Кузнец кн2 ч4 гл8

Глава 8. Яд Орле
      На Бенемнинг своего внука я не поехала. Ингвар отправился, но я после того, что было весной, не считала возможным приехать в Сонборг и видеть сына и невестку. Возможно, Сигню не знала, что происходило тогда, ничто не указывало на то, что она знает, очевидно, Сигурд  не рассказал, Исольф молчит тем более.
     Я не поехала бы даже, если бы меня звали. А Сигурд меня не звал. Ингвара – да, меня – нет. Не поехала бы, потому что я не хочу видеть моего внука, которому я не позволяла прийти в этот мир столько лет.
      А ещё…  чтобы не испытать нового соблазна поступить с ним так, как я поступала уже с наследниками Сонборга в прошлом.
     Но ещё больше я боялась смягчиться сердцем и не довести того, что должно до конца.
      Ты, проклятая дочь Лады Рутены, ты, которую  ненавижу больше, чем твою мать, не думай, ты не победила меня. Я ударю вас с Сигурдом так, что вы не взвидите белого света. Будет вам мила тогда ваша жизнь? Что вы станете думать о вашей всепобеждающей любви? Вы считаете, ваша Любовь победила Смерть. Но сможет ли она победить мою Правду?..

      …Давно не было такого счастливого времени, как этот, подходящий к концу год. Будто испытания прошлых лет, особенно Чумой,  были посланы нам всем, чтобы после них мы острее почувствовали то счастье и благополучие, что пришло теперь.
      Ждана и Агнета одна за другой, с разницей в три дня родили своих сыновей через неделю после Зимнего Солнцеворота.
      Исольф, наш Ледяной волк, женился. Неожиданно он пришёл за позволением жениться на женщине, к которой наведывался в последние месяцы всё чаще. Его избранница, Льюва, показалась нам на первый взгляд такой не подходящей для него, красивого, строгого, что мы удивились, как его выбор мог остановиться на этой некрасивой, полной, немного рыхлой, небольшого роста женщине не моложе него. Но в первую же встречу, мы все единодушно прониклись симпатией к ней, её глаза неопределённого зеленовато-коричневого цвета согревали теплым огнём, речи были неглупы, а смех заразителен и искренен. И уже никто не считал, что она не пара нашему красавцу Исольфу.
      Глядя на то, как приняли невесту, а вскоре и жену Исольфа, я упросил Сигню позволить Астрюд тоже бывать в тереме. Сигню, посмотрев некоторое время на меня, согласилась, с условием, что Астрюд уяснит для себя, что подходить к дротттнинг ей не позволено, только присутствовать на трапезах, пирах и праздниках вместе с мужем. Но я был благодарен уже за это, жена хотя бы меньше станет пилить меня.
     Нашему с ней сыну, Рагнару исполнился год перед тем как Сигню родила Эйнара. Рагнаром занималась моя мать, сразу помолодевшая и втайне довольная тем, что Астрюд не слишком-то стремиться проводить время с ребёнком.
      Чем занимается Астрюд, пока я отсутствую, я не знал. При мне она, бывало, сиживала с челядными девушками за шитьём и вышивкой, но, по-моему, больше для вида, потому что мне ни разу не показали плодов её труда.  Красота её цвела, но теперь я не пылал ни восхищением, ни страстью. Но жили мы вполне благополучно, она была довольна, что не видела меня слишком часто, чем я пользовался и напрашивался на поручения моего конунга, чтобы как можно чаще бывать в разъездах.
     Только одно по-настоящему радовало мою душу – это наши тайные встречи с Агнетой. К сожалению очень редкие, но от этого, может быть более сладостные и насыщенные нежностью и страстью. Особенно с моей стороны. Я теперь только, с моей милой Агнетой, с которой я рос рядом и кого отказывался замечать в блеске Сигню, ощутил себя не только счастливым, но и по-настоящему мужчиной. Только теперь меня начали радовать и краски весны, тепло летнего солнца, золото осенней листвы, первый снег, запах приближающего мороза и много ещё такого, среди чего я жил и не замечал…

      …Помимо всех трудов, строительства по всей Свее и благоутройства, Сигню настояла, чтобы был построен тайный подземный ход из терема далеко за пределы города, с выходом в лесу на берегу озера. С этим я уже не стал спорить. И чем дальше шло время, тем больше я убеждался, что эта идея в прекрасный момент пришла к голову Сигню. Ньорд в Асбине готовился к войне, это мы уже знали определённо.
      Я не знаю, что доподлинно происходит за Западными горами, отправить разведку туда, мы не подумали. А теперь я жалел, что упустил время.  Но разведку к норвеям надо было бы готовить очень долго, свеев они не терпят, ловят и убивают. Языка их почти никто не знает, обычаев тем более. Поэтому теперь приходилось полагаться на сведения, поступающие из Асбина.
      Я корил себя за то, что недооценил дикарей, которых я не считал не то, что противниками нам, но и вообще достойными какого-то внимания с нашей стороны. Урманы всегда были кем-то вроде досадливого гнуса для всех поколений свеев, жалящего, но не опасного.
     Ещё больше я корил себя за то, что так упорно и долго не хотел прислушиваться к словам Сигню о Ньорде. Я до сих пор не верю в то, что Ньорд  действительно решится противопоставить себя Свее. Но наращивая свою мощь, призывая в союзники норвеев, он может запросить себе свобод, полного отхода от подчинения Свее, например. Этого не должно было допускать.
     Я хотел сам поехать к нему в Асбин, но это не понравилось Сигню. Она так и сказала и прибавила ещё:
       — Не думаю, что Ньорд может убить или пленить тебя.  И всё же... Опрометчиво самому ехать к нему, предполагая при этом, что он затевает против нас.
     Обдумав всё ещё и ещё раз, я предложил на Совете решить, кто поедет в Асбин. Вызвался Гагар, весело сказав, что давно мечтал тряхнуть стариной. К тому же с Ньордом ему разговаривать проще, чем другим, всё же он старый воевода Эйнара, он знал Ньорда мальчиком, братом Рангхильды, а не конунгом и не товарищем по играм, как прочие алаи. Это было самое разумное, и мы порешили именно так.
      Но миссия небезопасная, Гагар должен был объявить Ньорду волю конунга Свеи, по которой Ньорд должен стать только фёрвальтером Асбина, разоружить свою рать, взамен  которой в Асбине будет оставлен гарнизон из сонборгцев. Если сделает всё это мирно и без сопротивления, ничего не изменится для него, кроме одного: он будет полностью подконтролен конунгу Свеи.
      — Запоздали мы с этим на несколько лет, — сказал Сигурд. – Мы… Я должен был сделать это сразу же после объединения Свеи. Теперь… боюсь войны не избежать. Так, Гуннар?
       — Да они в Асбине не скрывают, что готовят войско. Но, возможно, только чтобы не впустить наше посольство, чтобы отстоять свою прежнюю самостоятельность. Невозможно Асбину выйти на Свею. Не безумец же Ньорд в самом деле…
     Я видел, Сигню со вздохом покачала головой, отворачиваясь. Но… Я был согласен с воеводой, поэтому я кивнул:
     — Это так, но мы всё же не должны забывать обо всех, самых безумных, самых невозможных вариантах развития событий. Бдительность должна быть такой, какой ещё не была. Всегда возможно самое невероятное и невозможное. Прошу всех помнить и не почивать на непобедимости Свеи…
      Сигню только к середине зимы стала немного отвлекаться от Эйнара. Первые недели и даже месяцы она принадлежала полностью нашему сыну. Проводя время с ним неотступно, она была похожа на самку в гнезде со своим потомством. Ничего не существовало больше в мире, только она и Эйнар. Всё остальное было за пределами этого её нового мира. Я опять упускаю её. Я начал доходить до ревности к сыну, отнявшему у меня Сигню.
       — Почему не взять кормилиц? – ворчливо высказывал я Хубаве своё недовольство.
      — Что  ты, Сигурд!? – Хубава выпучила глаза. – Никто не должен касаться этого ребёнка! Ты не помнишь, что было с братьями Сигню?! Только мы с Хубавой, да ещё Боян, кроме вас с Сигню, могут приближаться к Эйнару. Даже своим алаям поостерегись пока доверять его. – Она улыбнулась, добродушные морщинки собрав вокруг глаз, — подожди, великий конунг, дай Сигню насладиться младенцем, дай упиться долгожданным материнством. Потерпи, родят Ждана и Агнета, будут и кормилицы тебе.
     Так и вышло. Стирборн и Берси с семьями переселились в терем, и к середине зимы Сигню уже бывала свободна.
     Я старался сдерживать свою глупую на этот раз ревность, она, чувствуя, что слишком отдаётся ребёнку не противоречила, она отвечала на мои призывы к любви согласием, но не думаю, что с большим желанием в это время. Но не отказывалась хотя бы. И в каждом её поцелуе я чувствовал её любовь. Что не мешало мне, едва наши тела переставали касаться друг друга, вновь ощущать, что она ускользает…
     Однажды мне приснился кошмар. В этом сне Сигню уносил в своих объятиях Боян. Уносил от меня, светя счастливой улыбкой, а она обнимала его и, закрыв глаза, блаженно улыбалась… Это впечаталось в моё ознание в тот день, когда она родила Эйнара, я видел это в окно моей келейки, вот и пришло теперь...
       Проснувшись, с вскриком, я лежал с колотящимся бешено сердцем, а Сигню, тронула моё лицо ладонью:
       — Страшное приснилось? – прошептала она.
     Эйнар спал в зыбке, стала его класть туда хотя бы иногда, а то он почти все ночи между нами…
      — Да… да… очень… очень страшное…— выдохнул я, перехватывая её руку, стараясь унять, бешено скачущее сердце.
      — Не думай… Всё чепуха, — прошелестела она.
      — Чепуха… — повторил я.
     Да, должно быть так… И всё же…
       — Сигню, ты целовала когда-нибудь Бояна? – спросил я, содрогаясь внутри.
     Но она не ответила ни слова. Я повернул голову, спит? Спит. Я не стал будить её, теперь вырывающую для сна редкие разрозненные часы…
     …Я не спала. Этот вопрос заставил меня замереть, сжаться… Боги, что он мог увидеть во сне такого, что задал этот вопрос? И что я могу ответить на него? А если он спросит ещё раз, смогу я солгать? Я не умею этого…
      Прости меня, Боян, я не могу и не любить тебя и тем более любить…
     …А Боян, между тем, стал самой лучшей нянькой Эйнару, он один из всех умел в несколько мгновений успокоить тихой колыбельной песней нашего сына. Унять его крик, когда он мучился коликами. Никто, даже сама Сигню не действовала так успокаивающе на нашего ребёнка.
       Я думал над своим сном несколько дней. Я знаю, откуда он взялся во мне: в день, когда родился Эйнар, я видел, как Боян нёс Сигню на руках, и как она обнимала его. Только очень близкого и милого тебе человека станешь так обнимать… Я тогда ещё почувствовал тревогу, но не понял, что её вызвало, тогда мне показалось, что это то же чувство, что в тот момент владело всеми. А теперь я смотрел на это иначе.
      Они очень близки. Слишком близки. Страшно подумать, что может или могло быть… Или есть. Я среди алаев искал соперников, а о скальде и не помышлял… И он любит её. Он этого никогда не скрывал. И в своих балладах, и в  сказках, и в чудесных стихотворных историях воспевал её и это тоже знает вся Свея.
       А если и он ей мил? У меня почернело в мозгу от страха…
       Почему я продолжаю бояться? Почему, я всё время чувствую спиной холодок сквозняка, будто открывается дверь, пока я не вижу, и она уходит в неё?..
       Я заставил себя не думать о Гуннаре и Торварде, теперь скальд Боян мерещится мне тем, кто похищает у меня её… Это всё яд Орле бродит во мне. Не стану больше думать, не стану спрашивать Сигню. Она обидится и будет права…
      …Правда, лучшей нянькой для Эйнара стал Боян. После того, что спросил меня среди ночи проснувшийся в холодном поту Сигурд, я хотела было рассказать об этом Бояну.
      В  покоях у Бояна тоже повесили люльку-зыбку, он сам просил об этом и ещё о том, чтобы брать Эйнара к себе, когда я позволю. Сегодня я пришла за сыном к нему.
       Темноту его уютной горницы разгоняли огоньки ламп и жаровен. Сам Боян сидел спиной ко мне за своим письменным столом. Обернулся, улыбнувшись.
       — Он спит, оставь его со мной, — сказал он.
       — На всю ночь? Проголодается, что делать будешь?
      Боян улыбнулся беззаботно и сказал, что покормит из рожка…
      И я не стала ничего говорить… нельзя говорить. Нельзя говорить, облекать в слова, будто в плоть то, что живёт затаённо в наших с ним сердцах… Это как свет и влага для зерна, оно тут же пойдёт в рост… Если будет произнесено хоть слово, ничего будет не повернуть назад. 
      И как я остановила себя? Как хватило мне ума?.. Наверное, оттого, что кое-что ещё начало происходить со мной…
     Я  ещё не сказала никому, но теперь я была опытна, теперь я лучше понимала моё тело, понимала всё, что снова начало происходить с ним, удивляясь только одному – до чего скоро…
       Но теперь я точно скажу об этом первому ему, Сигурду…
       Я пришла в наши покои, Сигурд, только вернулся, сбросил рубашку, собираясь помыться.
        — У, железом пахнешь, – сказала я. – В кузнице был?
      Сигурд обернулся, усмехаясь:
       — Железом, надо же…  – налил воды в кувшин.
       Я вошла в уборную к нему, взяла кувшин с водой, чтобы слить ему на спину.
      Я смотрела на него, моего Сигурда, как ты хорош, как красив, как ты мил моей душе, что ты скажешь сейчас, когда я расскажу тебе мою тайную новость…
      Он вытер лицо, руки, капли воды с груди, светлые волоски все равно остаются мокрыми, завиваясь…
       …Она так близко, я не видел её с самого утра, с самого утра не касался не чувствовал её тепла, её теперь нового аромата. Она пахнет теперь не так, как до того, как мы зачали Эйнара и не так, как было, когда носила его, и не так как вскоре после того как родила, что-то новое опять появилось в её благоухании, что-то ещё более умопомрачительное, упоительное, я хотел притянуть её к себе, тем более, что она улыбалась так…
      Тем более что мне нужно будет сказать ей, что я должен поехать в Брандстан, куда зовёт меня отец, сообщая о болезни матери. Я не очень верю, что Рангхильда действительно больна, но даже, если она прикидывается для чего-то, я не могу не поехать проведать её. Я и думать не хочу как это не понравится Сигню… У меня самого мысль об этой поездке вызывает волну холода вдоль позвоночника.
       Но она не далась мне в руки, отступая немного:
       — Погоди, — и улыбнулась так, что весь холод с моей спины тут же испаряется.
       — А где Эйнар? – я спросил, ещё не видя, просто чувствую, что его нет здесь.
      — Оставила у Бояна.
       О, Боги, где все мои добрые мысли, весь мой стыд и раскаяние за ревность?… У Бояна. Была у него. Была у него! С ним! В его горнице, в это время… Я затрясся от скрываемой злости…
     …Он отвернулся вдруг, прерывая связь наших взглядов…
      — Ты что?
       — Я еду в Брандстан завтра, — проговорил мой милый муж, вдруг отвердевшим, остывшим голосом.
       — Завтра?.. – я растерялась.
      Завтра?! Отчего же завтра?.. И для чего тебе вообще туда ехать, милый… Что тебя ждёт там на этот раз, если тогда ты едва не обезумев вернулся ко мне осенью?
      Я ждала, что он скажет, как объяснит…
      — Рада, поди? – он царапнул взглядом меня.
      С чего такая перемена?..  Или… это потому, что Эйнар у Бояна? Ну и что?! Он не в первый раз оставляет Эйнара у себя… Или… Боги, почему, почему вдруг ты начал чувствовать это? Что тебя сделало таким чутким сейчас, чутким к тому, что почти задушено мною, что едва теплится?..
       — Рада?.. – спросила она, бледнея и, зажав рот, бросилась в уборную, где её неожиданно вырвало.
       — Тебе так противен мой Брандстан? – сварливо спросил я, продолжая слышать в своей голове это имя «Боян», а ведь ещё нежнее зовёт его часто: «Никтагёль»… Любовника, при мне, при всех, называет так ласково… О, Боги, как мне не взорваться?
       — Нет, — Сигню вышла и села на скамью около стены, – временами мне противен ты.
     Как под-дых ударила…  Я повернулся:
       — Вот как?! – вспыхивая от её неожиданной откровенной грубости.
       — Я беременна, Сигурд, — сказала она. – Не спросишь снова, чей ребёнок?
       — Сигню…
      — Я ухожу, – вдруг говорит она.
      — Куда?
     — Пойду, лягу с кем-нибудь, кто первый попадётся, я ведь такая потаскуха! Так, Кай?
      И правда направилась к двери, я бросился за ней. Но она, не обернувшись, проговорила:
      — Ненавижу тебя сейчас, не ходи за мной! — хлопнула дверью прямо перед носом.
      Боги…
      Я, конечно, пошёл за ней почти сразу. Я знал, где могу её найти, в её давно необитаемой девичьей спальне. И прощения я вымолил без слов. Она сама жалела о том, что сказала. Как и я жалел. Помирившись, мы не могли наговориться, насмеяться, наласкаться, налюбиться, нацеловаться до самого утра…
  Яд Орле, сколько ещё ты будешь отравлять мою душу, мою жизнь?..