Кузнец кн2 ч4 гл4

Глава 4. «Свана – богиня, ей можно всё!»
      Прошло две недели, как уехал Сигурд и теперь, когда он вот-вот должен был возвратиться, я недоумевала, почему же от него нет вестей. Он всегда присылал по два-три письма в неделю, когда мы расставались. То коротких, в несколько строк, то длинных и обстоятельных. В них всегда становилась заметна его привычка делать записи. А ещё поэтический дар, потому что, бывало, в таких письмах, он присылал мне, любовные стихи. И я давно уже перестала удивляться, как это он смог написать ту чудесную песню, что пел на нашей свадьбе Боян.
     Боян… прошло несколько дней, как уехал Сигурд, и Боян, осмелев в его отсутствие, пришёл ко мне сам…
    …Именно так. Я понимал, что пока Сигурд здесь, я не смогу найти момента, поговорить с Сигню. Но и теперь, когда он уехал, она так старательно избегала меня, что оставалась одна только ночью. Вот я и явился к ней в покои, воспользовавшись своим знанием тайных ходов и лестниц терема. Была уже глубокая ночь, я увидел её на обширном ложе. Удивительно, до чего большая кровать, невольно подумалось мне. Я здесь никогда не был. Я бывал в девичьей комнате Сигню, у которой, кстати, тоже была большая кровать. Но не такая, как эта, конечно.
      Вообще эта комната, не зря зовётся интимными покоями, она удивительно точно отражает, что здесь живут сразу два человека. Разных и очень похожих. Думаю, даже на ложе ни у одного из них нет постоянной стороны, на которой каждый спит… Стол для письма. Тоже большой и за ним два стула, а не один, они, выходит, и за этим столом сидят вместе нередко. На столе книги и записки. Много хорошо заточенных писал. А ещё шахматы и шашки. Сигурд играет великолепно, Сигню – плохо, и я знаю почему — за игрой она всегда думает не об игре, лишь почти механически следуя правилам… Но, возможно, с Сигурдом она играет по-другому, ведь иначе он не стал бы с ней играть.
     Сигню пошевелилась в  постели, отвлекая меня от моих мыслей, села, вскрикнула со страху, увидев меня.
       — Ты!..  как напугал, дурень… ты что, Боян?! — она провела по лицу, вздыхая, рубашка облепила её…
       …Я взмокла до нитки. Но не от страха, просто во сне. Натоплено, что ли, сильно?
       Я смотрела на него с колотящимся со сна сердцем.
       — Прости, Сигню, не бойся, – сказал он.
       — И не думала я бояться...  Отвернись, давай, — я хотела встать.
      Боян послушно отвернулся, тогда я поднялась и ушла в уборную, чтобы умыть лицо и переодеться, рубашка мокрая, хоть выжимай. Я взяла гребень, придётся причесаться, раз такой гость у меня…
       — Поймать решил, да? – сказала я, выходя в горницу.
      Я усилила огонь в лампах. До зимнего рассвета далеко.
       — Что же делать, ты даже не глядишь на меня. 
       Она расплела волосы, тёмнфм золотом они струилиь по кгруди к талии…
       — Позволишь, может быть, я косы заплету тебе?
       — Нет, — не зло, но твёрдо сказала она.
       — Почему? – я шевельнулся было, но натолкнулся на её взгляд едва ли не напуганный. – Ты боишься меня, Сигню? Неужели думаешь, я обижу тебя?!
       — Нет. Я не тебя боюсь, — у меня разлился непрошеный жар в животе от того, что он собирался, кажется, подойти и коснуться меня…
      — Не меня?.. Сигню! – он вспыхнул, правильно поняв мои слова.
      — Я прошу тебя, Боян… Никтагёль… — почти взмолилась я, вытягивая руку, потому что мне прказалось, он хочет подойти ко мне.
       — Ты это прозвище из Чумного похода привезла, — улыбнулся Боян спокойно, как мне кажется. – Так я кажусь тебе кем-то другим?
       Как бьётся сердце… Боян, мой милый Никтагёль, зачем ты пришёл мучить меня? Чего ты хочешь? Что хочешь услышать? Что ты хочешь узнать?..
       — Я не хочу, чтобы ты стал кем-нибудь другим. Никогда не хотела и не захочу.
       — Сигню!
       — Боги! Сядь… и сиди на месте и не двигайся, я с ума с тобой сойду! – вскрикнула она и я понимаю, что она взволнована, больше, чем я, вскрик этот, будто мольба…
      Она прижала ладонь к лицу.
      — Ты… ты прости меня, Боян… Я…
      С ней неладное что-то… И не одно волнение тут… Боги!... Вон что делается-то…
 …У меня закружилась голова, и я  упала, но на мягкие руки Бояна… почему у него такие мягкие руки?.. Они крепкие у него, почему мне кажутся такими мягкими сейчас…
     …Я едва успел подхватить её, обмякшую вдруг на табурете… Подержать на руках хотя бы. Раньше позволяла носить себя, любила это даже. А теперь и взглядом не коснётся…
     …Я очнулась в его руках. Он держал меня будто ребёнка, хорошо как, Никтагёль… только держи, но не целуй, не трогай меня, умоляю, пощади, не ломай мою душу, не рви моё сердце…
      — Очнулась, Лебедица… Не бойся меня, — тихонько обнимая меня, проговорил он.
      Она молча прижала лоб к моей шее.
       — Что скажу-то… — он совсем приблизил лицо к моему, и сказал тихо-тихо: — Ты — беременная, знаешь уже?
       Боян… Я открыла глаза, он смеётся будто:
      — Не знала, Лебедица? Значит, я добрый вестник. Хоть что-то… — уже смело засмеялся он, в глазах столько света и столько любви. Как я боюсь этой любви…
     Но что ты сказал, Боян?!..  И я вдруг осознала, что он прав. Зоркий его взгляд увидал то, чего я ещё не поняла в себе… Так вот почему я такой странной стала в последние… сколько? Я не знаю… После болезни всё не так было в моём теле, раньше хорошо мне известном и предсказуемом…
       — Боян, — она обняла меня крепче. Поверила.
     Как я давно-то не разглядел? Всё не о том думал, вот и… а как сомлела на руки мне и догадался.
      — Я люблю тебя, — тихо проговорила она.
     Я знаю, что любишь… и что сейчас скажешь…
    «Не говори, Сигню!» — отчаянно забилось моё сердце.
      — Не говори ничего. Я знаю, — я успел остановить слова, которых так боюсь. — Я всё знаю и чувствую в тебе всегда, – она отняла лицо, чтобы посмотреть в мои глаза. — Не бегай от меня больше. Мне плохо без тебя… Без того, как всё было… всегда. Я ничего не требую и не жду, не думай… Не бойся меня. Пожалуйста, больше не бойся...

      …Солнце смотрит в небольшие окна зала, где мы сидим все. Моя мать на своём привычном для меня с детства месте линьялен. И хотя я давно над ней, почему я позволил ей верховодить сегодня на этом… что это? Судилище? Только терзают тут не преступника, а мою душу. Уже несколько часов продолжается этот ад…
  Я слушаю, я тону в яде, который вливают в мою душу, в моё  сердце люди, которых я не знаю. Рассказывают, что Сигню делала в Чумном походе. Что она жила с Торвардом, пока не нашли Гуннара и Исольфа. А когда нашлись они, то все вчетвером проводили время после ужина в её шатре…
       Это не может быть правдой. Я знал, что этого не могло быть… Но я ждал, когда они закончат…
    Когда появляется Фроде, я вздрогнул, мерзавец, он посмел сюда притащить свою ложь о Сигню. И почему она не дала мне убить его? Почему я сам сразу не убил его ещё той зимой, как только он раскрыл свой поганый рот в первый раз?!
       — Замолчи! – тихо  рыкнул я, но мне кажется, с голосом из моего горла вырывается и пламя.
      — Сигурд... — пытается остановить меня моя мать, которая решила сделать, что?..
      — Мама, этот человек предатель и лжец. В его словах нет ничего, кроме яда злобы и ненависти.
     — Совершено преступление. Дроттнинг против своего конунга сплачивает ряды, чтобы взять на трон другого человека вместо тебя…

    …Молодец, сестрица, даже я такого не придумал бы! О, как я вовремя и Фроде этого нашёл, и остальных…

  …Корчишься, Сигурд? А ты как думал? За всё надо платить. Из советников меня изгнать, чего удумали!..

     …Его очевидных мук я понять не мог. Чего так с лица спадать? Гони её и дело с концом! Уж за эти… сколько уже прошло, восемь лет, неужели тебе не достало её? Неужели не надоела? Унизительно, конечно, слушать это всё, особенно при мне, и при отце, но тем более, скорее действуй, гони её!
      — Преступление? Какие доказательства? — хмыкнул Сигурд, только смертельная бледность выдавала его волнение и гнев. – У этого мерзавца ничего нет, кроме слов. Как и у остальных. Кто эти люди?
      — Великий конунг… — начал Фроде, но я не намерен позволять ему говорить больше: — Молчать! Вон выйди отсюда, поганый лгун и предатель! На том свете блюют, глядя на тебя, твои конунги!
     Фроде побледнел и вышел за дверь, хотя от Рангхильды не было приказа. Но конунг здесь Сигурд. Как и по всей Свее. Пока.
       — Хорошо, сын. Ты не веришь Фроде, который был твоим Советником, но…
      — Мама! Ты всегда имела предубеждение против Сигню, ты и сейчас находишь то, что не доказывает ничего. Только унижает меня, но чего ради?! – вскричал я.
       — Чего ради?! Да раскрой глаза! Она все эти годы сожительствует тайно с твоими алаями, поэтому и не понесла от тебя. Тебя убьют со дня на день. На твой трон сядет Гуннар или Торвард, или как его теперь зовут – Ярни. Теперь, когда в её руках и Золотая Сотня и алаи, думаешь, войско не пойдёт за ней?.. Воеводы — её люди!
   …Рангхильда, ты великолепна! Если этот раненый лев не ринется немедля, чтобы вышвырнуть паршивую дрянь из своей столицы, то я ничего не понимаю в людях, тем более в Сигурде. Если любил её, тем сильнее должен ненавидеть теперь! Я бы на его месте уже в седле был бы…
      Но… не зря мы так несъожи с Сигурдом
      — Прекрати, Рангхильда Орле! – воскликнул мой племянник, вставая. Огромный, страшный в своём гневе. – Прочь с трона йофура! Это моё место и председательствовать здесь буду я!
      Рангхильда поднялась, изумлённо глядя на него, а Сигурд в несколько шагов достиг трона и сел на него.
       — Какие ДОКАЗАТЕЛЬСТВА есть, Рангхильда? Если такие же, как до сих пор, я немедля уезжаю и ты, мама, не увидишь меня больше!
       Рангхильда, стоящая теперь перед престолом как подданная, побледнела…
       — Есть… Женщина, что сожительствовала с Гуннаром… Она…
       Сигурд, к счастью, позволил позвать довольно красивую, но, по-моему, спивающуюся женщину.
     — Хакан Гуннар платил мне за молчание, конунг. Он просил говорить всем, что я его любовница, чтобы никто не догадался, что он в действительности постоянно, ещё со времён Битвы четырёх конунгов был любовником Свана Сигню. В Чумном походе Свана Сигню жила с хаканом Торвардом Ярни, это вам подтвердит любой. А когда все хаканы нашлись… Там у нас, знаете, очень свободные царили нравы и порядки. Каждый вечер были попойки и… Иначе... тех ужасов было не пережить, конечно… И дроттнинг Сигню тоже ведь не из железа выкована и она женщина…
      — Не сметь рассуждать о дроттнинг Сигню. Ты, падаль! – воскликнул Сигурд.
     И посмотрел на мать:
      — Кто из Золотой Сотни есть здесь в свидетелях твоих, мама? Кроме проститутки, которая мстит за что-то Гуннару, используя нас?!. Он платил тебе мало, шваль?!  — он посмотрит на женщину.
       — Нет-нет, конунг, я не лгу… – проблеяла она, отступая.
       — Кто ещё из Золотой Сотни, кроме Исольфа есть другие?
       Но Исольф не был свидетелем угодным Рангхильде, и она попыталась протестовать. Однако Сигурд приказал позвать именно Исольфа…
      …Признаться, я был очень удивлён и обескуражен, увидев тех, кто сидит здесь в этом парадном зале, который ниже и меньше нашего Сонборгского раз в пять. Но представительство такое и лица у всех такие, что мне стало не по себе. Рангхильда нарядная, как для праздника, в тонкой короне, и  множестве украшений, но бледная и растерянная, какой я не видел её до сих пор. Мрачный Ингвар, бледный и будто испытывающий боль и неловкость. Ньорд, похоже, очень довольный происходящим, хотя и напускающий на себя деланную суровость.
     Но главное – Сигурд, таким я его не знаю… Растерянность и решимость, ненависть, недоумение, но больше всего – боль, вот, что почти ударило меня в его взгляде, когда я вошёл и когда он задал свой вопрос о Чумном походе.
     Я не мог понять, что они тут обсуждают, что хотят услышать от меня?
       — Что происходило по вечерам в палатке Свана Сигню, когда вы после ужина собирались у неё? – спрашивает Рангхильда.
       — Что? – удивился я.
       — Не вздумай лгать, хакан Хальвард Исольф! – взвизгнула Рангхильда совсем не своим, всегда низким и спокойным, как густой кисель, голосом.
       — Молчать! Здесь председательствует конунг! – рявкнул Сигурд, до белизны сжав кулаки. – Отвечай, Исольф.
       — Мы… ну, в шашки играли… Обсуждали день. Но недолго… уставали слишком.
       — А планы на завтра? – спрашивает Сигурд.
       — Это перед ужином и завтраком всегда, вместе с сотниками и всеми воинами. Чтобы и не повторять потом заново. Не было на это ни времени, ни сил. Решения принимала Сигню, оповещала нас, мы подчинялись. Спорили, уже, когда оставались одни в её палатке.
       — А как же ночные оргии?
       — Это было, — вынужден был признать я. – Но иначе было не пережить этого, конунг, воины… словом, это помогало выстоять нашим людям.
       — Людям? А вы четверо? Сигню и вы, алаи? – напряжённо спросил Сигурд. 
      Странно, что мы здесь обсуждали это. Мы никогда не вспоминали Чумной поход. Все, кто был в нём… И Сигурд тоже. Тяжкие дни, которые каждый из нас хотел позабыть навсегда.
       — Сигню сказала, мы не можем того, что можно им. К проституткам, бывало, обращались… Нечасто. Но в этих… плясках, пьянстве и свальной любви – нет. Хаканам это не позволительно.
      Сигурд обвёл всех победоносным взглядом. Что, кто-то говорил иначе?..
       — Хакан Исольф не выдаст Свана! Никто из Золотой Сотни её не выдаст! Все спали с дроттнинг! Слаще женщины не найти в Свее, и они все за неё стеной! «Свана – Богиня», говорили они, «ей можно всё»! – выкрикнула какая-то женщина.
      Я обернулся на голос. Так это Трюд, любовница Гуннара! Вот это да… Что здесь такое?
       — Конунг, эта женщина лжёт, — сказал я. — К тому же, я знаю, почему. Свана Сигню после Битвы четырёх конунгов поймала её на тяжком преступлении, за которое её и отправили из лекарш в шлюхи для казны. Но Гуннар выкупил её и содержал сам. Она мстит Свана Сигню.
      Сигурд поднялся:
       — Вот слова истины, — произнёс он.
       — Он лжёт! – взвизнула Трюд.
      Но её визг оборвал кинжал, брошенный Сигурдом  со словами:
       — Умолкни, Хол (дыра)! – кинжал воткнулся точно в середину груди проститутки Трюд, убил мгновенно, она упала назвничь, как деревянный чурбак.
       Рангхильда вскрикнула, отскакивая от упавшего трупа, заливающего всё вокруг кровью:
       — Ты с ума сошёл, Сигурд!?..
      Все вскочили с мест.
       — Сигурд, твоё право убить эту падшую женщину, – сказал Ньорд спокойно, – но выслушай непредвзятого свидетеля. Того, кто и не знаком с дроттнинг Сигню.
       Сигурд посмотрел на него и не опустиося больше на трон, будто забыл о нём. Но молчанием он согласился. Зачем, Сигурд? Что здесь слушать? Безумное наваждение! Почему ты поддаёшься ему?!
      …Привычка всё доводить до конца подвела Сигурда к тому, что нужно было нам с Рангхильдой. Другой бы не стал дослушивать… Удача иметь дело с теми, кого хорошо знаешь и можешь просчитать и использовать их лучшие качества себе на пользу. Ты свои фигуры бьёшь сейчас, Сигурд, и в ослеплении не замечаешь этого... То, что мне нужно: чем больше ты разъярён, тем ты слабее…
       …Вошёл возчик из брандстанских обозов.
       — Что ты видел, честный человек? — спросил его Ньорд, потому что Сигурд ничего не в силах уже спрашивать. Но смотрел внимательно на этого человека. Неужели всё же способен поверить всему этому? Что в душе у человека, который сильнее и умнее меня в сотню раз, кто муж Сигню?..
       — Я ничего не видел, хакан, мы встречались на кордонах. Но я слышал, как воины разговаривали между собой… я понял, что у них непотребство в лагере… Удивляюсь ещё и спрашиваю, что ж, дескать, и Свана Сигню… А они переглядываются,  ещё зубоскалят, и говорят: «Свана – Богиня, ей можно всё»…
      …Что-то лопнуло, взорвалось у меня в голове, в горле. В груди… пропасть образовалась и растёт, в неё проваливается всё… кажется, я умер…