Сохрани в себе свет

– Здравствуйте! Лейтенант Мелехов беспокоит. Вы Мария Леонтьева?

– Да, здравствуйте, – отвечая на звонок, Маша вышла из кабинета в коридор.
Из полиции ей звонили нечасто.

– Ваш номер нам сообщила Ирина Николаевна Матвеева. Она заявление о пропаже отца направила, сказала, что сама в Хабаровске сейчас находится, и мы можем к вам обратиться.

– Да-да, конечно!

Маша подошла к окну и стала обрывать с гераней засохшие листики. Как ни проси этих уборщиц, цветы они поливать забывают.

– Когда вы в последний раз общались с Николаем Дмитриевичем?


Колин телефон перестал отвечать неделю назад. На Рождество поговорили недолго. По голосу было ясно, что Коля изрядно подпил, и Маша рассердилась.

– Ты вообще помнишь, что тебе сказал врач?

– Мань, да завязывай, нормально все. Я маленько, в честь праздничка.

– Ты бы лучше полы в избе помыл в честь праздничка.

– Я подмел!

Коля, оставшись один, не стремился наводить порядок в доме. Закрыв три пустые комнаты, в которых раньше жили мать с отцом и сестрами, он обосновался в маленькой кухоньке, стаскав к своей кровати все, с чем приходилось ежедневно иметь дело. Кровать давно не видела чистого белья. Рядом пристроился табурет, служивший Коле и обеденным столом, и верстаком, и подставкой. У окна на тумбочке – старенький черно-белый телевизор. Печка, так себе замазанная глиной, давно не беленая, топилась в эту зиму с утра до вечера. Декабрь выдался морозный, а сменивший его январь был еще холоднее. Начиная с новогодней ночи, столбик на уличном термометре выше тридцати восьми не поднимался. Забайкалье не балует теплыми зимами, но такие долгие морозы уже назвали аномальными.

– Давай до воскресенья, приеду, если смогу, – Маше не терпелось закончить разговор, что толку с пьяным беседовать.

– Ага, моя, пока! Не забудь, к мамане на могилку обещала свозить.


Маша тогда сильно расстроилась. Ее двоюродный брат в последнее время стал сдавать – годы возлияний даром не прошли. Нездоровая печень, припадки, потери сознания. Один раз упал прямо на улице, хорошо, соседи подняли и привели. Ездить в деревню каждый день не получалось – попросила соседа приглядывать за братом. Пить вовремя таблетки, готовить еду, искать случайные заработки Коля старался. Но на постоянную работу устраиваться не хотел, часто раздражался без причины, капризничал, обижался, бросил следить за своей внешностью. Глядя на него, беззубого, худого, обросшего серой щетиной, Маша понимала, что личность Коли постепенно тает. Глаза, когда-то ярко-голубые, чистые и веселые, стали молочно-бледными, в уголках их постоянно скапливалась чернота, ногти не стриглись месяцами, а куртка с выдранной молнией, которую брат носил и осенью, и зимой, лоснилась от грязи. От Коли постоянно пахло каким-то дымом, куревом и перегаром. Этот запах Маше казался самым что ни на есть запахом неблагополучия.

«И где он находит выпивку, не пойму», – сердилась она. Без того проблемы валились на бедную Машину голову, незавершенные дела вязали руки, а настроение, как и столбик термометра, все время было ниже тридцати восьми.

Маше тоже скоро тридцать восемь. Незаметно прокралась седина в золотисто-рыжие волосы, появились морщинки вокруг карих глаз и маленьких аккуратных губ, сидячая бухгалтерская работа сгорбила слабую худенькую спину. Все чаще болит голова от остеохондроза. И от нервов. Вот и сейчас стало покалывать в висках, а уши как будто заложило мокрой ватой.

Отложив телефон, она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. По телевизору шла трансляция богослужения из московского храма. Маша раздумалась, слушая пение. Сама она восемь лет как не была на службе. Незаметно сошла на нет вся ее церковность, как будто потухла внутри сердечная лампадка, засорилась повседневной бытовухой. А ведь раньше ходила, большие праздники то точно не пропускала. В душе, помнится, было светло-светло, особенно на Пасху! Сейчас и хотела бы, но не решалась пойти, словно стеснялась сама себя и людей. Тем более священник, говорят, другой приехал, молодой, строгий. Боязно ему отчитываться о своих мыслях, что громоздились внутри, как фанерные ящики со всяким хламом в Колькином сарае. Да и вообще, живут ведь люди и без церкви.
 
Так вышло, что все родственники быстро и дружно, за какие-то пять лет, покинули Машину жизнь. Их семью как будто накрыла черная тень. Маша болезненно переживала потери. Ушли в мир иной мама, троюродные сестры, тетки с дядькой… Один Колька непутевый остался, нервы теперь мотает со своей пьянкой. Жена его несколько лет назад внезапно заболела и умерла. Дети разъехались по стране. Звонят вроде, деньги шлют, к себе зовут. А он никуда не хочет, и ничего не хочет. Загадил родительский дом, прокурил стены – иконы под потолком потемнели так, что и ликов не видно.


На могилку к Колиной матери Маша в воскресенье не поехала. Занята была. Коля, наверное, ждал. «Ничего, мороз отпустит – свожу, а тетя Галя не обидится», – решила Маша. Праздники новогодние закончились – закрутила работа, начальство спрашивает отчеты, машина чего-то барахлит, не заводится, аккумулятор совсем сдох, да и холода жмут.

Спустя еще неделю позвонил сосед.

– Маша, у Коляна печка два дня не топится.

– А ты был у него?

– Да был. Свет горит, на двери замок.

– Этого еще не хватало!

Уезжая в больницу или уходя на калым, Коля заполнял печь листвяными полешками и закрывал поддувало, чтобы печь топилась небыстро, и к вечеру в ней оставался жар с углями. Дым из трубы шел весь день и был заметен с любого конца деревни. Сосед мог бы и раньше заглянуть, но включенная лампочка над входной дверью сбила его с толку. Раз свет горит, значит кто-то есть дома.

После соседа почти сразу опять звонок – племянница Ирка.

– Маш, батю давно видела?

– Дней восемь как.

– Звоню ему всю неделю, не отвечает, а сейчас телефон недоступен. Кому не наберу – никто не видел. Маш, у меня плохое предчувствие, что-то случилось. Давай в полицию сообщим?


После дачи по телефону объяснений лейтенанту Мелехову Маша попыталась сосредоточиться на отчете. Годовой все-таки. Но мысли так и вертелись вокруг брата.

Были, были у них в родне счастливые годы, светлые времена, праздники, добрые отношения…

Маша считала, что все худое в семье началось с лампочек. Однажды ей вдруг стало казаться, что в домах недостаточно светло. И в родительском доме, и у тетки, и в квартирах сестер как будто в провода стали подавать ток меньшего напряжения. Или же известка на стенах закоптилась, стала поглощать больше света. А может лампочки новые выпускают такими маломощными? Да нет, лампочки маме и тетке Маша покупала сама, брала самые сильные. Стены по-прежнему белились два раза в год. Но света не хватало, только кроме Маши мало кто это замечал. У нее же было чувство, что в домах родных становится все темнее. Как мачеха в сказках обделяет нелюбимых приемных детей сладостями и игрушками, так и вселенная обделяла Машиных родственников светом. А в отсутствии света жизнь дорогих ей людей становилась тоскливой, серой и какой-то неопрятной.
 
Тетка с матерью постепенно перестали следить за чистотой в комнатах. Маша пыталась помогать: отмывала застаревший жир на тарелках и чайную черноту внутри кружек, чистила ведра и сковородки, выбрасывала мусор, сушила и стирала вещи. Вместе с мужем и подросшими сыновьями они убирались у матери во дворе и в доме, косили бурьян, чинили сгнивающие на глазах заборы. Но хлама не становилось меньше. В семью пришла водка, а с ней и разруха. Все превращалось в хлам. Тление – это слово заставляло содрогаться Машу, но именно оно вертелось на уме, когда она видела жизнь своих близких. Руки у родных опускались все больше, глаза тускнели, и ничто не могло разжечь в них былой свет.

Постепенно лампочки в домах потухли. Маша, проводив родственников, одного за другим, на деревенское кладбище, с семьей переехала в город. В деревне остался только Коля, один в большом, некогда шумном и хлебосольном доме. В грязной кухоньке, до которой сократился весь Колин мир, тлела тусклая желтая лампочка. Вторую такую же он повесил над крыльцом.

Маша боялась, что рано или поздно в ее доме тоже станет темно: переклеивала обои каждый год, мыла окна, терла пыль и часто меняла лампочки во всех светильниках.
 

– Мария Алексеевна, снова Мелехов. Сможете приехать на опознание?

– Что? Он погиб? – Маша закашлялась, пытаясь ослабить спазм в горле.

– Да, к сожалению.

– А как же… А где нашли?

– Во дворе.

– Что?!

– Вы приезжайте, мы здесь, вас дождемся.


Таксист оказался молчалив, и это было хорошо. Слушать о морозах, нечищеных дворах и дорогом бензине было бы сейчас невыносимо. Маша набрала Ирину.

– Ир, отец умер. Говорят, во дворе нашли, уже еду на опознание.
 
Впервые за много лет пришла мысль, что нужно сходить в церковь. Просто поставить свечки за упокой своих. Что говорить, ей очень их не хватало. Теперь и брат покинул ее. Старше Маши никого не осталось в роду.


Коля лежал у самого забора, без шапки, в распахнутой куртке, присыпанный снегом. В полицейском уазике уже сидел сосед, тот самый, что звонил Маше. Ждали патологоанатома.
 
– Выпивал, ага. Не, не часто, но, бывало. Таблетки какие-то принимал, да. От давления, для сосудов. Припадки у него были. Терял сознание. Да не, вы чо, ни с кем не враждовал…

Опросив соседа, полицейский передал бумаги приехавшему следователю и повел Машу в дом. Замок на входной двери оторвали вместе со щеколдой.

– Посмотрите, может пропало что из вещей.

Да что там могло пропасть? Маша выдернула из розетки шнур: плитка с раскаленной докрасна спиралью из нихрома согревала лишь саму себя да железяку на столе. «Как не загорелось то ничего, хлам кругом», – подумала Маша без особых эмоций – сердце ее как будто заледенело в этом доме. Она машинально закрыла бесполезную теперь задвижку в печи. Взяла из комода папку с документами.

Дом промерз за несколько дней. В кружке на табуретке – лед. В чайнике и умывальнике тоже. На полке нелепо торчал набор из застывшего в камень шампуня, пены для бритья и туалетной воды – подарок к новому году. На полу повсюду мусор, спички, окурки. «А говорил, что подмел».

– Телефона при нем мы не нашли, возможно потерял в другом месте. В руке щепки. Скорее всего почувствовал себя плохо, стал падать и схватился за забор, – спокойно рассуждал полицейский.


Патологоанатом уехал. Следователь дописывал показания второго соседа. Ждали машину, чтобы отвезти Колю в морг.

Маша, не чувствуя холода, стояла у прогнившего забора. Да, одна доска была отломана. На лице брата спокойствие. Что он видел в последнее мгновение? Звезды? Рассвет? Родную деревню в туманной дымке?


Похорон пришлось ждать очень долго – тело застыло на морозе и медленно отходило в морге. Лицо покойника стало похоже на оттаявшее перемороженное яблочко, такое же сморщенное и коричневое. Хоронили Колю уже в конце февраля. За поминальным столом сидели только свои.

Ира, уезжая, попросила отпеть отца. Маша согласилась, конечно. Землю по обычаю набрали еще в день похорон. Кулек из носового платочка с могильным песком внутри лежал на окне, рядом с лампадкой. Мысль о последних секундах жизни Коли долго не покидала Машу. Она снова и снова вспоминала разговор с братом, свое обещание свозить его на могилу матери, чувствовала вину за то, что не приехала в назначенный день и тем самым (глупости конечно, но вдруг) как-то способствовала его смерти. Ведь могла бы заметить, что Коле стало хуже (патологоанатом диагностировал остановку сердца), успела бы что-то предпринять, помочь, уберечь…


Маша тянула с отпеванием. Сорок дней со дня реальной смерти, а в документах день смерти установили приблизительно, прошло уже давно – кулек с землей все-то лежал на подоконнике. Снег растаял, мир осветила и согрела весна. Еще до отъезда Иры разобрали хлам в доме Коли. Маша взяла книги и фотографии. Документы и кое-какие вещи на память увезла с собой Ира. Все остальное просто сожгли в огороде. Глядя на костер, Маша понемногу отпускала острую боль и жгучую вину, но перед ней по-прежнему сияли яркие звезды на черном-черном морозном небе, которые и проводили, и встретили Колю в ту ночь, его последнюю ночь на Земле.


– Здравствуйте! Матушка, мне бы землю отпеть. Брат у нас умер.

– Землю или душу?

Маша смутилась.

– Душу конечно, простите.

– Вы приходите в воскресенье, на Литургию. После нее как раз будет Панихида, батюшка там и отпоет. Землю оставьте, записку вот только с именем прикрепим.

– Спасибо, хорошо. Дайте пару свечей.

В храме было пусто. Маша стояла перед Распятием. Она боялась повернуться к выходу – слезы размывали тушь, щипали глаза и черными дорожками стекали к шее. Маша поставила одну свечку на канун, вторую – к иконе Богородицы, а потом, глядя сквозь слезы на маленький огонек, долго-долго молилась у ног Христа, перечисляя в уме имена родных.


Весна наступала быстрая и дружная. Во дворе покосившегося Колиного дома выпускали листочки осиротевшие деревья, привычно суетились птицы, таская остатки мха и пакли из щелей между бревнами. Вокруг продолжалась жизнь. Только вот погасла навсегда желтая тусклая лампочка над входом.

Двери и окна заколотили. Очередной дом в забайкальской деревне остался умирать. А еще раньше в нем стало меньше света.


На службу в воскресенье пошли с сестрой. Маша удивилась тому, как много людей в церкви. В последний визит (она хорошо помнила дату) было примерно столько же народа, но в тот день отмечали престольный праздник, а сейчас – обычное воскресенье…

Стояли позади всех, у входа, и где-то наверху ликовали колокола. «Звонарь первоклассный!» – шепнула Маша сестре.
 
– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа! – послышалось из алтаря.
В этот момент по спине пробежала дрожь, как и тогда, раньше… Маша чувствовала: в эту самую секунду в храм вошел Он и, скользя между прихожанами, слегка касаясь их рукавом, направился в алтарь.


Служба пролетела быстро. Погруженная в горькие мысли, Маша ничего не слышала и не замечала, лишь на Херувимской поняла, что поют Сергиевскую, а не Обиходную. «Красиво», – отметила про себя. Настало время идти к кресту благословляться. Она огляделась и немного позавидовала постоянным прихожанам. Вспомнилось ощущение тихой светлой радости, поселявшееся в душе после Причастия.

Батюшка легонько касался распятием склоненных голов и каждому, улыбаясь, говорил:

– Божьей помощи! С Праздником! Ангела Хранителя!..

Люди шли один за другим, принимая благословение, и ободренные отправлялись к своим горестям, обидам, к своим близким, живым и умершим. Разница лишь в том, что живые ждали и встречали их на земле, а ушедших они носили в сердцах и мыслях. Самые светлые и счастливые были причастники. Они уходили, приняв драгоценную благодать, которая, по вере их, помогала жить.

В Машиной душе было горько, пусто, безблагодатно. Глядя себе под ноги, следом за сестрой она подошла к благословению, но не услышала ни «с праздником» ни «ангела-хранителя».

– Приготовься к Причастию, сестра! – батюшка осторожно опустил крест на Машину голову.

Она вздрогнула, подняла глаза и замерла, увидев полный сочувствия взгляд священника. Опомнилась, коснулась губами креста. Отошла в сторону.


Рассыпав землю на могиле брата, Маша долго стояла и смотрела на фотографию улыбающегося молодого пограничника со светлым вьющимся чубом. Как ни странно, но слез больше не было. Выйдя из церкви после панихиды, Маша отпустила Колю, а с ним и маму, и тетю Галю и всех, кто толпился в голове, пронзительным взглядом сверля Машино сердце.

В голове пульсировало только одно слово: «готовься». И Маша уже знала, что она приготовится, в следующее воскресенье пойдет и впустит в душу свет, от которого закрывалась так долго. Этот свет и защитит ее от страха, тоски и тления.