Зеркало

Пролог

На просторной поляне на высоком берегу реки собрались жители двух соседних деревень: Лещей и Яблоневки. Повод был очень даже примечательный: не каждый день в этих местах менестрель оказывается. Да не простой менестрель, а менестрель-сказитель. Проведёт он по сладкозвучным струнам своего лирника и то песни чудные запоёт, то сказы всякие сказывать начнёт. А люди вокруг слушают, затаив дыхание, о землях далёких да неведомых, о зверях и птицах дивных, об обычаях и обрядах чужестранных. Но сейчас более всего хотелось сельчанам послушать истории и песни о загадочных происшествиях, которые на их родной земле случаются, и слухи да пересуды о которых вот уже не один десяток лет витают повсюду и своей настойчивостью всё больше отклика находят в людских сердцах. Да и как тут не верить им, если в Яблоневке три месяца уже девоньку найти не могут. Прехорошенькая была, беленькая да ясноглазая. И в Лещах намедни одна девица пропала. Правда, отыскали её дня через два: за ягодами пошла с подругами, да отбилась от них, а потом ещё и ногу подвернула, идти не могла. Но разговоров много переговорить успели, королеве и вельможам все косточки перемыли, хотя знали, что за это в темницу, а то и на плаху угодить недолго.
В деревнях и сёлах собираться – на свой дом беду накликать. Потому и выступают песенники да сказители то на лесной опушке, то на поляне какой-нибудь, а любопытствующий народ туда подтягивается.
Вот и сейчас много набралось слушателей, никакие страхи и опасения не смогли остановить их. И после старинной легенды под неторопливый перебор струн затянул менестрель песню о делах нынешних, о тайне, окутывающей королевский замок и щупальцами расползающейся от него по всему королевству. Последние слова песни растворились в сгущающихся сумерках, а сельчане всё не расходились, боясь спугнуть воцарившуюся тишину.

Беснуются волны и бьются о скалы,
вздымаются пеной, летят в тёмных брызгах.
С вершины на них смотрит сумрачно замок,
над морем и землями грозно нависнув.

И в нём – королева. Прекрасней наяды.
Но холод мертвящий сквозит в её взгляде.
По залам пустым молча движутся тени.
Шаги не слышны, в дымке тают движенья.

Громкий стук копыт вывел всех из оцепенения. Первым вскочил на ноги Гудим, гармошка в его руках наполнила поляну весёлой танцевальной мелодией, и вскоре и стар, и мал разухабисто выплясывали, задорно притопывая и выкидывая замысловатые коленца. А несколько человек помогали менестрелю выбраться секретными тропами в безопасное место в стороне от поляны.


Глава 1. Лада

Сквозь пелену тумана, начавшего было окутывать сознание королевы, она услышала слова повитухи:
– У вас девочка, ваше величество! – а ещё через мгновение ясность ума окончательно вернулась к ней из-за громкого детского плача.
– Девочка, – разочарованно протянула Эльза.
Это были уже четвёртые роды. Шесть лет назад бремя королевы благополучно разрешилось дочерью. А потом два сына с промежутком в полтора года родились мёртвыми. Король Миродар ждал наследника. На глаза женщины навернулись слёзы.
– У вас чудесная здоровая девочка, – и повитуха протянула ей маленький свёрток.
Эльза машинально взяла его в руки, взглянула в лицо ребёнку и вскрикнула. На неё со сморщенного красного личика смотрели...
– Боже мой! Что за уродина! Уберите её! Не хочу её больше видеть!
В этот момент глубоко в подземелье дворца яркий всполох прорезал непроглядную тьму и тут же угас, словно ничего и не было.
А повитуха испуганно схватила крошку и только сейчас заметила, что у той один глаз был ярко-голубым, а второй светло-коричневого, почти жёлтого, цвета.
¬– Отнесите девочку кормилице, – распорядилась она, и служанка, подхватив малышку, вышла из комнаты.
– Девочка, да ещё уродина. Лили хотя бы хорошенькая. Вырастет, наверное, настоящей красавицей. Девочка... – и Эльза заплакала.
А на следующий день, когда у неё спросили, как назвать маленькую принцессу, венценосная мать лишь отмахнулась:
– Мне всё равно, хоть Страхолюдой!
От короля, одновременно удручённого и разгневанного рождением ещё одной дочери, тоже ничего не удалось добиться. Так и получилось, что имя девочке дала кормилица.
– Лада, Ладушка моя! Что за прелестное дитя! – нежно прижимала крошку к пышной груди Мила. Её собственный сын, которому недавно исполнилось полгода, сладко посапывал в люльке.

Лили осторожно пробралась в покои, где жила Лада, которой недавно исполнилось три года. Малышка сидела на полу, застеленном мягким пушистым ковром, и прижимала к себе большого, размером с неё, игрушечного медведя, сшитого из разноцветных лоскутков и набитого ватой. Девочка пыталась накормить его воображаемой малиной и смешно морщила носик, когда произносила:
– Ну же, не капризничай! Скажи: аам!
Две светлые с рыжинкой косички раскачивались при каждом её движении.
Лили души не чаяла в младшей сестрёнке и часто тайком от матери, да и любых других посторонних взглядов, проскальзывала в дальнее крыло дворца, где несколько комнат были отведены крошечной принцессе и её немногочисленной свите. Ах, сколько раз Лили видела недовольно-брезгливое выражение лица королевы, когда та узнавала об очередном проявлении привязанности старшей дочери к «этой отвратительной страхолюде», сколько раз слышала о том, что ей не подобает столь близко общаться с таким уродливым созданием.
– Мало того, что у неё разноцветные глаза, так ещё совершенно плебейский курносый нос с конопушками! – в негодовании восклицала Эльза.
Но это не останавливало Лили, а заставляло лишь постоянно озираться, пробираясь в покои сестрички.
При виде гостьи личико Лады озарилось такой радостной улыбкой, что старшая принцесса мгновенно оказалась рядом с малюткой и нежно обняла её. Потом во внутреннем дворике они плели венки и пускали их плавать в небольшом бассейне вокруг фонтана. Вылезший из-за кустов смородины Ник, молочный брат Лады, изловчился и обрызгал девочек с головы до пят, а потом бегал за ними, пытаясь посадить кому-нибудь на платье, руку, а лучше всего – на голову, большого зелёного жука.

*   *   *
Королева ликовала: наконец-то у неё родился мальчик, сын, здоровый и крепенький!
Три дня об этом было известно только королю, королеве, лекарю да повитухам. А на четвёртый день во всех городах и сёлах Верии зазвонили колокола, глашатаи выкрикивали на площадях радостную новость: в королевской семье родился долгожданный сын! Наследник!
В последние месяцы перед родами ни сама королева, ни её окружение почти не обращали внимания на сестёр, и они сблизились пуще прежнего. О рождении принца им сообщила одна из служанок, когда Лили читала книгу Ладе и Нику, сидя под яблоней во внутреннем дворе. Младшая сестра, которой к тому времени исполнилось пять лет, радостно вскочила на ноги, намереваясь сию же секунду ринуться в противоположное крыло дворца, чтобы увидеть брата. Лили придержала её за руку, но затем, решившись, тоже поднялась и отправилась вместе с ней, продолжая не отпускать маленькую ладошку.
При виде девочек кормилица принца приложила палец к губам, и те на цыпочках, почти не дыша, подошли к люльке. Но несмотря на их осторожность, как только они приблизились, до этого спокойно посапывавший во сне младенец сразу завозился, и зелёные, как у матери, глаза с любопытством уставились на склонившиеся над ним лица сестёр.
– Что здесь делает это?! – от ядовито-ледяного тона королевы, возникшей на пороге комнаты, у всех присутствующих похолодело внутри. Только крошечный мальчик продолжал протягивать ручку в сторону Лады. На Ладу же был направлен унизанный кольцами палец её матери.
– Матушка! – испуганно пролепетала девочка. – Мы пришли посмотреть на братика. Мы так рады, что он родился!..
– Мы сейчас уйдём, – Лили загородила собой младшую сестру.
– Ты, милая, можешь остаться. Но этой… этой… чтобы духу её здесь не было! – произнесла Эльза, а где-то глубоко под дворцом вновь ярко вспыхнул мертвенно-белый свет, на несколько секунд озарив тесную захламлённую комнатку.
– Матушка! – Лада чуть не плакала, а Лили, присев перед королевой в реверансе, как того требовал этикет, торопливо схватила сестру за руку и вывела её прочь.
– Почему, почему? – рыдала младшая принцесса в своих покоях, а старшая вместе с сердобольной Милой обнимала, утешая её. Ник озадаченно смотрел на эту сцену, а потом принёс и протянул горемыке леденец в форме петушка, который накануне стащил из буфета на кухне и припрятал в своём тайничке.

*   *   *
Несмотря на неприязнь к младшей дочери королева вынуждена была позаботиться об образовании и воспитании девочки в соответствии с её положением. А потому по прошествии полугода к ней приставили учителей и воспитателей, которые должны были вложить в голову юного создания основы различных наук, обучить её этикету, игре на лире и танцам. Кормилицу же вместе с сыном выпроводили из дворца, выплатив денежное пособие, обеспечивавшее обоим вполне сносное существование в течение какого-то времени.
– Ах, моя родненькая Ладушка, голуба ты моя! Как же это, как же я без тебя! – гладила по голове заплаканную девочку Мила. Рядом расстроенно шмыгал носом Ник.
– Не уходи, Мила! Останься! – говорила, всхлипывая, маленькая принцесса, уткнувшись лбом в мягкий живот женщины.
– О! Если бы я могла, я бы никогда не покинула тебя, моё обожаемое дитятко! – А потом кормилица на несколько мгновений отстранила от себя девочку и внимательно посмотрела ей в глаза: – Запомни, милая, что бы кто ни говорил, ты – прелестна! И останешься такой навсегда, если сохранишь свою чистую душу и отзывчивое сердце. Помни, что есть те, кто любят тебя: я, Ник, госпожа Лили. Как бы далеко от тебя мы ни были, мы любим тебя. Ты чудесна, родненькая моя Ладушка, – и Мила незаметно смахнула повисшую на ресницах слезинку.

Королева, шурша юбками, вошла в классную комнату Лады и, бросив на дочь равнодушный взгляд, грациозно села в приготовленное для неё кресло. Учитель математики и естествознания Элиот, приглашённый из-за границы больше десяти лет назад для обучения принцессы Лили, не переставал раскланиваться и расшаркиваться несколько минут, пока венценосная особа, успевшая порядком заскучать, не остановила его властным взмахом руки. Лысеющий мужчина, за неприметной внешностью которого скрывался незаурядный ум, вскоре должен был начать заниматься и с маленьким принцем, а сейчас ему предстояло продемонстрировать успехи второй своей ученицы, десятилетней Лады. Он знал об отношении к девочке её матери, отношении, из-за которого, несмотря на своё происхождение, бедняжка была во дворце кем-то вроде изгоя, и почти каждый, начиная от придворных и заканчивая лакеями, старался делать вид, что не замечает её. В тайне кье Элиот жалел бедняжку, а потому надеялся, что её успехи в науках хоть немного растопят ледяную корку на сердце королевы. А успехи были, да ещё какие! Из всего множества учеников, бывших у него в течение его не такой уж короткой жизни, Лада была самая способная и намного превосходила весьма неглупую Лили. Как ему было известно, учитель по истории, политологии и праву был такого же мнения.
Задания и вопросы, подготовленные им, требовали не только владения зазубренным материалом, но и умения логически и при этом неординарно мыслить. И Лада справлялась с ними блестяще. Посреди очередного ответа королева встала, брезгливо посмотрела на дочь и молча вышла из комнаты. Девочка замерла, и вместе с ней замерло на приоткрытых губах так и не произнесённое до конца слово. А потом она опустилась на пол и склонила голову, закрыв лицо руками. Она не плакала, но кье Элиот заметил мелкую дрожь худеньких плеч под тонким шёлком.
В недрах подвала непонятно откуда взявшийся сквозняк всколыхнул серый слой пыли с какой-то рухляди, на миг вырванной из глубокого мрака блеснувшей зарницей.

*   *   *
Ладу всегда восхищала утончённая красота сестры, и сейчас она с грустью любовалась её изящным профилем. Лили обернулась и с нежностью взглянула в лицо девочки:
– Не печалься! Мы будем писать друг другу письма и когда-нибудь снова обязательно встретимся. И не единожды!
В глазах Лили всё ещё отражалась глубокая синева неба, на которое девушка только что смотрела, но уже в их глубине заплясали маленькие солнечные искорки, от которых на душе у Лады каждый раз становилось теплее. Младшую царевну всегда удивляло то, как менялся цвет глаз старшей: от тёмно-стального, когда та гневалась или негодовала, до прозрачного светло-голубого, когда она пребывала в романтично-мечтательном настроении.
Лили две недели назад исполнилось семнадцать лет, и завтра ей предстояло уехать в дальнее северное королевство, чтобы выйти замуж за молодого короля, недавно унаследовавшего престол после скоропостижной кончины своего отца. Конечно, брак был политическим, и жених с невестой видели друг друга лишь на портретах.
– Я буду очень скучать по тебе, моя милая, – продолжила Лили.
– А по мне? По мне ты тоже будешь скучать?
Пятилетний юный принц души не чаял в старшей сестре и ходил за ней хвостом, куда бы та ни направлялась. Поэтому никакие запреты их матери бывать в покоях нелюбимой дочери не помогли, и постепенно чистое сердечко Данияра привязалось к Ладе, а её разноцветные глаза казались ему чудом. «Ты фея, сказочная фея, я уверен!» – часто говорил он.
– Я буду скучать по вам обоим! – и Лили обняла их, тесно прижав к себе с двух сторон. И даже непоседливый принц притих, боясь пошевелиться и вдыхая лавандовый запах волос старшей сестры.

В течение года письма от Лили приходили почти каждый день, и Лада читала вслух отрывки из них своему братику, связь с которым стала ещё крепче после того, как они остались вдвоём. Но потом поток писем резко прекратился. Полгода не было никаких известий, пока в середине весны из Леотании не прибыл гонец и не привёз печальную новость. Осенью прошлого года северное королевство поразил мор. Белая ветошь – страшная болезнь, из-за которой всё тело покрывается нарывами, а желудок перестаёт принимать пищу – выкосила значительную часть населения. Умерла и королева Лили, в ту пору носившая под сердцем ребёнка.
Траур в Верии длился в течение месяца. Не только в столице, Лепасе, но и во всех городах флаги были спущены, а на зданиях вывесили чёрные полотнища. Данияр рыдал навзрыд. Лада проплакала три дня, а затем в ней словно всё замёрзло. Она равнодушно смотрела прямо перед собой, никого и ничего не замечая. И только пуще прежнего льнущему к ней брату спустя несколько недель удалось вывести её из этого состояния.
– Без тебя я бы тоже умерла, – думала девочка, глядя на Данияра, пускающего в бассейне у фонтана сделанные из кусков коры и бумаги кораблики.

Лада, как и раньше, почти не покидала отведённой ей части дворца, дабы не вызывать недовольства матери, по-прежнему и на дух не переносившей её. Отцу было всё равно, его интересовал лишь сын, которому предстояло унаследовать королевство. За годы, прошедшие с рождения дочери, Эльза постепенно, действуя очень тонко и ненавязчиво, полностью убедила мужа в безобразности и даже унизительности для их королевского дома врождённого изъяна девочки – разноцветных глаз. И Миродар, не видя перспективы политически выгодного брака для Лады, всё, что касается дочери, целиком отдал на откуп жене и, казалось, совершенно забыл о существовании принцессы. «Если бы я вдруг исчезла, – думала та, когда изредка ей доводилось встречаться с отцом, – он ничего бы не заметил и его жизнь ничуть бы не изменилась». При этом чем старше становился Данияр, тем больше король интересовался им и всё больше привлекал его к участию в государственных делах, будь то заседания совета, охота, званые обеды или балы. Лада всё реже видела брата и к шестнадцати годам, не имея ни одной родной души рядом с собой, чувствовала себя абсолютно одинокой и никому ненужной. Изучение наук ещё увлекало её, и успехи в них не переставали удивлять её учителей, но рвение сильно охлаждалось тем, что девушка не надеялась когда-нибудь иметь возможность применить на практике полученные знания. А танцы и игра на лире были и вовсе заброшены. Некому было слушать чарующие звуки, лившиеся из-под её пальцев, негде было вальсировать отверженной принцессе, для которой двери бальных залов всегда были закрыты.

Трагедия произошла, когда Данияру едва минуло одиннадцать: король после зимней охоты слёг с воспалением лёгких и больше уже не поднялся. Неделю могучее тело боролось с недугом. То накатывал жар, то сотрясал озноб. В груди что-то булькало и клокотало, хриплое дыхание прерывалось раздирающим горло кашлем. Наконец, поняв, что ему не выкарабкаться, Миродар пригласил придворных, королеву и сына и объявил, что оставляет королевство принцу Данияру, а регентом до его совершеннолетия назначает королеву Эльзу. Спустя несколько часов Миродар скончался, и всё королевство оплакивало его. Потому как не зря он слыл мудрым и справедливым королём, сумевшим обеспечить мир и процветание своим землям в течение почти двадцатипятилетнего срока правления.
Лишь Лада не оплакивала своего отца, ничего не почувствовав ни в первое мгновение, когда узнала о произошедшем, ни позже.


Глава 2. Ясмина

Пересвет с самого детства слыл в деревне Овражки странным, а потому односельчане сторонились его, хотя и не обижали. Нет, дурачком он не был. Статный, широкоплечий и лицом ладный, от работы никогда не бегал. Но... То во взгляде его мелькнёт что-то чудное, то вовсе взгляд остановится. А окликнешь, так встрепенётся, словно разбудили его неожиданно, вырвали неизвестно из каких далей далёких. Иногда же и вовсе начинал говорить о землях неведомых, зверях невиданных, звёздах недосягаемых. Те, кто постарше, сказывали, как лет пятнадцать назад путник в Овражки пожаловал да остался здесь лет этак на пять. Гостевал на подворье у родителей Пересвета. И мальчишка уж больно прикипел к нему, да и постоялец не гнал несмышлёныша, а наоборот, стал с ним возиться, будто с сыном родным. Научил Пересвета читать и писать, книжки ему давал, байки всякие рассказывал, ночное небо с ним вместе разглядывал. А когда уходил, несколько книжек в дар оставил. До сих пор Пересвет считает их своим самым большим сокровищем. Странный, одним словом. Потому никто не удивился, когда взял он в жёны ведунью, жившую уединённо в лесу недалеко от деревни. Была Друда тогда ещё юной, восемнадцать лет едва минуло, красавицей – загляденье. Но всё равно побаивались её деревенские, ворожбы её непонятной да мудрости не по годам. По нужде за целительством ходили, а всё остальное время чурались.

Минуло почти двадцать лет с той поры. Голоса и смех дочерей-погодок восемнадцати, семнадцати и шестнадцати лет от роду наполняют дом и просторный двор Пересвета и Друды. Все три – светловолосые, изящные, словно лебёдушки, с сияющими изумрудной зеленью глазами. И всё же, несмотря на общность черт, самая прелестная среди них – средняя, Ясмина. И в ворожбе она превосходит сестёр, которые исцеляют травами, заговорами и прикосновениями только небольшие травмы да болезни. От рук же да песен Ясмины и серьёзные хворобы отступают, а кости срастаются.
У каждой девушки есть кулон – подвешенный на золотой цепочке рубин в причудливой оправе. Родители подарили их своим дочкам, когда те были ещё совсем крошками. Дина, Ясмина и Анфиса очень дорожат ими, но лишь Ясмина никогда не расстаётся со своим кулоном, пряча его за пазухой.

*   *   *
В подёрнутом утренней дымкой лесу слышались оживлённые девичьи голоса.
– Ясмина, Анфиса! Посмотрите! Да здесь всё усыпано земляникой! – Дина обернулась на слегка приотставших сестёр.
– Ого! – оказавшаяся рядом с ней Анфиса тут же начала срывать и есть ароматные красные ягоды.
– Мы сюда не лакомиться пришли. Прежде всего нужно собрать травы. Солнце вот-вот встанет. Время упустим, – Ясмина остановилась на краю поляны.
– Я немного, – и младшая сестра торопливо отправила в рот целую пригоршню земляники, а потом зажмурилась от удовольствия. Дина рассмеялась, глядя на неё.

Первые лучи едва проникли сквозь кроны деревьев, а корзины девушек уже наполнились пучками целебных трав и корений, аккуратно срезанными древесными грибами и мхом.
Дина и Анфиса захотели вернуться на земляничную поляну, но Ясмина, которая уже давно прислушивалась к стуку топора, сказала сёстрам, что у неё разболелась голова, и ей просто необходимо сходить к речке и смочить прохладной водой свой разгорячённый лоб.
– В следующий раз, милые сестрицы, я обязательно составлю вам компанию, – и с этими словами она направилась к текущей среди оврагов лесной речушке. С каждым шагом весёлое журчание становилось всё громче, и вскоре мелькнувшая среди деревьев узкая блестящая лента превратилась в быстрый поток, бегущий по неровному каменистому дну. Но девушка не остановилась, а продолжила идти вверх по течению, чутко прислушиваясь к треску и скрежету дерева под ударами топора. Воспоминания нахлынули на неё, одна картина сменяла другую.

Без малого пять месяцев назад столкнулась она на опушке леса с Милославом и утонула в чёрных зрачках его зелёно-серых, словно туман над болотом, глаз. Прежде чем заговорить, оба стояли, побледневшие, и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Ясмина раньше никогда не испытывала такого. Сердце было готово выскочить из груди, в животе сладко тянуло, ноги стали ватными. Обычно весёлая и дерзкая, она растерялась, окончательно смутилась и потупилась. Первым опомнился незнакомец. Он протянул руку и осторожно дотронулся до её плеча.
– Здравствуй! Никогда тебя раньше не видел. Ты, наверное, из Вешенки? Как сюда попала? В лесу заблудилась? Меня Милославом зовут. А тебя как?
– Ясмина, – пролепетала девушка и удивилась, каким тоненьким вдруг стал её голос. Но потом, сообразив, что, пожалуй, не стоит сейчас рассказывать, что она дочь ведуньи, собралась с духом и, посмотрев в лицо парню, ответила:
– Да, я из Вешенки.
Жителям Овражек и Вешенок редко доводилось встречаться друг с другом, потому как они заготавливали дрова, охотились, собирали ягоды и грибы на противоположных сторонах вольготно раскинувшегося между деревнями смешанного леса.
Новый знакомый проводил девушку до опушки возле её селения.
– До свидания, Ясмина!
– Прощай, Милослав! – юная ведунья развернулась и пошла было прочь, но мысль: «Неужели это всё?» – заставила её оглянуться. Юноша стоял, не шелохнувшись, но как только она обернулась, неуверенно шагнул ей навстречу. Потом ещё. И вот уже они оба заспешили друг к другу. Их пальцы переплелись.
«Как и наши судьбы. Не может быть, чтобы всё так закончилось», – думала Ясмина, продолжая идти вдоль реки.
С тех пор они виделись почти каждый день. Милослав был лесорубом, и девушка удивлялась тому, что раньше им не доводилось встречаться. Её чувства становились сильнее и глубже с каждым днём, и однажды юная ведунья поняла, что для неё нет никого дороже. Поэтому, когда юноша, наклонившись, едва слышно прошептал ей в ухо: «Люблю!» – ей сначала показалось, что мир вокруг умолк и остановился, а потом вдруг закружился, заликовал, окрашиваясь в невиданные доселе цвета и оттенки.
Ясмина помнила всё: взгляды, слова, прикосновения губ, от которых земля уходила из-под ног, тепло загрубевших, но таких нежных пальцев, шероховатую ласку ладоней.

Всё изменилось пару недель назад.
Девушка, как и сейчас, спешила на стук топора. Юная ведунья знала, любимый так же жаждет встречи с ней, как она – с ним. Сердце радостно трепетало в груди. Казалось, за спиной выросли крылья, поэтому ноги ступали легко и беззвучно, едва касаясь узенькой тропинки, усыпанной прошлогодними листьями и мелкими веточками. Вдруг стук резко прервался громким вскриком, за которым последовал протяжный стон, наполненный болью. Не помня себя, Ясмина бросилась через заросли кустарника, раздирая перед собой переплетённые колючие ветви, оставлявшие ярко-красные царапины на руках и лице девушки. Представшая перед глазами картина ужаснула её. Милослав, почти потеряв сознание, неловко скрючившись, лежал на боку. Из ступни его левой ноги хлестала кровь. Недалеко от неё вонзился в землю топор, рядом с которым в тёмной густеющей луже лежала часть ступни с пальцами, продолжавшими судорожно подёргиваться. Ясмина живо представила, как топор выскользнул из рук лесоруба и отёк ему часть стопы, обутой в неспособный хоть сколько-нибудь её защитить от подобного удара лапоть, остатки которого, соскочив, валялись здесь же.
Девушка нашла в мешке Милослава, с которым тот всегда ходил на вырубку, почти полную бутыль с водой и вылила в неё содержимое своей фляги, висевшей на поясе, стягивающем её тонкую талию. А потом начала что-то шептать. Обрывки непонятных слов с трудом доходили до сознания Милослава, молча наблюдавшего за ней сквозь мутную пелену, застилавшую взгляд. Вода в бутыли забурлила. «Закипела?» – удивлённо выдохнул юноша. Но, когда через пару мгновений Ясмина начала обмывать ею торчащий из штанины обрубок, жидкость была едва тёплой, а от соприкосновения с ней вверх по ноге побежало лёгкое покалывание. Кровотечение тут же остановилось. Девушка обмыла и отрубленную часть стопы, а потом приложила её к ноге. Опять что-то забормотала, тихо и напевно. От кистей её рук исходило бледное серебристое сияние. А потом резкая боль, более сильная, чем была тогда, когда топор вонзился в стопу, пронзила всё тело Милослава, и парень потерял сознание. И поэтому не заметил, как ещё крепко стоявшее могучее дерево, едва подрубленное его топором, почти мгновенно высохло, а затем серо-коричневой трухой осыпалось на землю.
Очнувшись, юноша увидел, что ступня цела и невредима, лишь едва заметный тоненький шрам напоминает о недавнем происшествии. Он пошевелил пальцами, а потом поднял глаза на склонившуюся над ним девушку, на коленях которой лежала его голова.
– Как ты себя чувствуешь? Нога не болит? Тебя не подташнивает? Встать сможешь?
– Да, – и Милослав, тут же поднявшись, сначала потоптался, а потом, осмелев, попрыгал на левой ноге. Но радость от исцеления вскоре сменилась настороженностью, а затем страхом.
– Как, как ты это сделала? Кто ты такая?!
– Я средняя дочь Друды, к которой за помощью приходят жители твоей деревни, а бывает, что и Вешенки, и ещё более отдалённых поселений.
Глаза любимого вместо нежности наполнил ужас.
– Ты колдунья! Ведьма!
– Не ведьма, а ведунья, целительница. Я сейчас всё объясню. Выслушай меня!
– Да такое только Семиокому Владыке под силу! Может, ты ещё и мёртвого воскресить сумеешь?
– Этого никто не сумеет! – голос девушки задрожал.
– С помощью какой тёмной силы...
– Да выслушай меня, умоляю! Для твоего исцеления я просто перенесла жизненную энергию дерева, которое ты собирался срубить, в твою ногу. Мы, ведуньи, при необходимости можем использовать энергию растений и самых мелких животных: насекомых, лягушек, маленьких птичек… И то, это зависит от силы самой ведуньи… Мы лечим людей и скотину с помощью целебных свойств, которыми наделено очень многое в природе и прежде всего – различные травы. Мы изучаем и исследуем, помогаем и спасаем…
Но юноша не слушал её:
– Ты обманывала меня!
На глазах Ясмины выступили слёзы:
– Я боялась сказать тебе правду, – еле слышно прошептала она. – Я боялась потерять тебя. Ведь ты люб мне! А для меня не секрет, как деревенские относятся к моей семье. Но ведь это несправедливо!
От волнения девушка раскраснелась, отчего стала ещё прелестнее. Но Милослав не замечал этого. «Порчу, она может наслать на меня порчу. Или ещё чего похуже, – свербело у него в голове. – И как меня угораздило! Вот ведь... – и он с опаской посмотрел на Ясмину. – Нельзя её обижать. И потом, она меня всё-таки исцелила, против этого не возразишь».
Юная ведунья, выговорившись, выжидающе смотрела на него. Пауза затягивалась, и, сделав над собой усилие, Милослав как можно спокойнее произнёс:
– Спасибо тебе за исцеление! Если бы не ты, оставаться бы мне навек калекой.
Надежда горячей волной обдала сердце Ясмины, и оно радостно заколотилось в груди. Девушка шагнула к своему ненаглядному, обняла, тесно прижавшись к нему всем телом, и прошептала:
– Что ты, любимый! Разве я могла поступить иначе?! – и почувствовала, как напрягся каждый его мускул в желании отстраниться от неё. Острая боль молнией прошлась от пяток до горла и едва не вырвалась стоном.
– Поцелуй меня! – цепляясь за остатки надежды, Ясмина, запрокинув голову и привстав на цыпочки, потянулась вверх, и её губы наткнулись на твёрдые и холодные губы Милослава, одеревенело ответившие на горячий поцелуй.
Несколько раз с тех пор ей удавалось увидеть любимого. Каждый раз она находила его, идя на стук топора. И каждый раз её ждал отстранённый взгляд и немногословие. Куда исчезли вся та страсть и та нежность, которые прежде сквозили во взорах, жестах и голосе? Девушка больше не пыталась обнять, а тем более поцеловать юношу. Он тоже не предпринимал никаких шагов для этого.
«Так больше продолжаться не может, – думала Ясмина, идя вверх по течению реки. – Нужно поговорить, разрешить все недомолвки и недоразумения, развеять сомнения. Он обязательно всё поймёт. Ведь он столько раз говорил, что любит меня!»

Милослав, работая, скинул рубаху, и струйки пота стекали по стройному мускулистому телу. Льняные волосы удерживались обвязанным вокруг головы и проходящим по лбу кожаным шнуром. Упругая стойка ног, широкий взмах топора в крепких руках. Девушка замерла, пытаясь унять тревожно бьющееся сердце и глядя на лесоруба из-за широкого ствола ясеня. Привычно нащупала под платьем и сжала в руке кулон, и, ощутив сквозь тонкую ткань его угловатую поверхность, немного успокоилась.
«Как же он красив! Как же хочется броситься к нему со всех ног, прильнуть к его груди, почувствовать горячее дыхание на своей щеке, ощутить истому под его чуткими пальцами!» – но вместо этого Ясмина осторожно и неторопливо вышла к вырубке. Милослав не сразу заметил её, а когда заметил, вздрогнул от неожиданности:
– Ты испугала меня! Нельзя так подкрадываться!
– Прости...
– Не подходи близко, а то в тебя могут щепки попасть, – и продолжил работать.
Шло время, казалось, парень забыл о ней. Наконец, молодая, но уже довольно высокая и весьма широкая в обхвате сосна накренилась и, заскрипев, повалилась, разбрасывая вокруг хвою. Милослав вытер пот со лба и посмотрел на девушку.
– Ты что-то хотела?
– Раньше тебе не нужен был повод для встреч. Ты сам искал их!
– Да, так было раньше...
– А теперь? Неужели...
Он развернулся к ней:
– Нам не нужно больше встречаться. Лишнее всё это.
– Но почему? Я люблю тебя! И ты. Разве ты не любишь меня? Ведь...
– Я ошибался. Я совсем не знал тебя. Ты обманула меня.
– Все твои слова, твои улыбки, твоя нежность – всё пустое? – Ясмина с трудом сдерживала рвущийся наружу стон.
– Прости, но мы слишком разные! Не мучай меня... и себя. Прошу. И не сердись.
– Но это несправедливо! Мы помогаем людям, исцеляем. Разве это плохо?
– Это хорошо! Но... Прости! – и с этими словами, сложив инструменты в маленькую тачку и закинув мешок на плечо, пошёл прочь. «Всё, – думал он, – наконец-то. Что там ещё ведьме в голову придёт, кто знает? Боязно, но по-другому не получилось. Будь что будет! Авось, вывезет как-нибудь. Вот же угораздило…».
Ясмина осталась стоять, растеряно глядя ему в спину, не в силах пошевелиться, не веря в произошедшее. Ей хотелось плакать, но глаза пересохли. А потом будто что-то взорвалось у неё внутри, и тысячи острых жал впились в её тело. Вторя дрожи раненого сердца, скрытый одеждой рубин на мгновение потемнел, а затем несколько раз полыхнул собственным ярко-красным светом.
Ветви деревьев и густой подлесок уже давно скрыли от Милослава девушку. И вдруг громкий протяжный крик достиг его, пригвоздив на мгновение к месту. Такое горе наполняло этот крик, столько душераздирающей боли было в нём! «Неужели Ясмина?» – и сердце юноши похолодело от недоброго предчувствия. Но спустя пару дней он решил, что, верно, это была какая-то птица.

Перемена в поведении дочери не осталась незамеченной Друдой и Пересветом. Да и сёстры обеспокоенно поглядывали на неё. Но все попытки разговорить Ясмину оказались напрасными. Прежде весёлая и открытая, все свои чувства, связанные с Милославом: горе, любовь, обиду, негодование – она решила похоронить в глубине своего сердца. «Я справлюсь сама. Должна справиться. Ни к чему их лишний раз волновать», – думала девушка. И через пару недель, несмотря на снедавшую её тоску, Ясмине настолько удалось взять себя в руки, что домашние решили, что всё наладилось и туча миновала.


Глава 3. Амелфа

Дни складывались в недели, недели – в месяцы. После смерти короля Миродара минул один год, за ним – второй; третий был на исходе. Лада резко проснулась. Ночная тьма наполняла комнату, сквозь щель между занавесками в окно заглядывала одинокая звезда. На прикроватном столике за стеклом слабо мерцал фитиль лампы. Показалось? Но этот голос девушка слышала уже многократно, сначала изредка, с промежутком в несколько недель, а в последнее время – по десятку раз за день. Сперва едва уловимый, постепенно он становился всё громче, увереннее и настойчивее. Вот и сейчас именно он разбудил принцессу. Несколько минут Лада пролежала с открытыми глазами, вглядываясь в темноту и чувствуя, как гулко бьётся сердце в груди, а потом повернулась на бок, готовясь вновь провалиться в сон. Ей вроде бы что-то снилось, что-то хорошее? Или кто-то? Но тут голос прозвучал так отчётливо, будто женщина, произнёсшая: «Я жду тебя! Я так давно жду тебя!» – сказала эти слова прямо в ухо девушке. Принцесса села на кровати, озираясь.
– Но кто ты и где?
– Я глубоко в подвале этого дворца. Возьми лампу и иди, я буду подсказывать тебе дорогу, – впервые продолжил голос.
Лада заколебалась, но через пару секунд, решившись, спустила ноги со своего ложа и нащупала ногами мягкие ночные туфли. Накинув поверх сорочки пеньюар, взяла лампу и вышла из спальни.
Следуя указаниям голоса, она бесшумно двигалась по едва освещённым пустым коридорам, поворачивая то налево, то направо, и вскоре оказалась в незнакомой ей части дворца. Потом начался спуск вниз. Цокольный этаж, первый ярус подвала, затем – второй. Пройдя к узкой винтовой лестнице, скрывавшейся за неприметной скрипучей дверью, принцесса с удивлением обнаружила третий ярус, который, в отличие от двух предыдущих, по площади был совсем маленьким и находился с противоположной от покоев девушки стороны дворца.
Продираясь сквозь паутину и пыль, спотыкаясь о какую-то рухлядь, Лада неожиданно наткнулась на что-то гладкое и холодное, блеснувшее в свете лампы. Сделав огонь поярче и подняв лампу повыше, девушка с любопытством и восхищением разглядывала сияющую, идеально ровную и чистую, без единой царапины поверхность огромного, высотой с рослого мужчину, овального зеркала, обрамлённого искусно сделанной золотой рамой, украшенной причудливыми узорами и усыпанной драгоценными камнями. Как такое дорогое зеркало могло оказаться здесь? Но тут голос, молчавший с тех пор, как нога принцессы коснулась пола нижнего уровня подвала, раздался снова, и шёл он из глубины странно замерцавшего и словно бы вздрогнувшего при этом зеркала.
Лада испуганно отшатнулась назад, но потом ещё ближе подошла к нему и провела рукой по стеклу, почувствовав слабый холодок, который почему-то совершенно успокоил её.
– Так это ты всё время звала меня? Кто ты? Как попала в зеркало? Или ты и есть зеркало? Волшебство? Ты колдунья или злобный дух? Откуда тебе известно обо мне?
– Сколько вопросов, – в голосе явно послышалась насмешка. – Когда-то меня нарекли Амелфой. Так и обращайся ко мне. О тебе я знаю многое, очень многое.
– Но откуда? В этот подвал я спустилась впервые...
– Мы с тобой связаны незримыми нитями, и связь эта крепка. Я чувствовала все движения твоей души с самого твоего рождения. Обиды, одиночество, потери, пустота... Раз за разом брезгливое презрение твоей матери и равнодушие отца ранили тебя...
С каждым словом, исходящим из зеркала, Лада чувствовала, как тяжелеет камень на её юном сердце, который раньше ей почти всегда удавалось не замечать.
– Прекрати! Ведь были и есть люди, которые любили и до сих пор любят меня! Лили, Данияр, Мила, Ник...
– Мила была твоей кормилицей, ей платили за то, чтобы она была ласкова с тобой. Неужели ты думаешь, что подневольная служанка будет искренна в своей привязанности к госпоже?
– Мила была мне как мать, настоящая мать! Я чувствовала неподдельное тепло, исходившее от неё...
Ядовитый смех стал ответом на слова девушки:
– Ты была так мала! Что ты могла знать об искренности! Отвергнутый собственной матерью уродец, ты цеплялась за всё, что хоть как-то походило на любовь! Наивная! А Ник? Он был столь же мал, как и ты. Уже много лет он не вспоминает тебя, а при встрече даже не узнал бы.
– Это неправда! Всё, что ты говоришь... Зачем ты делаешь мне больно?
– Лили? – не умолкала Амелфа. – Где она сейчас, твоя Лили? Если бы не умерла, то ещё год-два, и письма от неё почти перестали бы приходить. Твоя сестра забыла бы о тебе, как и все прочие. Новая жизнь в новом королевстве, интриги при дворе, рождение ребёнка, а потом и других детей. Если она и любила тебя когда-то, то вся эта любовь перенеслась бы на собственных малышей, а ты стала бы в лучшем случае лишь воспоминанием. Да и понимала ли когда-нибудь Лили тебя по-настоящему? Любимое всеми дитя. Что она могла знать о твоих чувствах?
Лада сидела на полу, сдавив ладонями виски, и сквозь стоящие в глазах слёзы смотрела на обрывки картин из своего прошлого, которые сменяли друг друга на мерцающей поверхности зеркала.
– А твой брат! Он уже забыл о тебе! Когда в последний раз он навещал тебя!? Ты не нужна ему. С рождения он окружён вниманием и заботой. Долгожданный наследник! Государственные дела и проблемы? Да! Но это жизнь, яркая и интересная. И Данияр – в центре этой жизни. Ты, с твоим серым унылым существованием, можешь быть только обузой для него. Да тебя даже не выводят в свет, скрывают, насколько это возможно, сам факт твоего существования. Дабы не уронить чести королевского рода!
Зависть к сестре и брату петлёй сдавили горло девушки, ядовитыми крошечными змеями проникли под кожу и удобно расположились внутри её тела. Принцессе казалось, что она впервые испытывает такое. Впервые? И Лада вспомнила, что это чувство ей знакомо с раннего детства, но его укусы были слабы, а болезненный зуд от них быстро исчезал под ласковыми взглядами сестры и от улыбок брата. Но яд оставался, накапливался... Ложь, всё ложь!
– Брезгливая гримаса матери, равнодушный взгляд отца, – безжалостно продолжала Амелфа. И в отражении зеркала Лада увидела лицо королевы, обращённое на неё, стоящую возле кроватки недавно родившегося брата, а потом потеплевший взгляд зелёных глаз, когда мать заговорила с Лили. Вот отец при редкой встрече с младшей дочерью смотрит сквозь неё, словно она пустое место, а в следующее мгновение ласково похлопывает по плечу брата, хваля его за что-то.
– Ведь ты ненавидишь их, своих родителей! Да и достойны ли они чего-то иного? Вспомни, как молнией мелькнула в тебе злорадная мысль, когда умер твой отец: «И поделом!» Ну же, признайся себе!
Лада уже не пыталась сдерживать слёз, беспрерывно стекавших по её щекам. Но слёзы эти не приносили облегчения, а камень на сердце не становился меньше. Напротив, в какой-то момент девушка почувствовала, что её сердце само обратилось в камень, холодный и твёрдый. Глаза мгновенно высохли, и она вздохнула свободно. Камень в груди бился спокойно и ровно, и ничто не давило на него.
Она поднялась и снова взглянула в зеркало. Из сумерек, едва подсвеченных снизу слабым огнём стоящей на полу лампы, на неё смотрело её собственное отражение. Хрупкая невысокая фигура в белой сорочке до пят с накинутым поверх полупрозрачным голубым пеньюаром, сейчас серой дымкой окутывающем её. Бледное лицо с тонким, слегка вздёрнутым носом, волосы выбились из заплетённой на ночь косы и топорщились во все стороны. Цвет глаз в полумраке было не различить, они казались огромными и тёмными, а внутри зрачков то и дело вспыхивало и гасло оранжевое пламя. Как же Лада ненавидела своё лицо! Ах, если бы она была похожа на мать или сестру, её жизнь была бы совсем иной!
– Ты очаровательна! Это они, все эти недалёкие люди, не смогли оценить твою уникальную красоту! Это их ты ненавидишь! – снова услышала Лада из зеркала.
– Уникальную! – с горечью воскликнула девушка. – Не нужна мне такая красота. Идеальная красота моей матери – вот то, что мне нужно!
– Ты уверена?
– Да.
– Я могу помочь, – плохо скрытая радость в голосе Амелфы насторожила Ладу. Но принцесса всё же спросила:
– Как?
– Приводи сюда свою мать и увидишь.
– Моя мать на дух меня не переносит, она ни за что не пойдёт куда бы то ни было со мной, а сюда – тем более.
– Я научу тебя, как приготовить снадобье, которое заставит её следовать твоему слову в течение часа. Этого будет достаточно.
В груди Лады что-то толкнуло камень, бьющийся теперь там вместо сердца, за толчком последовала слабая вспышка. Девушка почувствовала неладное, словно одна нога поскользнулась на краю бездонной пропасти. Принцесса замерла, а затем произнесла:
– Мне нужно подумать.
– Думай, но время уходит. Лишь в течение ближайших трёх дней расположение звёзд способствует тому, что так желанно для тебя. Следующий раз наступит только через десять лет. Когда надумаешь, произнеси моё имя, и я расскажу тебе, что делать дальше.

На следующий день ближе к вечеру Данияр на полчаса заглянул к Ладе.
– Прости, милая сестрица, что я редко прихожу к тебе. Все эти приёмы, совещания, опека матери крайне утомительны и отнимают уйму времени. Я так скучаю по тем беззаботным дням, когда мы вместе играли и читали возле фонтана!
Тень недоверия и печали, промелькнувшая в глазах девушки, не осталась незамеченной. Что-то тревожно сжалось и заныло за рёбрами юного короля, и он поторопился добавить:
– Я очень скучаю по тебе и очень люблю тебя! Верь мне! Ближе тебя у меня никого нет!
На мгновение озарившееся лицо принцессы тут же вновь потускнело: «Ложь, всё ложь. Я не нужна ему. Обуза...». А когда Данияр начал увлечённо рассказывать о приезде послов одной из заморских стран, об их необычной одежде и привезённых ими чудесных дарах, девушка почувствовала, как наполняется ядом всё тело, как зависть чёрным пламенем сжигает её изнутри.
Брат ушёл, а она ещё долго пыталась взять себя в руки: «Это Амелфа, её проделки! Зачем ему обманывать меня? Я ведь люблю его! Он мой милый младший братик! И он меня любит! Что бы сказала обо всём этом Лили?.. А что она вообще могла сказать? Разве Лили могла когда-нибудь понять меня, то, что я чувствую! Любит? Меня?!» – в горле девушки заклокотал сдавленный смех. Или это был хрип? – «А я? Люблю?» – по щекам потекли злые слёзы.

Ночью Лада почти не спала. А утром её вызвали к матери.
Королева сидела в глубоком кресле, стоявшем на небольшом возвышении в её личной приёмной. Гвардеец вытянулся позади него. Две служанки, расположившись с обеих сторон, полировали ногти на руках своей госпожи.
Вошедшую принцессу встретил ледяной взгляд.
– Тебе уже девятнадцать. Мой долг матери вынуждает меня позаботиться о твоём будущем, – предательски вздрогнув на первом слове, голос тут же выровнялся и теперь звучал холодно и властно.
«Как же она презирает меня!» – привычной занозой кольнула мысль Ладу, но сердце почему-то не сжалось в ответ.
А Эльза продолжала:
– В силу известных обстоятельств я не смогу обеспечить тебе достойное замужество, а иное не подобает девушке твоего происхождения. А потому ты отправишься в храм Семиокого Владыки, что находится в горах близ наших восточных границ, где примешь обет послушания и молчания.
– Но, ваше величество! Позвольте мне остаться во дворце!
– Здесь тебе делать нечего! Поверь, это лучшее решение для тебя. Там, в трудах во благо храма и путников, твоя жалкая жизнь ещё может обрести хоть какой-то смысл.
«Сейчас, вот сейчас всё решится», – подумала Лада, а вслух произнесла:
– Матушка! Умоляю вас! Здесь всё, что мне дорого! Мои воспоминания о детстве, о Лили. Здесь хотя бы изредка я могу видеть моего обожаемого брата...
– Да, о Данияре. Ему будет лучше без тебя. На него возложена важная миссия, и ничто не должно отвлекать его.
– Я могла бы помогать ему советом. Я так много училась. Успешно училась... Да и, занимаясь благотворительностью, используя предназначенное мне положение при дворе, разве я не принесу значительно больше пользы и намного большему числу людей?
– Довольно! Решение принято! Через пять дней ты уезжаешь! – и королева взмахом левой руки показала, что аудиенция окончена и девушке следует удалиться.
Лада вернулась в свои покои. В груди клокотала ярость, а решение созрело само собой.
– Амелфа! – произнесла она еле слышно, и тут же в голове ясно и с едва сдерживаемым торжеством прозвучал голос:
– Да, моё милое дитя!


Глава 4. Свадьба

После последней встречи Ясмины и Милослава прошёл год.
Пересвет вернулся из деревни, куда, как обычно, ходил, чтобы приобрести кое-какие необходимые в хозяйстве вещицы.
– В деревне сегодня шумно. Послезавтра один из местных парней женится на девушке из Заречни. Свадьба будет в Овражках. Всей деревней, как водится, гулять будут. Да ещё гостей со стороны невесты – несколько десятков.
– Да?! И кто же женится? – глаза младшей дочери загорелись от любопытства.
– Лесоруб. Милослав. Может, вы видели его в лесу. Высокий широкоплечий парень. Говорят, рачительный и надёжный.
– Жаль только, что нас никто на свадьбу не пригласит, – протянула старшая. – А как бы хотелось наплясаться вволю...
– Может, без приглашения пойдём? Хоть одним глазком поглядим! – воскликнула Анфиса.
– Куда это ты собралась? – спросила Друда, вместе с Ясминой только что вошедшая в горницу. Корзины в их руках были наполнены пучками и кореньями.
– Матушка, представляешь?! В деревне послезавтра будут свадьбу играть! Наверняка, весело будет!
– А нас, как всегда, никто не пригласит, – вздохнула Дина. – Мы словно изгои.
– И кто женится? – равнодушно спросила Ясмина.
– Лесоруб местный, Милослав, – ответил Пересвет.
Ясмина вздрогнула, а руки, развешивавшие травы для просушки, замерли в воздухе. Её отец, ничего не заметив, продолжил:
– Невеста из Заречни, кажется, Деей зовут.

На следующий день Ясмина всеми правдами и неправдами убедила сестёр, что негоже это – идти на свадьбу неприглашёнными, а выглядывать из-за кустов – лишь унижаться. Достаточно того, что и так их никто за людей не считает. А если заметят? Идти – только масло в огонь подливать.
«И мне идти не следует. Мне тем более не следует. Сердце рвать, рану бередить... Нет, нельзя мне идти, совсем нельзя… И осторожной надо быть... Матушка всегда так говорит. На цыпочках, мол, ходить мне надобно», – в бессоннице ворочалась девушка с боку на бок ночью перед свадьбой. А утром, придумав благовидный предлог, чтобы отлучиться из дома, вскоре после восхода солнца была уже возле деревни.
Сплетя тонкими пальцами невидимую сеть, поймала маленькую птичку и прошептала несколько слов, глядя прямо в крошечные блестящие глазки. Пташка вспорхнула и послушно полетела в селение. Усевшись на высокое дерево, завертела серой головкой, внимательно присматриваясь и прислушиваясь ко всему, что происходит там. Ясмина опустилась на торчащий из земли корень старого дуба и прислонилась спиной к его шершавому стволу. Осознавая окружающее, она видела и слышала всё, что видела и слышала птичка.
Девушка впервые узнала о такой возможности примерно четыре года назад, когда её отец, охотясь на куропаток, столкнулся с кабаном, и тот ранил его. Пересвету тогда каким-то чудом удалось спастись от рассвирепевшего зверя на раскидистых ветвях ясеня, где он с трудом удерживался до тех пор, пока Друда вместе с дочерьми не пришла к нему на выручку.
Ясмина помнила, как вскрикнула и замерла мать, ставившая хлеб в печь. Женщина сразу почувствовала беду.
– Мама! Что с тобой! – всполошились девочки. А та молча вышла во двор, повела правой рукой в сторону, и через несколько секунд в её ладони оказалась маленькая птичка. А потом три сестры спешили вслед за матерью, которая уверенно углублялась всё дальше в лес. Как только они увидели отца, птичка, сидевшая на соседней ветке, замертво свалилась вниз.
Позже мать объяснила дочерям, что именно и как сделала она тогда, но предупредила, что использовать это можно только в крайнем случае, так как крошечную посланницу ждёт неминуемая гибель. Впоследствии только Ясмине далось это умение. Её сёстрам попросту не хватало сил. Но применяла она его впервые. При обучении, дабы не убивать напрасно невинное создание, всё ограничивалось поимкой и нашёптыванием, но, как только становилось ясно, что желаемый результат получен, произносились слова отпуска, и освобождённая птаха, торопливо размахивая крыльями, улетала прочь.

В Овражках становилось всё многолюднее. Прибывали гости из Заречни и других окрестных деревень. Накрывались столы. Кое-кто успел пригубить медовуху, не дожидаясь начала церемонии. Потом люди выстроились в длинный коридор, проходящий через всю деревню. По нему навстречу друг другу в сопровождении родителей и сватов двинулись жених и невеста. Им под ноги бросали лепестки цветов и мелкие монетки. Последние тут же оказывались в карманах и кулачках ребятни, ни на шаг не отстававшей от двух групп. Лицо и волосы невесты скрывала полупрозрачная белая накидка, мягкими волнами спадавшая на спину и грудь, поэтому Ясмина не могла её разглядеть. Взор ведуньи был прикован к Милославу, высокому и статному, в рубахе с причудливой вышивкой, подпоясанной нарядным кушаком.
– Красивый! Какой же он красивый! – сердце девушки сжалось от тоски. Она с трудом удерживалась от желания броситься к нему, закричать ему прямо в лицо: «Почему?! Неужели всё, что было между нами, ничего для тебя не значило?!» – заколотить кулаками по его широкой груди, а потом прижаться к ней и никогда уже не отрываться от неё.
В центре деревни, на площади, молодые встретились. Храмовник простёр руку над их головами, произнёс слова молитвы. Две девочки в платьях небесно-голубого цвета возложили на головы жениха и невесты венки из полевых цветов. И все вокруг закричали:
– Эос! Эос!
Тогда Милослав откинул покров с лица Деи и поцеловал её. Сердце Ясмины на мгновение перестало биться, а потом его будто игла пронзила, и боль разошлась по всему телу. Невеста повернулась в сторону сидящей на ветке птички, и ведунья наконец разглядела миловидное круглое лицо с выбившимися на виски и лоб тёмными завитками. Тугие толстые косы сбегали на высокую грудь. Красотой Дея явно уступала Ясмине, и с губ последней снова упало горькое:
– Почему?
Началось шумное застолье. Но Ясмина не видела никого, кроме жениха и невесты. Она то и дело ловила счастливый взгляд, которым одаривал Дею Милослав. Замечала каждое объятие, каждое прикосновение рук. И что-то до сих пор неведомое наполняло её. А в голове крутились и путались странные и пугающие её саму мысли. То молния, внезапно слетевшая с безоблачного неба, впивалась в землю между новобрачными и отбрасывала их друг от друга. То возникшая вдруг у них под ногами глубокая трещина навсегда разделяла их.
Вечерело. Вволю вкусивший яств и медовухи люд пустился в пляс. Только жених и невеста продолжали торжественно сидеть во главе стола. «Зачем я пришла? Нужно уйти! Сейчас же уйти», – думала Ясмина, чувствуя, как по её венам вместо крови растекается кипящая лава, а дурные мысли с каждой минутой становятся плотнее. Но ноги отказывались слушаться её, а собственная боль магнитом притягивала взгляд к веселящимся сельчанам. Вспомнились былые обиды, которые её семья и родичи когда-либо претерпевали из-за них или им подобных. Вспомнились косые взгляды, шёпот за спиной, пренебрежение: «И сейчас они радуются моему горю, потешаются над моей тоской».
Милослав и Дея встали, чтобы отправиться в дом. Ясмина живо представила опочивальню, где молодых ждала первая брачная ночь. Ночь, наполненная любовными ласками! Девушка поднялась на ноги. Выскочивший из-за пазухи рубин испускал яркое сияние. Кончики пальцев светились. «Молния... Всего лишь одна молния... Испугать... Эти суеверные люди… Они примут её за дурной знак… Я чувствую, у меня получится. Не знаю, как…», – и она взмахнула правой рукой. Молния яркой вспышкой расколола длинный стол посередине. За ней последовали грохот, испуганные крики, детский плач, лай собак.
– Всё, – выдохнула ведунья, – достаточно. – И шагнула было в глубь леса. Но в этот момент ей показалось, что лава, всё сильнее закипавшая в её венах, прорвала тонкие стенки сосудов и ошпарила изнутри её тело. Что-то помимо воли Ясмины заставило её остановиться и, вновь повернувшись лицом к деревне, воздеть обе руки вверх. Яростная неконтролируемая сила захлестнула девушку! Кулон на её груди задрожал, потемнел, опять засветился, а затем, сверкнув, словно сотни солнц, разорвался на тысячи искрящихся осколков. Трава и деревья вокруг мгновенно высохли, а через пару секунд рассыпались и разлетелись в воздухе бурой пылью. Ведунья слышала, как за её спиной звери и птицы в ужасе убегают и улетают подальше от гиблого места. А на дома, сараи и конюшни, на веселящихся людей, на скотину, собак и кошек посыпались огненные языки.
Пожар охватил всю деревню. Люди вспыхивали, будто факелы. Крики, стон, плач. Милослав поднял глаза и увидел на вершине холма женскую фигуру. Разглядеть её он не мог, но каким-то внутренним чутьём сразу понял, кто это.
– Ясмина! Не надо! – и в то же мгновение пламя поглотило и его, и Дею. «Ясмина! Не надо!» – сквозь шум бушевавшей в ней стихии расслышала девушка.

Пересвет и Друда уже давно беспокоились о том, куда с самого утра запропастилась Ясмина. Темнеет, пора бы уже ей вернуться. А потому вместе с дочерьми отправились на её поиски. Не успели сделать от дома и нескольких шагов, увидели птиц и зверей, несущихся мимо них со стороны деревни. Нехорошее предчувствие сдавило Друде грудь. Вдруг вспомнилось, как в течение последнего года без какой-либо видимой причины время от времени мрачнела её средняя дочь, как глубоко задумывалась, глядя в окно, да так, что и дозваться её удавалось далеко не сразу.
Бросились они навстречу бегущему в ужасе потоку и вскоре увидели огненное зарево и дым над Овражками, а потом и девушку на вершине холма, испускающую пламя на несчастное селение. В том, кто эта девушка, никто из них даже на мгновение не усомнился.
Поспешили Пересвет с семьёй на холм, но, когда добрались туда, Ясмины там уже не было.

Деревня выгорела дотла. Те немногие, кому удалось выжить, покинули пепелище, на котором теперь десятки лет ничего не могло вырасти. Да и лес рядом с ним превратился в серо-жёлтую труху.

*   *   *
Долго семья Ясмины искала её. Использовала Друда и птиц. Безрезультатно. Можно было часто услышать, как женщина, тяжело переживающая то, что случилось с её средней дочерью, обвиняющая себя в том, что не разглядела боли, терзавшей ту, бормотала, глядя в окно неподвижным взглядом:
– Я не справилась, не сумела.
– Не нужно так мучить себя, милая, – утешал её Пересвет. – Ты сделала всё, что могла.
– Не сумела… Не достучалась до сердца моей Ясминушки. Я плохая мать?
– Ты прекрасная мать, родная моя.
– Ты лучшая, мамочка, – поддерживали отца Дина и Анфиса.
А Друда постоянно мысленно возвращалась к прожитым годам, выискивая собственные промахи и ошибки, пытаясь поймать тот момент, когда потеряла доверие дочери. Воспоминания вереницей выстраивались в её голове.

Не прошло и четырёх лет после свадьбы Пересвета и Друды, а в семье уже были три родившиеся друг за другом очаровательные девчушки, взирающие на мир ярко-зелёными, как у матери, глазами. А в течение следующих трёх лет у всех дочек Друды начали проявляться способности к ведовству. Да только у средней, Ясмины, способности эти своей силой намного превосходили способности старшей, Дины, и младшей, Анфисы. И далеко не всегда крошечной ведунье удавалось справиться с вырывающейся из неё мощью. Зачастую, пытаясь исцелить какую-нибудь птичку или кролика, она только ещё больше ранила несчастное создание, а как-то и вовсе убила котёнка, не сумев удержать переполнившую её энергию. От загоревшегося бедного зверька через пару секунд осталась лишь остывающая горстка пепла. Ясмина тогда долго рыдала, а у Друды, глядя на горестно сотрясающиеся плечи девочки, сердце сжималось от жалости. А когда её обожаемая малышка, которой пару месяцев назад исполнилось пять лет, чуть не спалила дом, женщина поняла, что им обеим необходимо как можно скорее посетить Варну, старейшую в их роду ведунью.
Несколько недель добирались они в селение, расположенное на горном плато среди водопадов, лугов и рощ. А прибыв туда на закате, сразу направились в крепкий дом, видневшийся в стороне от деревни. Варна жила в семье своей правнучки, троюродной сестры Друды. Хозяева радушно встретили путешественниц. За разговорами ужин затянулся допоздна, но, когда мать Ясмины хотела изложить суть дела, заставившего их пуститься в столь дальнюю дорогу, старуха остановила её взмахом руки, а беззубый рот едва слышно прошамкал:
– Утро вечера мудренее. Завтра поговорим.
Наутро Варна сама позвала Друду с её дочкой к себе. Войдя в светёлку, которую занимала старуха, гостья только сейчас как следует разглядела, насколько та была древней. Коричневую сухую кожу, казалось, покрывали не глубокие морщины, а трещины, подобно стволу дуба, уже не одно столетие подпирающего небо своей могучей кроной.
– Знаю, зачем вы пожаловали ко мне, – проскрипела Варна, сидя на кровати, застеленной толстым льняным покрывалом с причудливой пёстрой вышивкой. – Чую в малютке недюжинную силу.
– Так это правда? Мне не показалось? Она одна из тех, избранных?
– Да. И на тебя возложена важная миссия вырастить и обучить её. До неё лишь у двух ведуний была такая же сила. И на наше счастье, задолго до появления первой из них это было предсказано прозорливицей.
Старуха протянула Друде маленькую выточенную из камня шкатулку:
– Возьми. Эта шкатулка вместе с её содержимым передаётся из поколения в поколение. Теперь она будет храниться в твоей семье. А амулет надень на шею Ясмины уже сейчас.
Друда открыла шкатулку и вытащила большой рубин, оправленный в золото и подвешенный на цепочке.
– Помни, не одно поколение ведуний капля за каплей, искра за искрой вкладывали свою силу в этот амулет, чтобы в нужный час он защитил избранницу и тех, кто будет рядом с ней. Но и он не всемогущ. Многое зависит от тебя, от той, на чьём попечении оказалось это дитя. Но не всё, об этом тоже не забывай. Будем уповать на то, что благословение рода не превратится в его проклятие.
Затем Варна с трудом поднялась на ноги и, опираясь на деревянную клюку, зашаркала к большому сундуку, скрытому тенями в дальнем углу комнаты. Откинув крышку, вынула оттуда что-то толстое и прямоугольное, завёрнутое в когда-то белую, а теперь пожелтевшую от времени ткань. Под её тяжёлыми шагами несколько раз жалобно скрипнули половицы, пока она добиралась к столу возле окна.
– Подойди поближе, деточка, – поманила старуха Друду и развернула тряпицу. На светлом фоне темнела старинная книга в кожаном переплёте с серебряными застёжками. – Возьми. Этой книге много сотен лет, и теперь ей надлежит находиться в твоей семье. В ней собрана мудрость многих поколений ведуний. Что-то ты можешь использовать уже сейчас, чему-то научить своих дочек, когда они подрастут, а что-то, будем надеяться, никогда никому из вас не понадобится. А теперь ступайте.
Прогостив с неделю, странницы отправились в обратную дорогу. В пути Друда вспоминала всё, что ей было известно о двух удивительных ведуньях, которые были в их роду прежде. Обе с раннего возраста носили кулон, который теперь висел на шее Ясмины и который сдерживал рвавшуюся из них неконтролируемую мощь. Обучение этих девочек требовало особых стараний и терпения. И лишь к тридцати годам избранницам удавалось полностью овладеть переполнявшей их стихией, превратив её в силу созидающую, используя которую им почти не нужно было вытягивать энергию из окружающей природы. И только тогда снимали они амулет и могли творить настоящие чудеса, исцеляя разом целые деревни от чумы или множество раненых на поле боя. Сотни лет прошли после предыдущей избранницы, и вот теперь настал черёд Ясмины. Ох, не хотела Друда себе такой судьбы, не желала такой ноши для своей доченьки.
Вернувшись домой, она всё рассказала Пересвету. Вместе они решили, что дочерям, чтобы не напугать их, пока говорить ничего не будут. Но Ясмине строго-настрого наказали никогда не снимать цепочку с кулоном, а Дине с Анфисой, дабы не возникало у них лишних вопросов, подарили похожие.
В течение следующих семи лет Друда вместе с дочерьми несколько раз навещала Варну, которая осторожно беседовала с Ясминой, ненавязчиво делясь с ней секретами своего мастерства и всего того, о чём знала, хоть и не способна была это использовать. Девочки, играя со своими кузинами, очень подружились с ними. Поэтому, когда до Друды и её семейства дошло известие, что жители горной деревни спалили дотла дом Варны, заперев в нём всех его обитателей и не позволив никому спастись, горе сестёр не знало границ.
– Почему, почему? – рыдала Дина. – За что?
– Они обвинили их в том, что своим злым колдовством ведуньи наслали мор на скотину, – говорила, едва сдерживая слёзы, Друда.
– Но почему, почему? – вторили Дине Ясмина и Анфиса. – Это же не так! Они лечили этих людей, лечили их птицу и скотину! За что? Это же так несправедливо! Так жестоко!
Мать, как могла, утешала их. Особенно её беспокоила Ясмина, рубин которой сначала потемнел, а потом несколько раз сверкнул ярче обычного. Посоветовавшись с Пересветом, когда дочери немного успокоились, Друда рассказала им о силе Ясмины и об амулете, который она носила.
– Будь осторожнее, Ясмина. Старайся держать свои чувства в узде, не позволяй недобрым мыслям взять верх над тобой. Что бы ни случилось. А вы, мои милые, помогайте сестре, поддерживайте её.

Все последующие годы Друда кропотливо обучала свою среднюю дочь, уделяя той намного больше внимания, чем старшей и младшей. И одновременно наблюдала, поддерживала, направляла, при этом стараясь предоставлять ей как можно больше самостоятельности, вмешиваясь лишь в самых крайних случаях, когда, как казалось ведунье, ситуация могла выйти из-под контроля.
– Или мне так только казалось? Всегда ли требовалась моя помощь? Не было ли зачастую это излишней опекой? Может быть, ожоги, полученные в детстве, предотвратили бы большой пожар? –вздыхала Друда, и в памяти краткими вспышками возникал то один, то другой эпизод, когда она делала всё, чтобы остудить закипающие страсти, смягчить обострённые эмоции, развеять тяжёлый осадок, а если это было возможно, перевести ссоры, обиды и огорчения в шутку. – Я ведь так люблю тебя, Ясминушка моя! Почему же ты не поделилась со мной своей печалью? Почему скрыла ото всех своё отчаяние, затаив его так глубоко внутри себя?

*   *   *
Спустя пару лет после исчезновения Ясмины молва о странных бедствиях, происходящих то в одном, то в другом месте, достигла их уединённого дома. Друда к тому времени слегла от нервного истощения, а может, от неведомой болезни, исцеление от которой было не под силу ни Дине, ни Анфисе, перепробовавших множество настоек, отваров и заговоров. Пересвет поседел и осунулся, очень быстро превращаясь в старика, словно вместе с Ясминой дом покинули его силы.
А ещё через год Друда истаяла, как свеча. Муж ненадолго пережил её. Среди вещей, оставшихся сёстрам после родителей, была и толстая старинная книга в кожаном переплёте с серебряными застёжками.
Слухи о Ясмине становились всё более устрашающими, и сёстры решили найти и остановить её. Как? Они и сами не знали. Вразумить, вернуть? Получится ли?


Глава 5. Преображение

– Амелфа! Что мне нужно делать? Я хочу, чтобы всё свершилось этой ночью.
– Этой ночью не получится. Сначала нужно приготовить снадобье, о котором я говорила. Записывай состав!
Принцесса обмакнула перо в чернильницу:
– Диктуй!
– Корень лучника земляного, листья лопуха, лапки травяного паука, хвост желтобрюхой ящерицы, ягоды огневицы, семена златоперца. Всё измельчить, залить ключевой водой и настаивать в течение суток.
– Да где же мне всё это взять? – изумилась принцесса.
– В лавке травника, конечно. Но советую тебе идти самой, тайно. Лишние глаза и уши ни к чему. В нужное время достаточно будет добавить десять капель снадобья в стакан с водой королевы. Одна-две лишние капли, пожалуй, вряд ли навредят, но больше – могут убить её, так что не переусердствуй.
– Ясно.
– И запомни: как только королева выпьет снадобье, она сразу должна увидеть тебя, именно тебя. Тому, кто первым попадётся на глаза в течение пятнадцати минут, и будет подчиняться принявший настойку. Не сумеешь, все твои труды пойдут насмарку, а следующая ночь – последняя. Ты же помнишь, о чём я тебе говорила?
– Да, помню. Я всё поняла.
– И возьми с собой маленький серебряный нож для разрезания бумаги, когда отправишься ко мне.
– Зачем? – насторожилась принцесса.
– Не всё сразу, – в голосе проскользнула усмешка. – Разве им возможно кого-нибудь убить?

Надев своё самое скромное платье и укутавшись в покрывало так, чтобы на её необычные глаза падала тень, Лада незаметно выскользнула из дворца, а затем и за окольцовывающую его стену, и её каблучки застучали по мощёной мостовой. Это была не первая её вылазка за пределы замка. Дабы как-то разнообразить свою серую жизнь и иметь возможность познакомиться с реальностью за пределами своих покоев, да и всего королевского двора, девушка несколько лет назад впервые выбралась в город и теперь регулярно бывала здесь. Принцесса ловко обходила лужи грязи, уворачивалась от проезжающих всадников и повозок. И порой ей думалось, что нужно просто уйти подальше от дворца, уехать куда-нибудь из столицы, и тогда она сумеет стать счастливой. Не в затерявшийся в горах храм, чтобы стать молчаливой послушницей, нет. Там у неё не будет даже тех крох свободы, которые есть сейчас.
Прогромыхавшая мимо телега обдала её мутной жижей, а возница замахнулся кнутом, сопроводив резкий щелчок отборной бранью.
«Нет, бежать – не выход», – и Лада ускорила шаг, направляясь к рыночной площади, где, прижавшись к городской стене, располагалась лавка травника.
Звякнул дверной колокольчик, и голова девушки закружилась от благоухания пучков, сушившихся на стенах и под потолком просторной комнаты.
– Приветствую вас, госпожа! Что вам угодно? – проговорил тщедушный человечек с взъерошенными волосами, выныривая из-под прилавка. – Могу предложить мяту или чабрец. Чай с ними так душист! Или вот не желаете ли ромашки? Волосы от её отвара становятся удивительно шелковистыми.
– Благодарю! Мне нужно то, что указано в списке, – и Лада протянула свёрнутый вчетверо листочек.
– М-да... – травник задумчиво потёр переносицу и удивлённо посмотрел на покупательницу. – Что ж, подождите немного, сейчас я всё соберу. Кое-зачем мне придётся сходить в кладовочку. Да вы присаживайтесь! Вон в уголочке стоит скамейка, – и мужчина скрылся в глубине лавки.

Следующим вечером, переодевшись служанкой и прихватив склянку со снадобьем, которое получилось светлым и прозрачным, словно слеза младенца, Лада незаметно пробралась в спальню королевы и спряталась за портьерой. Принцесса видела, как приходили камеристки, чтобы постелить свежие простыни и взбить пуховые подушки. Потом одна из них вернулась с графином воды и прежде, чем поставить его на стол, наполнила хрустальный стакан, в гранях которого вздрагивали огоньки отражённого света горящего рядом ночника. Как только она покинула комнату, Лада осторожно вышла из-за портьеры и, наклонив над стаканом склянку, отсчитала десять капель, а потом, для верности, добавила ещё одну. Едва девушка оказалась снова в своём укрытии, вошла её мать в сопровождении двух фрейлин. Переодев королеву в ночную сорочку, фрейлины принялись расчёсывать ей волосы и заплетать тугую светлую косу. И всё это время троица весело болтала, обсуждая дворовые сплетни. Впервые Лада видела свою мать такой весёлой и непринуждённой. Впервые видела её улыбку. Слёзы обиды выступили у неё на глазах. А решимость сделать задуманное возросла многократно.
Водрузив на голову своей госпожи кружевной чепчик и присев в реверансе, фрейлины удалились. А Эльза, посидев в задумчивости пару минут, слегка пригласила фитиль ночника, легла и закрыла глаза. У Лады от долгого стояния начали ныть ноги. Но ещё больше её беспокоило то, что королева уснёт, так и не выпив воду со снадобьем. Девушке казалось, что она чувствует, как шевелится у неё в голове мозг, лихорадочно соображая, что же делать.
Но Эльзе не спалось. Она ворочалась с боку на бок, о чём-то вздыхала, а потом и вовсе встала и начала ходить по комнате. Приближалась полночь. Взгляд королевы упал на стакан с водой. Женщина протянула руку, помедлила... Ладу удивил внезапно возникший у неё порыв остановить свою мать, выбить злосчастный стакан из её руки. Струйка холодного пота побежала по спине между лопатками. «Не дури!» – прикрикнула мысленно на себя. И в это мгновение Эльза залпом опорожнила содержимое стакана.
– Странный привкус, – пробормотала она и вздрогнула, увидев, как кто-то вышел из-за портьеры.
– Это ты, Мара? Что ты здесь делаешь?
– Нет, дорогая матушка, это я, – принцесса хотела ответить дерзко, но сама ощутила, насколько жутко прозвучал её голос.
– Лада? – в глазах королевы промелькнул испуг. – Как ты здесь оказалась? Что тебе нужно? Уходи или я позову стражу! Стра...
– Замолчи!
И Эльза будто подавилась последним словом, только губы продолжали беспомощно шевелиться. Лада взяла ночник.
– Идите за мной, ваше величество! Да не отставайте! – и вышла из комнаты. Её мать покорно поплелась следом.

Один тёмный коридор сменялся другим. Лестница, вторая. Гнетущая тишина обволакивала женщин. Вот и нижний ярус подвала. Пыль, паутина, рухлядь...
– Приветствую тебя, Эльза! – в голосе, раздавшемся из засиявшего зеркала, было столько злорадства, что у готовой ко всему Лады по телу побежали мурашки.
Изумление и ужас отразились на лице королевы.
– Я привела её. Что дальше? – принцесса почувствовала, что внутри каменного сердца тревожно зашевелилось что-то тёплое и нежное. Но, глубоко вздохнув, она отбросила прочь невовремя возникшие сомнения.
– О, милое дитя! Дело за пустяком, – проворковала Амелфа. – Встань вместе со своей любезной матушкой перед зеркалом. Да, так... Теперь серебряным ножиком сделай небольшой надрез на её ладони. О! Этого достаточно! – тонкие алые струйки побежали по пальцам королевы. – Приложи ладонь к стеклу... – как только кровь попала на поверхность зеркала, из его глубины раздался вздох облегчения, какой вырывается из груди мучимого жаждой человека, когда его потрескавшиеся губы смачивают влажной губкой, и несколько живительных капель попадает на пересохший язык.
Зеркало засияло собственным светом. И вдруг Лада заметила, как побледнела рядом с ней её мать. В этот момент, по-видимому, ослабло действие снадобья, которое до сих пор сковывало уста королевы, и она еле слышно произнесла:
– Я знала, я боялась... Но что я могла? – внезапно её взгляд озарился пониманием, сменившимся сожалением и отчаянием. – Что же я наделала?! Прости меня, девочка моя!
Затем контуры её фигуры и черты лица начали размываться, словно кто-то стирал их ластиком, пока женщина на превратилась в безликую серую полупрозрачную тень. Призраком, в котором теперь никто бы не признал прекрасную королеву Эльзу, она бесшумно скрылась в глубинах дворца.
«У кого она просила прощения? За что? Ведь не могла же она назвать меня своей девочкой?» – но уже через пару секунд Лада забыла обо всех этих мыслях, когда увидела отражение утончённой красавицы с правильным прямым носиком и восхитительными изумрудными глазами. Светлые волосы, утратив ненавистную рыжину, роскошными волнами падали на спину и плечи. И этой красавицей была она!
Правда, после первой секунды восторга ей в голову пришла мысль, что её могут не узнать, а значит, и не признать в ней принцессу. Но, приглядевшись получше, поняла, что изменения носят весьма ювелирный характер. Даже такой малости оказалось достаточно, чтобы она из дурнушки превратилась в столь обворожительную особу.


Глава 6. Радим

Во дворе залаяла собака, и спустя несколько мгновений дверь широко распахнулась и в горницу ввалились, стуча подкованными каблуками сапог, трое мужчин в овчинных полушубках. Сидевший на печи Радим зябко поёжился из-за лизнувшего его худенькие плечи морозного воздуха. Его мать, ставившая на стол чугунок с дымящимися щами, оглянулась на вошедших. Младшая сестра Айка, которой на днях должно было исполниться три года, испуганно соскочила с лавки и спряталась в складках широкой юбки женщины.
– Ну, здравствуй, Елизара! Мы к тебе по делу, – заговорил один из них, остроносый с кустистыми тёмными бровями и рыжеватой густой бородой. Радим узнал дядьку Гаяна, жившего недалеко от деревенской площади в большом добротном доме с просторным двором за высоким крепким забором. Двое других, пришлых, как тут же мысленно нарёк их мальчик, молча застыли возле дверей, исподлобья оглядев комнату, после чего выжидательно уставились на хозяйку.
Заметно оробев, Елизара произнесла:
– Проходите. Чем богаты, тем и рады. Вот и щи подоспели...
– Мы к тебе, душа моя, не за щами пришли, – и Гаян без дальнейших церемоний прошёл к столу и неторопливо развернул какие-то бумаги.
– Что это? – забеспокоилась Елизара.
– Закладная на дом вкупе со всеми дворовыми постройками. Твой благоверный полгода назад занял у меня кругленькую сумму. Следующий платёж – послезавтра. Раз он, того, помер намедни, стал быть, должок ты мне теперь должна выплатить.
– И сколько?
– Послезавтра – сто бутов, а всего осталось пятьсот.
Радим увидел, как побледнело лицо матери. Её голос дрожал, когда она произнесла:
– Такого не может быть! Орислав брал у тебя в долг, то мне известно. Но брал всего сто бутов и полностью расплатился с тобой три недели назад.
– Да говорю же тебе, глупая женщина! Смотри в бумаги-то! Видишь, написано?!
Елизара наклонилась над столом и медленно, по слогам, прочитала:
– Я, Орислав, сын Могуты, беру взаймы у Гаяна, сына Годима, восемьсот бутов... При неуплате очередного платежа всё моё движимое и недвижимое имущество: дом, двор со всеми дворовыми постройками, включая кузницу, сарай, конюшню... скотину... переходит в собственность Гаяна, сына Годима... – Елизара подняла глаза: – Такого просто не может быть! Зачем бы ему понадобились такие деньги! Орислав был хорошим кузнецом, славился по всей округе, заказов было всегда... только делать успевай!
– Да ты смотри, смотри! Вот его подпись и подпись чиновника, который при сделке присутствовал. Да вот и сам этот господин! – и заимодавец ткнул пальцем в мужчину постарше. Тот важно кивнул, подтверждая сказанное.
– Да, милая вдовушка, мы специально прибыли из города, дабы проследить за исполнением условий сделки. Ты уж не обессудь.
– Да где же я такие деньги возьму? Муж умер, у меня двое деток, мал мала меньше. Мы еле-еле концы с концами сводим... – Елизара бессильно опустилась на лавку, глаза наполнились слезами.
Радим и сам не смог бы объяснить, что заставило его незаметно выскользнуть в сени и укрыться за стоявшим там сундуком, когда незваные гости ещё топтались в горнице. Первыми выходили чиновники, и мальчик уловил тихий разговор:
– Не слишком ли это? Ну, дети всё же как-никак. Куда им теперь? – шептал тот, что помоложе.
– А это не твоего ума дело. Ты деньги получил? То-то! А бабёнка-то хороша... – и двоица, а вслед за ними Гаян, вышла во двор.
Радим с гулко бьющимся сердцем рассказал об услышанном матери. Но та лишь махнула рукой, а потом долго смотрела в окно невидящим взглядом.

Через день Гаян по-хозяйски ходил по двору, заглядывая во все постройки. Чиновники следовали за ним, описывая имущество. Снег хрустел под подошвами хромовых сапог. Елизара понуро замерла в дверях дома, зябко кутаясь в наброшенную на плечи шаль. Черты миловидного лица заострились от несчастий, свалившихся на неё, под глазами пролегли глубокие тени.
После тщательного осмотра Гаян подошёл к вдове и остановился, широко расставив ноги.
– Два дня, и чтобы духу вашего здесь не было.
– Да куда же нам идти?
– Куда хотите. Мир велик, – ухмыльнулся новый хозяин.
– Ты обманываешь меня! Вы все обманываете! – глаза женщины остановились поочерёдно на лицах чиновников. Радим, крутившийся рядом с матерью, заметил, как молодой на мгновение отвёл взгляд в сторону, а его губы слегка дрогнули.
– Ты что же, клевещешь на нас? В воровстве меня обвиняешь? Да за это! Чтобы и в деревне духу вашего не было! А не то – в каталажку! За оговор честных людей!

Зима выдалась холодная. Елизара с детьми скиталась от селения к селению, перебиваясь редкими заработками. Восьмилетний Радим помогал, как мог, хватаясь за любую работу. Но голод неотступно следовал за ними по пятам. Когда через три месяца в глубоких сумерках несчастное семейство оказалось на пороге большого трактира «Отрада путника», Айка металась в лихорадке на руках матери. Хозяин трактира, Добран, пустил их и вызвал лекаря. Тот осмотрел малышку, вздохнул, что-то тихо сказал хозяину и откланялся. К утру бедняжка умерла.
Сердобольный трактирщик помог с похоронами и позволил Елизаре с сыном остаться: на кухне как раз требовались рабочие руки. Да и Радим не сидел без дела: ухаживал за лошадьми хозяина и гостей, чистил конюшню и хлев. А в редкие свободные минуты играл с дочкой трактирщика Белавой, которая была на три года младше его. А когда к девочке стал приходить учитель, чтобы научить её читать и писать, мальчику позволили присутствовать на занятиях. Иногда учитель увлекался и начинал рассказывать о морях и океанах, о других странах, о путешественниках, об удивительных животных и растениях. Дети сидели, раскрыв рты, и словно губка, впитывали каждое слово.

*   *   *
Был жаркий летний день. Добран выглянул в распахнутое окно и увидел, как Белава достаёт воду из колодца. В середине осени ей должно было исполниться тринадцать. Невысокая, изящная, словно барышня, с огромными глазами и яркими, как спелая клубника, губами, она обещала стать настоящей красавицей. Подошёл Радим. Юноша помог девушке, и ведро оказалось на широком деревянном срубе. Руки обоих, придерживая ведро за ручку, соприкоснулись. Щёки Белавы зарделись, и она потупилась. Радим не отрывал от неё взгляда. О! Взгляд этот был хорошо знаком Добрану: когда-то он сам так смотрел на мать девушки.

– Елизара! Мы знаем друг друга не один год. И, как работница, ты меня вполне устраиваешь. Я не прогоняю тебя. Приходи, работай, как прочие приходят. Но больше вы жить здесь не можете. Дети выросли и... Не пара твой Радим моей Белаве, сама должна понимать. Ты приходи, а он пусть трактир стороной обходит.
С тех пор поселился Радим с матерью в маленькой заброшенной избе на другом краю села. Женщина, как и прежде, в трактире кухарит, а Радим то коров пасёт, то с ремонтом кому поможет, то в огороде подсобит, то косарем или пахарем наймётся. Но чем бы ни занимался, как-то так получалось, что всё чаще и чаще оказывался рядом с кузницей Одяки, благо находилась она на соседнем подворье. Сначала кузнец не больно его жаловал, потому как в подмастерьях у него свой сын ходил, а в других помощниках или учениках он не нуждался. Но однажды, когда он возвращался из города, у телеги колесо отскочило, накренилась она, и свалился Одяка, да так неудачно, что ногу сломал. Месяц потом не мог у наковальни стоять. А в то время у него было несколько срочных заказов. Яромиру, сыну его, одному было не справиться. Вот тут-то и пригодился Радим, который возле своего отца, пока тот был жив, постоянно крутился, почти с рождения наблюдая за трудом кузнеца, а чуть подрос, начал выполнять всю посильную работу.


Глава 7. Дарина

Дарина открыла глаза и некоторое время смотрела в высокий свод просторной пещеры, с правой стороны которого через широкую щель внутрь лился солнечный свет и виднелся клочок далёкого синего неба. Грот служил ей опочивальней вот уже... Она повернула голову и взглянула на маленький стол, стоящий рядом с её узким ложем. По его каменной поверхности протянулись три короткие, но глубокие бороздки, процарапанные алмазным резцом, лежащим тут же. Женщина приподнялась и начала с усилием ковырять крышку стола. Потом сдула появившуюся бурую пыль, и четвёртая отметина отчётливо проступила параллельно с тремя другими. Четыреста лет – именно столько прошло с тех пор, как её погрузили в глубокий долгий сон. Как и было определено заклинанием, Дарина просыпалась каждые сто лет, чтобы узнать, цела ли ещё печать Амелфы. Если бы печать ослабла и появилась угроза освобождения колдуньи, на руках которой сотни, а возможно, тысячи смертей, Дарина должна была бы найти способ остановить её. Как? Она и сама не знала.
Дарина села на кровати, взяла довольно большое круглое зеркало и, продолжая удерживать его руками, поставила на колени перед собой. Из него на неё смотрела женщина, возраст которой приближался к шестидесяти годам и в которой она с трудом угадывала себя. Седые волосы выбивались из заплетённой длинной косы, бледная кожа обтягивала выпирающие скулы, верхние веки слегка обвисли, морщины мелкой сеточкой пролегли вокруг запавших глаз и резко обозначились около губ и между бровями. Дарина взглянула на тонкие, чуть ли не прозрачные руки, и непроизвольный горький вздох вырвался из её груди. Нет, не о такой жизни она мечтала шестнадцатилетней девчонкой, бойкой, весёлой, золотоволосой красавицей, на которую заглядывались парни.
Нахлынули воспоминания. С самого рождения Дарина знала про свою двоюродную бабку Ясмину, избранную, которая могла стать невероятной целительницей, но вместо этого превратилась в настоящее чудовище. От своей родной бабки, Анфисы, и другой двоюродной бабки, Дины, она не раз слышала, какой красавицей и умницей была когда-то Ясмина. Доброй, сострадательной... А уж ведуньей какой талантливой! Но потом с ней что-то приключилось. Что именно, сёстры толком не знали, а если и догадывались, то не хотели об этом говорить. В ярости сожгла Ясмина целую деревню со всеми её жителями и сбежала из дома. И если бы на этом остановилась, то и жизнь Дарины повернулась бы по-другому. Так нет. Потянулся следом за Ясминой длинный кровавый след. С радостью она служила то одному, то другому тирану. Сжигала армии на поле боя, деревни и города во время войны или для подавления вспыхнувшего восстания. Без неё не обходилось почти ни одно отравление какого-нибудь важного сановника или несчастный случай с кем-нибудь из знатной семьи, а то и со всем семейством. Иногда даже казалось, что за некоторыми происшествиями никто не стоял, что страшное деяние было лишь её прихотью.

Прошло почти три года с тех пор, как Ясмина покинула свой дом, когда сёстрам удалось найти её. Они попытались поговорить с ней, рассказали, как от горя умерли отец и мать.
– Одумайся, милая сестра! Возвращайся вместе с нами домой! Ты обладаешь уникальным целительским даром. Люди нуждаются в тебе!
– Но я не нуждаюсь в них. Как, впрочем, и в вас.
– Разве не гложет тебя чувство вины? Не оно ли толкает тебя на новые злодеяния?
– Вины? Я не чувствую никакой вины...
– Остановись, умоляем тебя! Вспомни о боли, которую пережили наши родители...
– Боли! Да что вы знаете о боли?! Это моё сердце кровоточит, не переставая! Это моё тело ежесекундно пронзают тысячи кинжалов! Лишь вид чужой боли на время унимает мою!
С этими словами девушка, сделав шаг вперёд, впервые за время разговора взглянула прямо в лица собеседницам. Свет упал на бледные щёки, мраморный лоб и гневно сверкнувшие глаза.
– Что с твоими глазами?! – воскликнула Анфиса.
Не ярко-зелёные глаза прежней Ясмины смотрели на сестёр, а разноцветные, наполненные непонятной им яростной силой глаза незнакомки. Правый глаз словно потускнел, подёрнулся серой дымкой, затягивая, как болотная топь. Левый стал буро-жёлтым, словно древесная труха.
– Изумрудная зелень сгорела в том пожаре! Зелёно-серые глаза любимого засыпались пеплом! Лес обратился в труху!
– Мы поможем тебе, Ясмина! Наша любовь излечит тебя!
– Нет никакой Ясмины! Пламя поглотило её вместе с Овражками! Моё имя – Амелфа!
– В память наших родителей...
Но Ясмина не слушала их:
– Родители сами избрали путь страдания и смерти. Так поделом им! Я этого не хочу! Уходите! Только прошлая привязанность заставляет меня сейчас сохранить вам жизни. Но не преследуйте меня больше. В следующий раз я не буду столь милосердной.
Так и ушли сёстры ни с чем. И раньше они не могли сравниться по силе с Ясминой, а теперь и подавно.

Прошло ещё немало лет. Все эти годы Дина с Анфисой не упускали сестру из виду. Дине посчастливилось: она встретила парня, который, как и их отец когда-то, не испугался дара своей возлюбленной и женился на ней, и у них родились одна за другой три дочери. А потом, впервые в их роду ведуний, на свет появился темноволосый голубоглазый мальчик. Мать рассказывала Дарине, как удивились тогда обе сестры.
Анфисе не удалось встретить столь смелого юношу, и на пороге своего тридцатилетия она родила вне брака двух очаровательных близняшек, одной из которых была мать Дарины – Веченега.
Но не только рождение мальчика стало тогда уникальным. Не менее странным было то, что не все дочери, а потом и не все внучки, даже по женской линии, унаследовали дар ведовства. Из двух близняшек он достался только Веченеге, а из её дочерей – только Дарине. Из трех дочерей Дины – двум: Раде и Лайме, а из её девяти внучек – лишь четырём: Беляне, Верее, Деяне и Срече, причём мать последней, Лега, не имела этого дара. Два внука Дины от разных детей, как и её сын, этим даром также не обладали.
Каждый раз, просыпаясь, Дарина, хоть и очень слабо, чувствовала присутствие в этом мире тех своих, теперь уже очень далёких, родичей, которые были наделены даром. Но никогда среди одарённых не было мужчин, а женщин-ведуний становилось всё меньше. Сейчас же, проснувшись, она поняла, что не осталось никого. Видно, такова была расплата за деяния Амелфы.
И вновь Дарина вернулась мыслями к Дине и Анфисе, которые считали своим долгом остановить сестру, очистить доброе имя старого рода ведуний. А потому много лет готовились к новой встрече с ней. И главным подспорьем для них стала старинная книга, которую передала Варна их матери, Друде. Книга эта оказалась настоящей сокровищницей знаний, и не только о целительстве. Из неё ведуньи почерпнули сведения о том, как правильно концентрировать и направлять силу, как создавать амулеты и талисманы, как накапливать в предметах, главным образом в камнях, живую энергию природы, чтобы затем, разом высвободив её, многократно увеличить собственные возможности. Всем этим премудростям женщины обучали и своих потомков, практикуясь вместе с дочерьми, а затем и с внучками.

*   *   *
Чайки падали замертво, а рыбы всплывали вверх брюхом. Высокая волна поднималась над портом, готовая поглотить корабли, баржи и лодки вместе с причалом и со всеми людьми и животными на них. В этот-то момент Дина, Анфиса и все их дочери и внучки, наделённые даром ведовства, окружили стоящую на возвышенности Амелфу. Дарина смотрела на неё в страхе и восхищении. Светлые волосы двоюродной бабки развевались на ветру золотыми всполохами, глаза казались чёрными, из расширившихся зрачков вылетали оранжевые молнии, белое длинное платье не скрывало изящные изгибы стройного тела. Бабка – это слово не подходило ей! В отличие от сестёр она совсем не постарела, оставаясь такой же юной и прелестной, как и полвека назад.
Дарина знала, что и вдесятером они при других обстоятельствах не смогли бы справиться с Амелфой. Именно поэтому Дина и Анфиса, когда им благодаря многочисленным хитростям и уловкам стало известно об очередном готовящемся деянии родственницы, не попытались никого предупредить, а решили воспользоваться тем, что силы сестры будут направлены на исполнение задуманного злодейства.
Ведуньи начали плести заклинание, опутывая им Амелфу, словно коконом. Дарина почувствовала сопротивление, ноги стали подгибаться в коленях, руки слегка задрожали, но губы продолжали упрямо шептать слова заговора. Гигантская волна рухнула, не достигнув берега, но всё же увлекая за собой значительную часть судов у причала и унося в море тех, кто не успел их покинуть.
Резкий толчок чуть не сбил Дарину с ног. Она заметила, как упали некоторые из её тетушек и кузин. Но было уже поздно: Амелфа билась, словно рыба в сети, и сеть затягивалась всё туже. Вот и Дина опустилась на колени. Нет, не хватит у них сил сразить ведьму, уже больше походившую не на их когда-то нежно любимую сестру, а на демоницу.
Анфиса выхватила из глубоких карманов, скрывавшихся в складках её широкой юбки, круглое зеркало размером с две ладони.
– Направьте свою силу в зеркало! Заточим колдунью в нём и наложим печать!
Незримые нити связали Амелфу с зеркалом, затягивая в него. Лайма и Верея потеряли сознание. Молочный сияющий туман окутал пленённую фигуру, и из его глубины отчётливо донеслись слова:
– Когда никого из вас уже не будет в живых, на свет в нашем роду появится девочка с разноцветными глазами. Она уничтожит вашу печать, и я вырвусь на свободу ещё более могущественной, чем прежде! И тогда никто из ваших потомков не познает моей пощады!
Голос умолк, туман рассеялся, а на месте маленького зеркала стояло большое, в человеческий рост, оправленное усыпанной драгоценными камнями рамой с причудливыми узорами.

Никто ни на секунду не усомнился в истинности предречённого Амелфой. А потому, восстановив силы, спустя месяц все десять ведуний собрались в просторной пещере. Рядом с подготовленным ложем поставили маленький каменный столик. Зеркало с запечатанной в нём Амелфой поместили чуть в отдалении.
Знали, все они знали, что никогда больше им не увидеть мужей и возлюбленных, детей, внуков, братьев и сестёр. Беляна и Верея оставили своих совсем ещё крошечных дочерей на попечении родственников.
Десять женщин, старых и юных, приготовились к самопожертвованию.
Сначала все вместе они установили вокруг утеса мощный и долговечный барьер, отводящий от него посторонние взгляды и запечатывающий все входы в пещеру, все лазы и щели так, чтобы никто, кроме Дарины, даже самая мелкая ящерка или какое-нибудь насекомое, не мог пробраться внутрь. Затем Дарина легла на ложе и натянула одеяло до подбородка. Ей было страшно.
Именно она, самая младшая и самая сильная из ведуний, была избрана стать хранительницей печати. Остальные девять приготовились отдать все свои силы на последнее в их жизни заклинание. Дарине предстояло уснуть, почти умереть на долгие-долгие годы. При этом связь девушки с печатью была такова, что, если мощь последней окажется близка к исчезновению, сильный толчок должен был разбудить ведунью. Если же печать останется достаточно крепкой, Дарина, просыпаясь каждые сто лет, будет дополнительно проверять её и узнавать, не родилось ли предсказанное дитя. При отрицательном результате, вновь засыпать. Если же печать ослабеет или дитя родится, хранительнице необходимо предпринять всё возможное, дабы предотвратить новые несчастья и очистить родовое имя.
Ведуньи окружили ложе и взялись за руки. Слегка раскачиваясь и полуприкрыв глаза, нараспев начали произносить магические слова. Вся мелкая живность, обитавшая в пещере, вскоре превратилась в пыль. Засыпая, сквозь мерцающую пелену Дарина видела, как одна за другой вспыхивали её родные, оседая пеплом на пол грота.
А когда сто лет спустя проснулась, зеркала в пещере не было. Тогда же ей удалось выяснить: несмотря на то, что печать ещё крепко удерживала в нём пленницу, зеркало каким-то непонятным образом следовало за тем ответвлением рода ведуний, где когда-нибудь должна появиться девочка с разноцветными глазами, а потому всегда оказывалось среди ненужного хлама в сарае, кладовке или подвале ничего не подозревавшей о нём семьи.

*   *   *
Дарина поднялась с ложа и вышла из пещеры. Напилась студёной воды из родника около входа. Потом направилась к маленькому озерку неподалёку. С наслаждением скинула с себя всю одежду и нырнула в прохладную воду. Вдоволь наплескавшись, надела чистое, припасённое ею ещё в прошлый раз и не истлевшее за сто лет благодаря наложенному на него заклинанию. Возвращаясь к пещере, приманила кролика, а потом, освежевав его и подвесив котелок над весело потрескивавшим костром, приготовила наваристую мясную похлёбку, приправленную душистыми травами и кореньями.
Подкрепившись, Дарина села у входа в пещеру, вытянула обе руки вперёд и забормотала слова призыва. Десятки маленьких птичек слетелись к ней. Каждую она брала в руки, что-то шептала ей, глядя в блестящие глазки, и отпускала. Во все стороны разлетелись крошечные посланницы. А женщина сидела, замерев и полуприкрыв веки, прислушиваясь и присматриваясь через пташек ко всему, что происходит в близлежащих королевствах. Так прошло несколько часов. Зеркало, печать на котором была всё так же крепка, как и четыреста лет назад, пылилось на чердаке богатого дома. Никаких свидетельств рождения предречённого дитя не обнаруживалось.
Дарина вздохнула и пошевелилась. Все несчастные пташки, где бы они ни были в этот момент, пушистыми комочками упали замертво.
Ведунья встала, размяла затёкшее тело, печально взглянула на усыпанное звёздами небо и вернулась в пещеру. Какой проснётся она через сто лет? И проснётся ли? Веки опустились, пульс исчез, дыхание остановилось.


Глава 8. Королева

Утром в замке начался переполох. Ещё бы! Королева Эльза исчезла! Обыскали все залы, комнаты и комнатушки. Проверили спальни слуг, кухни, подсобки и даже кладовые. Спустились в подвалы, заглянули во все его самые тёмные уголки. Только на третьем ярусе так никто и не побывал, потому как все те, кто когда-то, вероятно, знали о нём, уже давно отправились в мир иной, а Лада не сочла нужным сообщать о его существовании. Впрочем, там королеву всё равно бы не обнаружили. Все дворы и сады, конюшни, псарни и курятники тоже, разумеется, не остались без внимания. А к полудню бурлила вся столица. На поиски были брошены жандармерия и войска. На следующий день отправили гонцов во все концы королевства. За любую информацию, проливающую свет на это происшествие, была обещана огромная награда.
В первый же день Данияр пришёл в покои сестры, бледный и встревоженный. Глаза мальчика застилали слёзы. Но даже сквозь них его поразила произошедшая с ней перемена.
– Лада, ты ли это? Что случилось? – и король стал пристально вглядываться в лицо девушки. – Глаза! Что с твоими глазами? Почему они стали зелёными?
– Людям свойственно меняться, дорогой братец. Ты слишком редко навещал меня в последнее время. Мы давно не виделись.
– Прости, я был очень занят. Прости.
– Тебе ведь известно, что многие младенцы рождаются с голубыми глазами, которые спустя какое-то время приобретают свой истинный цвет? Вот и со мной, вероятно, произошло то же самое, но со значительным опозданием.
– А твой милый курносый носик?! А солнечный блеск в волосах?!
– Что поделать? Люди меняются, и я изменилась.
– А я так любил всё это! Особенно твои волшебные глаза.
– Ты же не хочешь сказать, что теперь перестанешь любить меня? – девушка решила, что в этом разговоре пора поставить точку. А про себя подумала: «Только тебе я и казалась красавицей. Тебе да Лили. Все остальные считали меня уродом». А в следующее мгновение кольнуло внутри: «Да и это, верно, ложь».
А Данияр торопливо заверил её:
– Конечно, нет! Я буду любить тебя всегда и любой.
А больше никто ни о чём не спросил Ладу, а вероятнее всего, никто ничего и не заметил, так мало людей общались с принцессой и ещё меньше приглядывались к ней в тех редких случаях, когда мимоходом видели в коридорах дворца.

С каждым днём Данияр делался всё несчастнее, а покрасневшие глаза свидетельствовали о пролитых слёзах.
– Что же теперь будет, сестрица? – говорил он спустя неделю. – Как же я буду без матушки? Сначала умер отец, а теперь... Я знаю, вы не ладили с ней. Но я так скучаю, так скучаю! И мне страшно! За неё, за себя и за королевство.
Был тёплый солнечный день. Лада сидела на покрывале, прислонившись спиной к раскидистому дубу в её дворике. Данияр лежал рядом, его голова покоилась на коленях сестры. Девушка ласково провела по его волосам. Она не разделяла горя брата, но искренне жалела его. Рядом с ним в своей груди принцесса всё ещё ощущала что-то живое и тёплое.
– Я помогу тебе, – и заглянув в глаза короля, добавила, – если ты позволишь.
– Я буду рад этому! Очень рад! Я ведь знаю, что наши учителя всегда считали тебя самой способной и умной среди нас троих. Спасибо!

И на следующий день, к удивлению членов королевского совета, в зал заседаний юный король вошёл в сопровождении своей сестры. И вскоре там каждый смог убедиться, насколько умна и образована принцесса. И как-то незаметно, словно так было всегда, ни одно решение больше не принималось без одобрения Лады, она умело направляла обсуждение любого вопроса в нужное русло. А спустя три месяца совет единогласно постановил, что до возвращения королевы-матери регентом государства и опекуном юного короля назначается его сестра, принцесса Лада, о чём и было объявлено по всей стране.
Теперь Лада сидела по правую руку от короля во время приёмов послов и просителей, присутствовала на званых обедах и балах. И каждый, видя её, недоумевал, почему столь умная и красивая принцесса нигде не появлялась прежде, проводя все дни в своих покоях, словно отшельница.
Данияр во всём полагался на сестру и доверял ей. И, надо сказать, в этом он был совершенно прав. Девушка умело управляла не только советом, но и государством, проявляя необычайную дипломатическую гибкость в отношениях с другими странами, укрепляя союзы и налаживая новые связи, прежде всего торговые. Суд её был справедлив. Гильдиям купцов и ремесленников благодаря её стараниям были пожалованы новые привилегии, а крестьянам в случае неурожаев снижены налоги. Принцесса не стремилась отстранить брата от управления, а наоборот, ко всему привлекала его, обосновывая каждое принятое решение.

Голоса Амелфы Лада больше не слышала, но иногда неожиданно возникало непреодолимое желание спуститься в подвал, словно кто-то опутывал всё её тело верёвками и начинал тянуть за них. Зеркало встречало её тусклым мерцанием в свете лампы.
– Здравствуй, милое дитя! – доносилось приветствие из скрытых тенями глубин.
– Здравствуй, Амелфа! Зачем ты призываешь меня? Нет, даже не призываешь, а буквально тащишь за незримую привязь? Что тебе надо?
– О! Мне всего лишь нужно, чтобы ты побыла какое-то время возле меня и полюбовалась своим прекрасным отражением.
– Если так, то почему не хочешь, чтобы тебя перенесли в мой будуар? Ты бы превосходно смотрелась там.
– Нет, для этого время ещё не пришло, радость моя.
– Опять ты говоришь загадками. И ты до сих пор не сказала мне, кто ты такая, Амелфа?
– Я зеркало. Пока всего лишь зеркало...
– Пока?
– Позволь повториться: всему своё время.
Примерно через полчаса девушка чувствовала, как путы сначала ослабевают, а потом и вовсе исчезают, и понимала, что пора уходить.

*   *   *
– Ату, ату его! – свист, улюлюканье, крики, лай собак и топот лошадей разносились по всему лесу. Группа молодых дворян отделилась от остальных охотников и стремительно мчалась за матёрым кабаном, загоняя его в ловушку. Впереди всех скакал король. Вдруг седло под ним накренилось, и юноша на полном ходу вылетел из него. Правая нога застряла в стремени, и несчастный, болтаясь во все стороны, то и дело бился головой о деревья и землю. Из-за шума вокруг его криков почти не было слышно. Но следовавшие за ним охотники, с ужасом увидев, что случилось с их господином, ещё сильнее пришпорили коней. Догнать разгорячённого королевского жеребца было совсем непросто, а когда это удалось сделать, его всадник уже не издавал ни звука. Он был мёртв.

Лада сидела в своём кресле, которое располагалось на возвышении справа от трона, и читала депешу, переданную ей вестовым, только что прибывшим из крепости на южной границе страны. За дверями послышался какой-то шум, а потом они распахнулись, и шагнувший в зал начальник караула, приложив правую руку к левой стороне груди и склонив голову, с явным волнением произнёс:
– Ваше высочество! Простите за вторжение! Плохие новости! – и махнул рукой, подавая знак столпившимся в дверях людям.
Несколько запыхавшихся молодых дворян, пройдя половину расстояния до трона, рухнули на колени, а старший среди них, запинаясь, проговорил:
– Ваше высочество! Беда! Король Данияр погиб во время охоты!
Пальцы принцессы побелели, с силой вцепившись в подлокотники кресла. Пытаясь осознать услышанное и не веря своим ушам, она шёпотом спросила:
– Как, как это произошло?
Присутствующим показалось, что шёпот этот проник в самые отдалённые и тёмные уголки просторного тронного зала.
– Его величество вылетел из седла, когда мы загоняли кабана. Подпруга лопнула с одной стороны. Правая нога застряла в стремени, и он продолжал какое-то время так скакать, а его голова...
– Довольно! – поднимаясь, побледневшая Лада слегка покачнулась, но, быстро оправившись и останавливая рукой поспешившую было поддержать её фрейлину, продолжила: – Я хочу видеть его!

Тело юного короля лежало на повозке, стоявшей посередине двора. Слуги и придворные испуганно жались по сторонам, тихо переговариваясь между собой. Как только показалась принцесса, все голоса смолкли. Повисло напряжённое молчание. Девушка подошла к телеге и откинула край полотна, скрывавшего изувеченный труп от любопытный глаз. Лада с трудом узнала в изуродованном окровавленном лице дорогие черты. Внутри её почти окаменевшего сердца вспыхнула молния. Больно! Как же больно!

Через три дня тело Данияра было предано земле, а ещё через три дня, накануне коронации, тонкий слух принцессы уловил пересуды и сплетни, ходившие при дворе и за его пределами. Это она, регент и опекун, не желая отдавать власть королю, которому до совершеннолетия оставалось менее трёх месяцев, подстроила его смерть. Это её рук дело. И теперь эта властолюбивая старая дева, такая же холодная, как её красота, уверенно взбирается на трон по трупу своего брата.
Вторая молния, но гораздо слабее первой, обожгла сердце Лады, а потом болезненное нытьё, терзавшее её в левом подреберье с того момента, как она взглянула в мёртвое лицо последнего близкого ей человека, сразу пропало. Сердце девушки полностью окаменело.

*   *   *
Минуло три года. Никто не смог бы сказать, что правление королевы Лады было неразумным или несправедливым. Напротив, молодая властительница отличалась удивительными мудростью и прозорливостью, а о правильности и непредвзятости её решений ходили легенды.
– Вот только иногда стоило бы проявить мягкость и милосердие. Вот, например, тот случай... – то там, то тут слышался приглушённый шёпот. – А в прошлом месяце... Да это ещё что, вот полгода назад... А намедни...
Но страна процветала, а досужие сплетни и недовольства оседали и смешивались с землёй, будто их никогда и не было. Правда, изредка кое-что вновь на короткое время поднималось в воздух, словно пыль и песок разыгравшимся ветром.

Двадцатипятилетняя девушка взглянула на своё отражение и вздрогнула. Вокруг глаз ясно обозначилась сеточка мелких морщин, а в золотистых локонах мелькнуло несколько серебряных нитей. Откуда? У её матери и в сорок лет не было ни одного седого волоса, а кожа отличалась гладкостью и упругостью. Королева поспешила в подвал к зеркалу.
– Амелфа! Что это? Почему моё лицо так рано стареет? Ты обманула меня!
– Ничего не поделаешь. Это плата за использование чужой красоты.
– Но ты забыла предупредить меня об этом!
– Я же говорила тебе: всему своё время. Наша связь теперь достаточно крепка. Прикажи перенести меня в твой будуар, и я расскажу, что нужно делать дальше.

Сначала каждые три месяца начали пропадать юные невинные девушки при дворе, неважно, знатные или простолюдинки, но обязательно красавицы. А потом, когда в замке таких не осталось, исчезновения начались по всему королевству.


Глава 9. Белава

Белава вышла во двор покормить кур. День только набирал силу. В лесу на другом берегу реки первые солнечные лучи позолотили верхушки деревьев. На несколько мгновений девушка замерла, залюбовавшись игрой света и тени, блеском воды, зеленеющими вдалеке лугами. Петух, важно прохаживаясь рядом с ней, недовольно растопырил крылья и затряс головой, издавая клокочущие звуки, означавшие, по-видимому, осуждение рассеянности хозяйки, которая уставилась неизвестно на что, вместо того чтобы позаботиться о его милых пеструшках. Не увидев должного почтения к своим справедливым требованиям, петух подошёл вплотную к Белаве, слегка клюнул её в обнажённую голень и тут же отскочил на безопасное расстояние.
– Ой! Ты что же творишь, безобразник, – девушка потёрла ладонью пострадавшее место. – Да и я хороша, замечталась!
И начала рассыпать зерно, подзывая к себе кур.

В это время мимо плетня проходил высокий статный парень. Остановившись, он пару минут молча наблюдал за не замечающей его девушкой, а потом тихо позвал:
– Белавушка!
Она обернулась, в её глазах вспыхнули радостные искорки, которые тут же спрятались под длинными пушистыми ресницами, когда девушка потупилась. Щёки зарделись от смущения, от чего и без того очаровательное личико стало ещё прелестнее.
– Отчего же ты не подойдёшь? Или не люб я тебе?
– Люб, Радимушка. Да только тятя увидит, заругает.
– Не боюсь я твоего тятю! Сегодня же вечером свататься приду! С дружками да с подарками.
– И какие же подарки сможешь ты, голытьба, мне преподнести? – на подворье, сердито сдвинув брови и сжав кулаки, показался хозяин. – Разве что лапти свои дырявые да застиранные портки!
Приблизившаяся было к плетню Белава испуганно отступила назад, а потом развернулась к отцу и развела в стороны руки, словно так могла защитить от его гнева своего милого.
– Ну-ну, дочка, – усмехнулся Добран. И сурово продолжил, обращаясь к светловолосому парню: – А ты не дури! Ни тебя, ни сватов твоих и на порог не пущу. Не достоин ты и пальчика моей голубушки.
– Я люблю её! И добьюсь своего! Всё сделаю!
– Пойдём, Белавушка, в дом. А ты ступай своей дорогой, не доводи до лиха!
– Я стану достойным!
– Вот когда станешь, тогда и приходи! – ответил Добран уже от порога.

– Тятя, Тятя! Люб он мне, – голос Белавы дрожал, а в глазах блестели слёзы. Девушка стояла посреди горницы перед отцом, расположившимся за массивным деревянным столом, каждая доска которого когда-то была вытесана его руками.
– Присядь, милая, – ласково проговорил Добран, указывая на табурет у противоположного края стола. – Я о тебе пекусь, доченька, о твоём счастье. И абы кому тебя не отдам. И дело не только в богатстве да деньгах. Муж – опора семьи, защита и для жены своей, и для детишек. Пусть проявит себя, покажет свою силу. Да не кулачную, хотя и она не лишняя.
– Тятя! Я не совсем понимаю...
– Потом поймёшь. Дитя ты ещё, хоть и в невестах уже ходишь. Просто верь мне. Дороже тебя у меня никого нет.
– Я тоже люблю тебя, тятенька!
– Ну, вот и славно. А твой Радим, ежели не постарается... Уж ты без жениха не останешься...

Добротный трактир с просторным подворьем, хозяином которого был отец Белавы, стоял на краю большого села Ясенево недалеко от широкой мощённой камнем дороги. Таких дорог, расходящихся лучами от некогда процветающей столицы до самых окраин королевства, было всего шесть. Столица располагалась на громадном холме с пологими склонами с трёх сторон, по которым карабкались вверх городские постройки, разделённые на несколько ярусов высокими крепостными стенами с многочисленными башнями и бойницами. Каждый следующий ярус был богаче предыдущего, и на последнем стояли роскошные особняки знатных вельмож. С четвёртой стороны холм словно был срезан гигантской секирой великана, обнажившей его каменное нутро, о подножие которого беспокойно бились морские волны. На плоской вершине, также окружённый крепостной стеной, возвышался королевский замок.
Добрану несколько раз доводилось приезжать по делам в столицу, но он ни разу не был за замковой стеной. Люди поговаривали, что на самом деле то, что все называют замком, вовсе не замок, а ещё одна стена, толстая и высокая, с коридорами, комнатами и лестницам внутри. Несколько крытых переходов на уровне второго этажа соединяют её с восхитительным дворцом, в котором и живёт королева. Этот дворец, словно жемчужина в раковине, спрятан от посторонних глаз и северных ветров, часто продувающих насквозь величественный город. Добран задумался, стоя на пороге трактира и глядя на убегающую к столице дорогу. Он вспомнил рассказы отца, слышанные им от его отца, о том, как лет сто назад началось строительство дорог. Королева Лада тогда только взошла на престол. Страна бурлила. Торговля, ремёсла, земледелие – всё процветало. Молодая королева самолично объезжала свои владения, назначала пенсионы, организовывала благотворительные аукционы, наблюдала за закладкой фундаментов школ и установкой опор будущих мостов. Следы этой деятельности до сих пор повсюду видны. Ныне же уныние, хаос и бедность захватили города и деревни. Постоянные налёты и разграбления приграничья соседними государствами и кочевыми племенами, разгул разбойников внутри страны, воровство, мздоимство... Да что там! Даже природа будто против несчастной Верии, то засухой, то градом уничтожая посевы. Нынешняя королева Леда совершенно, похоже, не интересуется состоянием дел своих земель и своих подданных. Да и на люди не показывается, никогда не покидая своего дворца. «Эх! Проживём как-нибудь и без королевского внимания. Жили же до сих пор. Оно, может, и к лучшему», – и мысли трактирщика переключились на дочь. Мать девочки умерла, когда малышке было всего два года, поэтому Белава её совершенно не помнит. Добран вырастил свою ненаглядную крошку сам. Она – его отрада и главная забота. Стройной, ясноокой красавице Белаве уже шёл шестнадцатый год. Трактирщик видел, как заглядываются на неё и молодые парни, и зрелые мужчины, а потому предпочитал, чтобы девушка по вечерам, когда разгул страстей мог выйти из-под контроля, не прислуживала за столами. Для этого у него имелась пара шустрых и опытных служанок, давно научившихся осаждать чересчур разошедшихся посетителей. Да и пара вышибал всегда была настороже. Трактир, несмотря на общее разорение страны, продолжал приносить высокий доход. Чистый, с хорошим угощением, уютными комнатами, обустроенными конюшнями, он неизменно привлекал путешественников и прочий проезжий люд. А превосходная медовуха, которую Добран готовил по рецепту, передававшемуся в его роду уже не одно поколение, притягивала сюда и местных жителей. Небольшая собственная пасека находилась в конце маленького сада за домом, рядом с забором, за которым начинались заливные луга.

Смеркалось. Белава, осторожно, с опаской поглядывая по сторонам, приоткрыла калитку сада и выскользнула наружу. Наискосок пересекла поросший густой травой луг и скрылась в маленькой берёзовой рощице. Навстречу шагнул Радим и, положив ей на плечи свои широкие мозолистые ладони, на несколько мгновений притянул к себе. Потом они сели под старую раскидистую берёзу и прислонились спинами к её стволу. Не раз молодые люди, встречаясь здесь, подолгу разговаривали, взявшись за руки, слушали шум ветра, пение птиц, смотрели сквозь ветви на вечереющее небо или на сияющие звезды.
– Белавушка! Я обязательно стану достойным тебя, как и обещал твоему батюшке! Но, поразмыслив как следует, я понял, что, оставшись здесь, не смогу по-настоящему встать на ноги. Кузница Одяки достанется Яромиру, а мне нужна своя. Да и мастер Одяка… Вот мой отец, матушка сказывает, не только лошадей подковывал да утварь хозяйственную ладил. Оружейником был знатным, мечи да кольчуги ковал. Я тоже хочу. У королевства Лорании сейчас на западной границе постоянные столкновения с соседним княжеством, Катрусом, того и гляди война начнётся. Говорят, войско собирается. И в него съезжаются лучшие оружейники. Без мечей да копий и войско – не войско. Вот туда и направлюсь. Мастером стану, денег заработаю, а может, и искусству боя на мечах выучусь, ну, хоть немного, – горячо шептал Радим, заглядывая в лицо своей любимой.
Их пальцы сплелись, но в этот раз глаза Белавы отражали не отсвет заката, а печаль, наполнившую её сердце.
– Я вернусь, милая моя Белавушка. Ты только дождись меня. Всего год. Дай мне только год. И отцу своему скажи. Вернусь знатным кузнецом, с полным кошелём, дом поставлю, кузницу построю и сватов к вам пришлю. Дождись! Я обязательно своего добьюсь. Ты же веришь мне? – ярко-голубые глаза юноши заглянули в огромные тёмно-серые с жёлтыми крапинками глаза девушки. И, почувствовав, как тонет в их глубине, уже не в первый раз он подумал: «Словно солнышко брызнуло...». Белава, едва сдерживая слёзы, лишь кивнула. Высокая грудь девушки со спускающимися по ней двумя толстыми русыми косами поднялась и вновь опустилась, когда она не сумела сдержать вырвавшегося горестного вздоха.


Глава 10. Слухи, песни и байки

Кто-то толкнул её в спину, и Дарина камнем начала падать со скалы в море, вскипающее на прибрежных камнях. Ужас сдавил ей грудь, дыхание перехватило. Ветер стегал со всех сторон, срывая одежду.
Второй толчок.
– Где я? Это сон? Нужно проснуться, вырваться из кошмара. Жить, я так хочу жить!
От третьего толчка ведунья подпрыгнула на своём ложе и открыла глаза. Пещера, серый с зелёными и красными прожилками свод, солнечный свет пробивается сверху через расщелину, столик с четырьмя процарапанными на каменной крышке полосками... Понадобилось несколько минут, чтобы сознание полностью вернулось к ней. Ей наконец-то удалось пошевелить руками и ногами, и она села.
«Печать треснула, – поняла хранительница. – сколько я проспала? Сколько ещё зеркало сможет удерживать Амелфу?»
Дарина вышла из грота и сразу ощутила, в каком направлении от неё находится пленённая колдунья, аура которой стала теперь достаточно сильной. «Но и печать пока что сильна», – успокоилась женщина. Чувство, обострённое благодаря жертве её близких, подсказывало, что у неё ещё есть время, достаточное для выполнения возложенной на неё миссии. Возможно, это время измеряется годами. Но она до сих пор не представляет, что сможет сделать. Одной ей не только не справиться с Амелфой, пусть даже ослабленной долгим заточением в зеркале, но и не восстановить повреждённую печать. Да и тех сил, что остались у неё, хватит только на поиск да на быстрые перемещения сквозь пространство, способность на которые тоже была дарована заклинанием девяти ведуний. «Нет, перемещения нужно использовать только в крайних случаях, слишком много энергии они забирают, а моё тело одряхлело», – подумала Дарина.
Перед тем как войти в озерцо, она наклонилась и слегка ударила ладонью по воде. Зарябило, а потом с разгладившейся блестящей поверхности на неё посмотрело худое лицо с глубоко запавшими глазами, обрамлённое совершенно седыми волосами.
– А морщин явно прибавилось. Выгляжу лет на шестьдесят пять. Так сколько же прошло с предыдущего просыпания? Шестьдесят лет? Восемьдесят? Где-то в этом промежутке. Ладно, нужно освежиться и подкрепиться, а потом попробую что-нибудь разузнать перед дальней дорогой. Похоже, мой многолетний сон подошёл к концу. Только бы тело не подвело. Где вы, мои ловкие руки и быстрые ноги?

Дарина вновь приманила пташек, но на этот раз лишь десяток: всем маленьким посланницам предстояло лететь в одном направлении. Через глаза птиц ведунья видела леса, поля и реки, деревни и города, дороги и мосты. Наконец перед взором предстала столица какого-то государства. Здания поднимались вверх по холму, становясь всё больше и богаче. На вершине, нависая с трёх сторон над городом, а с четвёртой – над морем, темнел замок, представлявший из себя кольцо из толстой стены в несколько этажей с многочисленными коридорами и комнатами в ней. В полуподвале и на первом этаже располагалась стража, кухня и другие хозяйственные и подсобные помещения, на этажах выше жили придворные и слуги. В центре кольца, скрытый от посторонних взглядов, сиял позолотой белоснежный дворец. Именно в нём находилось зеркало с Амелфой – сомнений быть не могло.
Но нигде в той стране Дарина не увидела и не почувствовала присутствия предсказанного дитя с разноцветными глазами. Может, девочка успела вырасти? Но и женщины с такой яркой особенностью не было. Почему же тогда ослабла печать?
На рассвете третьего дня ведунья отправилась в путь.

За два года Дарина исходила немало дорог, повидала десятки селений и городов, многое узнала. Верия – так называется страна, столицу которой, Лепас, она увидела через птиц. Вот уже почти сто лет много странного и непонятного происходит в ней. Слухи, байки и страшилки, песни менестрелей, шепотки и рассказы подвозивших её на телегах крестьян, разговоры в трактирах и на ярмарках – из всего этого в голове хранительницы сложилась довольно ясная картина. Поняла она, что в одной из ветвей широко разросшегося и совершенно утратившего дар рода ведуний около ста двадцати лет назад родилась, как и было предречено, девочка с разноцветными глазами. Да не в какой-нибудь семье родилась, а в королевской. Назвали её Ладой. Не знала она родительской любви, но умом обладала незаурядным и вопреки всему однажды взошла на престол королевой. Но вот что удивительно, к этому моменту глаза девушки изменились, став абсолютно одинакового восхитительного изумрудного цвета. И метаморфоза эта случилась примерно за пятнадцать лет до того, как Дарина проснулась в предыдущий раз. Поэтому-то тогда и не обнаружила она ту, которую ожидала так долго.
Славной королевой была Лада, процветала при ней Верия. Да только потом трон постепенно достался то ли её внучке, то ли внучатой племяннице, то ли ещё какой родственнице, и страна пришла в упадок. Звали новую королеву Леда. Жёсткая она была, даже, пожалуй, жестокая. Немало народу извела. Да ещё – люди не знали, верить этому или нет, но большинство всё же верило – по её приказу похищали всех мало-мальски хорошеньких невинных девушек.
Дарина сразу смекнула, что Лада и Леда – одна и та же женщина, и что неспроста и глаза у неё изменились, и характер, да что там характер, её личность стала другой. И похищения... Всё это как-то связано с Амелфой, с трещиной на печати. Всё это происки колдуньи, извратившей суть ведовства, очернившей и погубившей свой род. Иногда Дарина чувствовала, как закипает в ней гнев, а глаза наполняются слезами:
– Из-за неё погибло столько прекрасных ведуний!.. Мама, папа, сестра! Никогда, никогда я больше не увижу вас!
Юная душа, заключённая в тело старой женщины, порой с трудом мирилась с принесёнными жертвами. Но потом хранительница осаживала себя, понимая важность своей миссии и то, что лишь холодный разум способен помочь ей.

В течение этих двух лет Дарина довольно много времени провела в Лепасе. Ей удалось неоднократно побывать за крепостной стеной, окружающей замок, под видом торговки разными мелкими товарами. А однажды даже больше месяца она работала посудомойкой на дворцовой кухне. Тогда прибыло важное посольство какой-то заморской страны и остановилось во дворце, поэтому временно был увеличен штат прислуги. Несколько раз Дарина видела королеву, правда, издалека. Но и этого оказалось достаточно, чтобы она сразу распознала в ней кровь своего рода.
Произведя нехитрые вычисления, ведунья пришла к выводу, что её последний сон длился почти восемьдесят лет. Хранительница всем своим существом чувствовала слабость печати, а с учётом того, что, чтобы взломать её и освободиться, Амелфа уже почти сто лет каким-то образом использует Леду, в запасе у неё, Дарины, не более пяти лет.
Идя по просёлочной дороге, ведунья вновь и вновь прокручивала в голове всё, что теперь ей было известно, а потом вздохнула и остановилась, тяжело опираясь обеими руками на сучковатую палку. Спину отягощала холщовая сума с припасами. На лбу выступили бисеринки пота. Несмотря на конец августа, жаркое летнее солнце не собиралось сдавать позиции, а потому не щадило ни утомлённых путников, ни жаждущей влаги растительности.
– Эй, странница! Куда путь держишь? Залезай на телегу! Я в село с городской ярмарки возвращаюсь, могу подвезти. У нас и отличный трактир есть. Отдохнёшь, отобедаешь, а может, и заночуешь. Дорога-то ведь никуда не убежит. А у хозяина щи да медовуха ох как хороши! – натянул вожжи бородатый крестьянин с залихватски заломленной шапкой на рыжих волосах. Закатанные по локоть рукава серой домотканой рубахи открывали жилистые руки.
– Спасибо, добрый человек, – и Дарина с трудом взобралась на прикрытые соломой тюки.
– Я здесь ничего не подавлю, не разобью?
– Не бойся, бабуля! Устраивайся поудобнее!

Телега остановилась перед большим домом с просторным подворьем. На вывеске под словом «Трактир» крупными буквами было выведено «Отрада путника». День только начинал клониться к закату, и в общем зале почти никого не было. Дарина присмотрела себе маленький столик в углу недалеко от окна. Не успела опуститься на скамью, как рядом с ней оказалась дородная розовощёкая служанка.
– Чего изволите, сударыня?
– А чем вы нынче богаты?
– Щец не желаете ли отведать? Густые, наваристые. Гороховая каша, только что из печи. Индеек с вертела хозяин сейчас снимает. Гусь в подливе с чесноком. А медовуха! Пальчики оближешь! Её Добран самолично варит, по рецепту семейному да секретному. Никто ещё недовольным не остался!
– Ох, и речиста ты! Нет, медовухи не надобно. А вот щи, пожалуй. А к ним бёдрышко гусиное и кружку воды.
Вскоре миски и кружка стояли перед ведуньей. Щи и гусятина исходили паром и щекотали ноздри пряными ароматами трав. Чуткий нос легко распознал их все. Деревянная ложка застучала по дну, зачёрпывая горячую жидкость, возвращая силы в уставшее тело. После еды веки женщины отяжелели, и она почти задремала. Сквозь полусон слышала, как постепенно наполняется трактир. Потянуло табачным дымом.
– Эй, красавица, поди-ка сюда! – резкий голос разогнал сладкую пелену, Дарина открыла глаза и увидела недалеко от себя темноволосого мужика с торчащей в разные стороны бородой, явно перебравшего медовухи, а может, чего и покрепче. Он схватил за локоть светловолосую прелестную особу лет одиннадцати-двенадцати, находящуюся в том нежном возрасте, когда девочка превращается в девушку, и острые плечи и колени сочетаются с округлившимися бёдрами и грудью.
– Пусти! – рядом с ними тут же оказался высокий паренёк лет четырнадцати-пятнадцати и ударил раскрытой ладонью по руке нахального посетителя.
– А ну, цыц, малец! Не то прихлопну, как таракана! – и мужик потряс гигантскими кулачищами.
Скорее всего всё и стало бы так, как он грозился, но тут появился рослый трактирщик:
– Угомонись, Гнат! И к дочери моей больше не приставай, а не то двери заведения закроются для тебя навсегда! А ты, Радим, не задирайся, молод ещё! Иди лошадьми займись, гостей полон двор. Белава, принеси, милая, на кухню свежих овощей да помоги Агнеше со стряпнёй.
Во время этой сцены Дарина во все глаза, не отрываясь, смотрела на девочку.
– Вот оно, – едва слышный шёпот сорвался с вздрогнувших губ. С каждой секундой в ней крепла уверенность, что если и есть спасение, то оно заключено в этом дитя. Сильный зов крови не оставлял сомнений в том, что перед ней ещё одна представительница её рода. Как и королева Леда, девочка не обладала даром ведовства. Но, в противоположность той, которой уготовано было выпустить зло в этот мир, Белава единственная могла остановить его. Как такое хрупкое создание сумеет сделать это? Ждать и наблюдать – это всё, что сейчас оставалось ведунье. А когда наступит момент, не упустить его, направить события в нужное русло, подтолкнуть, подсказать, помочь.

Дарина решила переночевать в трактире. Договорившись с хозяином и заплатив медяк за маленькую комнатку под крышей, вернулась в зал на своё укромное местечко, оставшееся, к её радости, незанятым. Народ прибывал. Путники перемешались с местными. На улице стемнело, и бело-жёлтые горошины звёзд с любопытством заглядывали в распахнутые окна. Вошедший менестрель сразу привлёк всеобщее внимание. Послышался мягкий перебор струн лирника. Вскоре к нему присоединился приятный баритон, распевно повествуя о далёких землях, о героях и злодеях, о подвигах и коварстве.
Ведунья заметила притаившуюся за стойкой Белаву. Глаза девочки, жадно впитывающей каждое слово, восторженно блестели.
Легенды сменялись мифами, мифы – былинами. Вдруг разом смолкли даже самые тихие разговоры. Дарина прислушалась. Помещение заполняла уже знакомая ей песня:

А в замке на троне сидит королева
прекраснее солнца и звёздного неба.
Блестят жемчуга на роскошном наряде,
но холод мертвящий сквозит в её взгляде.

И замок давно опустел. Лишь служанки
беззвучно скользят, как безликие тени.
Послушны кивку своей властной хозяйки.
Окутаны мраком шаги и движенья.

Добран, отсутствовавший какое-то время в зале, торопливо подошёл к менестрелю и положил руку на гриф инструмента. Песня прервалась. Бросив суровый взгляд на посетителей, твёрдо произнёс:
– Кто желает слушать подобные песни – его дело. Вот порог, – и он махнул в сторону двери, – а мир широк. Мне мой трактир дорог, как и моя голова. Не обессудьте.

*   *   *
Утром, покинув подворье Добрана со стороны села, Дарина сделала несколько шагов по неровной грунтовой дороге, испещрённой многочисленными следами, оставленными копытами лошадей и колёсами телег. А потом, задумавшись, остановилась, опираясь на свою сучковатую палку и всматриваясь в одну ей ведомую даль: «Что дальше? Куда направиться теперь? Где найти временное пристанище? Временное… это на сколько?»
Из размышлений её вырвал звонкий голос маленького мальчика, крепко вцепившегося в юбку своей матери и подняв кверху лицо, настойчиво спрашивающего:
– Мама! А почему птицы летают?
– Потому что у них крылья есть.
– А у людей почему нет?
– Это одному Семиокому Владыке известно.
– А почему небо называется небом, а земля – землёй?
– Какие ты всё мудрёные вопросы задаёшь! Не знаю, сыночек.
– Ну, а наше село? Почему оно называется Ясенево? Кто его так назвал?
– Люди назвали, которые здесь селиться начали больше двухсот лет назад, дома строить, поля пахать... Старики сказывают, несколькими веками раньше на этом месте большая деревня была. Да страшный пожар случился, сгорела она вместе со всеми жителями. Такой был пожар, аж земля до камней прогорела, а окрестный лес истлел от его чада. Так что очень долго даже трава не росла.
Дарина, услышав слово «пожар», напрягла свой чрезвычайно тонкий слух ведуньи, боясь пропустить хоть слово из повествования удаляющейся женщины. А та продолжала:
– Но, видно, такова была воля Владыки: земля эта постепенно начала оживать, трава зазеленела, бабочки да жуки запорхали да заползали. А первыми деревьями, которые тут расти начали, были ясени. Говорят, когда наши предки пришли сюда, лишь ясени и шелестели здесь своими кронами, давая приют птицам. Другие же деревья только-только пробиваться начали, тростинками тонкими из земли торчали...
Уже давно мальчика и его матери и след простыл, а Дарина всё стояла, не шелохнувшись, потом встрепенулась, заозиралась по сторонам, словно ища что-то. Да с губ слетело короткое:
– Неужели?..


Глава 11. В роще

Королева Леда, прекрасная и надменная, поднялась с трона. Распорядитель, следуя её кивку, уже подал знак собравшимся просителям, и те спешно покидали зал. Последним вышел он сам, и гвардейцы, закрыв двери, замерли на посту возле них.
Королева направилась к маленькому боковому выходу, у которого стоял, вытянувшись, ещё один гвардеец. Пройдя по узкому извилистому коридору, правительница попала в свои личные покои, куда уже много лет не допускался ни один человек. Тем не менее в комнатах было идеально чисто, в вазах благоухали свежие цветы, а на маленьком инкрустированном столике женщину ждал лёгкий ужин. Промелькнула какая-то тень, потом другая.
Леда, перекусив, вошла в будуар. Огромное овальное зеркало в роскошной раме отражало свет многочисленных свечей.
– Я вижу, ты устала. Ты же помнишь, что прошло уже десять дней?
– Да, помню, – королева приложила руку ко лбу и вздохнула, – и не только помню, но и чувствую. А начиналось всё с трёх месяцев.
– Что поделаешь? Время неумолимо. Прошла уже сотня лет. Ресурсы твоего тела давно исчерпаны, а ты хочешь жить, и не просто жить, а оставаться молодой и красивой. А ты не думала, зачем? Ты давно утратила интерес к управлению страной, твои подданные тебе безразличны. Ты хоть знаешь, что происходит за пределами этих комнат? Как живёт твой народ?
– Ах, мне всё равно! Моя красота – вот что ценно! Красота!
Не удержавшись, Амелфа довольно рассмеялась, а поверхность зеркала завибрировала.
– Ведите, – махнула рукой Леда, и две возникшие из ниоткуда тени выскользнули из комнаты, а через пару минут возвратились, ведя под руки испуганную юную девушку, почти дитя. Под белой длинной рубахой угадывалось стройное тело. Тёмно-русые волосы разметались по плечам и спине. В огромных синих глазах, опушённых густыми длинными ресницами, застыли слёзы, из-за чего девушка казалась ещё прекраснее. Пухлые розовые губы слегка шевелились, словно бедняжка пыталась что-то сказать, но не могла произнести ни звука.
Её подвели к зеркалу, и она застыла, не в силах отвести глаз от своего отражения. Потом по поверхности стекла проскользнули туманные всполохи, зеркало замерцало, а по лицу девушки словно побежала рябь, оно покрылось морщинами, затем высохло и потрескалось, после чего и вовсе будто растворилось. И не только лицо, всё её тело стало призрачным. Не юная красавица, а третья тень стояла теперь перед зеркалом. А спустя несколько мгновений, влекомая двумя другими, послушно исчезла за дверью.
По мере происходящих с несчастной метаморфоз лицо королевы, напротив, разглаживалось и свежело, глаза заблестели, а усталость как рукой сняло. Тело налилось здоровьем и силой.
Леда встала перед зеркалом, любуясь своей красотой, и радостно засмеялась.

*   *   *
«Я вернусь, милая моя Белавушка. Ты только дождись меня. Всего год. Дай мне только год!» – то и дело всплывали в памяти слова Радима. Белава, как это часто бывало, сидела под их любимой берёзой. Вечерело, но кроны деревьев ещё золотились в лучах заходящего солнца. Чуть в стороне, скрытая ветвями соседнего дерева, расчирикалась какая-то пичужка. Короткими перебежками просеменила по траве белка, а потом ловко вскарабкалась по широкому стволу дуба и скрылась в дупле.
Девушка вздохнула: сегодня уже год и неделя, как её возлюбленный покинул село. Каждое утро она просыпалась с надеждой, что вот сегодня-то обязательно вновь увидит родные глаза, услышит ласковый голос. Но, увы. Последние дни тянулись медленнее, чем весь год разлуки, а беспокойство нарастало.
Потом Белаве вспомнился странный случай, произошедший с ней дней десять назад на этом же месте. Как и сегодня, вечерело, и она поднялась, собираясь домой. Но тут из сгущающихся теней ей навстречу, опираясь на сучковатую палку, шагнула маленькая сгорбленная старушка.
– Ох-ох, бедные мои ножки, – закряхтела незнакомка и посмотрела снизу вверх в лицо девушке.
– Ой! – Белава от неожиданности отступила назад, но, приглядевшись, вежливо поздоровалась и спросила: – Как вы здесь, в стороне от дорог и тропинок, оказались, бабушка?
– Я, милая, иду туда, куда ноги велят, и путь мой не всегда по дорогам да тропинкам пролегает. Да ноги, видно, совсем поизносились. И к тому же есть очень хочется, три дня во рту и маковой росинки не было.
– Ах, конечно! Что же это я?! – спохватилась Белава. – Пойдёмте ко мне домой, и отужинаете там, и отдохнёте. Негоже на ночь оставаться без крыши над головой.
– Спасибо, деточка! Да только звёздное небо да шум листьев – лучшая крыша для меня.
– Тогда подождите здесь. Я быстро обернусь. Принесу вам перекусить чего-нибудь и с собой заверну, – и девушка заспешила к дому.
Когда возвратилась, старуха сидела на том месте, где совсем недавно сидела Белава. Её веки были опущены. Казалось, она спит. Но, как только девушка подошла поближе, странница встрепенулась, глаза широко распахнулись, и Белаве почудился слабый всплеск света, на мгновение осветивший морщинистое лицо. «Померещилось», – решила она и протянула старухе свёрток, бутыль с водой и крынку молока.
Скиталица с жадность накинулась на еду. Насытившись, спрятала всё ещё увесистый свёрток и бутыль с водой в заплечный мешок, а порядком опустевшую крынку вернула своей кормилице.
– Что ж, мне пора, – кряхтя и охая, поднялась на ноги незнакомка.
– Бабушка! Да куда же вы на ночь глядя?! Уже ведь почти совсем темно. Пойдёмте к нам! А нет, так хотя бы здесь останьтесь, дикие звери в эту маленькую рощицу не заглядывают.
– Нет, пора! Ноги велят, – и старуха, ещё раз взглянув в лицо Белаве, повернулась к ней спиной и исчезла в тенях так же неожиданно, как и появилась. А в том месте, где только что мелькнула котомка и край длинной застиранной юбки, на несколько секунд в воздухе вдруг появилась россыпь маленьких огоньков, ярко замерцавших, а потом осыпавшихся и впитавшихся в землю, словно серебряный дождь. Несколько «капель» этого дождя попали на кисти рук и лицо девушки и тут же погасли. Белава растерянно стояла, не в силах отвести глаз от теней, казавшихся теперь ещё гуще и чернее. А потом отправилась домой.
Сейчас девушка почти полностью уверилась в том, что чудесный «дождь» ей лишь привиделся, а образ старухи поблёк и утратил свою загадочность.
Спустя ещё две недели она и вовсе забыла о ней. Радим всё не возвращался. Беспокойство и недобрые предчувствия вытеснили все прочие мысли.
А ещё через неделю Белава бесследно исчезла.

*   *   *
Почти пять лет минуло с тех пор, как Дарина впервые встретила Белаву. За это время она поняла, что в сердцевине песен о красавице-королеве и служанках-призраках, которые на разные лады несмотря на запреты и преследования распевают по всей Верии, лежит правда. И песни эти не о ком ином, как о королеве Леде и зеркале, в котором запечатана Амелфа. Каким-то образом забирают они красоту и силу у невинных девушек, продлевая жизнь королеве, не давая ей стареть и одновременно разрушая сковывающее заклинание. Совсем немного осталось, и развеется оно прахом, а колдунья вырвется на свободу. Какая участь при этом была уготована Леде, ведунья могла лишь гадать. Но была уверена, что ничего хорошего ту не ждёт.
Все эти годы Дарина не упускала Белаву из виду, наблюдая, как меняется угловатый подросток, превращаясь в настоящую красавицу. Ах, как же эта девочка была похожа на сестру ведуньи, Плеяну! Иногда старица с трудом сдерживалась, чтобы не кинуться к Белаве и не обнять её, называя дорогим именем.
Но когда хранительнице печати стало известно, что наёмники, похищающие девушек для королевы, прознали про юную красавицу, она, памятуя о доверенной ей миссии, подавила свой страх за неё и желание предупредить Добрана о грозящей его дочери опасности. Всё должно идти своим чередом, колесо судьбы запущено и спасение множества людей и самой Белавы находится в её хрупких руках. «И всё же нам нужно встретиться ещё раз. Хоть несколько слов друг другу сказать. Может, тогда я смогу понять, как помочь ей», – решила Дарина.
И она, преувеличенно сутулясь и охая, якобы невзначай оказалась тогда в роще рядом с любимой берёзой Белавы и Радима и именно в то время, в которое почти каждый день туда приходила девушка в ожидании любимого. И вновь ощущение, что перед ней Плеяна, охватило её. Жесты, походка, поворот головы… и доброта. А за всем этим таилась сила. Нет, не та сила, что произрастала из дара. Основой этой силы были любовь и вера в свет, наполняющий каждого человека, неугасимой лампадкой мерцающий даже в самой тёмной душе. И хранительница, заглянув поглубже в себя, зачерпнула собственные любовь и веру и те, что достались ей от девяти ведуний, и кристаллизовала их в сверкающие «капли» серебряного дождя, которые навсегда запечатлелись в памяти увидевшей их Белавы, а несколько, попав на кисти рук и лицо девушки, стали её частью.
А Дарина, шагнув во тьму, сразу очутилась на скале возле входа в небольшую пещеру, которая вот уже несколько месяцев служила ей убежищем. Низкая и тесная, она была совершенно непохожа на ту, где ведунья проспала не одно столетие. Далеко внизу грозно ворчало неспокойное море, почти скрытое от глаз чернотой ночи. На небе, усыпанном множеством звёзд, бледно-жёлтый диск луны казался сегодня больше и ярче, чем обычно. Но не звёзды и море волновали Дарину. Старица пристально вглядывалась в возвышающуюся на западе от неё громаду замка с узким блестящим шпилем, венчающим центральный купол дворца. Потом закрыла глаза, и перед мысленным взором возникло прелестное личико и заботливый взгляд Белавы, протягивающей ей свёрток с едой и бутыль воды. И вновь рядом с собой, словно наяву, она услышала ласковый голос, приглашающий её остаться до утра в их доме.
– Ты справишься, я верю в тебя, – прошептали сморщенные губы. – Надеюсь, в минуту отчаяния огоньки вспыхнут зарницей, которая рассеет мрак вокруг тебя, пробудит твою волю, подскажет выход, придаст сил.

*   *   *
Искали Белаву всем селом. Безрезультатно. Добрану сразу вспомнились все слышанные разговоры и шепотки, песни и рассказы. В голову приходили мысли одна страшнее другой. Он стал частенько поглядывать в сторону столицы. Затем выложил немалые деньги, чтобы нанять сыскарей. Они разнюхивали, разведывали, подняли все связи в своём сообществе и в преступном мире, обыскали близлежащие города и селения, добрались и до центра страны, проникли за крепостную стену вокруг замка. Всё было напрасно. Слухи вели во дворец, но он, охраняемый незыблемой королевской властью, оставался недоступен.
В начале осени вернулся Радим, знатным кузнецом, с полным кошелём и в хромовых сапогах. Вошёл в село с противоположного края от трактира, но сразу, не заходя домой, направился в него. Что-то во взглядах встречных насторожило парня. А представ перед отцом Белавы, узнал печальную новость. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь окно, сразу стал тусклым и каким-то ненужным, а в груди всё болезненно сжалось и похолодело. Несколько дней горевал и маялся, а потом попрощался с матерью и Добраном, опоясался мечом, который сам же и выковал, вскочил на коня и поскакал в столицу.


Глава 12. Узницы

Белава открыла глаза. Комната тонула в полумраке, освещаемая лишь призрачным светом луны, падающим на каменные стены и пол через узкие зарешечённые окна, расположенные под самым потолком. Затылок ломило, руки и ноги словно одеревенели. Девушка осторожно пошевелила пальцами, потом попыталась сесть, но, едва приподнявшись, вновь опустилась на набитый пахучим сеном тюфяк с подушкой в изголовье.
– Очнулась? – раздался рядом с ней заботливый голос, и юное личико с огромными тёмными глазами наклонилось над Белавой. При этом толстая русая коса, перекинутая через правое плечо, соскользнула и защекотала ей щёку и нос.
– Ой! – обладательница косы отбросила её за спину, а потом, приподняв голову Белавы, поднесла кружку с водой к губам девушки. – Пей, сразу полегчает.
С каждым глотком, словно это был целебный эликсир, в измученное тело начала возвращаться жизнь.
– Меня Нежана зовут. А тебя?
– Белава.
Новая знакомая улыбнулась, кивнула и отошла к соседнему топчану. Белава села, спустив ноги на пол, и наконец осмотрелась.
Помещение было довольно просторным. Вдоль стен стояло ещё шесть топчанов, три из которых бледнели в неверном свете голыми досками. Три других, как и её, были покрыты толстыми тюфяками. На них сидели или лежали девушки примерно четырнадцати-семнадцати лет от роду. В середине комнаты стоял массивный стол, со всех сторон окружённый широкими скамьями.
Белава помнила, как на закате возвращалась домой из своей любимой рощи. Сумерки только начинали сгущаться. Редкие облака, подсвеченные закатным солнцем, оранжево-розовыми всполохами разметались по голубому небу. Было тихо, только под ногами иной раз хрустнет тонкая веточка или зашуршит редкий высохший лист. А то вдруг порыв ветра потревожит зелёные кроны деревьев или пташка зачирикает на ветке. Где-то на границе бокового зрения она уловила бесшумное движение, и через мгновение кто-то обхватил её сзади, прижимая к губам влажную тряпку.
И вот она здесь. Кто похитил её? Зачем? Поневоле вспомнилось всё слышанное когда-либо о странностях, происходящих в стране, которые молва неуклонно связывала с именем королевы Леды. В груди похолодело от страха и дурных предчувствий.
– Здесь есть девушки и из соседних стран, не только из нашей, – словно отвечая на мысли Белавы, проговорила Нежана. – Каждые десять дней около полуночи одну из нас забирают, и она уже не возвращается. Куда её уводят и что с ней происходит, нам не говорят. Но всегда за очередной девушкой вместе со старухой-надзирательницей приходят две серые фигуры, закутанные с головы до пят в покрывала так, что из-за теней, падающих на лица, их невозможно разглядеть. Я ни разу не слышала, чтобы они проронили хоть слово, а ведь при мне уже трижды заявлялись сюда. Порой мне думается, что эти фигуры и не люди вовсе, а... ну, призраки, что ли, или привидения.
Белава поднялась с топчана и подошла к стене, в верхней части которой находились окна. Встала на цыпочки, потянулась, пытаясь выглянуть наружу.
– Бесполезно, – Нежана соскочила со своего ложа и, сделав несколько быстрых шагов, оказалась рядом. – Слишком высоко, а подставить нечего: стол, лавки и топчаны прикреплены к полу.
– А ты знаешь, что там?
– Внутренний двор, утром сама увидишь. Уж не знаю, зачем это нужно похитителям, но тут следят за нашим здоровьем: по утрам и вечерам выводят на прогулку, каждые пять дней приносят вёдра с тёплой водой, чтобы мы могли как следует помыться. А как кормят! Три раза в день, мясо, рыба, овощи, фрукты разные. Да я никогда в жизни так раньше не едала! Да только не к добру это! Ох, чую, не к добру!
– Девоньки! Что-то больно вы расшумелись. Ночь на дворе! Спать давно пора, – донеслось с одного из топчанов.
– Сегодня никого не заберут, – прошептала Нежана прежде, чем девушки разошлись по своим местам. – Эта ночь только третья после предыдущего раза.
Как только Белава легла на свой тюфяк, голова сразу отяжелела, а веки опустились сами собой. «Видно, отрава ещё действует», – подумала она и провалилась в беспокойный сон.

Только первые лучи солнца, пробившись сквозь узкие окна, заскользили по полу и столу узилища, как отворилась низкая скрипучая дверь, и на пороге появилась высокая худая, словно жердь, старуха в длинной синей юбке и растянутой вязаной кофте неопределённого цвета. Из-под тёмно-сиреневого платка выглядывали пучки жидких седых волос. Она стояла в дверном проёме спиной к свету, поэтому Белава разглядела её бледные, словно прозрачные, глаза, крупный крючковатый нос и поджатые тонкие губы лишь после того, как все четыре девушки, повинуясь указаниям надзирательницы, оказались в тесном дворике. У Белавы возникло ощущение, что она находится на дне глубокого колодца. Высокие, совершенно гладкие серые стены сжимали со всех сторон круглую площадку в несколько десятков шагов, вдоль и поперёк которой в зелёной траве было вытоптано множество тропинок. Посередине росла старая липа, её листья уже тронула осенняя желтизна. Недалеко от неё было сооружено несколько умывальников, рядом с которыми в ведре плескалась чистая вода. На столе, стоявшем рядом с небольшим зеркалом, прикреплённым к стволу дерева, лежали гребни, расчёски и ленты.
Умываясь и помогая друг другу расчёсывать спутавшиеся волосы и заплетать косы, девушки на несколько минут словно забыли о своём печальном положении, их звонкий смех и чистые голоса, наполненные радостью юности, разносились по всему дворику. Белава, ранее познакомившаяся лишь с Нежаной, узнала, что двух других узниц зовут Лика и Явнута.
Старуха, не произнося ни слова, хмуро наблюдала за ними, и минут через двадцать Белава наконец услышала её скрипучий голос:
– Ну, всё, довольно прихорашиваться. Разомните-ка свои ноги. Чай, засиделись на тюфяках-то, – после чего примерно в течение получаса заставляла их мерить шагами крошечное пространство двора.
Во время прогулки Белава как следует рассмотрела каменный дом, в котором их содержали. Задней частью он вплотную примыкал к серому ограждению, окружающему двор, а его стены казались такими же крепкими и монолитными.  Снаружи на толстой дубовой двери висел, сейчас открытый, тяжёлый замок. Да ещё засов отливал металлическим блеском.
Вскоре после того, как девушек опять заперли в темнице, вновь заскрежетали замки, и надзирательница вкатила тележку с кастрюлями и тарелками. Белава убедилась в правоте слов Нежаны: кормили, действительно, чудесно. Только аппетита почему-то не было.

На следующий день после ужина Белава подсела на топчан к Нежане.
– Бежать, ты пробовала бежать? – зашептала она. – Во время прогулки? Надзирательница стара, ей с нами не справиться. А больше никто нас не охраняет.
– Это бесполезно, – тихо проговорила та. – Я много раз осматривала стены. На них нет ни единого изъяна. Нет ни малейшей щели, в которую мог бы протиснуться хотя бы волосок. Не за что зацепиться даже ногтями, а тем более не на что опереться, чтобы вскарабкаться наверх. Такие они гладкие.
– Но я видела узкую дверь, ведущую со двора наружу. Надо попытаться открыть её.
– Я пыталась, один раз. Дверь не поддалась, даже не шелохнулась. А когда я навалилась всем телом, то меня пронзила такая боль, что я потеряла сознание.
– Странно, – задумалась Белава. – И всё же я попробую.
И на следующий день во время вечерней прогулки девушка улучила момент, когда что-то отвлекло внимание надзирательницы, приблизилась к двери и с силой толкнула её. У неё возникло ощущение, что она хочет сдвинуть с места гигантскую скалу. Но это не остановило пленницу. Белава вытащила припрятанную за обедом ложку, намереваясь просунуть её рукоятку в щель между дверью и проёмом в стене. И, конечно, ничего из этого не получилось. Да и как могло получиться, если держало ложки было значительно шире, чем щель, которая больше походила на царапину? Тогда в отчаянии девушка, размахнувшись, ударила ложкой по злосчастной двери. Руку до самого плеча прострелила жуткая боль, мгновенно распространившаяся по всему телу, а Белаву будто что-то отбросило прочь. Она упала, на глазах выступили слёзы. И в этот момент горемыка увидела стоящую невдалеке старуху, взгляд которой был направлен прямо на неё. Недобрая усмешка кривила её тонкие губы. Ох, недобрая.

Наступила седьмая ночь после пробуждения Белавы в темнице. На пороге в сопровождении надзирательницы возникли две серые фигуры и увели Лику.
– Я следующая, – тоскливо проговорила Нежана, успевшая за прошедшую неделю стать Белаве близкой подругой. – Десять дней, а дальше… Мне страшно…
Но за ней пришли через семь дней. А ещё через семь дней забрали Явнуту. По неизвестной девушкам причине декада превратилась в седмицу.
Появились две новые узницы. И теперь Белава встретила их и поднесла кружку с водой к их пересохшим губам.

*   *   *
Овальное зеркало в человеческий рост сияло пуще прежнего. Королева Леда остановилась перед ним, глядя на своё отражение.
– Ты прекрасна, дитя моё! – раздался голос Амелфы.
– Но теперь девушки стали требоваться ещё чаще, а найти невинных юных красавиц всё сложнее, – откликнулась королева. – Слишком многих мы извели, да и слухами земля полнится, и те родители, что к слухам подоверчивее, прятать дочерей пытаются. Вон за последние три недели мои охотники всего двух доставили.
– Не волнуйся, возможно, и они не понадобятся.
– Что это значит?
– Увидишь, уже недолго осталось.
– Опять ты со своими тайнами.
– Скоро мои тайны станут нашими, моя дорогая.


Глава 13. Товарищи по несчастью

Рюен, первый осенний месяц, выдался в этом году на удивление тёплым и ясным. Лишь на второй день после того, как Радим отправился в путь, в течение часа накрапывал мелкий дождик. Но и ливень не остановил бы юношу, трое суток почти без передышки скакавшего в столицу.  И только когда ночь окутывала землю чёрным покрывалом, съезжал он с мощёной дороги и, не углубляясь в лес, разводил костёр среди редких деревьев на его окраине, а потом, перекусив, заворачивался в шерстяное одеяло и забывался коротким сном, наполненным неясными недобрыми образами. А с первыми лучами солнца вновь оказывался в седле.

Сумерки становились всё гуще, яркие краски осени тонули в надвигающейся серой мгле. Четвёртая ночь зажгла на затянутом облаками небе редкие бледные звёзды. Справа от дороги Радим увидел мерцающее пламя костра и направился к нему. Темноволосый молодой мужчина в короткой кожаной куртке и коричневых узких штанах поправлял палкой дрова под висящим котелком. Услышав шорох листьев под копытами появившегося из тьмы коня, вскочил на ноги, выхватывая из ножен на поясе длинный тонкий кинжал, блеснувший в свете огня. Радим спешился:
– Здравствуй, добрый человек! Я такой же путник, как и ты, и злого умысла не имею. Уже четыре дня скачу я в Лепас, не обменявшись ни с кем и парой слов. Позволь присоединиться к тебе этой ночью и поделиться с тобой своим хлебом с вяленым мясом.
– Что ж, если так, присаживайся. Похлёбка скоро будет готова.
Слово за слово, мужчины разговорились. Нового знакомого звали Бориславом, он был моряком из города Вымол, самого крупного порта Верии.
– По какому делу ты едешь в столицу, если не секрет? – спросил Борислав.
Радим заколебался, следует ли первому встречному рассказывать о постигшем его несчастье. Но, повнимательнее приглядевшись к собеседнику, почувствовал к нему доверие и желание поделиться наболевшим, а потому рассказал о том, как, вернувшись в родное село после более чем годового отсутствия, узнал об исчезновении любимой и как связал это с настойчиво ходившими не один год слухами о похищении девушек по приказу королевы Леды.
– Вот как! – удивлённо воскликнул новый знакомый. – Я тоже направляюсь в Лепас и тоже собираюсь проникнуть в королевский замок. Моя младшая сестра Нежана бесследно пропала почти два месяца назад. Искали её по всему городу и в его окрестностях, порт вверх дном перевернули, сыскари побывали в самых неприглядных местах Вымола. Всё оказалось напрасным. Я в это время был в плавании, а когда вернулся, после недолгих размышлений отправился в дорогу.

На следующий день, ещё до полудня, два путника въехали в ворота столицы, встретившей их шумом, толкотнёй и грязью. Остановившись в трактире нижнего города и оставив там лошадей, без задержек и проблем поднялись до стены вокруг замка, но там путь им преградили два стражника с копьями и щитами.
– Куда?! Для входа требуются специальные пропуска! У вас они есть?.. Нет? Так проваливайте! – пробасил один из них.
Побродив возле стены и убедившись в отсутствии в ней каких-либо лазеек, молодые люди вернулись на постоялый двор, где, перекусив и посовещавшись, решили попытаться наняться в замок стражниками, конюхами или… да кем угодно, лишь бы оказаться за его воротами. А потому к вечеру вновь очутились перед перекрещенными копьями.
– Мы хотим наняться в замок на работу. Позовите старшего.
– И что же вы умеете?
– Я с мечом неплохо управляюсь, лошадей знаю: и верховой езде обучен, и уходу за ними, – ответил Радим.
– И я за лошадьми могу ухаживать и верхом скакать. Мечом не очень хорошо владею, но зато кортиком и саблей – так мастерски, – и Борислав кивнул на слегка изогнутый клинок, рукоять которого торчала у него из-за пояса.
– Что ж, покажите ваши удостоверительные грамоты? Так… Из села Ясенево и из города Вымол… Ждите, – и рослый стражник скрылся за воротами.
Вскоре появился начальник стражи, мужчина средних лет с пышными усами и перьями на шлеме. Осмотрев просителей, удовлетворённо мотнул головой и произнёс:
– Приходите завтра на рассвете. Посмотрим на плацу, на что вы годны.

Вечером, ужиная в трактире, Радим заметил за столом в углу смуглокожего мужчину, равнодушно ковыряющего ложкой в миске. Кузнец, привлекая внимание Борислава, слегка толкнул его локтем и кивнул в сторону незнакомца:
– Посмотри туда. Я видел его шатающимся рядом с замковой стеной, когда мы были там. Оба раза. Он внимательно разглядывал её, и даже ощупывал. Может, ему удалось увидеть то, чего не заметили мы?
– Пойдём? – решительно встал моряк, подхватывая миску и кружку.
Когда они подсели к понуро опустившему голову парню, тот поднял глаза и удивлённо уставился на них.
– Разве здесь не хватает мест? – проговорил с лёгким акцентом, выдававшим в нём катрусца.
– Ты из Катруса, вот как! – воскликнул Радим. – Что ты делаешь в Лепасе? Сейчас, когда у Верии, поддерживающей королевство Лоранию, не лучшие отношения с вашим княжеством, катрусцу, надо думать, не приходится рассчитывать на тёплый приём.
– Это вас не касается! Я хотел бы снова остаться один, – угрюмо проговорил незнакомец.
– Послушай, мы видели, как ты бродил сегодня около замковой стены. Тебе нужно попасть в замок? Нам тоже. Возможно, мы сможем помочь друг другу, – вступил в разговор Борислав.
– И что же вы там забыли?
– Я ищу свою сестру, ей пятнадцать. А он – невесту.
– Моей Белавушке в середине осени должно исполниться семнадцать. Думаю, слухи об исчезновении невинных хорошеньких девушек уже давно достигли и твоей родины? И о том, кто за этим стоит... Вот эти слухи и привели нас сюда.
– Моей невесте тоже шестнадцать, – проговорил смуглолицый парень. – Елену похитили примерно три месяца назад. Я уверен, что похитили... И все эти слухи... Это правда, вот что это такое. Пусть и несколько приукрашенная... Люди королевы Леды промышляют этим. Пока я добирался сюда, один из них, с приставленным к горлу ножом, сознался мне в своих злодеяниях.
– Как твоё имя? – сердце в груди Радима готово было выскочить наружу.
– Константин. Я дворянин, командир кавалерийского подразделения в тридцать всадников в армии Катруса... Если бы я только узнал раньше! Из-за военной кампании известие дошло до меня чуть больше месяца назад, да ещё полковой не сразу отпустил, а только после того, как понял, что иначе я дезертирую. Почти три недели скакал я сюда, а теперь уже несколько дней не могу проникнуть в замок.
– Да уж… Катрусца туда на работу точно не возьмут, – вздохнул Борислав.
– Мы товарищи по несчастью, – Радим посмотрел прямо в глаза Константину. – А потому нам нужно держаться вместе. Завтра мы идём в замок, чтобы попытаться наняться стражниками или конюхами. Если получится, постараемся помочь и тебе оказаться внутри него.

– Ты, – начальник стражи ткнул в Радима, – принят. – Затем кивнул в сторону Борислава: – А твоё умение обращаться с мечом ни на что не годится. Кинжал же и сабля стражнику ни к чему. Но конюх нам сейчас требуется, будешь за гарнизонными лошадьми ухаживать. Но смотри, если и в этом твои навыки окажутся столь же малы, сразу вылетишь вон без выплаты какого-либо жалованья.
Так и очутились два верийца за крепостной стеной, окружающей замок. А ещё через пару дней им удалось провести через маленькую дверь, закрывающуюся изнутри на засов, а снаружи заросшую кустарником, Константина и спрятать его на конюшне. Но сам замок с притаившимся в его кольце дворцом по-прежнему оставался недоступным. Вход в него и во внутренний двор охраняло особое элитное подразделение. Несколько караульных время от времени поглядывали вниз из-за парапета, прохаживаясь по его зубчатой стене. Товарищи, изучив её с внешней стороны, нашли место подальше от ворот, которое почти не попадало в поле зрения стражи, и решили попытаться ночью перебраться через неё. Соорудив верёвочные лестницы и проверив оружие, как только стемнело, они приступили к задуманному, готовые ко всему, в том числе к бою с превосходящим их в численности противником.


Глава 14. Пыль и огни

Время уверенно приближалось к полуночи, когда Белава в сопровождении надзирательницы, идущей впереди, и двух серых фигур по сторонам вошла в помещение, которое занимала старуха. Отведённая ей комната была частью дома, где содержались пленницы, с отдельным входом, и её задняя стена одновременно была боковой стеной темницы. Но, в отличие от последней, днём свет попадал в неё не через узкие зарешечённые окна под потолком, а через два довольно больших окна, расположенных слева и справа от входа. К тому же перед комнатой были просторные утеплённые сени. Именно в них, рядом с громоздким старым сундуком, зиял чернотой открытый люк. Коврик, по-видимому, обычно прикрывающий его, сейчас был отброшен прочь.
Надзирательница шагнула к стоявшему напротив сундука поцарапанному комоду с медными ручками, освобождая дорогу к лазу, в котором виднелась уходящая вниз лестница. Одна из фигур стала спускаться, а вторая легонько подтолкнула Белаву сзади. Девушка, вслед за Нежаной называвшая их призраками, изумилась, что рука этого существа оказалась осязаемой.
Лестница закончилась довольно быстро, и начались длинные извилистые коридоры, слабо освещённые редкими факелами. Украдкой пленница рассматривала своих конвоиров, но их тела словно терялись под покрывалами, от них исходило зыбкостью и неопределённостью. Единственное, в чём можно было не сомневаться, что это женщины. Ну, или когда-то они были женщинами.
Всё время пути Белава нащупывала правой рукой большой острый осколок тарелки, надёжно припрятанный в кармане её юбки. Эту тарелку девушка нарочно разбила пару дней назад, готовясь к встрече с неведомой судьбой. Как он поможет ей, будет ли от него хоть какой-то прок? – бедняжка и сама не знала. Но, сжимая его сквозь шерстяную ткань, чувствовала себя немного спокойнее.
Через какое-то время шедшая впереди фигура остановилась и повернулась к пленнице, протягивая к её губам крошечный флакон. Белава мотнула головой и отвела ладонью склянку от своего лица. Тогда вторая фигура подошла к ней сзади вплотную и на удивление крепко схватила её за руки, заведя их за спину, а первая, вцепившись в подбородок девушки, влила ей в рот несколько капель снадобья. Потом вся группа двинулась дальше. Вскоре Белава почувствовала, как притупился наполняющий её ужас, сердце стало биться ровнее, а перед глазами появилась лёгкая дымка.

*   *   *
– Ведите, – махнула рукой Леда, и в будуаре королевы появились две серые фигуры, которые в ярко освещённой комнате превратились в две призрачные тени. Под руки они вели испуганную юную девушку, почти дитя. Под белой длинной рубахой угадывалось стройное тело. Светло-русые волосы разметались по плечам и спине. В огромных серых глазах ярко-жёлтыми брызгами отражались огоньки свечей. А ещё в них плескался страх, который не смогло полностью заглушить туманящее разум снадобье. Ярко-розовые губы шевелились, но с них не слетало ни звука.
Пленницу подвели к зеркалу, и бедняжка застыла, не в силах отвести глаз от своего отражения. Лёгкая рябь проскользнула по поверхности стекла, и оно замерцало. Белава пыталась освободиться из обволакивающей её пелены, не дающей ясно увидеть того, что происходит рядом с ней, не позволяющей сопротивляться, царапаться, кричать или хотя бы плакать. Перед её мысленным взором возникло доброе лицо отца, тут же сменившееся ощущением нежного взгляда Радима. А потом неизвестно из каких уголков сознания всплыла сгорбленная спина встреченной ею в роще старухи, её поразительно лёгкие шаги, под которыми, казалось, даже трава не шелохнулась. И в дальнем углу комнаты, разрывая туман перед глазами, на несколько секунд в воздухе вдруг появилась россыпь маленьких огоньков, ярко заискрившихся, а потом осыпавшихся и впитавшихся в пол, словно серебряный дождь. И Белава, посмотрев на светящуюся свежестью и молодостью королеву, на сияющее торжеством зеркало, невероятным напряжением воли вырвала себя из сковывающего её дурмана и, выхватив осколок тарелки, несколько раз ударила им по стеклу перед собой. Но на стекле не осталось и царапины, а из холодной глубины послышался злорадный хохот. Королева шагнула в сторону пленницы, но в тот же миг девушка вдруг ясно осознала, что ей нужно делать. Глядя прямо в зеркало, она поднесла осколок к своему лицу и с силой провела им по правой щеке, оставляя на ней глубокий длинный шрам с неровными краями. Брызнула кровь. Зеркало замерцало так, словно начало корчиться от боли. Тогда, превозмогая собственную боль, Белава снова вонзила осколок, теперь в левую щёку.
– Уродство! Уродство! – взвыло зеркало, а королева побледнела и начала оседать на пол.
Ещё несколько ударов, и пленница потеряла сознание, а потому не увидела, как в изнеможении упала королева. Не увидела она и того, как некогда роскошное зеркало словно взорвалось изнутри и рассыпалось на миллионы мелких осколков, тут же превращающихся в пыль и исчезающих, будто их никогда и не было. А вслед за ними стал рассыпаться великолепный дворец, превращаясь в невесомый прах. Непонятно откуда взявшийся вихрь тут же подхватил этот прах, поднял высоко вверх и, вышвырнув за пределы оставшейся целой толстой кольцевой стены замка, развеял над столицей.
А на пустой площадке вдруг возникли тысячи призрачных женских фигур.

Лёжа навзничь, не в силах пошевелиться, Леда смотрела в звёздное небо, раскинувшееся над обнажившейся вершиной холма. И вдруг, словно живое, увидела перед собой круглое улыбающееся лицо кормилицы и услышала её ласковый голос:
– Запомни, милая, что бы кто ни говорил, ты – прелестна! И останешься такой навсегда, если сохранишь свою чистую душу и отзывчивое сердце. Помни, что есть те, кто любят тебя: я, Ник, госпожа Лили. Как бы далеко от тебя мы ни были, мы любим тебя. Ты чудесна, родненькая моя Ладушка!
«Мила, Лили, Данияр! Как я могла забыть вас?! Как могла усомниться в вашей искренности?!» – и по щекам королевы впервые за последние сто лет потекли слёзы.
Тут одна из теней отделилась от остальных и опустилась на колени рядом с ней. Леда сразу узнала в ней свою мать. Эльза заговорила, и голос её дрожал от волнения:
– Прости меня, Ладушка, прости, милая доченька!
– Почему ты просишь у меня прощения? – еле слышно прошептала Леда. – Это я погубила твою жизнь, я погубила так многих! Ты была права, что презирала меня!
– Я боялась! Боялась, а не презирала! Брезгливостью и презрением я прикрывала ужас, живший в моём сердце. О! Если бы я была разумнее! С раннего детства я слышала рассказы об Амелфе, чудовищном создании, опорочившем древний род ведуний, к которому мы обе с тобой принадлежим. Обладала она огромной силой, но не на помощь страждущим направила она её. Много зла совершила! И тогда десять ведуний собрались вместе и запечатали её в зеркале. Но Амелфа успела предсказать, что однажды среди их потомков родится дитя с разноцветными глазами, которое вызволит её. Всю жизнь я боялась появления этого дитя, а когда сама же произвела его на свет, то пришла в неописуемый ужас.
– Вот видишь, ты была права.
– Нет! Тогда, сто лет назад, стоя перед зеркалом с Амелфой, я поняла, что, если бы я не лишила тебя своей любви, предречённое ведьмой никогда бы не произошло. Своим предсказанием она превратила меня в чудовищную мать, а тебя – в чудовище. Моё безволие позволило ей это сделать!
В этот момент, словно из ниоткуда, рядом с ними появилась незнакомая молодая женщина с гордо поднятой головой и горящими изумрудным пламенем глазами.
– Люди так слабы, так податливы, ими так легко управлять! – произнесла она и захохотала, и тогда две королевы заметили некое мерцание и неопределённость в её очертаниях и поняли, что перед ними такая же тень, как Эльза и девушки на холме, но значительно более плотная. Ещё тень, но уже почти человек.  И это существо говорило голосом Амелфы! А женщина, вонзившись взглядом в лицо Леды, продолжила: – Неужели ты думала, что всю силу и всю красоту этих девушек я отдавала тебе? Нет! Тебе была отмерена лишь малая часть, необходимая для поддержания твоего слабого естества. Ты должна была стать последней жертвой, которая завершила бы восстановление моего истончившегося в заключении тела и позволила бы мне сломать печать.
– Значит, такую участь ты мне уготовила? – горький вздох сорвался с губ Леды. – Что ж, я её вполне заслужила.
– Девочка моя, прости меня! – Эльза приподняла Леду, оперев её спину на свою правую руку, и обняла, слегка покачивая, будто баюкая.
А ещё через несколько секунд все трое рассыпались, превратившись в пыль. Но перед тем, как навсегда исчезнуть, из густого облака, возникшего на месте, где только что была Амелфа, донеслось наполненное бесконечной тоской:
– Милослав… Сгорел… Я сожгла его… Я…

И сразу после этого тысячи призрачных женских фигур начали таять. Вместо них в ночное небо стали подниматься тысячи ярких белых огней, всё выше и выше, пока не скрылись в неведомой людям дали. Несколько из них, перед тем как улететь, окружили продолжавшую лежать без сознания Белаву, и вот уже ничего не напоминает о страшных ранах, совсем недавно уродовавших её прелестное лицо.
Кроме Белавы на плоской вершине холма остались лежать ещё семь девушек. Все они представали перед зеркалом с Амелфой не более двух месяцев назад.

*   *   *
Когда начал рассыпаться дворец, Радим, Борислав и Константин яростно сражались на стене замка. Звон мечей, копий и щитов разносился окрест. Стражники прибывали. И вот уже против троих товарищей их стал десяток. Катрусец был умелым воином, меч в его руках сверкал, ловко отражая сыпавшиеся со всех сторон удары и нанося раны нападавшим. С кортиком в одной руке и саблей в другой, Борислав двигался быстро и плавно, словно находился на палубе корабля. Клинки, не раз выручавшие моряка во время схваток с пиратами и в драках с задирами, мелькали в его руках быстрее, чем мог уловить глаз. Радим, хоть и уступал в навыках владения мечом Константину, тоже мужественно отбивал атаки противников, постепенно приближаясь к лестнице, спускающейся со стены во внутренний двор. Вдруг раздался крик одного из стражников. Другой стражник подхватил его, и вот уже со всех сторон неслось:
– Что это?! Что происходит?! Смотрите! Смотрите! Дворец разваливается! Дворец рассыпается!
Бой остановился. Все в изумлении смотрели, как грандиозное сооружение превращается в пыль, а потом эта пыль, подхваченная вихрем, взмыла вверх. И почти сразу вслед за этим с земли в небо начали взлетать ярко светящиеся белые огни. Тысячи белых огней! Не прошло и четверти часа, а на опустевшем месте остались лишь несколько неподвижно лежащих тел.

Не только стражники наблюдали необъяснимое явление. Слуги и придворные, разбуженные шумом, высовывались в окна замка, залезали на крыши, а потом высыпали во двор, не отходя, однако, и на несколько шагов от продолжающей надёжно выситься стены.
Радим с товарищами спустились вниз и, с трудом пробившись сквозь толпу, бросились к лежащим фигурам. Кузнец сразу увидел Белаву. Подбежав к ней и нащупав слабое биение пульса на запястье, выдохнул с облегчением. Недалеко от них Борислав осторожно прижимал к груди Нежану. Константин некоторое время бродил по холму, вглядываясь в лица всё ещё находящихся без сознания девушек, потом осмотрелся и, наклонившись, что-то подобрал с земли. После чего сел, скрестив ноги, и закрыл лицо руками. Его плечи содрогались в беззвучном рыдании.
– Константин! Не нужно отчаиваться! – Радим пытался найти слова утешения. – Может быть, её здесь и не было никогда. Надо…
– Была, она была здесь, моя солнечная Елена. Вот, – и катрусец протянул раскрытую ладонь, на которой лежало жемчужное ожерелье. – Это я подарил ей в день помолвки. На оправе самой крупной жемчужины ювелир по моему заказу выгравировал её инициалы.
Кузнец, чувствуя, что больше не в силах смотреть на чужое горе, отвёл взгляд в сторону, и вдруг заметил, как недалеко от него что-то блеснуло. Колечко? А чуть дальше... заколка? И он с удивлением обнаружил, что по всей плоской вершине холма валяются припорошенные рыхлой землёй многочисленные мелкие вещицы: кулоны, браслеты, серёжки, цепочки, застёжки, ленты, пояса, бусы, а иногда отдельные крупные бусины. Золотые и бронзовые, серебряные и латунные, атласные и льняные, бриллиантовые и из цветного стекла. Почему? Как они уцелели? Ведь даже прочные стены дворца превратились в пыль.


Эпилог

Белава достала из печи румяный пирог с капустой и, поставив на стол, прикрыла сверху чистым льняным полотенцем с замысловатой вышивкой по краям. Через распахнутое настежь окно в комнату вливалось на удивление тёплое для середины рюена солнце. Под окном были слышны весёлые голоса играющих в мяч Мариши и Ясуни. Девочкам-близнецам совсем недавно исполнилось по четыре года, и Белава с Радимом души не чаяли в своих милых дочках. С противоположной от дома стороны просторного, слегка вытянутого двора виделась кузница, откуда доносился ритмичный стук молотка.
В горницу с большой миской бочковых огурцов вошла мать Радима, Елизара.
– Что-то наши мужчины совсем заработались, – проговорила она. – Пора бы им уже мыться да в чистое переодеваться. Того и гляди Добран придёт, да и у нас почти всё готово.
– Ничего, время ещё есть, – откликнулась молодая хозяйка. – А вы, матушка, присядьте, весь день ведь на ногах. Я теперь уже сама управлюсь.
Вот уже в восьмой раз они всей семьёй собирались отметить очередную годовщину чудесного спасения Белавы. А в том, что без чуда не обошлось, никто из них не сомневался.
Стук смолк, и из кузницы широкими шагами вышел Радим, ведя за руку едва поспевавшего за ним Изяслава. Шестилетний мальчик с трудом сдерживал слёзы.
– Терпи, сыночек, терпи. Сейчас мама помажет, и боль как рукой снимет, – на ходу утешал его кузнец.
Когда они вошли в дом, Белава сразу увидела на левой руке ребенка огромный быстро багровеющий ожог.
– Славушка! Что случилось? – ахнула Елизара.
Вслед за отцом и братом в комнату влетели близняшки.
Белава вынула из низкого комода стеклянную банку с мазью от ожогов, запасы которой Радим не забывал пополнять каждый раз, когда ездил в город.
– Мама, дай мне! Я хочу Славика полечить! – Мариша мгновенно оказалась рядом с женщиной, пытаясь дотянуться до банки.
– Ну, хорошо, – согласилась та, – аккуратно набери на палец, да, так, а теперь мажь, но очень осторожно.
– Ой, больно! – вскрикнул Изяслав, и несколько слезинок всё же скатилось по его щекам.
Потом Белава перевязала сыну руку белой тряпицей.
Вскоре на пороге появился Добран с бутылью медовухи подмышкой и с корзиной, в которой лежала завернутая в салфетку снедь. Семейство уселось за стол. Взрослые выпили по чарочке и приступили к трапезе. Из-под длинного рукава рубахи Изяслава показался край повязки.
– Что это у тебя? – спросил дед внука. – Поранился?
– Обжёгся! В кузнице, – с важностью протянул мальчик. – А, ерунда! Уже и не болит совсем! – и не успела Белава остановить его, как он размотал белую тряпицу. Женщина замерла, удивлённо глядя на руку сына. Остальные тоже застыли в изумлении.
– Как же так? – наконец произнесла Елизара, проводя пальцами по овальному бледно-розовому пятну, оставшемуся на месте недавнего страшного ожога.
– Это потому, что я, я его лечила! – воскликнула Мариша, и в её ярко-голубых, как у отца, глазах заплясали радостные огоньки.
– Я тоже так могу! Скажи, Мариш! – подхватила Ясуня. – Вон, позавчера, Рыжуля лапу сильно поранила, я ей подорожник приложила, и кровь сразу перестала идти. А то знаете, как шла? Прямо хлестала! Да если бы она могла говорить, то сама бы вам всё рассказала. Правда, Рыжуля? – обратилась девочка к выглядывающей с печи большой пушистой кошке.
– Да, дела, – кивнул Добран. – Вспомнилось мне сейчас, Белавушка, как твоя матушка как-то вскользь упоминала, что она, мол, из древнего рода ведуний-целительниц, теперь уже полностью утративших свой дар. Да только тогда я совершенно не придал этому значения. – А потом, заколебавшись, добавил: – Крошечная ты совсем была, когда умерла милая Аринушка. Но перед самой смертью она всё пыталась мне что-то сказать, чтобы я тебе передал, когда ты подрастёшь. Да кашляла, задыхалась, слова произнести не могла. Так и померла, задохнувшись, бедная моя голубка.

А через несколько дней на подворье Радима вошла, тяжело опираясь на сучковатую палку, сгорбленная старуха. Объёмистая сума на спине топорщилась во все стороны какими-то угловатыми толстыми предметами. Белава, которая в это время доила в хлеву корову, заметила гостью через открытую дверь и, прервав своё занятие, пошла ей навстречу.
– Здравствуйте, бабушка! Устали, чай, с дороги? Проходите в дом, сейчас вас парным молочком угощу, а вскоре и отобедаете вместе с нами.
– Спасибо, деточка! Ох, как устала. Совсем поизносилась.
Старуха села за стол, а хозяйка принесла кувшин с молоком и краюху ржаного хлеба. Пока странница жевала почти беззубым ртом, Белаве удалось получше разглядеть её. Вдруг женщину словно что-то кольнуло, и ей показалось, что когда-то она уже встречала эту старуху, что что-то очень важное связано с ней.
– Вспоминаешь? – путница подняла на хозяйку зелёные глаза, прячущиеся в испещрённых морщинами веках.
И Белава вспомнила и появление незнакомки в берёзовой роще, и её загадочное исчезновение, и серебряный дождь.
– Вы? – выдохнула она.
– Да. И я нужна твоим девочкам. Позволь мне остаться.

Так и поселилась Дарина в маленьком уютном домике, стоявшем особняком на подворье Радима. Его потолок и стены постоянно были увешаны пучками каких-то трав, а на полках располагались многочисленные баночки и пузырьки. А ещё – с десяток книг в кожаном переплёте. Именно они выпирали тогда из её сумы. Отдельно от остальных, в сундуке, хранилась самая старая и самая толстая из них, переплёт которой изрядно потрепался, а серебряные застёжки давно потемнели. Рядом с ней в маленькой шкатулке лежал большой красный рубин, оправленный в золото. Он появился здесь совсем недавно: кулон сделали в городской ювелирной лавке, где его изготовление по просьбе ведуньи заказывал Пересвет. Время от времени старуха вытаскивала рубин, клала на раскрытую ладонь и что-то бормотала, почти касаясь губами ярко-красной поверхности. И тогда тот ярко вспыхивал на несколько секунд.
Мариша и Ясуня разве что не ночевали у Дарины: так они привязались к ней. Частенько она брала их с собой в лес и, медленно переставляя плохо гнущиеся ноги, рассказывала им о травах и кореньях, о свойствах камней и воды, о силе ветра. А по вечерам читала вместе с ними её удивительные книги.

*   *   *
Ещё не один десяток лет по всей Верии и далеко за её пределами родители рассказывали своим детям страшилки, а менестрели распевали песни про жестокую королеву, забиравшую молодость и красоту у невинных девушек.

Беснуются волны и бьются о скалы,
вздымаются пеной, летят в тёмных брызгах.
С вершины на них смотрит сумрачно замок,
над морем и землями грозно нависнув.

Страна обнищала. В унылых селеньях
улыбки редки, смех считается чудом,
за тёмною ночью приходит день серый,
мечтать разучились давно уже люди.

А в замке на троне сидит королева
прекраснее солнца и звёздного неба.
Уста и ланиты нежны, очи девы
горят изумрудом, лоб мраморно-белый.

Златым водопадом струятся вниз косы.
Стан тонок и гибок. Как светлые росы,
блестят жемчуга на роскошном наряде.
Но холод мертвящий сквозит в её взгляде.

И замок давно опустел. Лишь служанки
беззвучно скользят, как безликие тени.
Послушны кивку своей властной хозяйки.
Окутаны мраком шаги и движенья.

Спускается ночь. У себя в будуаре
пред зеркалом снова сидит королева.
В глубинах его бледно светятся чары,
вливаются жаркою силой ей в вены.

Прервался поток. В голове слышен шёпот:
«Веди!» И по взмаху руки королевы
едва уловимый послышался шорох.
В покои вступила невинная дева.

В рубашке до пят. Под ней хрупкость изгибов.
Страх тлеет в глазах. Плечи пали в смущенье.
За руки ведут её – призраки? тени?
Пред зеркалом пленницей дева застыла.

Мерцает в глубинах стекла отраженье
всё ярче и ярче. А дева всё гаснет.
Потрескалась кожа, и с каждым мгновеньем
Весь облик её становился невзрачней.

Безликой, прозрачной, почти что бесплотной,
безвольною тенью, служанкой послушной
ступила к товаркам она равнодушно,
во всём им теперь обернувшись подобной.

Беснуются волны и бьются о скалы,
вздымаются пеной, летят в тёмных брызгах.
С вершины на них смотрит сумрачно замок,
над морем и землями грозно нависнув.

И в нём – королева. Прекрасней наяды.
Но холод мертвящий сквозит в её взгляде.
По залам пустым молча движутся тени.
Шаги не слышны, в дымке тают движенья.