Вечерняя прелюдия и фуга

Вечно забуду на выходе то кепку-куртку, то телефон, а то и "музыку" в карман... пригоршню орешков.
Возвращаться, открывать дверь, перешагивать порог, разуваться, проходить в глубь...
В этот раз фотоаппарат забыл.
Ну и ладно. Погода не фотогеничная - небо серыми клочьями. Да и маршрут постоянный, шесть километров - туда плюс обратно. Исхожен-перехожен, вдоль и поперек перефоткан.
Он пролегает по гребню дамбы, которая сдерживает горную речку Томь в её полноводных сумасбродствах.
При безопасном уровне, дамба - место для пеших и велосипедно-мотоциклетных прогулок.
И ещё - деревенский вернисаж. Окрестности того стоят.
С одной стороны - река с заречным лесистым горным хребтом, с другой - деревня с разнообразно обустроенными соседствующими усадьбами.

Я с пешим обходом... охрана дворов с маханием хвостов и приветственным лаем... народ на грядках... школота двойки зарабатывает... река - плавными и широкими поворотами.
Все при делах, все в заботах.
---

Одинокие много ходят.

Покачиваясь в такт шагам, приближается плёс, где противоположный горный берег становится повыше и потеснее сходится с дамбой.

Склон его - коричнево-серого осеннего цвета. По нему, уставленному зелёными пихтовыми копьями, разбрелись берёзовые белые растопырки, стряхнувшие золото кос и чубчиков.
Водосборные лощинки в кудряшках голых кустиков.
Скальные лбы, насупившись.

Между склоном и мной, плоскость стылой реки. Она собрана несколькими притоками. Посередине её, между тёмных краёв, сквозь отражения высокого берега, издали едва заметно медленно вращаясь водоворотами, струится поток светло-песчаного цвета.

На рябь водной плоскости, воздушными столбами из облаков опускаются и горизонтально расстилаются кисейные взвеси дождя со снегом.

Вдоль всей реки, словно в широкоэкранном кинотеатре, степенно-движущаяся, молчаливая, зябкая панорама.
Былинное, суровое видео могло бы получиться, прихвати я, балбес, фототехнику.
Хотел же за ней вернуться.

Ну что теперь делать?

Ущербный весь такой-этакий, шествую дальше - в сторону автомобильного моста, возле которого обычно заканчиваю пеший прогон.
Недолгий пикетный обзор обстановки и разворот обратно.
И удивление - вот же, сто раз миновал тот зауженный речной плёс, так-то он часто придерживал на себе взгляд, есть в нём что-то такое. Что сейчас уж слишком настырно не даёт покоя, что промелькнуло там, среди неприветливого погодного флёра.
Причём не только внешне.
Внутри шевельнулось, реально зацепило и держит.
---

Тормозну - постою, вгляжусь, вслушаюсь. Вдруг да уловлю причину.

И вот опять передо мной высокий, фронтально наблюдаемый, почти вертикальный сумрачно-декоративный горный склон...
И речная серая плоскость перед ним, с просветлением песчаного цвета, как бы с освещённой полоской.
И прозрачно спускающиеся столбы сметаемого сверху снега...
И хлёсткий ветер...
И я озадаченный, настороженный, вглядываюсь, вслушиваюсь - весь вопросом.
Не то, не то, не то... Перехожу с места на место. И вдруг ухватываю, комплексом, что-тто ттакое цельное.
И вроде даже, когда-то знакомое.
Всплывающее в памяти.
Всё ближе, все ясней... кружит, то проясняясь, то исчезая, приближается забытое ощущение.
Сползают по взмурашенной шее холодные дождевые капли, туман щиплет щёки, озноб строжит уши.
Не до того, не до этого.
Ну же...
И вот - озарением... среди суровой октябрьской бесприютности, из затишка от ветра за случайным деревцем, контрастом затеплился уютный образ.

Горный берег - это как бы стены с обоями, высоко уходя в потолок.
Водная плоскость - как бы крашенный пол с жёлтыми тёплыми полосками лучей заоконного солнышка.
Нисходящие пряди дождя со снегом - это лёгкие оконные занавески, колыхаемые сквозняком, это тюлевые ажурные покрывала, свисая с подушек и койки.
Открылась как бы - огромная, сквозь туман времени, комната.

А вот и я, робко вживающийся в тот, крупный по Гулливеровски комнатный мир, совсем-совсем ещё мелкий.
И ещё Некто.
Уходя, оставляющий меня одного, вновь и вновь прибегающий к моей одинокой боязни, создающий печное тепло, обращённый ко мне, ласково говорящий...
Постепенно оформляющийся в маму.
Такое давнее, и вдруг вот оно - моё первое осознанное пробуждение.
Вспомнились постели, которые мама руками стирала в корыте на волнистой железной доске, а сушиться развешивала на морозе. Мы вместе заносили с улицы бельевые хрустящие сосульки, и они быстро размягчались в домашнем тепле. Она расстилала на койке, прокалённую утюгом простынь, и я запрыгивал на белоснежную равнину, радостно кувыркался, ожидая, когда на меня прохладно опустится одеяло в пододеяльнике.
Вспомнились и мамины авоськи, из которых все накупленные вкусности, поштучно с разглядываниями и распробованиями - "Чур я"  вытаскивал.
Для безотцовщины папа - мама. У безотцовщины мама - Бог.
Я нашёл, ощутил, осознаю его, этого Некто - он мой. Он - основа в моих хотелках. А уж когда приобнимет - я весь, согласный и целиком, в нём.
---

Возвращаюсь в реальность.

Гуляю по дамбе частенько - победив дворовые сугробы, управившись с грядками, ранним летним утром - за бодрящим нырком, поздним вечером - ради отдыха и успокоения.
Благодаря постоянству прогулок заметил статистически - старость и детство ходят одним путём. Девчонки правда редкость, почти всегда здесь мальчишки.
Зимой целой оравой на  снежной горке, с дамбы на  санках-ватрушках-лыжах... на попе. Замёл горку буран - через день вновь раскатана, завалил снегопад - через пару дней восстановят - разнокалиберные, краснощёкие, неугомонные.
Летней жарой по гребню дамбы, пролётом - все в реке - по берегам... под мостом-на мосту-с моста... деревенская молодость - там.
И наконец дожди.
Исчезли мальцы? Ага, как же...
В гуще ивовых зарослей обнаруживаются крики и подвижная суета.
Приспособив согнувшийся древесный ствол в качестве стропилины, натаскивают и прислоняют к нему разнообразные ветки-палки-доски, листы картонок и щиты фанерок, лесенку даже.
Ясноголовые, тонкорукие, загорелые.
Все заботы - на лице. Знакомые и мне. Ну почему я не ихний, не с ними. Тоже притащил бы доску, как раз подходящая лежит во дворе.
И вырастает среди мокрых кустов защитный сухой шалашик.
Постепенно преображается в домик.
Бери выше - в штабик.
В одном из дворов, что напротив, с каждым началом летних каникул, над маленькой летней кухней появляется государственный флаг. С окончанием каникул флаг снимается. Нет сомнений - внук на лето вырывается из городской тесноты, спешит на деревенское раздолье. В ожидании юного неупокоя, встречно плещется боевой стяг. Потому что, какой же штабик без флага и какие пацанчики без знамени?

- На кого-ж ты, свет батюшка, похож?, - встретят их у порога.
- Мама, мы там строили...
- А, ну тогда ясно.
Родители жертвуют тем, что "и самим бы надо" - уж коли отпрыски громоздят игрушечные стены и крышу, значит повзрослев - возведут настоящий дом. Это проверенный на себе естественный закон, всеобщее мужское направление.
В малых пока, а уже гоношатся строители, шилом подтыкая торопят созидательный гон, творческий азарт и профессиональное развитие.
А никто не заставляет. Да и попробуй удержи.
И во всей их разномастной ватаге, если взглянуть на неё обезличено, сверху, как на явление, тогда уж - не строители даже, а обобщающий, гораздо шире и выше, прозрачно - Строитель.

Он им причина.

И моим, много чего натворившим пережитым, даже ещё тогда, в пространстве огромной комнаты, живулькой намечал и заранее знающе управлял тайный Кормчий.
Помню мучительное неумение нарисовать кораблик. И практичную додумку - сначала почётче вообразить его на чистом листе, а после быстренько обвести карандашом - теперь пишу картины маслом по картону.
Целое лето буровил самосвальной машинкой песочную кучу у крыльца - взрослым повозил на разрезе уголь и породу.
Школьником зачем-то разучивал азбуку Морзе - стал военным сигнальщиком-моряком...
Возведя свой всамделишный дом, разве не удивишься разумности исходных, понарошку, построек. Самых первых - под столом. Следующих - рядом с дворовым курятником. Позже в лесу под ёлками...
Строитель исходно действовал и во мне, а я старался в нём.
Не чаял, не планировал. Само как-то так получилось?
---

Финишная ленточка на груди...

Студенческо-солдатская железная койка с суконным одеялом в яслях бывшего телятника. Усадебка, флигель, острог, пещера отшельника... норка.
Добровольное заточение, чтобы пожить, не отвлекаясь на чепуху, размышлениями. Готовясь в иное состояние...

Вот отрывок из рассказа В. Одоевского о подобных финишных мгновениях...
"Все, что тревожит душу человека, одаренного сильною деятельностию: ненасытная жажда познаний, стремление действовать, потрясать сердца силою слова, оставить по себе резкую бразду в умах человеческих, - в возвышенном чувстве, как в жарких объятиях, обхватить и природу и человека, все это запылало в голове моей: предо мною раскрылась бездна любви и человеческого самосведения. Страдания целой жизни гения, неутолимые никаким наслаждением, врезались в мое сердце...
И все это в ту минуту, когда был конец моей деятельности.
Я метался, рвался, произносил отрывистые слова, которыми в один миг хотел высказать себе то, на что недостаточно человеческой жизни; родные воображали, что я в беспамятстве.
О, каким языком выразить мои страдания!
...если бы я мог вразумить меня окружающих, если б мог поделиться собою с ними, дать ощутить им то чувство, которым догорала душа моя!
Тщетно я простирал мои руки к людям... Я жаждал взора, который бы отрадою сочувствия пролился в мою душу, - и встретил лишь насмешливое презрение".

Слово о мимо проносящемся, занятом собой человечестве.
Но контрапункт ему существует.
Противовес во мне.
Детство, сочувственно выручая, манит, окликает всё чаще. Возвращая в доброжелательное изначальное состояние, сводя со взрослых высот по знакомой лесенке. Этап за этапом, вперёд, но в возвратном направлении.

И, за ушко, да на солнышко...

Странный и страшный сон о родном доме много раз снился мне.
Гудящие словно струны в обмотке инея, провода на столбе. Вибрирующие на жестоком морозе тревожным стоном. Деревянный дом усиливает струнный минор, гулкой гитарной декой.
Подхожу. Тревожно - почему-то не затворённая входная дверь. В комнатах снег, холод, темно, по углам разбросаны нужные в сиротской бедности вещи.
И никого...
Тягучий печальный, повторами, сон - ко мне обращён. Лишь только теперь я понял это. Ведь разгром гнёздышка произведён моим взрослением - настырным противлением маминым командам и знающим заботливым нравоучениям... моими долгими отъездами, вопреки её умоляющим всматриваниям в мои глаза и одиноким прОводам... восстанием пожилого уже, против её отношения к себе, словно к ребёнку... переходящим в размолвку, с её стороны - знающе молчаливую, с моей - раздражённую.

Чтобы продлиться логичным возмездием - повтором её переживаний теперь во мне...

С детьми всегда приключится "детская неожиданность", говоря по простому - "они выросли". Болючее выкручивание из родительских душ - простительных, родных червячков. Противоречат теперь мне, компанейски чураются, снисходительные такие - умничают.  Катавшиеся когда-то на моей спине, спрыгнули... мной наученные ходить - утопали... скинув швартовы, отчалили в собственные жизни.
Самокритически понятно, да и не осудительно.  Годами трепыхался для этого. Пришло понимание, что всё заслуженно, что ничего не случается "так просто".   Пришло согласие, отдав им всё, теперь  уже мной знающе, молчать на цыплячьи вызовы... не утомляясь - ждать уже их неминуемого пробуждения. Прощать, обиженно.
Созревшие во мне "заповеди новозаветных блаженств", совсем невозможные даже для согласия раньше, сейчас исполняются мной и действуют.
"Не хочу жить" сменяется отрешённым - "хочу не жить", так летняя река не споря и не отвлекаясь, уходит под зимний лёд, чтобы, скрытым течением, спешить дальше.

Как сбросить груз кармы, как выпрячься из хомута диалектической стадии "отрицание отрицания"? Единственный видится вход в позитив - синтез цельного процесса... от одиночных ледяных капель, ползущих за воротник вбежать под их ливень. Нырнуть в общий поток, видя и понимая всех, подобных в потоке мне и друг другу.

Ведь чего ради, жизнь моя, не совсем и не вся целиком моя, вдруг замкнётся только на мне?

Финиш оглядывается на стартовую позицию.
Происходит своеобразное сретение. Оно тянется к младости от возрастного.
Но если сретение односторонне, без согласного отзыва, тогда оно и не полно...

Таким оно не считово?

Едет встреч малый на велике. Не доезжая замедляется, притормаживает, сходит ногой наземь и низко склонившись, рукой прокручивает педаль. Замечаю - скрытно улыбается. Хитренький такой - легко догадаться - желает общения.
- Сломался велик?
- Да он у меня старенький.
Смущённо и обрадованно поднял лицо. Поразговаривали - живёт с бабушкой, папа уехал на Украину, сам он здесь недавно. Логично сложилась печалька - друзей пока нет.
При следующей встрече гляжу - несёт за раму велосипед на согнутых в локтях руках, высоко перед собой. Пыхтя останавливается.
- Серьёзная авария?
- Старенький он у меня...
Пообщались... ну ладно, давай, ага, ну пока, ладно...
Сел на свой "старенький" двухколёсник и погнал домой.
Вот те раз?
Похоже - резвый младой неупокой, вполне способный заездить любого, по честному разделил дорожные трудности со стареньким, - Половину пути ты, велик, на мне - половину я на тебе верхом...
Сретение-то восходит и от новеньких.

Слава Богу.

И ещё - слава соборной всеобщности.
Вникаю в строчки А. Горбовского из статьи "Алгоритм вселенной"....
"- Как известно, в строительстве термитника участвуют многие тысячи насекомых. В итоге вырастает сложнейшее сооружение со строгой системой ходов и вентиляционных каналов, со складами для продовольствия, отдельными помещениями для королевы, для личинок и т. д.
Ясно, что ни один отдельно взятый термит не способен вместить всю полноту информации о сооружении в целом. Можно ли предположить, что носителем такой информации является не отдельный термит, а как бы вся совокупность, вся популяция?
Иными словами, знание о сооружении в целом возникает только тогда, когда налицо некое сообщество особей."

Вот же он, обобщающий всех Строитель.

Но дальше, дальше...
"- Во время войн и после них в воюющих странах, потерпевших урон среди мужского населения, наблюдается внезапный рост новорожденных мужского пола.
Процесс этот продолжается до тех пор, пока соотношение полов не выравнивается.
Речь идет о явлении, повторяющемся с правильностью закона. Иными словами, мы снова сталкиваемся с неким целенаправленным воздействием, источник которого находится вне каждой отдельной особи.
- Земля, на которой мы живем... должна иметь некое единое коллективное сознание. Подобно тому, как человеческий мозг состоит из множества отдельных клеток, сознание планеты... слагается из сознаний отдельных живых существ, обитающих на ней. - Такая (коллективная) программа должна настолько же разниться с программой отдельного индивида, насколько мозг как целое, качественно отличается от отдельных клеток, его составляющих.
- Для такого "сверхорганизма" гибель одних особей и рождение новых, подобны отмиранию и регенерации клеток, беспрерывно происходящим в живом существе.

Над-индивидуальное общенародное бытие.

Наблюдая пока малосильные, но переполненные энергией, всполохи мальчишек, слыша их воробьиный гвалт, радуясь их приветствиям - неожиданным и симпатичным, вспоминается собственное, давно отшумевшее и забытое.
Ощущается братская, вне-возрастная духовная солидарность и общность.
И так иногда рванётся к ним, так стеснит сердце.
Ну разве возможен "деда", который не побалует внука, бывает ли "внуча", который не прибежит под крыло к деду со своими "неразрешимыми" бедами?
Всё природой налажено и продумано.
Что из них всех получится - вопрос, но папки и строители вырастут, точно. Они всегда заняты, обычно им некогда... но сообща - то же, так же, не задумываясь и естественно... продлят вращение.
Обод солидарно сомкнётся.
---

Накручивает пространства цельное поколенное колесо.

Однажды, давно уже - незабываемое...
Наш промысловый траулер пересекал Атлантику, миновав Норвегию мы приближались к Исландии, направляясь рыбачить к североамериканскому полуострову Лабрадор.
Тёмное небо дышало снегом. За иллюминаторами чернел полярный вечер. Команда отдыхала, друзья резались в карты.
Я думал о разном - возможно ли, по-над фрагментами учений, понять и увидеть цельно разом всё-при-всё-при-всё. Если очень этого захотеть, выглянуть сквозь пределы, чутко вслушаться и замереть пытливым вопросом?

И возник светло-чёрный космос.
Зримый синтез всех и всего.
Не то, чтобы множества людей - люди словно искристая пыль микросолнышек в объёмном звёздном просторе.
Лишь угадываясь обширным эхом, издалека и вблизи, без-телесным плачем, смехом, говором.
Живая тесная совокупность, споры и кружение мировоззрений - расстилаясь туманными занавесками.
Волнение. Не потоки, а мыслящее закипание... нарастание знания всех, всего, обо всём.
Пласты людей, их расширений - поколений, перемешиваясь историческими эпохами, проявляясь на поверхность и скрываясь в глубины существования... издали едва заметно медленно вращаясь водоворотами... взбивали, взбраживали и наращивали незримый информационный объём.
Шаг за шагом, строй за строем, слой за слоем... люди приумножали его. Это было целью... время - дыханием и пульсом... переживания и судьбы - кровью.
Одаривая и вымаливая, ссорясь и примиряясь, обижая и плавясь раскаянием... постигая и достигая... изменяясь, преображаясь... все - одно.

Неохватное движение, из края в край, из глубин в выси, ощутилось немой пред-музыкой... Из потусторонней жажды - призывом реальных плотских звуков.

Ещё не шагнул органными педалями в басовые восхождения архитектор - Пахельбель, ещё не опустил руки на органную клавиатуру вариатор ажурных событий - Бах, ещё не зашёлся знаменным трепетом нерв бытия - Бетховен...

Ещё не озарился яркой вспышкой интуиции учёный... ещё только отпустил защитное забрало на подходе к доменной печи, сталевар... электросварщик почти поднёс к холодному металлу холодный электрод, чтоб чиркнув, микрозазором родить раскалённую молнию...

Но уже оглядела, утишила учеников-цыплят, строгая учительница - их квочка...

И поднял руки дирижёр, вобравший в себя всю общемировую страсть, всё не высказанное каждым малым человеком им пережитое.
И раскрытыми вверх ладонями призвал будущих исполнителей одарить жаром... поделиться со всеми... самими собой.
"Ненасытной жаждой познаний, стремлением действовать, потрясать сердца силою слова, оставляя по себе резкую бразду в умах человеческих, - в возвышенном чувстве, как в жарких объятиях, обхватив и природу и всех людей..."

Ну же... ну...
Дирижёрская палочка двинула в оркестр...

И полыхнуло.
Раскрывается бездна любви и человеческого самосведения...
В пещере, в степи, в заполярном чуме, в деревенской хате, и в стерильной родильной палате... по всей наэлектризовано дрожашей поверхности планеты, возникают, откликаются ждущей космической тишине, земным птичьим щебетом - первые голосишки масштабной оратории...

Продолжая живую поэзию.
---

Вынырнув из светло-чёрного надмирного простора, увидел себя обыденно, в каюте для четырёх матросов, в промысловом экипаже из сотни человек, спешащих на тралфлотовский рыбный лов.

За гранью корабельного корпуса, извне стучится и плещет, заглядывает верхушкой волны через стекло, толкает в борта и раскачивает весь корабль... сквозь студёную ветреную ночь... над солёной звёздной бездной... под звёздным бездонным небом... несущий нас океан - живой и надёжный.
Рокочет судовой двигатель, плафон светит на подволоке. Качается борт земного корабля с небесным иллюминатором-окошком - оплот трудной, желанной и хоть бы удачной, работы.

И в штормовую качку не разберёт страх.
Во взлётах и провалах среди океанских волн, чувствуются широкие ладони, которые шутя подбрасывают и крепко улавливают, заходящегося восторгом, сыночка.