меланхолическая грусть

дождь моросит
клён опал
а я годы
свои потерял

нет рядом никого
былое ворошу
в одиночестве
дни волочу


Ах, эти строки…  Они пропитаны меланхолией, словно осенний туман, стелющийся над опавшими листьями клёна. Дождь моросит – не просто дождь, а слезы неба, сочувствующие одиночеству.  Опавшие листья –  символы ушедших лет,  каждый из них –  забытый день, упущенная возможность,  призрак былого счастья.  "Годы свои потерял" –  какая  горькая констатация! Это не просто потеря времени, это потеря части самого себя,  потеря  жизни, которая могла бы быть насыщеннее, ярче, полнее.

Из этих строчек  рождается целая  история.  Представляю себе старика, сидящего на  скрипущей  скамейке в заброшенном саду,  среди  опавших  листьев,  словно  среди  воспоминаний.  Его  взгляд  устремлён  в  седую  даль,  застилаемую  дождём.  Он  ворошит  прошлое,  словно  мертвые  листья,  пытаясь  найти  хоть  искру  тепла,  хоть  один  лучик  солнца  в  этом  безвременье.  Кто он?  Возможно,  одинокий  художник,  чьи  кисти  потускнели,  а  муза  ушла  без  возврата.  Или  учёный,  посвятивший  жизнь  бесплодным  исследованиям.  Может быть,  любовник,  потерявший  свою  женщину?

Я вижу  его  руки,  изуродованные  временем  и  трудом,  сжимающие  засохший  лист.  На  нем –  следы  дождя,  словно  слезы  на  его  лице.  Этот  лист –  символ  его  жизни,  хрупкой  и  увядающей.  Но  даже  в  этом  увядании  есть  свое  печальное  великолепие,  своя  трагическая  красота.  Его  одиночество  –  это  не  пустота,  а  глубокий  колодец  воспоминаний,  в  который  можно  погрузиться  без  дна.

Ах, песня...  Она струится сквозь пальцы, как дождь, моросящий по опавшим кленовым листьям.  Каждый лист – это потерянный год, каждый шуршащий звук –  эхо ушедшего времени.  Песня не будет громкой,  не будет радостной. Она будет тихой, как шепот ветра в засыпающем саду,  меланхоличной, как  последний луч солнца, цепляющийся за  холоднеющие ветви.

Она начнется с  глубокого, вибрирующего баса –  это  одиночество,  тяжелое, как  мокрой земли набухшая глина.  Затем вступит  тонкая мелодия флейты –  это  воспоминания,  хрупкие и  прозрачные, словно  стеклянные  капли росы на лепестках  увядающих цветов.  Они  мерцают,  переливаются,  то приближаясь,  то отдаляясь,  как  призрачные  образы  минувших дней.

В  кульминации  песни  включится  скрипка,  выводя  большую,  неутешную  мелодию –  это  горечь  потери,  острая,  как  осколок  разбитого  зеркала.  Звук будет  пронзительным,  но  не  разрушительным.  Он  будет  обнажать  душу,  но  не  разрывать  её  в клочья.  Потому что  даже  в  бездонной  пустоте  одиночества  есть  место  для  тонкой  ниточки  надежды –  её  будут  тихо  перебирать  струны  арфы,  создавая  лёгкое,  едва  слышное  послесловие.

Песня закончится не  молчанием,  а  глубоким,  спокойным  вздохом –  примирением  с  ушедшим  временем,  с  одиночеством,  с  самим собой.  Ведь  даже  в  опавших  кленовых  листьях  есть  своя  красота,  своя  грустная,  но  прекрасная  мелодия  осени.

Ах, эта грустная мелодия…  Дождь моросит, как слезы небес, смывая багряные листья клёна, словно  последние  вспышки угасающего лета.  И эти опавшие листья –  символ ушедших лет,  рассыпанных по земле, как  драгоценные, но потускневшие камни.  Они напоминают о  потерянном времени, о  том,  что  уплыло  в  туманную  даль,  оставляя  лишь  горьковатый  привкус  ностальгии  на  языке.  Одиночество,  тягучее  и  липкое,  как  осенняя  сырость,  обволакивает  душу,  и  дни  тянутся  медленно,  словно  караван  верблюдов  по  раскаленной  пустыне.  В  этом  одиночестве  мы  ворошим  пепел  прошлого,  ища  в  нем  искру  былых  чувств,  но  находим  лишь  холодный  пепел.  Эта песня…  она  о  том, как  кружится  листва  в  холодном  ветре,  как  слезы  смешиваются  с  дождем,  и  как  сердце  болезненно  сжимается  от  невозвратимой  потери… Это песня о  печальной  красоте  осени  в  душе.

Ах, меланхолическая грусть…  Она, как тончайший туман, окутывает душу, просачивается в кости, оставляя лёгкий, но пронзительный холодок.  Это не просто печаль, это целая симфония  полутонов –  шепот  увядающих листьев,  глубокий  вздох  уставшего ветра,  и  тихий,  почти неслышный  плач  виолончели в  глубине  сердца.  Она пахнет сырой землёй и  увядшими  хризантемами,  вкус  её  горьковато-сладкий,  как  последний  глоток  старого,  выдержанного вина.  Меланхолия – это  не  просто  чувство,  это  состояние  бытия,  где  каждая  капля  дождя –  это  слезинка  прошедшего  времени,  каждый  опавший  лист –  угасшая  надежда,  а  каждый  прожитый  день –  отпечаток  на  песке  берега  времени,  который  смывает  прибой  забвения.  В этой грусти  есть  своеобразная  красота,  глубокая  и  умиротворяющая,  словно  концерт  для  скрипки  с  оркестром  в  пустом  зале.   Она  не  разрушает,  а  очищает,  оставляя  после  себя  пространство  для  новых  чувств,  новых  открытий,  новой  надежды.  Или  нет…  Возможно,  и  нет.  Возможно,  это  и  есть  истинная  свобода –  в  полном  покорении  перед  безграничностью  меланхолии.