бесперспективным сотрудником, и ими, перспективными, возникла непреодолимая пропасть.
          Ефимкин любил повторять, что у него теперь есть «банда», и когда он так говорил, то имел в виду, что в корпусном бюро образовался настоящий коллектив из молодых перспективных инженеров. Но при этом ни сам Ефимкин, ни его молодые подчинённые не имели ни малейшего представления о том, как формируется этот самый коллектив. Огромную часть своей собственной энергии Василий Порфирьевич тратил на то, чтобы у них, вопреки сопротивлению сослуживцев, появилось что-то похожее на коллектив. Но дальше так продолжаться не могло, потому что доброжелательная атмосфера в коллективе должна поддерживаться большинством его членов, а этого так и не произошло. Всё держалось только на позитивной энергии Василия Порфирьевича, а молодые сослуживцы тратили свою энергию на неприязненное отношение к Василию Порфирьевичу. Когда он выходил в курилку в коридоре, где молодые сослуживцы оживлённо обсуждали футбол или другие проблемы, и хотел поболтать вместе с ними после напряжённой работы, они дружно замолкали, словно речь шла о некой тайне, и дружно уходили. И если в беседе участвовал Ефимкин, то он тоже уходил вместе с ними, демонстративно оставляя Василия Порфирьевича в одиночестве.
          Василий Порфирьевич воспринимал это как демонстрацию высокомерного отношения к нему начальника бюро и сослуживцев и находил в подобном поведении много странного. Во-первых, потому что сам он ко всем молодым инженерам относился доброжелательно, по-отечески, и ни с кем никогда не ссорился. Во-вторых, его удивляло, что Ефимкин не изменил своего нежного отношения к молодым подчинённым даже после того, как они нагло отказались выполнять порученную им работу, и в то же время стал неприязненно относится к Морякову, с которым вместе работал на субботнике.
          Василий Порфирьевич был человеком мягким, неконфликтным, не в его правилах было навязывать другим свои порядки, он лишь следовал тем порядкам, которые устанавливали люди, привыкшие подавлять других, поэтому он какое-то время продолжал сожалеть о том, что Ефимкин разрушает их былые добрые отношения, заискивая перед молодёжью.
          Но вскоре у него возникла спасительная мысль, что на самом деле ему надо радоваться перемене в поведении начальника: ведь у него больше нет обязательств перед человеком, который спас его, когда он оказался на самом дне жизни. Конечно, Василию Порфирьевичу не нравилась возникшая отчуждённость в отношениях с начальником... Но ведь именно в таком состоянии можно переходить на другую работу, потому что это состояние даёт ему свободу действий. И если бы он был моложе, то именно так и поступил...

* * *

          Но кому он нужен в свои 56 лет? Василий Порфирьевич уже был в том возрасте, когда человек начинает жить в полном соответствии с утверждением Отто Ранка: «Человек чувствует себя бессмертным, пока он ничего не знает о времени, пока у него нет осознания времени». Молодые сослуживцы Василия Порфирьевича Сергей и Артём вели себя так, словно чувствовали себя бессмертными, для них слово «смерть» было пустым звуком, потому что они ничего не знали о времени. Василий Порфирьевич в молодости точно так же, как Сергей и Артём, чувствовал себя бессмертным, и слово «смерть» было для него пустым звуком, потому что он ничего не знал о времени. Но в последнее время Василий Порфирьевич начал осознавать время, поэтому слово «смерть» стало для него ужасным, оно обрело леденящий душу смысл, и в его жизнь вошло новое, абсолютно достоверное знание: теперь он точно знал, что когда-нибудь умрёт. То, что он обязательно должен умереть, стало для него неизбежным и неизменным фактом в его жизни. Василий Порфирьевич продолжал жить, но смерть уже прочно вошла в его жизнь, и осознание неизбежности смерти стало оказывать огромное влияние на его жизнь. Ему было уже не до смеха, ибо он начал замечать, что всё, куда бы он ни посмотрел, стало менять свой облик, потому что за всем стояла смерть: о смерти напоминали ему и седые пряди в волосах его ровесников, и кончина знаменитых людей, о которых скорбела вся страна.
          Он даже себя перестал узнавать, потому что вдруг обнаружил, что от жизнерадостного, бодрого, сильного человека, каким он был в тридцать лет, не осталось и следа, и вместо него в зеркале он обнаружил мужчину, у которого вместо густой шевелюры на голове уже образовалась лысина, вместо гладкой кожи была дряблая кожа, вместо мускулов был жир, а вместо крепких белых зубов образовались зияющие пустоты.
          Он вдруг осознал, что его мощная сексуальная потенция, которой он так гордился, вдруг сменилась импотенцией. В молодости он часто ездил на поезде, и для него самой большой проблемой была эрекция по утрам, когда он просыпался из-за позыва к мочеиспусканию: эрекция была такая мощная, что ему приходилось довольно долго лежать на полке в ожидании, когда она хоть немного ослабеет. А сейчас у него - никакой эрекции по утрам… И можно спокойно ездить на поезде!.. Но ему уже никуда не надо. 
          Поскольку смерть вошла в жизнь Василия Порфирьевича, то он почувствовал, что она стала накладывать глубокий отпечаток на его восприятие реальности: его реальность стала беднее; её краски стали постепенно, но заметно, тускнеть; в его поведении появилась склонность избегать возможной опасности, поэтому он уже не осмеливался затевать различные поездки, которые с энтузиазмом осуществлял в молодости.
          Поскольку смерть уже вошла в жизнь Василия Порфирьевича, она постепенно стала заполнять собой всё его жизненное пространство… И всё же она пока находилась не настолько близко к нему, чтобы он мог протянуть руку и дотронуться до неё.
          Василий Порфирьевич, как и любой другой человек, был наделён разумом, и до настоящего момента, то есть до возраста в 56 лет, он вполне осознавал себя, он осознавал своих ближних, он помнил своё прошлое, он жил в настоящем, он мечтал о будущем… Но когда он начал осознавать время, то вдруг понял, что у него больше нет будущего! У него осталось только настоящее, и вопрос был только в том, сколько может продлиться это настоящее: если он рождён не по своей воле, то и умереть он может тоже вопреки своей воле, причём, он может умереть раньше, чем умрут те, кого он любит.
          Смерть является прямой противоположностью жизни, смерть – это отрицание жизни, смерть несовместима с опытом жизни, поэтому Василию Порфирьевичу казалось тщетным всё, что он сейчас предпринимал для жизни. Он всё больше осознавал своё бессилие перед силами природы, и это рождало в его душе отчуждённость от окружающего мира и ощущение одиночества: ему невыносимо было осознавать, что, когда он умрёт, то люди, которые были моложе его, продолжат жить на земле. Отчуждённость и одиночество создавали у него ощущение, будто он находится в тюрьме, в то время как все остальные люди наслаждаются жизнью на свободе.
          В душе Василия Порфирьевича поселился страх смерти, но это был не обычный страх, который любой человек может переживать не однажды в своей жизни, это был страх, которым Василий Порфирьевич был охвачен постоянно. Причиной этого иррационального страха были и упреки совести за бесполезно растраченную жизнь (хотя все эти годы он не бездельничал, а работал на разных заводах, строил корабли, которые сейчас защищают Россию), и за упущенные возможности в реализации своих творческих способностей, и за многое другое. Василию Порфирьевичу было бы мучительно горько умереть, при этом осознавая, что он так и не прожил своей настоящей жизни. Со страхом смерти был связан и его страх старения, дряхления, немощи, неспособности самостоятельно обслуживать себя до самой смерти. Он опасался, что, став физически немощным, он деградирует и как личность, то есть утратит эмоциональную энергию и интеллектуальные способности. Это было суеверие, которому были подвержены многие пожилые люди, хотя существовало достаточно доказательств того, что большинство людей сохраняют свои интеллектуальные способности даже в преклонном возрасте.
          Василий Порфирьевич боялся смерти… Но в то же время где-то в глубине души он не верил в собственную смерть… Он был не в силах представить собственную смерть, хотя делал попытки вообразить, что будет происходить после его смерти, кто будет его оплакивать, и будет ли вообще кто-нибудь его оплакивать и искренне сожалеть о его смерти, потому что помнил мудрое изречение Авессалома Подводного: «Каждый умерший должен быть оплакан, иначе его душа в следующий раз воплотится с гораздо более тяжелой кармой». И в то же время Василий Порфирьевич понимал, что, пытаясь представить собственную смерть, сам он продолжает присутствовать при этих событиях и после своей смерти. Он знал, что его представление о собственной смерти - это не настоящая его смерть, потому что на самом деле он не сможет наблюдать, как его оплакивают, а, значит, это всего лишь иллюзия смерти… Но эта иллюзия смягчала его восприятие собственной смерти. Может быть, он даже не возражал бы против смерти как таковой… Если бы она не предполагала конец жизни, которая даётся ему только один раз... И второго раза уже не будет.
          Поскольку страх смерти вызывал у Василия Порфирьевича ощущение, будто он находится в тюрьме, то, находясь в тюрьме, он в то же время не мог выносить своего одиночества, он чувствовал жизненную необходимость общаться с другими людьми, его счастье стало зависеть от чувства солидарности, которое он испытывал и к своим сослуживцам, и к своим соотечественникам, и к своим предкам, и к будущим поколениям. Но молодые сослуживцы, во главе с Ефимкиным, высокомерно отвергли его общение, и работа Василия Порфирьевича в корпусном бюро Отдела Главного Технолога лишилась для него смысла.