Роман В. Кочетова И что ты хочешь? и смерть Советс

    Даже смерть человека не одномоментна. Проходит еще несколько минут между остановкой сердца и гибелью мозга, лишенного кислорода, между клинической смертью и окончательной. И тем более эта растянутость относится к смерти социального организма. Государство еще функционирует, издает распоряжения, народ подчиняется, а с исторической точки зрения оно уже мертво, хотя и бежит подобно курице без головы куда-то вперед.
    Когда СССР погиб юридически известно: 26 декабря 1991 года Верховный Совет принял декларацию о прекращении существования Советского Союза. А когда погиб фактически? В годы горбачевской перестройки? Вроде, так. Хотя кое-кто предрекал гибель СССР много раньше. В 1969 году диссидент А. Альмарик даже выпустил книжку «Доживет ли СССР до 1984 года?» Дожил и пережил. Но не надолго. Значит, были те, кто почувствовал, что дело плохо, что начались процессы разложения и добром дело не кончатся. Среди таких был писатель Всеволод Кочетов. Причем почувствовал он неладное достаточно рано – уже в 1960-е годы, и в 1969 году был издан его последний прижизненный – «закатный» - роман «И что ты хочешь?»
Закатные романы бывают разные. М. Булгаков написал про свое предчувствие в виде приезда в СССР Воланда с его судом нехристианской справедливости. И Суд состоялся в виде сталинских чисток. Свои предчувствия перенес на бумагу и Кочетов. Он понял, что если СССР и идее коммунизма предстоит погибнуть, то от рук советской интеллигенции. И угадал. Именно она стала горбачевским тараном, снесшей социализм (или то, что им именовали).
Но как именно будет происходить само действо? Ни М. Булгаков, ни В. Кочетов не были социологами, чтобы писать политические трактаты. Они были писателями и облекли свои мысли в художественные образы. Правда, Кочетов писал идеологические романы. Поджанр в советской литературе распространенный. Идеология как таковая не предполагает глубокий интеллектуализм и высокий художественный уровень, пример чему изучаемое в советской школе произведение Н. Чернышевского «Что делать?», хотя Достоевский в «Бесах» доказал, что исключения возможны. Пытался выйти на подобную высоту в своих идеологических романах «На ножах» и «Некуда» Н. Лесков. Традицию идеологического романа уже с коммунистических позиций продолжил В. Кочетов. Причем, как и Достоевский с Лесковым, он писал «пророческий» роман.
О чем? Об интеллигенции и псевдокоммунистах.
Обычно писатели в идеологических романах использовали приемы сатиры. В романе Кочетова современники узнавали шаржированные фигуры Ильи Глазунова и Владимира Солоухина, искушенные – пасквиль на «заграничных» литературоведов Витторио Страда и  Патрисию Блейк. В образе же любовно выписанного благородного борца с нечистью писателя Булатова (показательная фамилия) узнали главреда журнала «Октябрь». Функционировали в качестве персонажей уже неведомые нам за давностью лет историки, искусствоведы...
Альтернативу же «гнилой» интеллигенции писатель показал в сценах с рабочими завода.

«Удивительными были на заводе девчонки. Как отличались они от изломанных кукол секретарш из иных учреждений, продавщиц из магазинов, из разных случайных застольных компаний! Здесь они не были лишь существами другого пола, они были подлинно равноправными с мужчинами. Если подойдешь к такой, заговоришь с ней, сна не начнет крутить перед тобой боками, строить загадочные гримасы, так или иначе предлагаться в качестве объекта для ухаживания».

    С виду просты были рабочие-мужчины, но с пролетарской косточкой:

«Шутить заводские любят. То тебя будто ни с того ни с сего увесисто хлопнут по плечу, то без особых церемоний попросят потесниться за столом во время обеденного перерыва и, почти сидя у тебя на коленях, добродушно станут похохатывать на тему, что, дескать, в тесноте да не в обиде, то всей бригадой примутся вышучивать тебя по поводу уж очень старательно повязанного галстука и свежей белой сорочки… И если не подчиниться общему духу коллективизма, если не научиться понимать шутку, сказанную от души, неладно тебе будет… Пропадешь. И сам их всех, шутников этих, возненавидишь, и они начнут рассматривать тебя как полное ничтожество».

Кочетову нравится заводской коллектив, включая грубоватый рабочий юмор. Почему? Потому что:

«Общаясь с заводскими людьми, с отзывчивыми, добрыми заводскими девчатами, Феликс вспоминал рассказы отца и его друзей о годах войны, о фронте. Перед ним вставали такие вот, молодые и старые, одетые в те времена в гимнастерки, в шинели и ватники, мужчины и женщины, и совсем парнишки, совсем девчонки,– в землянках, в траншеях, в атаках, в походах, и ему до предела ясным становилось, почему они победили, почему выиграли войну. Если такая вот девчонка в ходе боя могла вытащить из под огня на своей совсем не богатырской спине десяток раненых, если такой паренек мог с ходу броситься на амбразуру дота и собою перекрыть пулевой поток, то как же иначе? Как не победить?»

    Что ж, аргумент был мощным. То было и впрямь поколение победителей. Только Кочетов опрометчиво переносил старую победу на молодежь 1960-х. А она уже сильно отличалась от поколения 1941 года. И не тем, что не стала бы воевать с врагом, а по духу. Ведь в 1940-м ни кому в голову не пришло бы подражать нацистской Германии, а молодежь 60-х активно впитывала в себя культуру «государств членов НАТО». Кочетов привычно видел в рабочем классе передовую социальную силу; тех, кого он любовно описал в первом своем романе «Журбины». О своей вере продолжал писать и дальше, в том числе в новом романе. Но исподволь ситуация менялась. Коллега по журналу «Октябрь» Ю. Идашкин вспоминал, что после поездки Кочетова в Ленинград для сбора материала для очерка о передовых рабочих, он сказал ему мрачно: «Журбиных больше нет…». Но в романе пока что, как видим, наличествовали.
А что еще было? Кочетова серьезно обеспокоила эволюция нерабочей части советской молодежи.

«– Скажи, но только с полной откровенностью: как ты относишься нашей нынешней молодежи?...
– В общем то все вроде бы и на месте,– подумав, заговорил Сергей Антропович.– Вы образованные, кое что знаете, развиты, остры. Многие из нас, старших, в вашем возрасте еле ворочали языками, а среди вас уйма Цицеронов. Все, значит, хорошо и вместе с тем тревожно, Феликс, очень тревожно.
– Отчего? Почему?...
– В мире то, дружок, натянуто, как струна, вот вот загудит. На нас идут таким походом, какой, может быть, пострашнее походов тех четырнадцати государств, которые кинулись на Советскую республику в девятнадцатом году.
– И ты думаешь – что? Что в случае чего мы не выдержим, не вы стоим, драпанем в кусты?
– Не в этом дело, совсем не в этом… Дело в другом. В том, что вы беспечны, вы слишком поверили сиренам миролюбия – и зарубежным и нашим, отечественным. Эмблемой вашей стал библейский голубь с пальмовой ветвью в клюве. Кто только вам его подсунул вместо серпа и молота? Голубь – это же из библии, из так называемого «священного писания», он не из марксизма…»

    Прав оказывается дедушка Гегель с его утверждением, что история повторяется дважды. Прошло чуть более 50 лет и вновь Россия столкнулась с теми же проблемами -западных врагов, чистоты идеологии и необходимости прививать молодежи оборонное сознание. А доживи Кочетов до 1991 года, увидел бы, что та молодежь проиграла битву за СССР. Правда, Сталин в Великую Отечественную войну почему-то не напирал на защиту социализма, а выдвинул на первый план феодала А. Невского и крепостников Суворова с Кутузовым. Причем Суворов принимал участие в подавлении восстания Пугачева. Зато среди символов борьбы с нацизмом не было большевиков-героев гражданской войны. Ни одного! Ни Чапаева, ни Щорса, ни Блю… Ах да Блюхер оказался японским шпионом, как врагами не менее половины переживших гражданскую смуту орденоносных героев. Но герой романа Кочетова эти «детали» игнорирует и в идейном разговоре с сыном все эти «блюхеры» и прочие «тухачевские» возникают лишь по касательной:

«– И все равно напали на вас внезапно, все равно, как всюду пишется, Сталин не подготовился к войне, растерялся.
– Я понимаю, что ты сознательно обостряешь разговор и подливаешь масла в огонь спора, Феликс. Ты ведь неглупый, ты умный. И ты не можешь не понимать, что если бы было действительно так, как… ты где то вычитал, мы бы с тобой не сидели сегодня у окошечка с газетками в руках… Не повторяй, Феликс, сознательной клеветы одних и обывательских пошлостей других. Было сделано наиглавнейшее: к войне, к выпуску самого современного оружия в массовых масштабах была подготовлена наша промышленность, и необыкновенную прочность приобрело производящее хлеб сельское хозяйство   оттого, что было оно полностью коллективизировано. И не было никакой «пятой колонны», оттого что был своевременно ликвидирован кулак и разгромлены все виды оппозиции в партии. Вот это было главное, чего никто не прозевал, Феликс».

   Ба, как все знакомо! Вот где оказывается первоисточник. Ведь в нашем веке эти доводы повторялись десятки раз без ссылки на авторство.  И про коллективизацию, и про «пятую колонну» и даже про выпуск современного оружия в массовых масштабах, оказывается, первым заговорил не Резун-Суворов, а Кочетов, пусть и декларативно, но с четким выводом – «вот это было главное».
Впрочем, 99 процентов поклонников Сталина, а также марксистов-ленинцев, уверен, не читали не только Кочетова, но и сочинения самого Сталина. Как и отец Феликса, Сергей Антропович, кстати, крупный хозяйственник и начальник, иначе он бы не упомянул 14 государств, что кинулись на Советскую Россию. Потому что эту версию опроверг сам Сталин, причем дважды.
«Это тот период, когда нам угрожали – оказавшимся впоследствии мифическим – союзом 14 государств». И потом опять: «…всеми силами выдвигая на сцену даже мифические 14 государств, которыми угрожал России Черчилль…» (Сталин И.В. Соч. Т.4. С.382, 388).
Так может и существование «пятой колонны», состоявшей из большевиков и командиров Красной Армии, был мифом? А кулаки, то есть сильные хозяйственники, не стали бы привечать немецких оккупантов, чтобы те реквизировали продукты их труда на нужды рейха?
    Но главное заклеймить, а там пусть отмываются.
Кочетов исходил из простой идеи, что есть только одна единственная истина. Это ленинская правда, пролетарское дело. Все остальное – искажение и отход от единственно правильного способа жить и думать. Ничего нового - чисто религиозный подход к бытию. Есть один Бог, один катехизис и те, кто не укладываются в провозглашенные постулаты – еретики, достойные изгнания, а то и смерти. Такой подход требовал упрощения социальной жизни и мышления. По научному называется «редукция». Поэтому люди, уверовавшие в одну-единственную правду, искренне не понимали, почему и зачем другие хотят жить по иному? И Кочетова можно понять. Ведь марксизм-ленинизм сулил прекрасное коммунистическое будущее, где, в отличие от капитализма, нет эксплуатации, разделения на богатых и бедных, любых форм угнетения, а одно сплошное братство. Поэтому он устами героини высказывает недоумение:

«- Почему, зачем идут люди в церковь? Неужели в наше время, время такого развития наук, можно всерьез верить в бога, в некое высшее начало? Да еще и в такое, по образу и подобию которого создан человек. С ногами, руками, с бородой, в кем то сшитых одеждах».

    Кочетов не останавливается в своем недоумении, а, как и полагается марксисту, ищет первопричины. И смело ставит проблему материального и идеального, бытия и сознания.

«- …мозг – это еще не ум, и сам он не вырабатывает ничего, в нем лишь отражается реальность.
– А для чего тогда извилины?
– В них то все и накапливается, в извилинах, в клетках извилин. И чем больше накапливается, тем человек, так сказать, умнее. То есть, что это значит? А то, что, когда в мозг поступает новое, оно в обогащенном мозгу и так и этак соотносится с уже отложенным там и получает свою, квалифицированную оценку. А если новое поступает в не обогащенный знаниями мозг, оно ни с чем не соотносится и болтается, как одинокая пуговица в пустой жестянке… Что наполучал, то и имею. Читаю Пушкина – отражаю Пушкина. Читаю про Джеймса Бонда – отражаю Джеймса Бонда…. То есть, если мозг получает настоящее, он и отражает настоящее, глубокое, содержательное. Получает чепуху, он и отражает чепуху, пошлятину, обывательщину».

     Можно продолжить этот ряд. Читаю Маркса – становлюсь марксистом. Читаю противников Маркса – становлюсь антимарксистом. Теперь понятно, почему в Советском Союзе старались не пропускать буржуазную литературу и фильмы про Бонда. И почему под строжайшим запретом был Троцкий и Бухарин. А то не дай бог…
     Однако чуждые, прежде всего буржуазные веяния, проникали в страну и смущали незрелые умы, о чем бил в литературный колокол Кочетов. И как быть? Запрещать и не пущать? Так и делали, но чем дальше, тем меньше помогало. Почему, в чем дело?
     Кочетов коснулся темы, о которой написаны горы книг философов, социологов, психологов. Мозг! Человек и его сознание. Бытие и индивидуальность. Пассивное и критическое восприятие действительности…
      Сознание индивида формирует жизненный опыт, но начинается он с социализации, без которого человек становится маугли, не способным в последующем овладеть  навыками сложной речи. Социализация же начинается с общения с родителями  и ближайшим окружением ребенка. Дальше его личность определяется тремя факторами – учением, самообразованием и пропагандой.
         В школе учат массиву знаний, необходимому для будущей работы и пониманию окружающего мира. Дальше у личности появляются свои предпочтения, и она занимается в избранной области. Иногда столь успешно, что становится знаменитым – поэтом, ученым, музыкантом, спортсменом… А вот про третий фактор люди обычно не знают. Слышали конечно, но считают, что к ним это не относится. И если человеку сказать, что о политике он часто судит через призму пропаганды, то возмутится. Еще чего! Я самостоятельная личность и сам сужу о происходящем в мире. Я же умный… Увы, нет. Большинство людей судит о мире именно через окуляры навязанной пропаганды. Она внедряется в сознание через стереотипизацию. Человеку в сознание исподволь и целеустремленно внедряются шаблоны, по которым он в последующем делает оценку приходящей извне информации. Знаменитое «не читал, но осуждаю» из этого ряда. Внедренный ранее шаблон позволяет уверенно судить о ком и о чем угодно, не проводя трудоемкой работы по изучению предмета. Пример тому многократно упоминаемый в романе в качестве жупела Троцкий,  о котором «всем и так все понятно».
     Кочетов был уверен, что если часть молодежи и интеллигенции поет с чужого голоса, то он сам – со своего! Обычное заблуждение даже сильных умов. А у Кочетова был сильный ум, но зачастую мало знаний по тем вопросам, о которых он безапелляционно судил. В том числе о той «буржуазной» культуре, что, по его мнению и мнению других советских пропагандистов, проникала в СССР. Например, в 1960-е годы на молодежь огромное впечатление произвели «битлз». Их заклеймили сразу же, как только они заявили о себе. Вышли статьи с очередными осуждением «сумбура вместо музыки». Ну и какая могла быть реакция молодежи на статьи про концерты «жуков-ударников», где бесновалась публика под «рев саксофонов»?  Сам автор  возмущался устами одного из персонажей романа:

«- …Собственными глазами в брюссельском аэропорту мне пришлось увидеть, как в самолет, отправляющийся в Москву, садилась скверная кабацкая певица из Соединенных Штатов, лезли крикливые английские гитаристы, которые там, в Англии, бродят и поют под свои гитары по дворам. А вы, великая страна, пригласили их к себе на гастроли!»

    Для Кочетова английские группы были из разряда «кабацких» музыкантов («нестриженые английские олухи» по его выражению), ведь многие из них начинали карьеру в ночных клубах. У большей части советской молодежи, однако, были иные критерии отбора. И ничего кроме усмешки не могло вызвать у них вышеприведенное описание заводской рабочей молодежи. Последней успешной ее идеализацией стал фильм «Большая перемена», но только потому, что там было много юмора, иронии, театрализованной стилизации под «рабочий класс» и минимум пропаганды. А Кочетов писал всерьез о том, что неумолимо становилось «несерьезным». К его чести писатель чувствовал растущий негатив и пытался разобраться, что пошло не так. И находит первичное звено:

«- Бывает, что не солгать просто нельзя. Кстати, все искусство – тоже ведь ложь. Но хорошо, красиво преподнесенная», - говорит героиня и Кочетов относит эту формулу к части советской интеллигенции. Но он не верил, что сам живет и творит по этой же формуле. Что его «Журбины» тоже красиво преподнесенная ложь. Не были рабочие «передовым классом». Они были таковыми назначены, а легализуй в СССР «буржуазные» (социал-демократические) партии, немалая их часть стала бы голосовать за них, как на Западе. И как бы он, наверное, удивился, если бы дожил до 1991 года, увидев, что рабочие и пальцем не шевельнули, чтобы спасти «свой» социалистический строй и заступиться за «свою» коммунистическую партию, что марксизм-ленинизм оказался им чужд и неинтересен. 
Но в 60-е годы Кочетов еще верил, что проблема в гнилой интеллигенции и заблуждающейся молодежи и можно еще все исправить, если вовремя среагировать на чуждые поползновения. Тем более что носителями разложения у него в романе были агенты с Запада, причем из бывших нацистов. И в этом плане роман Кочетова ныне приобрел вдруг неожиданную актуальность. Причем в самых разных аспектах. Например, таком:

«- Мозг засорят – совсем беда. Всюду пишут, что гангстерские фильмы в Америке способствуют росту преступности. Верно. Именно так, а не иначе и должны подобные фильмы отражаться в мозгу человека и сказываться на его сознании. А те наши фильмы, которые просто серы, убоги, бесталанны, пустопорожни, они тоже ведь сказываются. Допустим, не порождают гангстеризма. Но они порождают серость, убогость, бесталанность, пустопорожность. Зачем же молодежь то винить, отец?! Вините, дорогие товарищи взрослые, себя. Вините тех дядей, которые позволяют тратить народные деньги на постановку пустопорожних, бесталанных фильмов».

Уж сколько времени прошло, а проблема финансирования за гос. счет серых фильмов осталась. Тем более что дальше следует убийственно-современный пассаж:

«Испугались и попятились, отступили с господствующих над идеологическим противником высот в либеральные болотистые низины».

    Напомню - 1969 год! Через 20 лет именно так и случилось.
    И дальше сын сечет отца:

«…сейчас… вы на середке половинке – и не консерваторы и не либералы, и от вас, в общем то, от таких половинчатых, растерянных, всем тошно. Вот что значит устареть: и нового не приобрести и старое потерять, вернее, дать отнять его у вас крикунам и демагогам».

         Нокаут! Правда, тогда это еще не воспринималось настоящей «правдой», но роман «отцы» предусмотрительно к массовому выпуску запретили. Помимо журнала «Октябрь» он вышел лишь в Белоруссии небольшим тиражом – и точка. Почему? Думается, из-за мест, вроде высказывания одной американки:

«- Мы пробили стену! С огромным трудом, неимоверными усилиями, но пробили.
– Кто мы? – спросил Сабуров, глядя в голубые глаза мисс Браун…
– Весь свободный мир. Общими усилиями… Брешь… пробита, фронт русских ослаблен. Надо развивать успех. Существует весьма стройная программа демонтажа коммунизма, их советского общества. Это прежде всего духовный мир, наше воздействие на него…»

     Брешь пробита! Каково это было читать в идеологическом отделе ЦК КПСС и лично товарищу М. Суслову. В отчетных докладах утверждалось совсем другое, хотя непременно отмечалось усиление идеологического наступления Запада, но считалось, что оно получает достойный отпор. И вдруг выходит журнал «Октябрь» (символическое название) с обратным утверждением. Причем автор приводил доказательства, в том числе статистические. Например:

«…под прямым воздействием столицы… (ныне) по церковному крестят каждого шестого новорожденного. До войны не крестили и пятидесятого».

Или такие откровение западных диверсантов о влиянии на советскую молодежь:

«- Через все возможные каналы – через наше радио, через обменные иллюстрированные издания и особенно через кино с его картинами великосветской жизни, – мы пробуждаем в них тягу к комфорту, к приобретательству, всячески насаждаем культ вещей, покупок, накопительства. Мы убеждены, что так они отойдут от общественных проблем и интересов, утратят дух коллективизма, который делает их сильными, неуязвимыми.  …скажем, до войны, не было перед глазами таких соблазнительных примеров. Каждый живущий не по средствам вызывал по меньшей мере общественное недоумение. …многое держалось и на драконовских сталинских строгостях. Вы знаете, что за килограмм украденного в поле гороха могли судить и дать человеку десять лет тюрьмы».

     Или такой убойный пассаж:

«- Молодежь! Тут богатейшая почва для нашего посева. Молодой ум так уж устроен, что он протестует против всего, что ограничивает его порывы. И если его поманить возможностью полного освобождения от каких либо ограничений, от каких либо обязанностей, скажем, перед обществом, перед взрослыми, перед родителями, от какой либо морали, он ваш…
       …И эти вот дивы, которых мы видели в здешнем аэропорту, умеющие трясти бедрами на эстраде, – одно из наших оружий… Они сексуализируют атмосферу у русских, уводят молодых людей от общественных интересов в мир сугубо личный, альковный. А это и требуется. Так ослабнет комсомол, в формальность превратятся их собрания, их политическая учеба. Все будет только для видимости, для декорума…»

     И как, спрашивается, должен быть реагировать на это Суслов и прочее высокопартийное руководство? Кисло, разумеется.
    А Кочетов продолжал писать то, о чем рассуждать в печати в те годы не было принято:
            
«А тогда в среде равнодушных, безразличных к общественному, которые не будут ничему мешать, возможным станет постепенное продвижение к руководству в различных ведущих организациях таких людей, которым больше по душе строй западный, а не советский, не коммунистический».

        Налицо букет обвинений существующей власти, которая проворонила идеологическое наступление капиталистического Запада, почивает на лаврах и не поддерживает таких как он, Кочетовых. Наоборот, враги обвиняют его и других соратников в догматизме и консерватизме, а в ЦК помалкивают.

«Хорошо звучит слово «догматик». Оно ассоциируется со средневековыми богословами... «Консерватор», «рутинер»… Все это термины работающие. Такие термины полезно применять к популярным писателям, художникам, композиторам, ученым, артистам, режиссерам кино и театра, ко всем тем из них, которые, несмотря на то, что они уже зачислены в сталинисты, продолжают упорствовать, продолжают осуществлять то, что у них называется принципом партийности в искусстве, работают по своему знаменитому методу социалистического реализма».

     Наряду с верными замечаниями были в романе и попадания пальцем в небо. Забавно ныне читать следующие строки про направляющего в СССР идеологического диверсанта:
«…одна дура советовала ему даже взять с собой для этого трехцветный флаг старой царской России, чтобы все сразу увидели, кто он такой».
         Эта «дура» оказалась совсем не дурой, во всяком случае более прозорливой, чем Кочетов. Ныне под этим флагом на Донбассе борются с Западом! Черный юмор истории.
       Хватало и пропаганды невысокого пошиба. Так в роли идеологических диверсантов в его романе выступают нацисты. Почему они? А так проще настроить читателя против тех, на кого обрушился Кочетов, на то у него и  идеологический роман.
Любая пропаганда зиждется на нескольких простых вещах. Прежде всего на методе редукции (упрощения) и принципе «не соврешь – не поверят». Но необходимо знать,  где и как врать. Если парень убеждает девушку, что любит ее, а кто-то творческую личность, что он гений, даже если эти утверждения вызовут сомнение у объектов внушения, то все равно захочется в них поверить. И если они будут регулярно повторяться, то девушка и данная творческая личность уверуют во внушаемое. Так и с пропагандой. Надо знать, что люди подсознательно хотят услышать о своей стране, о других народах по древнему принципу «свой-чужой», тогда пропагандисты будут иметь успех, даже если пропагандируемое будет далеко от реальности. Выводя в качестве идейных противников Советской власти бывших нацистов, Кочетов играл в беспроигрышную игру с читателем. Попробуй заступись за внедряемую извне идеологию и последует убийственный вопрос: «ты что – за фашистов?» Ну а понимание того, что мир устроен в сто раз сложнее – это для других, для элиты. Для народа же…
Для примера возьмем книгу того времени - А. Бирман «Учись хозяйствовать» за 1966 год. Обычное научно-популярная пособие, а там вставовочка:

« Известно, что на завод или в шахту без пропуска не пустят… Иначе нельзя. Империалисты засылают к нам шпонов и диверсантов, и мы должны быть начеку. К каким только хитростям не прибегают иностранные разведчики, чтобы пробраться на наши предприятия!» (с.28).

    Такое пропагандистко-психологическое воздействие на людей  продолжалось десятилетиями. Вырабатывался рефлекс на слова «империалист», «Запад» и т.д. До поры до времени действовало.
    Традиционно не обошел вниманием Кочетов и развитие частно-индивидуального предпринимательства. В перечне угроз социализму он справедливо усматривал и экономическую составляющую. Но что именно видел?

«-…Это не землей торговать, на чем в цветочных магазинах зарабатывают левые деньги.
– А как это? – спросил Феликс.
– Да просто. Кто там тонны да центнеры считает когда привозят самосвалами! Земля же, не золото. Тьфу, дескать. Сунут самосвальщику десятку другую, тот и рад. А торгуют по килограммчикам, строго: с одного самосвала до трех сотен в карманы к этим гусям может пойти. Двадцать самосвалов – и новенькая «Волга».

Кочетов осуждает: уж больно огромные прибыля получают деловые люди, но, с другой стороны, те зарабатывали на рациональном использовании чернозема, которые иначе шел бы в отвалы. И тут же приводится еще одна, невольная и одновременно простодушная отсылка к ситуации с Демешкиным в «Секретаре обкома»:

«Дома, правда, еще не благоустроены, кое где даже покрыты соломой. Но люди говорили: деньги есть, и руки рабочие есть, строительных материалов не хватает».

    После чего автор заключал несколько невпопад:

«Словом, у всех перспективы, у всех планы, надежды».

    Если бы он знал, как достал людей к концу СССР дефицит всего и вся. Как тормозил их «перспективы» и «планы». Однако факт оставался фактом – в стране активно, пусть и полуподпольно, формировались несоциалистические производственные отношения. Программа деловых людей пока скромная:

«– А на кой шут они, эти деньги то? – Феликс все с большим удивлением смотрел на Генку.– Что бы ты стал с ними делать, если бы привалило?
– Что? Нашел бы. Ну – машину надо? Надо. «Мерседесик» бы отхватил у иностранцев. Дачу надо? Надо. Построил бы игрушечку. В журнале «Америка» такие картинки печатают – умрешь, не встанешь.
– Так. Дальше?
– Можно кооперативную квартиру по особому проекту оборудовать. Спецстройки для этого есть. С холлами делают, с черными унитазами, с антресолями. Как надо, словом».

    Автор романа смело указывал на проблемы, которые в научной литературе обсуждать было не принято, разве что в беллетристике, посвященной уголовной тематике. Именно через художественные романы и фильмы, вроде сериала «Следствие ведут знатоки», люди узнавали про масштабы теневой жизни в стране победившего социализма. В частности, про конфликт желания жить «по полной» против коммунистического равенства, про конфликт сконструированного идеала и материального бытия, которое, по известной марксистской формуле, определяет сознание. Но сам Кочетов имел машину и хорошую московскую квартиру, а также дачу в элитном поселке. Но ему полагалось по статусу, а остальным-то зачем? Правда, с отменой партмаксимума в 1932 году и появлением в это же время системы спецобслуживания (роскошных квартир в «домах на набережной», госдач, машин с личным шофером, поликлиник для избранных, прислуги  виде узаконенных «домработниц») рассуждать о равенстве «трудящихся» становилось все труднее, ибо отдавало демагогией. И все же идеология требовала осуждать стяжательские тенденции в среде советского народа. И Кочетов осуждал.
 Но все же не об этом был роман В. Кочетова, а о более серьезных вещах. Вот об этом:

«- …покончить с коммунизмом мы обязаны. Мы обязаны его уничтожить. Иначе уничтожит нас он. Вы, немцы, чего только не делали, чтобы победить Россию…. И все же не русские, а вы были разбиты. А почему? Да потому, что предварительно не расшатали советскую систему… Вы ударились о монолит, о прочные каменные стены. Может быть, вы надеялись на стихийное восстание кулаков, как русские называли своих богатых крестьян? Но кулаков коммунисты успели раскулачить…. Вы надеялись на старую интеллигенцию? Она уже не имела никакого влияния. Она растворилась в новой рабоче крестьянской интеллигенции да и сама давно переменила свои взгляды, поскольку коммунисты создали ей все условия для жизни и работы. Вы надеялись на политических противников большевизма – троцкистов, меньшевиков и прочих? Большевики своевременно их разгромили, рассеяли… Ваши секретные документы свидетельствуют об одном: уничтожай и уничтожай. Довольно тупая, топорная программа… Неверный метод. Лучшие умы Запада работают сегодня над проблемами предварительного демонтирования коммунизма, и в первую очередь современного советского общества».

    Ох, как актуально! Хоть переиздавай роман в качестве современного. Надо лишь заменить устарелое слово «коммунизм» на «Россию» и ее скрепы.
   Кстати, интересно, а выходили ли на Западе романы, где высокопоставленные деятели в Кремле рассуждали на тему: надо уничтожить капитализм, иначе он уничтожит нас и какие диверсии для этого предпринять?
    По любому шла идеологическая борьба на взаимное уничтожение. Ядерное оружие для этих целей не годилось, ибо, как сказал тот же персонаж романа, что обличал бывшего нациста за непредусмотрительность: «На свой удар мы получим такой же, а может быть, и более мощный удар, и в ядерной войне победителей не будет, будут одни покойники».
    Конечно, Кочетов в 1969 году не открыл «америку» насчет плана, который потом назвали у нас «планом Даллеса», но он едва ли не первым назвал «пятой колонной» группу из интеллигенции, живших в его время. И это были уже не «кулаки» и «троцкисты», а представители советской общественности. Такое обвинение прозвучало громом с ясного неба. Хотя уже прошел процесс над Синявским и Даниэлем, но считались, что то были отдельные отщепенцы, а Кочетов возразил:  нет, их «пятоколонщиков», много и они вне подозрений, что напрасно.
    Какую бурю это вызвало! Кочетову возражали с высоких трибун. Например, поэт Евтушенко с трибуны Пятого съезда писателей СССР. Потом шторм улегся, но власть де-факто признала правоту Кочетова, когда возникло дело Солженицына, дело Сахарова, дело сбежавшего на Запад А. Кузнецова - функционера Союза писателей и заместителя местной парторганизации, а дальше «дела» пошли косяком – Гладилин. Войнович, Ростропович, Некрасов, Аксенов, Любимов… «Девятый вал» эмигрантов и сидельцев за «антисоветчину» накрыл с виду еще недавно благополучный СССР. Что-то происходило в его «солнечных» недрах, выплескиваемых в виде идеологических протуберанцев. Кочетов раньше других выдвинул свою, «марксистскую», версию: мол, все дело в происках Запада, несознательности отдельных представителей советской молодежи и предательстве (и это было главным в его концепции) части советской интеллигенции.
И ведь именно Кочетов первым написал то, что спустя десятилетия, не  имея понятия об авторстве, заговорили другие:

« - …Мы исключительно умело использовали развенчание Сталина… Но это потребовало, господа, работы сотен радиостанций, тысяч печатных изданий, тысяч и тысяч пропагандистов, миллионов и миллионов, сотен миллионов долларов. Да, так вместе с падением Сталина, продолжаю, нам удалось в некоторых умах поколебать и веру в то дело, которое делалось тридцать лет под руководством этого человека. Один великий мудрец нашего времени…  сказал однажды: «Развенчанный Сталин – это точка опоры для того, чтобы мы смогли перевернуть коммунистический мир… Наше дело сегодня – усиливать и усиливать натиск, пользоваться тем, что «железный занавес» рухнул, и повсюду, так называемо, наводятся мосты. Что мы делаем для этого? Мы стремимся накачивать их кинорынок нашей продукцией, мы шлем им наших певичек и плясунов… Словом, их строгая коммунистическая эстетика размывается. И ваша «операция»… послужит одним из мостиков, одним из троянских жеребеночков, которых мы постоянно преподносим партийным московитам!»

    Так оно и вышло особенно в горбачевские годы. Кочетов продолжил говорить языком своих персонажей то, что ныне повторяют нынешние люди в телевизоре, как свои мысли:

«Во всех случаях, когда Запад бряцает оружием, русские не проигрывают, а выигрывают. Они освобождаются от благодушия, от извечной для России робости перед общественным мнением Запада. Самый верный путь – довести их до полной сонной одури – сидеть тихо, вести себя образцово миролюбиво, идти на частичные разоружения, особенно когда таким путем можно отделаться от морского и сухопутного старья».

    И наконец, еще один увесистый камень в огород правящих:

«Те, у кого много денег, в какой то момент упираются головой в потолок наших возможностей применения таких денег. Автомобиль, дача, магнитофон, холодильники, вазы и ларцы, ковры и норковые шубы – и стоп! Остров в Тихом океане не купишь, гарем не заведешь, бой быков не устроишь, акции компании «И. Г. Фарбениндустри» не скупишь. Тоска по возможностям. А где они, эти возможности? На Западе.  … авось, все еще переменится, Советская власть, авось, либерализируется настолько, что и вовсе перестанет существовать, настанет эра парламентаризма, а там и до буржуазной республики рукой подать.…»

Через 20 лет все это будет реализовано самой партийной властью, а пока Кочетов, сам того не зная, близко к тексту пересказал алгоритм перерождения партбюрократии из сочинения ненавистного ему Троцкого в книге «Преданная революция».
Кстати, у Кочетова в романе много рассуждений о капитализме и социализме, под которыми подпишутся и нынешние коммунисты… заседающие в буржуазном парламенте.
Как видим, многое предвидел Кочетов. Правда, некоторым вещам поверить не мог даже он, например, что возможно создать «такую Россию, такой строй для нее, при котором бы вера в господа бога сочеталась с верностью некоему монархического толка правителю, просвещенному и на свой манер демократичному. Откуда этот бред…»

    Кочетов догадался о нарастающей угрозе, ударив в набат, ибо скрытые враги, по его мнению, уже восстановились после «чисток» и набрали силу:

«Первый урок понимания происходящего вокруг него ему преподал седовласый, полный сил и бодрости поэт, начавший свой литературный путь еще в годы революции. «Дорогой мой младший товарищ, – сказал он, дружески взяв Булатова за плечи. – Вы слишком отчетливо заняли партийные позиции в литературе, слишком отчетливо обнародовали свое кредо. Значит, добровольно встали в передовой отряд борьбы за коммунистическое будущее. Чего же удивляться тому, что пули летят прежде всего в вас и в таких, как вы? …А то вот все до главного докапываетесь: как, мол, то да се да третье четвертое, с точки зрения интересов рабочих и крестьян, да какую роль в том да сем да в третьем четвертом играют акулы мирового империализма.. В меня барон Врангель стрелял… …разбирайтесь сами, кто в вас стреляет».

И Кочетов-Булатов стал разбираться на страницах романа.

«С годами с каждой новой книгой, с каждой новой статьей в газете, с выступлением по радио Булатов и те, с кем он вместе шел по путям литературы, все сильнее мешали тем другим, кто пытался хоронить коммунистические идеалы, развенчивать героев революции и первых пятилеток, ставить под сомнение даже самое революцию – ее правомерность и неизбежность».

    После таких слов не удивляет уже отказ властей издавать роман в виде книги, ведь у Кочетова получалось нечто несуразное – на пике Советской власти, когда недавно пышно отпраздновали 50-летие Октября, автор заявляет, что сторонник коммунизма находится под непрестанным идейно-враждебным огнем!

«Противник был хитер, ловок, находчив, он умел использовать любые возможности для нанесения удара. …какие то скрытые в общественной тени силы всячески раздували авторитет их суждений, что называется, поднимали их, растили, лелеяли, поминали в газетах, в журналах, по радио, в докладах. И эти мастера литературной игры краплеными картами все распухали, разрастаясь чуть ли не до вселенских масштабов. Булатов был для них одной из мишеней».

И куда смотрят идеологические органы ЦК, а также КГБ?
И кто они, эти враги, по мнению Кочетова?
С западными идеолог-диверсантами все было понятно. А местные кто? И он их называет.
Во-первых, к ним автор причислил тех, кто ратовал за восстановление русских традиций («русские националисты»).  Ибо спрашивается:

«…церкви, богородицы, Русь! Вроде бы наше, внутреннее, русское. Тогда почему же о нем так шумят за рубежом?  …Булатов вспомнил писания Спады…. Как раз Спада расписывает Свешникова, страдающим от таких вот типов, как он, Булатов».

    Но главное они хотели иного, старорежимного:

«- …Нет у нас, у советских, должного слова для душевного, уважительного обращения друг к другу. Гражданин – звучит холодно, сухо. Официальное это слово. Для бумаг годно, а не для живой речи. Товарищ – оно и вовсе в людском обиходе неподходяще. Партийное слово, политическое. Вот было встарь «сударь», скажем, или «сударыня»!» - огорчался в романе  поэт Богородицкий.

Кстати, у того был большой дом и «сад у меня там большой, корней двести одних яблонь». Ровно столько же было у Демешкина. И оба были коммунистами. Почему-то Кочетова беспокоили эти преувеличенно большие яблоневые сады. Может то был подсознательный отклик на поместно-дворянский вишневый сад из пьесы Чехова? Как бы то ни было угадал он в радетелях старины монархическо-сословный дух Глазуновых, Солоухиных, Михалковых! Кто бы мог представить в 60-е годы, что Глазунов и член КПСС Солоухин станут антикоммунистами и монархистами. В то время они прославились в качестве защитников русской деревенской старины и иконописи. А вот Кочетов почувствовал угрозу, что путь русского национализма приведет «не туда».
Да, многие из них были членами КПСС. Но какими? И автор объясняет ситуацию словами своего антагониста:

«- Да, состою. Сразу после войны вступил. Сейчас я, может быть, и не сделал бы этого. А тогда… Подъем победы! …Но я вам скажу, больших ограничений сейчас у нас и в этом смысле нету. На собрания я не хожу – ничего, терпят. Высказываюсь довольно свободно – ежатся, но помалкивают. Сейчас куда свободнее стало. Не то, что лет с десять, с пятнадцать назад».

Другой род врагов Советской власти Кочетов видел в новой формации, готовых к купле-продаже. В отличие от обиженных Советской властью, новые ориентируются исключительно на желание получить доход от продажи своих услуг:

«..он еще долго раздумывал об этом человеке... Ценность таких людей заключается в том, что они превыше всего любят деньги. Те, которые «имеют счеты», далеко не всегда надежны… Те импульсивны, неуравновешенны, злобны, недостаточно расчетливы. А вот эти, такие, которые за деньги, они настоящий деловой народ. Ты ему монету – он тебе товар».

    За ними – деловым людьми и «эффективными менеджерами», как оказалось, было настоящее будущее, а не за «традиционалистами». Во всяком случае, русскими…
Третьей группой Кочетов назвал либералов из интеллигенции.

«Весь мир обошла фотография: сцена, на ней длинный стол, за столом – в ряд – три поэта авангардиста, а над ними, на бархатном заднике, крупный лозунг: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым!» Не было в том президиуме никаких отвратительных западному буржуазному миру физиономий, физиономий поэтов, которые десятилетиями действительно звали советский народ к коммунизму, не было и молодежи, в своих поэтических исканиях идущей по дороге поэтов революции. Сидело трое малых в пестрых свитерах, два из них угрюмы и бесцветны, третий – торжествующе сверкая белыми глазами и оскалом крикливого рта. Без всяких комментариев было видно, что же такие строители построят».

    Глазунов и Солоухин с одной стороны, Евтушенко, Вознесенский и примыкавший к ним Рождественский, с другой – художники из разных идеологических лагерей. У них были свои представления о должном. А Кочетов считал, что истину знает только он, и ни в коем случае не они. Он почувствовал, что советский социум стал расслаиваться, дробиться, но не мог понять почему. Ведь по марксистско-ленинским представлениям с ликвидацией антагонистических классов и стиранием классовых различий между рабочими и крестьянством должно нарастать единство советского народа. О монолитном единстве партии и народа неустанно твердила пропаганда, однако что-то происходило несуразное. Это единство, достигнув некоего пика (как ложно представлялось, во время войны и первые послевоенные годы) в 1960-х начало распадаться. Кочетов это увидел сразу, как только обозначился процесс. И если в «Секретаре обкома» (1960 г.) с «народом» все обстояло прекрасно, то  через несколько лет фасад стал обсыпаться и Кочетов не хотел молчать. В конце концов, на то у него была петушиная фамилия, чтоб вовремя предупредить. Он проанализировал действительность и опубликовал свои выводы в виде художественного текста. Но не нашел поддержки даже у власти… Кочетов обижался «на весь свет», не постаравшись спросить себя: а почему советская идеология потеряла авторитет в мире и внутри страны? Почему «буржуазная» идеология, культура, образ жизни побеждают? Только ли из-за происков империалистов? И откуда стало так много предателей? Ведь предатель тот, кто переходит на сторону врага. А почему тысячи советских людей стали переходить на «ту» сторону, а «оттуда» почти никто? (Правда, в годы войны коллаборационизм принял массовые масштабы, но во времена Кочетова о нем предпочитали не распространяться, даже о Власове, ограничиваясь образами отдельных полицаев «из бывших» в кино и литературе).
Итак, о чем роман В. Кочетова? О гниении «умственного слоя» нации! И это гниение продолжается, только романы на эту тему писать не кому. Разве что Пелевину… А если и начнут то что – задача будет решена? Нет. Например, проблема предательства на Руси вечная, минимум со времен Орды, когда князья приводили степняков грабить русские земли, чтобы свести счеты меж собой.
Кочетов мог обратиться к образу Смердякова из «Братьев Карамазовых». Вот только господин Достоевский был убежденным антикоммунистом и при случае заклеймил бы самого Кочетова как предателя исконной России. Не трудно представить, что сказал бы Федор Михайлович, прочитав филиппики автора в адрес церкви и тех, кто «ударился» в религию:

«Странны рассуждения поэта Богородицкого о храмах, о церквах… Церкви России ушли в прошлое – как же Богородицкий не видит этого?... В Советской России скорбеть о церквах и вовсе смешно».

   Бяда одним словом. Кочетов выступал за все хорошее против всего плохого. И проиграл. Почему? Ведь по нынешним временам роман Кочетова можно смело включать в школьную программу, однако что-то в итоге не склеивается.  Что?
Кочетову не дано было разобраться в хитросплетениях – исторических, экономических, социальных. Пример. Он написал:

«…Потому то Ленин с такой пылкостью, яростью, убежденностью и сражался против… троцкизма, против Троцкого... …большевики порвали тогда со всей этой псевдореволюционной братией, отстояли, спасли чистоту революционных идей». 

    Правда, почему-то через несколько лет Ленин, плюнув на чистоту революционных идей, прекрасно поладил с Троцким, и совместными усилиями они совершили Октябрьскую революцию, став ее вождями, сразу отринув потерявшие актуальность былые теоретические споры. (Оба в 1917 году сошлись во мнении насчет перманентной революции - от буржуазной к социалистической и далее к мировой).
         Показателен и такой пассаж:

«Советское общество интересно не тем, что было в России пятьсот или семьсот лет назад, а тем, что происходит у нас сегодня, как мы сегодня ищем дорогу в новое, как, иной раз оступаясь, все же находим верный путь…»

    Автор ошибся и с первым, и вторым тезисом, ибо исторический багаж предопределяет будущее, а власть, ища «верный путь», к тому времени уже запуталась с развилками – «сталинской», «хрущевской», «косыгинской», брежневской», а впереди страну ждала «горбачевская»...
Легче-легкого назвать одну-две причины, указать на двух-трех виновников и на том успокоиться. Чего проще объявить: виноваты во всем - и далее вставить в пропуск нужное: «империалисты», «троцкисты», «масоны», «сионисты» и тем внести ясность в тему. Однако никакой ясности на деле не будет, потому что «правд» много (если, конечно, не обстругивать общество топором террора). Простая мысль, что невозможно многообразие социального бытия на планете Земля свести к одной единственной «истине» до сих пор недоступна многим умам. «Правда» Кочетова – одна из возможных. Вспоминая встречу с неким молодым человеком у памятника Пушкину, настроенного против социалистического реализма и даже книг самого товарища Булатова, герой романа из эмигрантов в недоумении:

«Он с отвращением думал об этом человеке. Кто это такой? Из какого теста? На каких дрожжах взошел? Чего ему надо, чего не хватает? …встречая таких, разговаривая с ними, не понять, почему же была разбита гитлеровская Германия, почему железные немецкие дивизии не смогли взять Москву, Ленинград, Сталинград, почему советские армии гнали немцев до самого Берлина. Кто же это делал? Где они?»

    Кочетов не захотел задаться вопросом: почему с началом войны Сталин объявил: «Отечество в опасности!» без прилагательного «социалистическое». И если народ победил в войне с Германией, то почему Кочетов решил, что тот воевал исключительно во имя коммунизма и существующей власти? Еще ему грезилось, что при Сталине было монолитное общество и трескаться оно стало только сейчас. Конечно, можно было вернуться к прежним временам. Можно было закрыть «Новый мир» и «Таганку», сослать к Макару с его телятами, пару десятков «не наших писателей», как это сделали с Бродским, раскулачить всех, кого еще не раскулачили, и выстроить высокий-превысокий забор с Западом, как сделали в Северной Корее. Но решило ли это проблему воспроизводства иной жизни? Сомнительно. Если Советский Союз погиб из-за деятельности группы отщепенцев, а капитализм устоял, несмотря на деятельность десятков коммунистических партий с миллионами членов, то может что-то неладно было в «консерватории»? Но что именно? В. Кочетов указывал на одни причины, М. Жванецкий – на другие, и оба оказались правы. А они антиподы. Вот и суди о причинах краха советского проекта, где низкопоклонство части интеллигенции перед Западом сочеталось с антизападным высокомерием Кочетовых. Крайности диалектически сходятся, но проблему не решают. Ничего с тех пор на Руси не изменилось – куда ни кинь везде клин. Но страхи Кочетова оказались не пустыми. После описания сцены стриптиза, автор вопросил:

«Неужели и мы можем прийти к тому, к чему пришли они, эти люди в том мире? И как плохо, как робко мы от этого обороняемся!»

    Да, пришли, оборониться не удалось. Кочетов не дожил до 1990-х годов с рядами девчонок-проституток на улицах и прочими подобными вещами. И хотя автор во многих аспектах оказался прав, но топорная пропаганда в романе тоже отталкивает. Получилось: «с одной стороны конечно так, а с другой стороны все-таки эдак». Озабоченность Кочетова во многом оказалась справедливой, но и изображенным в его книгах строителям коммунизма присоединяться тоже не хочется. Осилив эту книгу, становится понятным почему, несмотря на многие верные вещи, Кочетов не мог победить, повести за собой… Впрочем, сегодня кочетовы вновь на коне.
Итак, роман прочитан, и ясно, что ничего не поменялось с тех пор, хотя в стране вроде поменялось все. «Что же ты хочешь?» - вопросил автор. Ответ повис в воздухе, потому что все хотели разного, а единый скрепляющий стержень рассыпался на глазах. Общество будущего оказалось «прошлым».
         Почему победил «плохой» Запад, а не «хороший» СССР? Ответ прост. Западная демократия вмещала в себя максимально широкий спектр культурных и политический течений, какие могли появиться на Земле. Тогда как в Советском Союзе изначально было заявлено, что «диктатура пролетариата» с принципом партийности разрешит деятельность лишь того, что сочтет нужным власть. И эти рамки оказались слишком тесны, слишком малы для живой жизни, и та пробивалась, как трава сквозь асфальт, пока не победила твердыню. Кочетову достаточно было жить в мире без множества музыкальных явлений - молодежи нет. Кочетову хватало имеющихся в советских библиотеках книг – другим нет. Кочетову не нужна была религия и церковь – другим нужна. Кочетов ездил за границу (за госчет в составе делегаций) – другие тоже хотели, даже за свои кровные. И так далее.
       Победило «и так далее».
    В своем предсмертном романе Кочетов уверял себя и других:

«Когда нибудь летосчисление пойдет не от мифической даты рождения Иисуса Христа, а с Октября тысяча девятьсот семнадцатого года. Я убежден в этом. Если, конечно, до того времени… жуки точильщики, не подточат это прекрасное социалистическое здание. Я не могу поверить в такую возможность, я не хочу в нее верить и все таки тревожусь».
       
    Кочетов не зря тревожился. В 1991 году очередная мечта об идеальном обществе рухнула. Но если иерархи церкви, поняв эфемерность надежд появления Царства Божия на земле, заключили союз с монархиями и богатыми, перенеся сулимую апостолами Справедливость и Воздаяние на послесмертное существование (и поди проверь, есть ли там Рай), то коммунистам пришлось пройти проверку на грешной земле, и получилась Грешная История.