Крышка

                Памяти Эмилии               
       Люся начала поправляться. Второй день держалась нормальная температура, майский день вливал в окно тепло и радостную надежду: «Я встану! Я выйду на улицу и вдохну весенние запахи, окунусь в шум улицы, куплю что-то вкусное, желанное и, надеюсь, с аппетитом поем,  чего хочется!» Нет, есть не хотелось. Хотелось почувствовать аромат пищи, захотеть её всеми рецепторами вкуса принять, как благо. Она болела полмесяца. Сначала была высокая температура, в горле боль держалась, словно ожог, глубокий кашель не давал спать. Вчера, когда нормализовалась температура, стало трепетать сердце, разболелись все суставы. Она не вызывала врача, боялась «загреметь» в больницу. По миру опасным поветрием гуляла пандемия. Предписывалась самоизоляция, приезжие попадали в карантин, росло число заболевших, что назвали волной эпидемии. Люся была уверена, что эта напасть её не миновала, даже не боялась, а отметала мысли о смерти, но надеялась только на свои молитвы. Отравляло все надежды на благополучный исход многое: боли, плохой сон, нежелание есть никакую пищу. Но, несмотря на то, что аппетита не было, надо было идти в магазин и купить кое-какие продукты, зайти в аптеку за лекарствами: Интернет подсказал, что от чего. Встала на дрожащие от слабости ноги, прошлась, прихрамывая, по комнатам, оделась, путаясь в прохладных, скользящих из рук, шелках и, осторожно ступая, пошатываясь, пошла вниз по лестнице, водрузив на лицо твёрдую, душную маску.
       Она жила на пятом этаже, а лифт был на ремонте. «Как я потом домой добреду? Ещё и сумку надо будет тащить», – заныло в душе. Боль терзала так, что приходилось отдыхать через две-три ступеньки. И вдруг… на лестничной площадке между  третьим и вторым этажами у окна в подъезде Люся увидела крышку гроба. Она замерла, затрепетало сердце. Никогда раньше она не видела, чтобы на крышках гробов, уходящих в землю, были такие надписи под бронзовым крестом: имя, фамилия, год рождения и смерти. Она, не взяв с собой очки, подошла близко к пестрящей бликами света лакированной поверхности. «Маркова Эмма Викторовна, 1936 – 2020 г.г». «Ах, – глубоко и горестно вздохнула она, – Эмма! Как, когда?.. А, вот мелкими буквами обозначены даты рождения и смерти: третье апреля и… двенадцатое мая. Позавчера. Сегодня похороны?»
       Она заспешила, собираясь успеть к выносу – утром не хоронят. Слёзы текли, струились по щекам, впитывались в защитную медицинскую маску, без которой и в магазин не войдёшь. В глазах стояла, прекрасная и в свои немалые годы, соседка. Эмма была одной из немногих, с кем Люся любила постоять у подъезда, поговорить. Они встречались часто, потому что обе любили пешие прогулки, в отличие от посиделок на дворовых скамейках. Эмма занималась скандинавской ходьбой, а Люся нарезала свои круги по кварталу: малый, средний или большой, в зависимости от настроения и наличия времени. Теперь не было сил и до ближайшего магазина дойти. «Вернутся ли былые возможности?» –  ещё горше заныло в душе.
       И всё-таки май осушил слёзы мягким, тёплым ветерком, дохнул ароматом молодой зелени, расцветил солнечными бликами всё вокруг… «Как хочется жить! Бедная Эмма… Как узнать, что случилось? Хотя… восемьдесят четыре – возраст. Но Эмма! С её энергией, доброй интеллигентностью, с её неленивым упорством быть бодрой…»
       Люся купила самое необходимое и упаковку желейного мармелада, любимого с детства лакомства. Не сдержалась, запихнула крупную мармеладину в рот и поковыляла домой. Присела на лавочку у подъезда, дожевала, подышала, подумала, что пора бы выносить покойницу, а никого не видно. Карабкалась по лестнице, дошла до площадки, где всё так же стояла крышка. В течение трёх часов Люся периодически открывала входную дверь, прислушивалась к невнятным звукам подъезда – ничего не происходило, тишина. Назавтра она спустилась по лестнице – крышка была на месте, а к вечеру у неё поднялась температура, сильно заболел живот, и она слегла. В первую ночь она почти не спала, мучилась, казалось, всё тело отравлено, испорчено, заражено болью. День кое-как пережила, только позвонила брату и снова, как в первую пору своей болезни, напомнила, что и где лежит для похорон. Семья брата переселилась на время карантина к его тёще в деревню, где её Малышок, как она его называла, восстанавливался после тяжёлой операции. «Вот  и наше поколение, не заставшее войну, переживает свою беду – эпидемию. Переживём ли? Многие или некоторые? Кто знает?..»
       В эту ночь Люсе приснился жуткий сон, вполне объяснимый при тяжёлой болезни. Она проснулась вся в поту, однако с ясным сознанием и странной лёгкостью в теле, словно за ночь оно растаяло почти до половины. Она встала на ноги, боль вонзилась в тело из всех суставных сочленений, но всё-таки она могла идти. Стакан воды и всё. Она снова упала на кровать, и картина сна проявилась, как когда-то в папиной фотолаборатории в ванночке с проявителем фотография на бумаге: покойная Эмма идёт по тротуару, стуча палками при её скандинавской ходьбе. Люся смотрит ей в спину, а соседка вдруг оборачивается с приветливой улыбкой и, молча, жестом зовёт её к себе. И Люся делает несколько шагов навстречу, но тут Эмма с досадой отбрасывает палки, отмахивается от Люси, как от назойливой мухи, и очень быстро уходит, почти убегает за угол дома. Люся бежит следом, огибает дом, но там никого, ни единого человека. Она в тревожном недоумении возвращается, входит в подъезд. Лифт не работает, приходится подниматься по лестнице пешком, с болью и одышкой. И вот, между четвёртым и её пятым этажом Люся видит, прислонённую к стене, крышку гроба. Она подходит ближе и читает надпись… Это её имя, девичья фамилия и год рождения. А дальше чёрточка тире и… ничего. Люся стоит и слушает, как трепещет, меняя ритмы, её сердце. Необоримая жажда сушит ей горло, и она просыпается. Глядя в потолок, Люся припоминает толкования снов, но туман слабости подступает, заволакивает глаза, и она снова засыпает.
       Выздоровление шло медленно, но… шло. Она на лифте спустилась во двор. За спинкой скамейки доцветала, но всё ещё благоухала сирень, старушка Климова с первого этажа сидела, сложив руки на своём костыле. Они поздоровались и дуэтом глубоко вздохнули.
       — Знаете ли, Акимовна, отчего Эмма умерла?
       — Да, сказали люди. От этой новой заразы. Её только на пятый день закопали, всё изучали, не отдавали тело. А гроб так и не открыли, там, говорят, в мешок пластиковый положили без одёжи, в простыни завернули, а мешок заплавили. Во, страсти какие!
       Они снова разом вздохнули и надолго замолчали. А что тут скажешь?..