Полиамория

ПОЛИАМОРИЯ




Если не знаешь куда идти – иди вослед любви…



Некогда, в прошлом тысячелетии, после демобилизации, я поступил в Иерусалимский университет на антропологию и искусствоведение, но несмотря на то, что пребывание в нем было для меня сплошным наслаждением, меня не покидало ощущение, что я теряю время и самого себя на вещи, которым ещё не пришёл час, что учиться я успею всегда, а вот всё остальное – нет. И вот, по середине второго года, я бросил всё – учёбу, увлекательную работу в особых частях полиции… и ушёл на море. Нет, не на пляж, а в торговый флот, в рамках своей долгосрочной программы воплощения мечт юношества. Ибо одно я знал наверняка: мечты следует воплощать.


Так началась эта история…


Я старался подбирать как можно более старые корабли т.к. именно их, как правило, направляли в маленькие, богом забытые порты с устаревшим оборудованием, где они подолгу, иногда неделями, стояли, дожидаясь погрузки и разгрузки. Большинство моряков тратили это время по полной, максимально используя все, что могли предоставить портовые притоны и шлюхи – попойки, тусовки с крутыми оторвами всех цветов и любови – пьянящие и обжигающие, как ром, и мимолетные, как ночные мотыльки… Не скрою, и я не брезговал всем этим – оно имело своё особое очарование, но для меня, в отличие от прочих, это не было главным. Главное состояло в другом. Я называл это «экспедициями вглубь страны» с целью открытия для себя её пейзажей, людей и культур – открыть и открыться им, впитать, проникнуться… Ибо глубоко внутри я так и остался тем, кем был в юности – исследователем, путешественником, первооткрывателем, пусть ещё и не дипломированным. То были походы без карт, GPS и мобильного телефона, без предварительного наведения справок в Гугеле или обмена информацией на форумах онлайн, без вейза и компаса и, по большей части, без знания местного языка. Но никто и не обещал первопроходцам лёгкую жизнь…


В отличие от самолета, корабль движется (на морском сленге «идёт») медленно и, по мере того как пейзажи плавно проплывают мимо, сменяя друг друга, так сменяются языки песен в транзисторе, народы и оттенки кожи, цвета флагов и тонкости кулинарного искусства… Всё словно проступает одно из-под другого, сплетаясь в одну гармоничную, невероятно сложную и богатую, естественную, ладно сложенную человеческую мозаику.


Перед выходом в своё первое плавание я задавался множеством вопросов и один из наиболее меня занимавших был: как я там управлюсь – там, за семью морями, на конце света, в чужих и чуждых краях, без знания местных языков, культур, ментальностей и обычаев? И сам себе отвечал – будь самим собой, настоящим, без масок и надуманных норм приличия – улыбка, рукопожатие и дружеский хлопок по плечу – язык универсальный, это сработает всегда и везде. Предпосылка оказалась верной, это и вправду работало всегда и везде, в любой точке на глобусе – в Европе, Северной и Южной Америке, в Азии и в Африке, пока…


…пока я не очутился в Японии. Потому как в Японии это НЕ работало. Т.е. от слова «вообще».


Много спустя, когда я пытался сформулировать самому себе объяснение феномена под названием «Япония», я пришёл к следующему метафорическому выводу: если бы некогда, десятки тысяч лет назад, часть рода человеческого оказалась бы на Марсе и развивалась бы там в полной изоляции от всего остального мира – мы получили бы японскую культуру. Разумеется, это преувеличение, но, если мы старательно соскоблим с японцев все наносные веяния западной цивилизации, то убедимся, что преувеличил я не слишком. Япония, и вправду, иная. Очень.


Унитазы в сельских туалетах были повернуты в обратную сторону, так, чтобы человек сидел лицом к стене, а не к двери, которая не запиралась – из соображений соблюдения приватности. В ванных, в гостиницах, во всех прочих отношениях, вполне современных, был только один кран, из которого текла холодная вода. Почему? Потому что вода в ванной подогревалась снизу, вместе с самой ванной, посредством горячего воздуха в трубах, проходящих под деревянными панелями пола, - точь-в-точь, как то было заведено испокон. Когда тебе улыбаются и отвешивают быстрый поклон, - как правило, это означает отрицательный ответ на твою просьбу или вопрос. Когда улыбаются, прикрывая при этом рот ладошкой – это знак стеснения, любопытства и заинтересованности. Если человек танцует сам с собой против зеркала, распластывается в молитве на тротуаре посреди толпы и толчеи, останавливает движение на центральной магистрале из-за упавшего на дорогу птенца или цветущей ветки – это нормально.  Но если он обращается к кому-то в недостаточно подобающей ситуации манере (лингвистической или поведенческой), нарушает любой кодекс, заходит в магазин в грязной обуви или выражает свои чувства в публичном плаче или песне – тогда он заслуживает всяческого, такого же публичного, порицания, разве что, тут же предоставит достаточно веское объяснение своему поступку, - в таком случае отношение к нему мгновенно перевернется в обратную. Перила и поручни были на см 20 ниже принятого во всём прочем мире т.к. большинство было построено за 50 или 100 лет до моего прибытия, в соответствии с ростом тогдашних японцев. И это была лишь одна из причин, почему я чувствовал себя Гулливером в стране лилипутов. Как-то раз я зашёл в магазин… и был не в силах понять его предназначенья – не предназначенья какого-то одного конкретного предмета, а магазина в целом, снизу доверху забитого десятками и сотнями разнообразнейших товаров, ни одного из которых я никогда ни видел, - ни в жизни, ни в кино, ни на рисунках, более того, они даже ничего мне не напоминали, ни с чем не ассоциировались!


Но всё это было лишь верхушкой айсберга, большая его часть скрывалась под водой. И эта вода была глубока… очень глубока…


Путешествие по Японии было долгим во времени и в пространстве. Наше судно останавливалось во многих, часто, отдаленных портах, в настоящей сельской глубинке, откуда я отправлялся в ещё более отдаленные, почти потаенные, известные лишь местным, места – то в поисках таинственного храма, сокрытой от большинства статуи Будды или горного озера, славящегося своей красотой. В те времена Япония была куда менее заполонена западными туристами, а уж в сельской глубинке – и подавно. Часто я обнаруживал себя единственным чужаком во всей округе – в поезде, автобусе или целом квартале, и не просто чужаком, а чужаком, буквально бросающимся в глаза - у меня они были синие, да ещё и в сочетании с рыжей бородой и необоримым, восторженным любопытством, - что в купе не оставляло никакого места для сомнений по поводу того, кто я есть. Впрочем, наше необоримое любопытство было взаимным, так что и наши реакции по отношению друг к другу были на удивление схожи – то была смесь жгучего интереса, неодолимого любопытства и смущения от этого любопытства, а тот факт, что эти чувства были взаимны, облегчал общение и им и мне, смягчая личную провинность в происходящем. Тем более что, как оказалось… я в совершенстве знал японский! Не зная при этом ни единого слова! Мимика, интонации и язык тела – после усвоения базисных общепринятых элементов и знаков отличия, - превратили общение между нами в не менее понятное, чем представление в театре кабуки и, чем более сельской, аутентичной и традиционной была та или иная местность, - так обитатели её проявляли себя во всё более открыто театральной, нарочитой манере, напоминая персонажей комиксов или старых, чёрно-белых мультиков. Да, в Японии много чёрно-белого, но при том она, самым удивительным образом, умудряется оставаться цветной…



Японская природа – как дикая, так и полу-прирученная, - потрясает гармонией и красотой, красотами гармоний. А когда пейзажи страны наполняются её обитателями, с такими обычаями и культурой, как там, - результат может быть лишь один: я был пленен чарами волшебства. А ведь в добавок ко всему были ещё и японки… О, японки!



Познать японскую женщину…


Познать японскую женщину – словно вступить в воды озера на вершине вулкана. В его спокойных, словно застывших, серых водах, гасятся любые отраженья, так что очень быстро ты забываешь кто ты, что ты и зачем. За отсутствием памяти, краешком сознанья, ты начинаешь сосредоточиваться на ощущениях – ощущениях ступней в озерной воде. Ты чувствуешь мелкие камушки… прикосновения водорослей… ласканье рыбешек… завихренья течений… И с каждым новым шагом ты погружаешься всё глубже… глубже в чувства, в беспамятство и в затуманенное понимание того, что если – непонятно каким невероятным образом, - тебе, всё же, удастся выбраться обратно, на берег самого себя, то будет это исключительно по воле самого духа озера, решившего смилостивиться над тобой, пощадить, сохранить для себя самого, духа, напрочь поглотившего тебя до последней поры, ибо ты, последний из смертных, дерзнул преступить грань дозволенного самим фактом прикосновения к краюшку пропасти, за которой простирается вечность…


Я влюбился.


Если честно, моя влюблённость в Японию повергла меня в некое смущение ума, потому как… я ведь к тому моменту уже был влюблён! А разве не должен человек быть верен своей любви? Я был убежден, что да, должен. Моя первая любовь уж какое время пребывала со мной и имя ей было – Африка.



***



Африка…


Первые пейзажи Африки я увидел ещё до появления её самой – то была Фата Моргана – редкое оптическое явление, настигнувшее нас где-то подле Мадагаскара, в Индийском океане, за десятки миль от берегов Африки. И уже тогда я ощутил, как сердце моё вдруг забилось сильно и гулко, в утробных глубинах сути. Ибо сердце сразу поняло то, что лишь предстояло понять разуму. Поняло, ощутило и отозвалось на зов.


Впервые ступив на африканскую землю, со мной случилось невероятное – я почувствовал, что вернулся домой. Да, домой, впервые в жизни. Некая генетическая, бесконечно древняя пред-память, в едином порыве регрессии в позапрошлое, ввергла меня в состояние чёткого осознания кто я такой и откуда на самом деле. Так человек воспоминает свою пуповину и неразрывную некогда связь с матерью. Ибо все мы по своему происхождению африканцы.


Первыми, что сотрясли мои чувства, были цвета. Только там, в Африке, я наконец-то понял какой он на самом деле – настоящий красный и каким же он должен быть. Какой он – жёлтый, коричневый, зелёный. Ступая по земле Африки меня обуяло неподконтрольное, почти навязчивое стремление сбросить с себя всякую одежду, - эти тряпичные обрывки цивилизаций, неживые оболочки обувных корок, дабы ощутить ступнями биение Матери Земли. Быть обнаженным в Африке казалось мне самым правильным и естественным, что ни есть.


Конечно, при первой возможности я пустился в «экспедицию в глубь страны». Так к цветам прибавились запахи, и вкусы деревенской стряпни, танцы и песни, черты лиц и оттенки кожи и… огромное число улыбок и рукопожатий. Я был окутан теплом точь-в-точь как… младенец в утробе матери. И везде, в любом месте и точке, я ощущал пульс. Воздух полнился вибрациями, земля пульсировала, листва и кроны деревьев трепетали в такт, и даже камни – огромные, округлые от времени валуны, которые я впервые научился любить обнимать, пронзали меня дрожью сопричастия к куда более глубинному биению магмы где-то там, в десятках километрах под нами…


Тогда-то я и понял, что Африка – вся Африка – это сердце, и это сердце бьётся, как бьётся сердце всего, что живо, но… в Африке ощущение этой бьющей животной силы сильнее, чем где бы то ни было, ибо Африка – это не тело или какой-то из его органов, Африка – она и есть сердце.


Эта удивительная смесь цветов, запахов, вкусов, музыки, танцев, движения, всеохватного тепла и чувственности, щедро сдобренных мощью непрестанного биения пульса самого естества, - сотворила эффект почти гипнотический. Что же удивительного в том, что я был пленен чарами Африки… А ведь были ещё африканки… О, африканки!


Познать африканскую женщину…


Познать африканскую женщину – словно стать свидетелем колдовства. Ты говоришь себе: это обман, смесь коллективного транса, самовнушения, чего-то наркотического в кокосовом пиве, которым тебя напоили загодя или чего ещё… Я знаю, что шаман в леопардовой шкуре – это всего лишь человек, танцующий танец леопарда и подражающий его движениям. Вам меня не перехитрить! Но в следующее мгновение ты уже не так в этом уверен. А ещё через мгновение ты готов поклясться, что прямо перед тобой, в центре круга, на утоптанном пространстве краснозема, под густой бой тамтамов и африканской тьмы – леопард. Настоящий. Живее всех живых. Ты видишь отсветы факелов на его лоснящейся шкуре, ощущаешь раскрытой ладонью прикосновенье кончика бархатистого хвоста, даже вдыхаешь его преисполненное животной силой дыханье хищника… И ты знаешь, что коли выберет он тебя своей сегодняшней жертвой – придушит одним прыжком, не моргнув…


Африканская женщина…животная страсть и бархат хвоста леопарда… разверстая пасть, втягивающая, гипнотизирующая, растворяющая в себе… выжимающая и выматывающая до последней капли крови, слюны и пота, вплоть до… возврата собственного Я…


Тоска по Африке – это тоска по тотальной самоотдаче, по чувственному безумию, по целительному опустошению себя… в поисках себя – себя позабытого, потерянного, найденного, обретенного… и потерянного вновь… Африка…




                ***




Тогда, в Японии, после первого шока, я впервые понял, что по природе своей полиаморен, что способен любить одновременно, по-разному, но так же сильно и искренне, больше чем одну. И совсем не важно - страна это, культура… или женщина.


А ведь я ещё и словом не обмолвился о третьей – самой всеохватной и не поддающейся пониманию – любви к морю и странствиям…



07.XI.24

Авторский перевод с иврита



© Copyright: Сюр Гном