Свободен, свободен, наконец, свободен!

Самаэль задумчиво смотрел на ночные фонари над Невой, оставлявшие на воде разноцветные, размытые, переменчивые блики, прислушивался к перешептыванию волн, набегавших на гранитную набережную. Молчал. Не мое это дело, — думалось ему в который уже раз, — направлять людишек, навязывать им уклад жизни, вмешиваться. Пусть себе живут, как хотят. Устал от них. Я не Господь Бог, а всего лишь ангел, облаченный некоторыми полномочиями. Прощать весь род людской — не моя прерогатива. Наказать, кто того заслуживает, — да, с удовольствием накажу. Помня о том, разумеется, что я не из полиции нравов. Помочь чем-то доверенным лицам, кто мне симпатичен, — и это пожалуйста: человек может оступиться, совершить глупость, всякое бывает в жизни. Пора, брат, признаться, что тебе не удалось изменить природу человеческую. Не удалось. То ли идея твоя оказалась худосочной, не популярной, то ли ораторских данных не хватило. Не Ленин ты и даже не Троцкий. И рядом с ними не стоял. Не смог увлечь, заинтересовать. Харизма не та. Не нашел общего языка с аудиторией. Когда американского президента Вудро Вильсона спросили, сколько времени он готовит десятиминутное выступление, он ответил: две недели. Говорить так, чтобы тебе поверили, тебя запомнили — большое искусство. А ведь идея — это то, что действительно может преобразить мир. Тот самый рычаг, о котором говорил Архимед из Сиракуз, точка опоры, способная перевернуть вверх дном наши представления о возможностях человека. Он, правда, имел в виду конкретную задачу вытащить на берег корабль, используя сложную систему механизмов, но логические параллели с нашей проблемной ситуацией можно отыскать. Мы, в Небесной канцелярии, передали вам в качестве руководства к действию Десять Заповедей в надежде, что теперь-то все образуется, пойдет как по маслу… Как же мы жестоко ошиблись.
— А ты прав, Алекс. Раньше беднее жилось, но как-то комфортнее, что ли, увереннее. И люди были людьми. Я не о питекантропах, сам понимаешь. И зависти было меньше, и дружеских чувств настоящих больше. А деньги… Что деньги? Как это в фильме сказано: «Никакие деньги не помогут сделать ножку маленькой, душу большой, и сердце — справедливым».
— Это в «Золушке», Босс. Только там не «деньги», а «связи».
— Какая разница! Есть связи — есть и деньги, и наоборот.
— В этом вы на сто процентов правы, Босс. Но и без денег, сами понимаете… Человечеству уже не выбраться из трех сосен: деньги-товар-деньги. Люди будут гибнуть за металл, хоть кол им на голове теши.
— И тебе нравится так жить?
— Нравится или не нравится, а что делать?
— Протестовать.
— А что толку? Представьте, у вашего дома, прямо под окнами, помойку устроили. Я с жильцами начну протестовать, митинговать. Нас будут штрафовать, может, даже сажать за нарушение общественного порядка. Если нас много выйдет на улицы, помойку, возможно, куда-то перенесут в другое место. Бесполезное это занятие — бороться со злом. И знаете, что самое противное: так рассуждает большинство. Поэтому и живем, как на помойке. Все от людей зависит, согласны?
— Да, найти во власти порядочного человека становится все труднее. Кругом одни аморальные личности. Они и всплывают на поверхность при попустительстве избирателей. А во вселенском масштабе?
— Что вы хотите сказать?
— Человеческая цивилизация сегодня ближе к апокалипсису, чем когда-либо. Как отмечают ученые, — а кому еще можно верить, как не ученым, — в сфере международной безопасности ситуация хуже, чем в годы холодной войны. Часы Судного дня — слышал о таких? — переставлены на 100 секунд до «полуночи», что должно символизировать глобальную катастрофу. И это на 20 секунд ближе к ней, чем год тому назад. Если будем и дальше двигаться по этому пути, у нас осталось всего пять лет. Потом — всё… Боюсь даже сказать, что именно, поскольку в планы Всевышнего не посвящен. Но весьма близко к тому, что ты мне в резюме советовал, помнишь?
— Еще бы, не помнить. И ничего нельзя поделать, нет выхода?
— Неуправляемый процесс цепной реакции запущен. Обратный отсчет идет, как во взрывателе атомной бомбы. Мои руки связаны после отмены твоей рекомендации. Отец больше не полагается на меня, примет решение сам, как и когда посчитает нужным.
— Выходит, я тогда спас цивилизацию от неминуемой кончины? Отодвинул апокалипсис на несколько лет?
— Выходит, что так. Перевел стрелки часов назад. Молодец. Но обратная сторона медали в том, что тогда ты мог спастись на Энцеладе, куда я тебя послал, а сегодня ты наравне со всеми. Не сегодня, я упрощаю, конечно, но вскоре, в свое время. Пять лет пролетят, не заметишь. Вино уже налито в кубок — осталось выпить. Нет у рабов божьих никаких других обязанностей, кроме исполнения Божьей воли во все времена и при любой погоде.
— Что я не могу взять в толк: вот вы говорите о неминуемом апокалипсисе — и занимаетесь бизнесом. Как такое можно совместить?
— Ну… Апокалипсис бывает разный. Коронавирус, от которого нет спасения, нет лекарства, и все люди, за немногим исключением, вымрут в считанные дни от эпидемии, которая охватит земной шар. Внезапное и резкое потепление климата, выход океанов из берегов и разрушительные цунами повсюду, включая Антарктиду. Вспышка на Солнце, которая убьет все живое на Земле, обратит в пепел, оставляя в целости материальности ценности, — наподобие нейтронной бомбы. Да мало ли что еще… Вариантов вагон и маленькая тележка. Даже не верится, что такие ужасы возможны под этим мирным с виду небосводом. Мы практически не в курсе, какие общие интересы у Творца с Дьяволом и планы на этот счет. Не родился еще новый Авраам, который бы отвел руку с ножом, занесенную над жертвенным агнцем, сыном своим, Исааком, — по велению Господа.
— А нельзя ли каким-то образом связаться с Творцом, вступить с ним в переговоры?
— О чем?
— Ну… О Судном дне, хотя бы.
— Зачем Судный день, когда есть инквизиция? Сыск, дознание, пытки, приговор. Дешево и сердито.
— Но не все же люди плохие, и грешники есть, и праведники. И потом: нам была обещана жизнь после физической смерти. Воскрешение плоти.
— И кто же это обещал?
— В Библии написано: после Судного дня мертвые восстанут. Иисус так сказал.
— Романтик твой Иисус, фантазер. Ты весьма произвольно трактуешь Священное Писание, мой дорогой. Это, во-первых. А во-вторых, не стоит вступать в переговоры, которые априори закончатся крахом, ибо ваши добрые намерения, уверяю тебя, столкнутся с принятым уже решением. Отец вас видит насквозь. Он не потерпит возражений и пререканий, а всякие сомнения в правильности его вердикта отнесет к богохульству. Деспот Он в своем роде. Это только кажется, что там, на Небесах, вас судят строго и беспристрастно, держат нейтралитет, как судья на футбольном поле. Ничего подобного. Есть любимчики, баловни судьбы, и есть неудачники. Реальная жизненная ситуация. Бытие определяет сознание, а обстоятельства — необходимость принятия решительных мер. Воля Творца не знает преград, и она же источник всего сущего во вселенной. Не для того он Аз Есмь, чтобы вас, людишек, прощать, если вы крестом себя осенили и свечку в храме зажгли. Посмотрите на себя: вы ненавидите человеческие пороки — распущенность, раздражительность, пьянство, жадность, гордыня — в другом, но с легкостью прощаете их самому себе. В вас нет ни капли смирения! Вы — прах у Его ног. Отец наш небесный, Господь Всемогущий, – а я вхож был к нему в любое время суток без доклада, имел пропуск «вездеход», – совсем не похож на того, кем вы его воображаете.
— И какой же он?
— А вот этого тебе знать не полагается. Не по чину. Сам посуди, если все будут знать, каков он из себя, как одевается, что ест-пьет, где любит отдыхать и прочее, — пересуды тут же начнутся. А там и фото в глянцевых журналах, сплетни. Людишки так падки на сенсации, которые выеденного яйца не стоят.
— Это точно. Хочу все знать, называется: кто с кем, почему, зачем, где и когда. Даже игра такая есть на телевидении. Угадайка, жвачка для ума. Хотя… Ума для этого вовсе не нужно. Жуй, что дают, будь, как все — и будет тебе счастье, крыша над головой и чечевичная похлебка.
— Слава богу, это нам не грозит, — я о чечевичной похлебке. Заболтались мы с тобой, Алекс. Пора и честь знать. Да и поздно уже. Пойдем, провожу тебя до гостиницы, кофейку на дорожку сообразим. Как ты, не против?
— Я всегда «за», Босс.
— А ты не думал за роман сесть, а? Много путешествовал, много повидал, — тебе сам бог велел. И голова на месте, и фантазий не занимать.
Они медленно, не торопясь, шли по одетой в суровый, строгий пепельно-серый гранит Мытнинской набережной. Откуда взялось это название — Мытнинская? В старину таможня звалась Мытным двором, а Петербург был окном в Европу, вот и вся разгадка. Повернули направо и углубились в проспект Добролюбова. Исторические места. И опять странности. При всей нелюбви, мягко говоря, городского начальства к «революционным» осколкам, — по всей видимости, не добитого до конца советского режима, — проспект сохранил свое имя. А ведь ранее звался Александровским проспектом, в честь императора Александра II. Никак упущение случилось. Ну да все еще впереди. Нынче на месте бывших винных складов, а еще недавно Российского национального центра «Прикладная химия», снесенного, видимо, за ненадобностью науки, возводится «Судебный квартал». Не стало и корпуса завода имени революционера Кулакова — бизнес-центр «Добролюбов» оказался нужнее. Это же надо придумать: бизнес-центр имени известного революционного деятеля, философа, поэта, чьи произведения «проходили» когда-то в школе. Вот она, связь времен и поколений… Тут и там разбросаны «доходные дома», как при царе-батюшке. А вот и современный Дворец спорта «Юбилейный», огромный, неуютный, в виде подковы или шайбы для хоккея. Алекс был там как-то на концерте знаменитого джазового музыканта и виртуоза-гитариста Карлоса Сантаны. Шум, гам неимоверный стоял, композиции являли собой какофонию звуков, едва не оглох… Большой проспект Петроградской стороны. Опять чудно;: город — Санкт—Петербург, область — Ленинградская, а проспект — Петроградской стороны. Оно и понятно: три революции, и каждая оставила свой след в этом городе, отметку, зарубку на века.
— Не проголодался? А то, давай, зайдем куда-нибудь.
— Как можно, Босс? У вас аппетит, как у Гаргантюа.
— До этого обжоры мне далеко, сын мой.
Они миновали Князь-Владимирский собор, прошли вдоль сквера его же имени и вышли на Большой проспект. Алекс разглядывал витрины, новые, дотоле невиданные им ранее надписи и вывески. Он много гулял по Большому, когда жил на Ждановской набережной, но это давным-давно. Для Самаэля все было в новинку.
— Смотри, «Стой! Иди сюда!..». Что бы это значило? Ну и названьице. Вы, русские, большие выдумщики, оказывается.
— Ресторан, должно быть. Поздний ужин для припозднившихся. На ночь вредно, но если очень хочется, то можно. Зазывают — значит, есть, чем удивить.
— Хочу посмотреть. Идем.
— Воля ваша. У нас с вами сегодня прямо-таки гастрономический тур по Питеру.
Бар с напитками, горячительными и прочими. Несколько столиков. Уютно и тихо.
— Чего изволите, господа? У нас готовят исключительно на пару, без жарки и без масла. Концепция здорового питания в действии.
— Нам, братец, кофе.
— Эспрессо?
— Да, и манговый десерт, будь добр.
— Сию минуту.
Официант стремительно исчез, как и появился.
— Босс, а почему вы с ними на «ты»?
— А как еще? Обслуживающий персонал.
— Но они же люди.
— Оставь, Алекс, свои буржуйские замашки. Мы не в церкви — мы в России. Не позорь мои седины. А вот и кофе с десертом.
— Господа, не желаете расчет получить? Так… С вас 940 рубликов.
— А не дал бы ты нам сперва насладиться кофе? И отчего так дорого?
— Я извиняюсь, но посетители встречаются вредные в последнее время, хоть караул кричи. Не успеешь оглянуться, а его и след простыл. Ушел, не расплатился. Нехорошо-с.
— Ты хочешь сказать, что мы для тебя вроде бомжей? Да как ты смеешь?
— Ничего подобного-с. Правило такое у нас. Только спокойнее нам будет. А будете бузить — полицию вызовем. Будем платить — или как?
— Босс, да оставьте вы их в покое. Пусть подавятся.
— Это твое пожелание, Алекс?
— Босс! Умоляю вас, без эксцессов. Мне летального исхода еще не хватало. Дайте ему тысячную купюру и дело с концом. Зачем портить себе настроение и прекрасный вечер? Нервные клетки не восстанавливаются.
— Ладно, как скажешь. Это тебе за кофе, хлопец, и на чай.
— Премного благодарен, господа. Заходите еще. Всегда рады вас видеть у нас в любое время.
— Ну это вряд ли в этом тысячелетии…
Алекс и Самаэль вышли из «Стой! Иди сюда!..» Весьма двусмысленный бренд: стой и иди... Несовместимые понятия. Солнце вплотную уже подкатило к самому краю горизонта, предвещая пришествие черного ночного мрака, которой вот-вот окутает город Петра на Неве. Воздух был наполнен напряженным ожиданием — приближалось время прощания. Вот и улица Красного Курсанта. Тоже реликвия бурных революционных лет: здесь в прошлом располагались первые курсы командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии РККА. А до того, каких только имен не носила эта улица: Инженерная с 1772 года, Спасская, Греческая, Красного Курсанта с февраля 1922… И у каждого имени на то были свои причины и обоснования.
— Босс, не надо меня провожать дальше. Доберусь, здесь немного осталось. Дорогу знаю.
— Ты все же подумай, подумай основательно насчет романа. У тебя получится. Ты спрашиваешь, какой в этом толк?
— Это вы спрашиваете, не я.
— Всякое творчество человека возвышает его. Возможно, возвеличивает, как бы выспренно это не звучало.
— Я где-то прочитал: «Самые успешные люди — это те, кто не питает никаких иллюзий насчет себя». Даже не знаю, Босс.
— А и знать нечего. Садись за компьютер и стучи по клавишам. «Сырье», прости за выражение, есть, у тебя под рукой. Ты вовсе не обязан следовать в своих творениях социалистическому реализму, — он в прошлом, антиквариат, если не сказать хуже. Нынче издатели требуют от автора фантазии. Неважно, на какую тему. Нужно быть нараспашку перед читателем, предстать этаким расхристанным гением, которому и море по колено. Читатель хочет, чтобы ты раскрыл перед ним душу, вывернулся наизнанку, снес стену, которая разделяет писателя и читателя. Сможешь?
— Зажатым никогда не был, но и откровенничать с первым встречным-поперечным не стал бы.
— Оно и плохо, дорогой мой. Что сегодня в моде, скажи?
— Смотря, где и в чем.
— У людей. В целом.
— Ну, не знаю.
— А я тебе скажу: селфи. Селфи — примета времени. Оттиск. Бренд. Дресс-код.
— Скажете тоже… Дресс-код.
— А ты не смейся. Понаблюдай за людьми. Это раньше художники-модернисты, к примеру, настраивались на природу, выезжали на пленэр, пили-ели и рисовали, давали волю эмоциям. Потом появился «Черный квадрат» Малевича, перед которым благоговели, как перед статуей Давида в Академии изящных искусств во Флоренции. А ведь этот «черный квадрат» и есть предтеча селфи. Не веришь?
— Почему же.
— Вещь в себе. Малевич забавляется созданным им артефактом, восторгается сам собой, как павлин. Эпатирует публику. А та в экстазе повторяет уже сто лет: «Ай да Малевич!..»
— Спорное утверждение. Малевич — футурист, декадент, человек с больной головой и ненормальной психикой. Импрессионисты же своим творчеством как бы призывали людей: подключайтесь к нашему чувственному восприятию мира. Они не копировали действительность, а создавали свою реальность: важно не то, что видят другие — важно то, что вижу я.
— Вот и я прошу тебя не подстраиваться под вкусы публики, а навязывать ей свой. Через собственный взгляд на людей, события, природу. Жизненная правда? Как можно на нее полагаться, если она у всех разная? Чувства, ощущения, игра теней и полутонов, свет и мрак, эмоции, темперамент, даже вымысел, — а не интеллект и сухой рассудок, они скучны и не интересны. Согласен?
— Я попробую, но ничего не обещаю.
— Господи, разве я этого у тебя прошу? Твоя задача связать пестрый поток однообразных и невыразительных событий в жизни сотрудника — не будем называть, кого именно — в волнующее и отчасти правдоподобное повествование, нарисовать свой автопортрет, следя за изображением в зеркале. Даже не перед зеркалом, а цветным витражом.
— Босс, это уже «потемкинская деревня» какая-то.
— Но твой роман должен пользоваться успехом, не так ли? Цель оправдывает средства. Это не я сказал, но чтимые мной иезуиты. Бери, пользуйся, разрешаю. Никакой мемуарной прозы — только фэнтези!
— Босс, можно спросить?
— Конечно.
— А что вы будете делать с «флешкой»?
— Тебе, правда, интересно?
— Отчасти.
— Ты хочешь знать, где я ее буду хранить? Зачем?
— Не так, чтобы. Просто беспокоюсь.
— Беспокоишься? И что тебе конкретно внушает беспокойство?
— Шпана всякая, диверсанты. Да мало ли кто. Даже полиция. Подойдет на улице, спросит документы, что-то не понравится, загремите в участок, обыск, шмон… Попадете под раздачу.
— Ты ведь в курсе, что я бессмертен?
— Это так, но «флешку» могут умыкнуть. В Питере столько специалистов развелось, по иностранцам в особенности.
— Не переживай. Она здесь, при мне.
Самаэль похлопал себя по внутреннему карману серого в «ёлочку» двубортного пиджака.
— Брелок, с видом Санкт-Петербурга на память.
— Я бы посоветовал жетон на шею, как у военных, впрочем, дело ваше. И лучше побыстрее уехать. Неровен час, как говорится.
— Ты нервничаешь? На тебя это не похоже.
— Уж такой я человек, Босс, переживаю за вас.
— Видишь ли, Алекс. Заповеди типа «не убий», «не укради», теперь никому не нужны. Потеряли всякую актуальность. Да ты и сам знаешь. То есть, ты правильно абсолютно поступил, когда принял решение избавить от них людей, разбив Скрижали Завета на мелкие кусочки, чтобы нельзя было собрать и восстановить. Человечество тебя не забудет. Однако я обязан сохранить цифровую копию «Лухот а-Брит», вернуть таблички в родную гавань, — ты меня понимаешь? Для отчетности. У меня тоже есть начальство.
— А если потеряете?
— Это невозможно. Я наложил на брелок чары. Исключено. Но твой совет приму во внимание и, возможно, так и сделаю. Вместо крестика нательного повешу. Вот смеху будет в Небесной канцелярии!
— Да вы, Босс, оригинал.
— Ты, главное, помни, что нужен и мне, и Отцу нашему. Будь смел, но не будь опрометчив. Будь внимателен к мелочам, но не будь педантом— женщины этого не любят. Никто не знает, что нам предопределено, даже я иногда путаюсь, хотя по должностной инструкции должен бы. Разве удивительно это, когда вас много, а я — один? И если тебе предстоит встреча с Мириам, — чего я от всей души желаю, — и это непросто устроить. Стоит тебе промедлить, заслушаться, заглядеться — и вот уже упустил момент, опоздал на самолет, поезд, автобус, маршрутное такси… Исчезнет возможность, растает, как предрассветный туман над озером под первыми лучами солнца. И, может, никогда уже больше не подвернется счастливый случай. Счастье человеческое — оно рядом, протяни только руку. Но всему есть цена. А все это, братец, вместе, — называется судьбой. Жребий, который ты самолично вытянул. Не подведи старушек-сестричек Мойр, что ткут пряжу, отвечают за ваше настоящее, прошлое и будущее, будь с ними поласковее. А я, со своей стороны, пригляжу за ними. И за тобой.
— Спасибо, Босс. Даже жаль расставаться. Так бы и ходил с вами по ресторанам и кафе, дегустировал продукцию.
— Размечтался. Без расставаний не было бы и встреч. Не забудь о делах, философ. Пока, что ли? Ауфвидерзеен? Ариведерчи? Гуд бай? Аста ла виста? До свидания? Звони, если что.
— До свидания, Босс. Бон вояж!
Сохрани в своем сердце приятные воспоминания, о доме, родителях, семье, и они навеки останутся с тобой. Фьють… Только его и видели. Упорхнул аки птичка-невеличка, длинноклювая пестрая колибри. А я было привык к нему. Занятный человечек и собеседник интересный, между прочим. Что теперь? Теперь отдохнуть, выспаться, побродить по городу, предаться воспоминаниям. «Рай Инкорпорейтед» никуда не убежит, Мириам присмотрит. Как хорошо все-таки жить, когда никто тебя не дергает за ниточки, никому ничего не должен, сам себе хозяин. Куда хочу — туда иду. Благодать, да и только. Свободен, наконец, свободен!
В ту ночь, лежа в удобной постели в номере «Введенской», под мерное жужжание кондиционера приснилась мне девятикилограммовая радужная форель. Я стоял в резиновых ботфортах на берегу Рио Гранде, держа в руке удилище. Она была хорошо видна, даже не пыталась спрятаться под корягу на гравийном дне и, казалось, весело мне подмигивала: поймай, мол, если сможешь. Если бы поймал, все равно бы отпустил. Потому что таковы правила рыбной ловли для туристов на Огненной Земле. Живи и давай жить другим. Хорошее правило. Не мне его менять. Да и не в моих интересах, чтобы мир погрузился в первозданный хаос. Но что меня ждет, что со мной будет? — спросил я себя. Не будь столь наивен, — ответил я себе. — У тебя нет времени думать о будущем, когда есть настоящее. В конце концов ты всего лишь человек, и ангелом тебе не быть. Разве что котом, если повезет в другой жизни. Грех отказываться быть избранным, пусть даже котом, когда тебе это предлагают.