История одного убийства

История одного убийства.
Однажды вечером в пятницу было объявлено общее партсобрание части. И, о счастье, оно было закрытым. Это была редкость, т. к. члены бывали очень недовольны тем, что немногочисленные беспартийные, вместо того чтобы после работы сидеть в душном зале и слушать постылую херню, припеваючи убывали домой. Закрытые собрания бывали, почти исключительно, когда разбиралось личное дело начальника залетевшего по пьяни или по бабе. Считалось, что беспартийным это знать не полагалось.
Итак свобода и, что ещё большая редкость, два выходных впереди. Это случилось когда почти все лейтенанты уже вступили в члены.
К проходной мы подошли вместе со старым капитаном Морозом Иваном Яковлевичем, таким же беспартийником как и я. Славен он был по женскому полу, хотя выглядел не очень казисто, обладал лысиной и по моим тогдашним представлениям юностью не блистал, было ему чуть ли не за тридцать пять. Образование у него было среднее, перспектив на продвижение никаких и он был «вечным» капитаном. Отличало его добродушие и пофигизм. Видя меня с книгой он как-то сказал –"хорошо тебе Санёк, ты читать можешь, а я вот четвёртый год «Три мушкетёра» читаю. Только лягу, открою книгу и тут же засыпаю". Впрочем, товарищ он был хороший.
Так вот, увидев меня он сообщил, что по достовернейшей информации в пятнадцатое сооружение  завезли спиртное в ассортименте! И мы, пользуясь тем что все на партсобрании и не успеют расхватать дефицит у нас из под носа, направили свои стопы в магазин №15 (который по сю пору под тем же номером располагается на южном подбрюшье городка за проходной). Вошед в него мы обнаружили полупустые как всегда прилавки, но украшенные чарующими пирамидами невиданного экзотического бальзама «Абу-Симбел». Уже успевшие вкусить его работники прилавка радостно сообщили нам, что происходит он из египетских земель «Тысячи и одной ночи» и усладой не уступает нектару и амброзии.  Мы немедля приобрели по три флакона и закуси, случившихся наверное по ошибке, свежих и неплохих яблок. Решено было устроить пиргорой у меня в камере общаги. Иван Яковлевич не решался появиться дома с такими сокровищами.
Что сказать, услада была райской, недоставало только гурий. Абу-симбел проникал в организм с коварной лёгкостью и скрывал до времени сатанинскую сущность магрибинского джинна. За дружеской беседой с воспоминаниями мы незаметно нализались до такой ступени, что я и не заметил, когда исчез Иван Яковлевич, призываемый флажолетами совести к семейному очагу. Открыл глаза я только наутро в субботу. Нельзя сказать, что я пробудился или очухался. Этого не было. Из всех осмысленных действий я мог произвести только движение век – «Поднимите мне веки!». Подлейшей особенностью сего бальзама было то, что он не выказывал никакого желания покинуть бренное тело путём извержения содержимого желудка через начальное отверстие пищеварительного тракта в туалетный сосуд, но предпочитал пребывая в организме пользоваться всеми правами безжалостного захватчика. Мне было худо по всем параметрам. Но самое печально было то, что чем больше времени проходило тем хуже мне становилось. Я пластом лежал на казённом ложе и не реагируя никак ни на что, только отмечал, что иногда в камеру заходят приятели с восторгом взирая на меня. Иногда кто-то из них делал попытки соблазнить меня на вкушение различных яств из столовки. Но сама мысль о внедрение в тело чего-то потустороннего вызывала дополнительные муки. К вечеру было совсем плохо. Но, видимо случился кризис и я начал шевелиться. Случившийся в это время Леша Чекуленко сумел принудить меня к поеданию чего-то довольно символического и сообщил, что утром он собирается на охоту и приглашает меня. Не дав согласия и не отказавшись я упокоился уже в обнадеживающем состоянии.
Ранним морозным утром я проснулся, будто заново на свет родившись. В животе было пусто, в голове  тоже. Поднявшись к Лёше я обнаружил у него готовый довольно плотный завтрак, который он со мной разделил и который я оценил по достоиству.  Влечение к подвигам вновь вернулось ко мне. Леша поведал, что охотники его второго полка (позывной «Логофет») уехали на охоту ещё вчера в выделенном командованием тёплом КУНГе, но он решил не ехать, так как предыдущий опыт поездок был сугубо отрицателен. Заключался выезд в грандиозной попойке, трофеев никогда не было никаких. Единственное развлечение это атраккцион срывания с зазевавшегося коллеги шапки с подбрасыванием её вверх и с дружной пальбой по этой шапке под завывающий восторг палящих и мерзейшее сквернословие владельца шапки.
Накануне Лёша весь день занимался подготовкой, которая, по его словам, доставляла ему не меньше удовольствия чем сама охота. Он разбирал и чистил простенькую одностволку, которую выменял на трёхлитровую банку спирта. Снаряжал патроны взвешивая порох на специальных весах, или отмеряя меркой, засыпая порох в гильзу, забивая пыжи и закатывая патрон. Делал он это всё со смаком и также всем об этом рассказывал.
Итак, снарядившись по погоде, а мороз был поболе десяти градусов, я опять поднялся в камеру в которой помимо Лёши содержались Жора Балыбин и Толик Дегтярук. Там, с прошлого дня расписывали «пулю». Вист был таков – старлеи Дегтярук и Балыбин, капитаны Яровенко и Балакин. Балакин был как-то невнятно женат по первому разу. Жену его никто не видел, но квартира имелась. Тем не менее он предпочитал для отдохновенного времяпрепровождения общагу. Не отрываясь от ломберного стола кто-то из них лениво поинтересовался куда это нас чёрт несёт в такую погоду. После нашего ответа последовало ленивое пожелание – «ну хоть ворону подстрелите».
Получив такое подбадривающее напутствие мы тронулись в путь. Решено было пересечь реку «Горёвка» и минуя «Западный Берлин» (посёлок в котором жили сосланные немцы и их потомки) следовать к позиционному району первого полка, который дислоцировался в нескольких километрах севернее города, а его первая пусковая с КП была в десяти километрах. Перед нами расстилалось поле местами почти голое пересечённое редкими лесополосами. Изредка встречались так называемые «колки» - небольшие рощицы несколько десятков метров в диаметре. Снеговой покров варьировал от голой земли до огромных сугробов, чуть ли не двухметровых, рядом с лесополосами и колками. Иногда попадались участки зыбучих снегов в один из которых я провалился чуть ли не по грудь. Одеты мы были тепло, я к тому времени обзавёлся собачьими унтами черные кожаные головки которых походили на сапоги, что позволяло носить их и в строю под техничку. К сожалению эти унты за лето у меня сожрала моль… в общем, в движении мы не мёрзли. Дома у Лёши была специальная трещётка которая предназначалась для подъёма зайцев с лёжки. Было решено её не тащить с собой и заменить моим лаем.
Выйдя в поле мы увидели множество заячьих следов. Но, увы, следы все были довольно старые.
Отошед на пару километров мы решили разделиться. Я пошёл по одну сторону лесополосы в меру сил лаяй. Лёша с пищалью наизготовку шёл с другой стороны в надежде, что заяц испуганный моими воплями кинется под выстрел. В конце-концов я охрип, а результат был никакой. Мы внимательно исследовали множество следов пытаясь найти новенькие. Наши манёвры напоминали охоту на Буку и Бяку Винни-Пуха и Пятачка.
Но, наконец мы вышли на довольно свежий след и, как там уже в точности было я не помню, а только с той стороны лесополосы раздался выстрел и я побежал туда. Картина была такая – Лёша ополоумев от восторга стоял на коленях перед тушкой зайца. А неподалёку от него описывал круги пёс. Оглядевшись мы увидели на довольно значительном отдалении хозяев этого пса. Километра два как минимум. Этого зайца поднял и гнал пёс, но удача вышла к Лёше. Пёс понимал, что заяц-то по большому счёту его, но будучи собакой охотничьей понимал и то, что ствол в руках оппонента делает его претензии не только бесполезными, но и небезопасными. И немного потосковав вокруг нас он побежал жаловаться к находившимся почти на горизонте хозяевам. Нашим упоениям не было предела. Весьма вероятно было посрамление всего охотничьего коллектива второго полка (позывной «Логофет»). А надо сказать, уговор у нас был таков, что после первого выстрела право стрелять переходило ко мне. Лёша перезарядил ружьецо  передал его мне, взвалил на себя добычу и мы, дойдя практически до КП первого полка развернулись к югу, домой. Лёша лаю обучен не был и мы шли обсуждая различные варианты нашего триумфа. Здесь нужно отметить, что Лёша Чекуленко возможно и смог бы подражая мне изобразить нечто вроде воплей охрипшей болонки, но как номер Боевого Расчёта Пуска он имел некоторые сомнения, уместно ли будет таковое его поведение и не умалит ли оно боевой задор сверхдержавы. Что касается меня, то я  со своим боевым дежурством в составе дежурной технической смены дивизии (ДТС) являлся лицом второстепенным. Обслуживающим персоналом, так сказать, и мог без ущерба величию родины позволить себе мелкие шалости.
Но, вернёмся в наши степи по которым мы попасом* приближались к месту постоянного гнездования.
Долго ли кротко ли, внимание моё привлекло какое-то тёмное пятнышко на белом снегу в открытом поле. До него было метров двести-триста. Я двинулся туда. Пройдя примерно половину пути я убедился, что передо мною сидит заяц. Тогда я упал на снег и пополз к нему. Заяц с интересом меня рассматривал и, когда по его мнению, я приблизился на расстояние возможного выстрела он лениво поднял задницу и не спеша удалился в сторону ближайшего колка. Я бросился за ним. Передо мной была рощица пересекавшаяся множеством заячьих следов. Возможно Чингачгук или Ункас моментально бы вычленили из этого кружева следы моего зайца, но мне это было не под силу. Посему я осторожно начал пересекать колок. Был критический момент, когда я едва не выстрелил в пенёк, в горячке погони приняв его за дичь. Но, к счастью (моему, а не заячьему) удержался. И вдруг я увидел перед собой, буквально в десятке метров спокойно сидящего зайца внимательно меня рассматривающего. Я упал на колено и выстрелил.
«Снаряд вжикнул, как молния на брюках самого Вседержителя. Снаряд сожрал снег и траву, словно пламя огнемета в тридцать футов длиной. Пламя оставило на земле черную стрелу, точно указавшую немцам, где стояла пушка. В цель снаряд не попал.» ©
В отличие от воннегутовского сюжета мой снаряд в цель попал. А стрела на снегу имела место. Заяц подпрыгнул, развернулся и бросился наутёк. Но, через несколько метров повалился на снег и замер. Тут подоспел Лёша. Нашу радость ни в сказке сказать ни пером описать. Но, мороз крепчал, солнце клонилось к горизонту, мы с утра ничего не ели и зайцы становились всё тяжелее. Мы решили идти не напрямик, а выйти на дорогу на Моховское. Через некоторое время нас нагнал трактор с прицепом идущий в Алейск. На нем мы, изрядно промерзнув доехали до КПП. Общага была в сотне метров от проходной. Но бесславно закончить наши славные подвиги мы не были готовы. Было решено прошествовать с нашими трофеями напоказ по центральной магистрали городка. Навстречу нам не попался ни один человек. Лёша печально заметил, что когда он возвращается с охоты пустой (всегда), то навстречу густыми толпами валят если не все жители, то уж все знакомые точно. Сделав два прохода безрезультатно мы, наконец, вернулись в отправную точку нашего Анабасиса. Преферансисты пребывали в той же позиции. Услышав наш приход они вяло поинтересовались – ну что ворона есть? Не менее вяло Лёша ответил – да так, кое-что.
Поражённые таким ответом они побросав карты выскочили в прихожую. Началась вакханалия.
Жора Балыбин измазал лицо заячьей кровью и исполнит охотничий пляс команчей. Мы были герои.
Одного зайца, под тем предлогом, что у нас нет холодильника сразу заныкал, якобы на сохранение хитрозадый Балакин. И тут же утёк в своё логово. Второй был нами приготовлен уже не помню каким образом и съеден с большим удовольствием. Мясо было коричневым и таяло во рту. Балакинского зайца мы так никогда и не увидели.
Сейчас мне, конечно, жалко бедных зайчишек. Но нужно принять во внимание, что мы были тогда предельно молоды и столь же предельно глупы. Ну и ещё крошечное оправдание – мы таки не заради удовольствия убийством, но напитались результатами охоты. Больше я в жизни не произвёл ни одного выстрела в живое существо. Впрочем, не уверен, что сейчас, беря в учёт моё нищенское состояние, я бы отказался от добычи сего деликатеса.

*Попасом. Это словечко из далёкого детства моего отца, кагда он на босу ногу пас коров. Возвращаясь с далёкого пастбища домой корова шли не ускоренным маршем, но пощипывали себе травку  не особо спеша. Это и называлось попасом. Впоследствие отец использовал этот термин в походах за грибами. Означало это, что при возвращении мы посматриваем под ноги в поисках грибов и отнюдь не бежим сломя голову.