Кьеркегор из Ангасолки

Сижу я как-то дома после рабочего дня, готовлю ужин и предвкушаю приятный вечер в кругу семьи, а завтра вообще выходной – как вдруг раздался рингтон мобильника.
Высветился номер старого приятеля, жившего в то время в Питере: он учился там в Академии художеств на скульптора. Несколько лет назад Аркадий купил в старой деревне хату, которой я изредка пользовался, выезжая на Байкал. 
– Привет, Аркаша?
– Привет, – отвечает, – звоню по делу. Дядя Гена помер вчера у меня в избе. Его менты увезли на вскрытие в Слюдянку. Надо  забрать и похоронить на берегу Байкала, как он мечтал. Заниматься этим некому. Поезжай в Ангасолку и похорони по-человечески, а то ведь закопают в безымянной могиле, как бомжа. Я с эмчеэсниками договорился – они транспорт предоставят для перевозки тела. База у них в Култуке, найдёшь на берегу. Скажешь, что я с руководством переговорил. Да они наверняка в курсе.
Утром я сел на электричку в сторону Слюдянки.
Кругобайкальская железная дорога проходит через поселение, в которое я направлялся, с давних времён. Путь этот когда-то был частью Транссиба. Но после строительства Иркутской ГЭС и затопления земель от Порта "Байкал" до Иркутска, стал туристическим объектом, тупиковым ответвлением от главной дороги. Рельсы кончаются в Порту «Байкал», что находится у истока Ангары. Транссибирская же магистраль пошла через леса и горы от Култука напрямик до Иркутска и дальше на восток. Огромное количество туристов постоянно ездит на «Кругобайкалку», потому что здесь красиво, много виадуков и мостов, переброшенных через чистые речки, туннелей, пробивающих горы Прибайкальского хребта, живописных мест для стоянок на берегу.
До нужной мне остановки Тёмная падь три с лишним часа. У меня была возможность собраться с мыслями, вспомнить, как я познакомился с дядей Геной, обдумать план действий.
 Впервые и я попал в Ангасолку как турист. Знакомый художник привёз меня на станцию Тёмная падь, затем мы спустились по крутым склонам в распадок между горами и вышли на берег Байкала, двигаясь вдоль речки Ангасолки, на которой стояла одноимённая деревушка. Прожили на берегу несколько дней в палатке. Потом я стал приезжать сюда часто, очарованный этими местами. Познакомился с местными жителями. В конце концов Ангасолка стала для меня почти родной.
Когда-то здесь были священные места коренных народов Прибайкалья. Пытаясь разобраться в происхождении названия местности, я пришёл к следующему выводу: слово «анга» по-бурятски означает «рот» и «ущелье, выходящее на простор», а слово «саалга» – «есть белую пищу», а также место, где осуществляют подношения высшим силам в виде молока и других молочных продуктов, главной ценности древних прибайкальцев. Устье реки здесь впадает в Байкал, образуя небольшую долину. Про сакральное значение этих мест современные жители, как мне казалось, давно забыли. Позже я понял, что это не совсем так. Может, старые предания позабыли, но что это место силы, как и я, чувствовали.
В деревне кроме нескольких домов старожилов есть Центр Рериха, База юных альпинистов, полустанок, на котором останавливаются туристические поезда и «мотаня» – транспортное железнодорожное средство местного значения. Иногда его называют «передача», так как частенько жители отправляют с ним посылки друг другу. Это тепловоз, к которому прицеплены три старых плацкартных вагона и один товарный. В плацкартных вагонах возят людей, в товарном – продукты и строительные материалы. Едет этот поезд медленно, опасаясь скатывающихся на рельсы с окрестных скал камней, на полустанках ожидая опаздывающих. Да и вообще в здешних краях торопиться некуда. Восемьдесят с лишним километров от Слюдянки до порта «Байкал» он проходит часов за восемь-десять. Кажется, в этих вагонах время остановилось. Пассажиры как будто из прошлого, таких я видел в детстве, когда ездил с родителями в поездах по нашей необъятной стране.
Может, в местных деревнях время тоже остановилось? Кто знает? Но люди в «мотане» – по разговорам, по одежде и внешности – отстают от нынешних времён лет на пятьдесят. И отношения между ними устаревшие: незнакомцы легко вступают в контакт, угощают пивом или чем покрепче, рассказывают об очень личных вещах и видят друг в друге друзей, способных на сочувствие. Например, однажды в вагоне я познакомился с человеком, с которым поддерживаю дружеские отношения многие годы. Он приезжает в наши места из Кемерова и утверждает, что в этом поезде встречи всегда необыкновенные: якобы только взглянув на меня, уже почувствовал, что мы подружимся.
Несколько лет назад, когда я жил в Аркашиной «берлоге» и бродил по окрестностям деревни, собирая грибы и травы, то обратил внимание на еле заметную тропку, уходящую в чащу. С одной стороны вдоль неё бежал чистый горный ручеёк, с другой – шёл склон, поросший берёзой и разнообразным кустарником. Впереди на склоне видны были голые места с выступавшими камнями. В тот день я был озадачен поиском ягоды-каменушки, которая, по рассказам жителей Ангасолки, представляла собой разновидность дикой смородины и росла на каменных осыпях местных горушек.
Решив двигаться по тропинке, я внимательно смотрел по сторонам, вглядываясь в каждый куст – не видать ли ягод? Как каменушка выглядит,  я не представлял, но надеялся, что, когда увижу, сразу пойму. Главное, чтоб ягоды были, а на чём растут – не принципиально.
Так я не заметил, как удалился от деревни на значительное расстояние. Собрался было повернуть назад, но неожиданно невдалеке увидел избушку как у Бабы-яги. Маленькое, кривое, потемневшее от времени, покосившееся сооружение стояло передо мной, как нереальное. Вдруг с бешеным лаем от избушки в мою сторону бросилось несколько собак, вернув меня к действительности, и сразу же послышался мужской окрик: «Назад!»
Пожилой, седой, но хорошо выбритый человек появился передо мной в мятой, хотя и чистой рубахе светлого тона и тёмных брюках, заправленных в сапоги. Он настороженно, даже несколько враждебно смотрел на меня и молчал. 
– Здравствуйте!  – приветствовал я его. – Я тут каменушку ищу. Не знаете, как она выглядит? Я в деревне у знакомых живу.
– У кого? – спросил он.
– У Аркаши, – отвечаю.
– Смородину ищете? – смягчился человек. – Так её тут много. Вот, например.
Он указал на скопление тонких деревьев, росших буквально метрах в трёх от тропинки. Стволы, как у орешника, росли из одного корня. Я пригляделся и увидел гроздья чёрных мелких ягод, свисающих с веток выше моей головы. Мелкие листья, совсем не похожие на смородиновые, скрывали их от постороннего взгляда, и если бы этот человек не обратил на них моё внимание, я бы так и смотрел по сторонам, не поднимая головы, и, конечно, ничего бы не нашёл. Вот чудеса! Прошёл, наверное, километра два вдоль осыпей, а ягод не видел, но стоило незнакомцу показать мне это растение, как сразу я заметил, что каменушка растёт здесь повсюду.
Оценив моё удивление, человек сказал, что тут и кедра много, можно брать шишку. Он указал пальцем на ствол дерева, стоящего неподалёку. Я поднял голову и увидел шишки. 
– Правда, лазать за ними надо умеючи, а то ведь можно сильно перепачкаться смолой или упасть – ветки хрупкие. Я бы вам не советовал. Видно, что вы неопытный сборщик дикоросов, – добавил он.
Я промолчал, потому что считал себя как раз опытным промысловиком-собирателем. Ну, не видел я раньше каменушку, так сразу неопытный? Потом сказал:
– Но ведь шишку колотят, зачем лазать?
– Вот то-то и оно. Стволы повреждают колотом, деревья губят, хапуги! На природу всем наплевать, – раздражённо ответил человек, затем спросил: – А вы-то кем будете? Что о жизни думаете? Каково ваше кредо?
«Странный тип», – подумал я и бодро ответил:
– Всегда!
– Ничего не всегда, – заявил мой собеседник, – вы хоть понимаете, что сейчас в мире происходит? Что эти события означают для человечества?
Я уже сообразил, что встретил не совсем адекватного лесного жителя, и решил больше слушать, а не утверждать.
– Ну, и что же интересного происходит в мире? – ответил я вопросом на вопрос. 
– А вот что! Мы на пороге больших перемен. Скоро должно произойти второе Пришествие. Князь мира сего будет повержен, и наступит возрождение человечества.
Я молчал, он продолжил:
– Пророк уже принёс верительные грамоты людям от Господа, да не тут-то было. Его перехватили кэгэбэшники и теперь держат в застенках, не позволяют вручить эти грамоты человечеству. Когда же он вырвется на свободу, возрождение пойдёт отсюда, из Ангасолки, так как здесь силы космические и земные сходятся в одной точке, и распространится на весь мир, жители Земли начнут готовиться к Великой встрече. Потом будет и новое явление Христа.
Смело сказано, если учесть, что местных жителей в деревне человек десять, да и те почти все алкоголики. Не выдержав силы заявления, я всё же спросил:
– Откуда информация?
– Из Евангелия от Павла, оно же от Христа, – не моргнув глазом, ответил собеседник.
– А где бы его найти, чтобы почитать? – поинтересовался я.
– А это уж ваше дело, где вы найдёте. Главное, что там всё сказано и про пророка, и про Ангасолку, и про то, что Ленин был сыном Божьим, и про то, что грядёт время людей с большой буквы, а люди с маленькой буквы будут отстранены от руководства или истреблены. 
Вот как, оказывается, существуют люди, начинающиеся с букв разной величины!
– Чем же они отличаются? – спрашиваю.
– Это просто. Люди с маленькой буквы характеризуются безудержной тягой к халяве и искренней любовью к начальству, – ответил он.
Тут уж я призадумался. Тип странный-то странный, да говорит забористо, в тонкости наблюдения за нашим обществом ему не откажешь.
– А как насчёт людей с большой буквы, – продолжил я расспросы: – Они-то какие?
– Какие-какие, обыкновенные. За деньги грызть глотку не станут, довольствуются тем, что Бог пошлёт, способны на благородство, начальству задницу лизать не будут. 
Поблагодарив за науку: я действительно был ему благодарен, он мне каменушку показал и кедры, да ещё «под череп жука подкинул», – я отправился домой. Лесной философ взбудоражил моё воображение, и захотелось узнать у местных: кто есть сей?
Возвратясь в деревню, по дороге набрав пресловутой каменушки, отправился я к соседям разузнать что-нибудь про лесного человека. Местные рассказали, что зовут его дядя Гена, живёт он в лесу уже несколько лет. Вроде как отказался от пенсии, несогласный то ли с её величиной, то ли с государственной политикой, то ли с устройством общества вообще, послал всех начальников и родственников подальше, приехал в эти места и решил здесь остаться навсегда, порвав прежние социальные связи.
Говорили, что избушку свою строил долго, так что первую зиму прожил без крыши. К нему прибилось несколько бездомных собак, которые его признали хозяином. Так вот, он, ложась спать, обкладывался ими со всех сторон (и собакам теплее, когда вместе), накрывался брезентом и ночевал, иногда по утрам, в холодное время года, вылезая из сугроба. Зимы в этих краях снежные.
На второй год строительство завершил и стал жить более-менее цивилизованно. Строитель он был, видно, не выдающийся, но хижину, хоть и криво, под крышу подвёл. В ручье стирал одежду, ходил чистый, хоть и мятый: не смог придумать, как в лесу одежду гладить. Предпочитал регулярно бриться, не матерился и производил впечатление образованного человека, но с придурью, как считали деревенские. Пару лет назад приехали близкие – жена и взрослые дети. Очень настаивали на его возвращении, чуть не силой хотели вернуть домой. Местные впервые услыхали, как дядя Гена ругается и орёт на всю деревню, прогоняя приехавших. Больше его родственников никто не видел.
Руководители базы альпинистов, знакомые с ним, рассказывали, что дядя Гена – геолог с высшим образованием, занимался прибайкальскими месторождениями ценных минералов, таких как лазурит, жадеит, гранат. Когда у него бывали тяжёлые времена (он же от пенсии отказался), выходил к туристам и продавал красивые поделочные камни. На вырученные деньги делал запасы – закупал крупы, подсолнечное масло, муку, сахар. В лесу собирал грибы, ягоды, травы и кедровые орехи – рацион, можно сказать, был неплохой. Мяса не ел совсем.
Позже, когда я приходил к нему, то иногда оставлял тушёнку в консервах, не зная о его предпочтениях в питании. Он не отказывался, но мне потом рассказали, что он ей кормил собак: они в отличие от дяди Гены вегетарианцами не были. Вспоминая его рассказы, я решил поискать Евангелие от Павла. Для этого по возвращении в город пошёл к знакомым православным активистам.Бывают такие верующие, которые не только молятся, соблюдают посты, но и активно паломничают по всей стране, благовествуют и ищут самые интересные проявления силы Божией – мироточащие иконы, юродивых чудотворцев, старцев, провидцев и прочее. Такими были и мои знакомые. Они казались немного восторженными энтузиастами христианского духовного мира. Звали их Саша и Вера.
Саша был горбат, когда-то получил травму, позже – образование художника-скульптора театра кукол, сотрудничал с театрами как художник-постановщик. Потом уверовал, прошёл обучение и стал иконописцем. Однажды некий иркутский батюшка попросил его во славу Божью, то есть бесплатно, написать икону для своего нового храма. Икон там недоставало, вот и попросил Сашу создать образ Николая-чудотворца. Александр пожаловался мне, что нет у него для иконы хорошей высушенной доски, ведь для такой работы это самое главное. Я работал в Музее декабристов, и у нас как раз в это время ставили на реставрацию дом С.П. Трубецкого. Разобрали полностью, а доски и брёвна лежали штабелями во дворе музея. Я предложил иконописцу поискать доску у меня на службе среди высушенного временем стройматериала дома опального князя.
Мы с ним нашли нужной ширины почерневшую и высушенную до звона доску, Саша отпилил небольшой фрагмент и отправился создавать икону. Я позже видел её в храме Александра Невского – очень качественный канон, сделанный рукой талантливого человека. Русская православная церковь недолюбливает декабристов за то, что те покусились на власть царя – помазанника Божия. Тем интереснее выглядит присутствие в храме иконы, созданной из части дома бывшего «диктатора» декабристского восстания, подполковника Преображенского полка Сергея Петровича Трубецкого. Правда, об этом, возможно, кроме меня, никто и не знает.
Иконописец Саша редко выходит из дома и мало с кем общается, Вера умерла. А тогда, давно, я приехал к ним за информацией, где найти Евангелие от Павла, которое, по словам дяди Гены, «оно же от Христа». Христиане припомнили упоминание подобного апокрифа, но, где добыть его, не знали. Так и не нашёл я этого Евангелия, всю правду о жизни не узнал.
При следующей нашей встрече дядя Гена рассказал, откуда появились «люди с большой и маленькой буквы». Якобы в древние времена большинство жителей Земли были каннибалами, то есть жрали себе подобных с большим удовольствием. Они и стали предками «людей с маленькой буквы». Но были и те, кто есть представителей своего вида отказывался. Таких было мало, но  они породили людей «с большой буквы».
Вероятно, предки эти обладали высоким уровнем воображения и достаточным вниманием, чтобы увидеть, что поедание себе подобных плохо сказывается на человеческой природе. От этого хомосапиенсы становятся ленивыми, тупыми, испытывают зависимость от человеческой плоти, напоминающую наркотическую. В них появляется стремление собираться в стадо – и толпой (не надо особо думать) нападать сначала на слабых (не надо прилагать усилий), а потом и на тех, на кого укажет колдун или вождь.
Так, по мнению дяди Гены, в обществе сформировалась рабско-тираническая парадигма сознания, характеризующаяся формулой «я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак». В этом видны признаки фашизма, который растворяется в толпе, и его вроде и нет, когда вокруг спокойные времена, но стоит возникнуть трудным обстоятельствам (социальные катаклизмы, голод или военные действия), как фашизм вновь проявляет себя во всей красе. С виду добрые спокойные люди, причём часто старики, дети и женщины, начинают под влиянием пропаганды призывать убивать себе подобных, и что удивительно, даже родственников. Начальник же сказал, что они плохие и хотят нас съесть, значит, надо съесть их раньше.
В условиях гегемонии «людей с маленькой буквы» «людям с большой буквы» приходилось туго: их ели первыми. Они приспосабливались: уходили в другие земли, притворялись «людьми с маленькой буквы», избегая всеми правдами и неправдами употребления чужой плоти, пытались просвещать неразумных, объясняя устно и посредством письменности, которую им для этого пришлось изобрести, что есть себе подобных плохо, что заниматься сельским хозяйством, наукой или производством лучше – больше перспектив и для общества, и для себя, ну и, в крайнем случае, уходили в отшельники, удаляясь от мира каннибалов.
Слушая дядю Гену, я думал: «Удивительно, но встречаются люди, которые, как говорят, так и живут. Большинство просто сотрясает воздух своим словоблудием, а поступают так, как выгодней, а выгодней начальству не перечить да при случае спереть, что плохо лежит. Дядя Гена же объявил, что не имеет с социумом ничего общего и отказался от явного блага – пенсии, по сути, даровых денег. Его мировоззрение и поступки, его последовательность вызывают уважение». Я спросил:
– Как там дела с пророком? Может, вы знаете, как его зовут?
 Неожиданно он ответил:
– Мне неудобно об этом говорить.
 Что имелось в виду? Почему неудобно? Знает ли он имя пророка?  Как я ни допытывался, больше он ничего не сказал.
Помнится, при следующих встречах дядя Гена рассказывал ещё что-то про «космического младенца» в контексте наступающих новых времён. По радио он услыхал, что то ли какой-то телескоп типа «Хабла» или «Кеплера» зафиксировал в далёких скоплениях космических облаков, являющихся роддомами для звёзд и галактик, какого-то гигантского младенца из космического газа и пыли, то ли в религиозной передаче сообщили, что где-то во Вселенной уже есть космический младенец – сын Божий и вот-вот появится на нашей планете. Я толком не уловил идею, но подумал, что дядя Гена «держит руку на пульсе мировых событий», несмотря на то, что из всех технических средств у него был только маленький радиоприёмник на батарейках, из которого с треском вырывались какие-то звуки.
Как-то раз музей, где я в тот день дежурил в качестве экскурсовода, посетила семья учёных из Кемерова. Настоящая семья: папа, мама и сынок. Папа и мама были доцентами Кемеровского медицинского университета, а сынок лет тридцати пяти отроду был вообще доктором наук и, кажется, профессором этого же учебного заведения. Они возвращались откуда-то из-за границы и проездом оказались в Иркутске. Пришли в музей декабристов, заказали экскурсию, во время которой я с ними познакомился и узнал, что люди эти очень озабоченны несовершенством мира и падением нравов среди молодёжи. Особенно их тревожила проблема беспорядочных половых связей и, как следствие, явление телегонии, то есть передачи биологических признаков не генетическим, хотя и половым путём.
Они мне доступно рассказали, что это такое, но как оно работает, объяснить не смогли. Для себя я решил, что самый наглядный пример телегонии описан в сказе Павла Бажова «Малахитовая шкатулка». Там герой влюбился в Хозяйку Медной горы и тосковал по ней так, что от родной жены у него родилась дочь, как две капли воды похожая на эту самую Хозяйку. Каким образом биологические признаки Хозяйки воплотились в дочери обыкновенного человека, женатого на обыкновенной человеческой женщине, непонятно. Наверное, не обошлось без магии.
Так вот, семейство учёных очень переживало за будущее человеческого общества, в котором, по их мнению, просто буйствует эта самая телегония. Я предложил им обсудить эту проблему с лесным философом дядей Геной, которого я представлял им как мудреца, ушедшего от социальной жизни из-за несогласия с падением нравов и необходимости одиночества, которое кристаллизует сознание (никто не мешает думать); чтобы понять, куда же двигаться человечеству.
Озабоченные учёные с радостью согласились, тем более когда узнали, что для встречи с дядей Геной я повезу их на Байкал. Так случилось, что дядя Гена в это время вышел из леса закупить необходимые запасы. Мы наткнулись на него в деревне рядом с домом Аркаши, и я радостно сообщил, что специально для встречи с ним привёз издалека группу преподавателей медицинского университета, которым что-то не нравится в этом мире, и они хотели бы обсудить насущные проблемы с мудрым аскетом. Я давно понял, что поговорить о глобальных вопросах дядю Гену упрашивать не надо. Его труднее остановить, чем разговорить.
Мы зашли в дом. Консилиум по вопросам общественных недугов собрался вокруг самодельного дощатого стола, и начался большой разговор.
Я продержался, слушая эту глубокомысленную полемику, минут двадцать, объявил, что мне надо срочно сходить за грибами, и ушёл в лес. Часа через четыре, когда я вернулся, застал такую картину: доктор наук и его мама-доцент, забившись в углы, тихо дремали, но два бойца риторического фронта, еле ворочая языками, сидели друг против друга за столом и, тяжело вздыхая, что-то бормотали. Ещё через несколько минут они замолчали и долго сидели, глядя друг на друга с великой скорбью на лицах. Дядя Гена медленно встал, с уважением посмотрел на собеседника – давно у него не было диспута с таким неутомимым говорильщиком – и, тяжело ступая, отправился к себе в леса. Оставшиеся около полутора суток учёные провели со мной на берегу Байкала в прогулках по старой «железке», экскурсиях по близлежащим горам в поисках грибов, но ни разу за это время не вспомнили про дядю Гену. Думается мне, что даже для них он оказался слишком глубок. В конце концов, в нашей стране защищённые преподаватели вузов живут не так уж и плохо, а их переживания о разных проблемах человечества – скорее гимнастика для ума, чтобы жизнь не казалась пресной, а не реальная забота.  Дядя Гена же как думал, так и жил, отказываясь от общественных благ, исходя из того, что раз общество дерьмовое, так и блага такого общества – тоже дерьмо.
И вот приехал я его хоронить. Больше, как выяснилось, некому. Когда я добрался до Ангасолки, соседи рассказали, что, похоже, дядя Гена почувствовал себя плохо и пришёл в деревню. Аркаша, с теплом относившийся к дяде Гене, видимо предполагал, что тот неспроста всем рассказывает про верительные грамоты Господа, называл его «своим любимым пророком» и разрешал ему пользоваться домом при необходимости, указав, где прячет ключи.
Дядя Гена пришёл в избу, лёг и не вставал. Соседка, заглянув в незапертую дверь, заметила, что он очень слаб. Пошла к себе, сварила суп и принесла ему. 
– Поел с трудом полулёжа, – рассказывала она, – вокруг дома бегали собаки, лаяли и скалились на всех, кто приближался.
А позже ночью собаки продрали полиэтилен, закрывавший одно из окон (у Аркаши вечный ремонт) и проникли в дом к своему хозяину. После этого с дядей Геной, как я понял, никто не общался, собаки яростно бросались на всех, кто пытался войти в помещение.
Всё же через приоткрытую дверь деревенские видели, что человек, лежащий на деревянных полатях, не шевелится и, кажется, не дышит. Соседи пошли к местному егерю, объяснили ситуацию, тот взял ружьё и пострелял всех собак, защищавших тело. Дядя Гена умер, умерли и его собаки. Жители позвонили в районный центр. Из Слюдянки напрямик по байкальскому пористому, мартовскому, но довольно толстому льду приехали представители закона, забрали труп и увезли к себе в полицейское управление.
До посёлка Култук, где находилась база МЧС, по прямой от Ангасолки километров семь-восемь. Я договорился с местными жителями, что они начнут сколачивать гроб и готовить яму на кладбище. Вручил им аванс (без аванса они бы палец о палец не ударили), сам же отправился пешком по льду к эмчеэсникам за машиной, на которой намеревался перевезти дядю Гену к месту упокоения.
Часа через полтора я добрался до базы, без проблем получил «буханку» – УАЗ 452 и поехал в полицейское управление. Там мне сказали, что толком не знают, где тело гражданина, привезённого из Ангасолки, но скорее всего, оно сейчас в Байкальске. Там находится районная больница, в которой делают вскрытие и выдают заключение, криминальный труп или нет. После этого можно хоронить. От Слюдянки до Байкальска два десятка километров – не так уж далеко. Приехали после обеда – сразу в морг. А он закрыт. Иду к главврачу больницы, объясняю, что приехал, мол, за телом. Он спрашивает, кто я усопшему. Говорю, что дальний родственник, и если они сами не хотят заниматься похоронами, то лучше пусть тело отдадут мне. Кроме меня, за ним никто не приедет.
Аргумент подействовал, но доктор поинтересовался, какая фамилия у того, за кем я приехал. Пришлось объяснять, что я родственник настолько далёкий, что и фамилию вспомнить не могу. Зовут дядя Гена – это я знаю точно. Главный хмыкнул, куда-то позвонил и объявил, что патологоанатом, ответственный за мертвецов, уже уехал домой в Слюдянку, приезжайте, мол, завтра.
– Нет, – говорю, – не пойдёт, выдавайте мне труп немедленно, а иначе уеду навсегда, сами с ним возиться будете.
Врач посмотрел на меня неодобрительно и сказал:
– Мне заниматься этим некогда, возьмите ключи от морга, найдите своего родственника, забирайте и везите куда хотите, но не забудьте ключи вернуть.
Я подумал, что нравы в этих местах весьма демократичные, взял связку ключей и отправился искать дядю Гену. Открыв дверь неприветливого серо-жёлтого одноэтажного здания морга, я буквально в коридоре увидел обнажённые тела.
Пройдя внутрь помещения, удивился, что трупы лежат везде: на столах, лавках, носилках, разложенных на полу холодного помещения. Поразило, что много людей среднего возраста в хорошем состоянии, нормального, чуть желтоватого цвета, без изъянов, некоторые  даже показались красивыми. Одна проблема – все почему-то мёртвые. Позже мне знакомый студент-медик объяснил, что тела в хорошем состоянии у тех, кто умер от инсульта: что в мозгу произошло, не видно, а снаружи всё очень даже пристойно. Если исходить из этой версии, то в Байкальске люди в основном мрут от инсульта. Кто знает, вдруг в городе обстановка очень нервная? 
Как я пристально ни вглядывался в тусклом свете лампочки в лица усопших, дядю Гену среди них не сыскал. Пришёл к главному врачу, говорю:
– Ничего не понимаю, нет родственника в вашем заведении.
 Доктор позвонил прозектору домой, и тот сказал, что никакого трупа из Ангасолки он не то что не вскрывал, а в глаза не видел. И  полиция никого не привозила уже давно.
Чертыхаясь про себя, я поблагодарил врача, сел на машину и отправился в Слюдянку в полицию. Приехал и говорю:
– Куда труп дели, ироды? Нет в его в ЦБ города Байкальска!
 Один «полисмен» спрашивает:
– А вы у нас в подвале не смотрели?
– В каком ещё подвале? Я впервые слышу, что у вас подвал есть. Когда я был у вас сегодня утром, мне никто ничего толком не сказал!
– Подождите, сейчас посмотрим.
Приходят радостные – нашли. 
– А теперь берите своего дядю и везите на вскрытие в Байкальск, мы же здесь вскрытие не производим, а без вскрытия никак нельзя, – заявляют.
– Нет уж», – говорю, – вы его сами везите, оформляйте. Устал я ездить туда-сюда. С моргом я договорюсь, приеду, когда они дело своё сделают. Может, у них вскрытие неделю займёт. У вас тут никто никуда не торопится. Торчать здесь я больше не имею ни сил, ни возможности.
Отправил водителя к месту службы, сел на электричку и поехал домой, проклиная и полицию, и врачей, и весь этот бардак.
Через пару дней позвонил в морг. Мне сообщили: 
– Неизвестного из Ангосолки вскрыли, можете забирать, и не забудьте костюм привезти, а то у него вся одежда истрёпана.
Дожил до выходного, взял свой старый, но довольно приличный серый костюм, обувь и поехал за дядей Геной. По дороге в Байкальск забрал в МЧС машину. Прежде чем получить тело, за то, чтобы его обрядили в костюм, пришлось заплатить. Конечно, мне сначала предложили бесплатно одеть дядю Гену самому, но я подумал, что лучше пусть специалисты этим занимаются. Говорят, что натягивать на покойника костюм – дело хлопотное, требует хладнокровия и выдержки, ведь надо гнуть и ломать закостеневшие конечности, чтобы всунуть их в рукава.
Привезли дядю Гену в Ангасолку по льду к вечеру, домовину, слава Богу, местные пьющие жители приготовили. Они потому всё вовремя сделали, что знали: что с меня ещё причитается. Выплатил им гонорар за работу. Ещё что меня удивило: они и крест приличный сколотили, и даже написали на кресте, что покоиться под ним будет Геннадий Александрович Боярский. Кто-то из местных вспомнил, что такая у усопшего фамилия.
Тяжёлый лиственничный гроб с огромным трудом по узкой тропинке дотащили до кладбища и похоронили мечтателя-философа в месте, где он ожидал начала возрождения человечества. Поминки провели в столовой юных альпинистов, благо их в это время ещё не было на базе. Водку я привёз с собой, чем очень обрадовал население, закуску приготовил повар. Посидели, вспомнили житьё и слова лесного отшельника, пожелали ему царствия небесного.
Когда я собирался уходить, один местный товарищ, который уже успел наведаться в лесную избушку, передал мне изъеденную мышами ученическую тетрадь, в которой ручкой довольно разборчивым почерком была написана поэма про Александра Сергеевича Пушкина.
 Я пробежал её глазами и сразу понял, кто автор, так как главная мысль произведения заключалась в том, что Пушкин не дружил с начальством, всячески боролся с ним, за что и был убит. Направляясь по лесной тропе в сторону железнодорожной станции Тёмная падь, откуда я должен был отправиться домой в Иркутск, я никак не мог освободиться от строк Лермонтова, всплывавших из глубин памяти. Посвящены они были кончине декабриста Одоевского. Стихи были написаны на Кавказе, где Михаил Юрьевич познакомился с Александром Ивановичем, куда тот был отправлен после каторги и сибирской ссылки.
Любил ты моря шум, молчанье синей степи
                И мрачных гор зубчатые хребты…
                И вкруг твоей могилы неизвестной
                Всё, чем при жизни радовался ты,
                Судьба соединила так чудесно:
                Немая степь синеет и венцом
                Серебряным Кавказ её объемлет;
                Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.
                Как великан, склонившись над щитом,
                Рассказам волн кочующих внимая,
       А море Чёрное шумит, не умолкая.
Если представить вместо Чёрного моря Байкал, вместо Кавказа – Байкальский хребет, а долину Ангасолки – вместо синей степи, то стихи очень подходят для жизни и смерти дяди Гены. Покойся с миром, Человек!