Енисейский воевода

              Вечерело. По заснеженной зимней дороге в сторону Москвы неспешно тянулся усталый обоз. Впереди  уже изрядно измученная тройка  рысаков, понуро тащила  не богатый, но еще добротный крытый возок. Следом плелись пять конных пар, запряженных в груженые сани-розвальни. Обоз сопровождала дюжина верховых казаков, да примерно столько же вьючных лошадей шли за обозом.

                ***
               Откинувшись на мягких подушках, Александр Петрович в глубокой задумчивости наблюдал, сквозь слюдяное оконце экипажа, за проплывающими мимо заснеженными кронами деревьев. А когда лохматые лапы елей хлестали по обшивке кареты, он вздрагивал, отвлекался от дум и прикладывался пересохшими губами к стеклянному голландскому штофу, купленному два дня назад на постоялом дворе в Коломне.
              - Богомерзкое зелье. – Он с ненавистью отбросил в угол кареты пустой штоф. – Жаль, мало прихватили, своего сибирского хлебного вина.

                ***
                Почти трехмесячное путешествие из далекого Енисейского острога для воеводы Салтыкова было сплошным мучением. И не  потому, что дорога на лошадях была длинна и утомительна. Напротив, по зимнему пути сани почти не трясло и в другое время, эта поездка  принесла бы ему массу добрых впечатлений и удовольствий, но только не в этот раз. 
               Мучила воеводу неизвестность и ожидание какой-то неминуемой беды. И чем ближе они подъезжали к Москве, тем сильнее и чаще сжималось сердце от тревожных предчувствий

                ***
                Когда, накануне Покрова Пресвятой Богородицы, в дом воеводы в Енисейске  с шумом ввалились столичные гонцы с требованием, немедленно собираться в Москву в Кремль, чтобы предстать «пред ясны очи» правительницы Российского царства Софьи Алексеевны, воевода не на шутку испугался. Но что больше всего  перепугало его, так это  подорожная грамота
                - Что за напасть такая случилась? – Мгновенно покрывшись липким  потом,  мучительно соображал воевода, держа  в трясущихся руках  казенный документ, подписанный  первым боярином государства Российского, самим князем Василием Васильевичем Голицыным.
                В памяти лихорадочно работающего мозга вихрем пролетела, вспомнилась и отпечаталась вся правда о грехах и подлости его окаянного семейства, совершенных против российской короны.
                - Но я-то здесь причем? – Отгонял от себя страшные воспоминания Александр. Я хоть и родился подданным Польского короля, вины-то моей в этом нет. Это мой дедушка, боярин Михаил Салтыков, предал Русь-Матушку, присягнув польскому королю Сигизмунду, за что и получил от него поместья в Дорогобужском уезде.
               - Чего вдруг, Софья Алексеевна,  вспомнила обо мне? – Тревожное предчувствие  лихорадочно пульсировало в его голове.
               – Нет, здесь не обошлось без козней злейших врагов их рода, того же Голицына и Шакловитого. Столько времени прошло, а не забыли завистники подлые, в каком фаворе было их семейство при Рюриковичах.

                ***
                В путь отправились сразу после Покрова, благо снегу в этом году было много и зимник уже основательно проторили.  Обозы с грузом из Маковского острога в Енисейск и обратно шли уже почти непрерывно.
                В начале пути воевода ехал верхом на коне. Все хорохорился, нет-нет, да и прикладываясь к баклаге с ядреной малиновой брагой. Но когда, вдруг  скособочившись, он внезапно свалился с лошади, казаки  запихали его в возок и с тех пор воевода оттуда выходил только по нужде,  да еще на постоялом дворе. 
Однако зелье Александр Петрович после этого пить не прекратил, а на увещевание десятника Перфильева только отмахивался, да ругался срамословно будто мужик сиволапый, а не высокородный вельможа.

                ***
                Воеводой  Енисейского острога Александр Петрович Салтыков был назначен царем Федором Алексеевичем Романовым.  И  хоть умер тот в прошлом году, прожив всего лишь 21 год,  однако за столь короткую жизнь успел дважды жениться.  Обе его супруги, покойная Агафья Грушецкая и  нынешняя Марфа Апраксина, были в  дружеских, даже родственных отношениях с родом Салтыковых, что в значительной степени и повлияло на его назначение в Енисейский острог.

                ***
                По складу ума и характера Александр Петрович  больше склонен был к свободной, раздольной жизни. И хоть был уже немолод, в этом  году ему исполнилось 40 лет,  не задумываясь, отправился в далекую Сибирь, оставив в Москве  жену Екатерину Федоровну и троих детишек.  Ну не тащить же их с собой в Сибирь, в «Тмутаракань».
Вот уже почитай три года как не видел Александр Петрович свою семью.
               - Старшей-то дочери, Прасковье, уже, однако, девятнадцать  в этом годе стукнуло. – Вспомнил вдруг он – Совсем  взрослая девица.
                Служба в Енисейском остроге Александру Петровичу нравилась. Жалованье хорошее, да и начальников никого, считай сам себе хозяин. Он желал бы вообще остаться здесь навсегда, но на все, как говорится, есть воля Господа и Государя.
                Александр Петрович, улыбнулся, вспоминая, как вышел провожать его народ енисейский. Любили его казаки. Все до единого почти вышли на дорогу. Как смахивали тайком скупую слезу бородатые мужики, как заголосили в крик бабы, как ревела, цепляясь за стремена его кухарка, брюхатая Фроська, словно знала, что никогда в Енисейск он уже не вернется.
                Спустя две недели, сидя за столом с воеводой Кетского острога Иваном Семеновичем Павловым за чаркой водки, Салтыков при свете сальной свечи плакался ему на неудавшуюся жизнь,  судьбу  и божился, что чист перед Господом Богом,  царями Иваном и Петром и сестрицей ихней Софьей Алексеевной.
                Наутро они при расставании обнялись и больше уже никогда не виделись, сохранив в тайне свой ночной разговор.

                ***
               Воевода пару раз стукнул ногой в стенку кареты, кучер что-то крикнул и обоз встал. Вывалившись из дверцы в сугроб, Салтыков оттолкнул казака, бросившегося  ему помогать.
              - Отойди, сам я – Обвел мутным взглядом хмурые бородатые лица казаков спешившихся с лошадей, потягивающихся и разминающих ноги.  Увязая почти по колено в снегу,  отошел от дороги и  не стесняясь справил нужду.
              - Десятский где? – Буркнул, не глядя ни на кого и заметив подбежавшего Степана Перфильева, спросил.
              –  Как настроение в отряде, здоровы ли казаки?   Далеко ли  до Москвы?
              - До Москвы, воевода, совсем-то ничего и осталось, – махнул рукой Степан, указывая на дорогу – только вот ночевать опять придется на постоялом дворе. В город-то нас, наверное, стража не впустит. На Москве смуты боятся. Я тут давеча, с проезжавшими из Москвы казаками Яицкими говорил. – Степан опасливо закрутил головой, словно опасаясь кого-то.
             - Садись ко мне в возок – Буркнул воевода - да прихвати с собой бражки –  и грузно полез в карету.
              Когда обоз тронулся, оба выпили по кружке браги и  закусили холодной вареной медвежатиной, воевода повернулся к Перфильеву.
              - Ну, сказывай, что там?
              - Вражда там между двух царствующих семейств возникла. Знающие люди на постоялом дворе говорили.
              - Что там они не поделили? – Усмехнулся, разглаживая бороду, воевода.
              - Так Милославские с Нарышкиными и схлестнулись за трон царский.
              - Погоди, погоди. Так говорят Иван с Петром, оба на царство венчаны!
              - Так-то оно так – скомкал Степан мокрую бороду в кулаке – только регентом-то при них и правительницей, Софья Алексеевна, родная сестра Ивана.  Они же оба из семейства Милославских будут, а Петр из рода Нарышкиных. Вот и получается, что для Софьи Алексеевны выгоднее будет, если на троне останется один Иван. К тому же говорят – Степан понизил голос, как будто кто-то их мог здесь услышать – Иван-то, говорят, хворый, не только телом, но и головой, мается. Да и где это видано, чтобы на царство сразу двоих мазали? Нет, определенно быть беде.
             - Что языком-то мелешь? – Одернул его воевода. – Плесни ка еще кваску.
             - А вот истину люди говорят – не унимался Степан – Петр-то, сказывают, хоть и малец, совсем еще, но ушлый и здоровьем Бог не обидел, а Иван и телом хвор, и головкой глуп, и к царствованию совсем не пригоден. Зато Софьюшка, кобыла лохматая, хочет Петра Алексеевича извести, да всю жизнь регентом над дурачком Ванькой и сидеть, а все эти ученые князья, что вокруг Софьюшки крутятся, ей в этом помогать станут. Ты уж, воевода, поосторожней будь, гонор-то свой поумерь. Уж я твой норов знаю, а то кабы чего не вышло. Ладно, пойду я. Почивай, воевода –  Степан ловко выскочил на ходу из возка.
            - А где гонцы-то царские, что-то я их давно не вижу? – Сплюнул в снег воевода.
            - Так докладывать князю Голицыну, поди ускакали. – Ощерился беззубым ртом Степан.
             Уже ближе к полуночи караван наконец-то разместился на обширном постоялом дворе почти под самыми стенами московского кремля. До Великого праздника Рождества Христова оставалось ровно три дня.

                ***
             Только под самое утро забылся  коротким чутким сном воевода Салтыков. Ночью он попарился в баньке, где  огромными ножницами его подстригли, подровняли бороду и усы, отросшие за дорогу до безобразия. И когда Александр Петрович, наконец-то, сел за стол выпить чарку водки и закусить, сквозь маленькие слюдяные окна трактира уже пробивался серый рассвет.

                ***
             По давно  сложившейся в московском Кремле традиции  весь царский двор во главе, разумеется, с самим царем с утра до полудня всегда  находился в кафедральном Успенском соборе на заутренней молитве и только после этого в Престольной палате государь, совместно с боярами,  принимал послов, купцов и воевод.
             Так было, говорят, всегда.  При Михаиле Федоровиче,  при Алексее Михайловиче и при его сыне Федоре Алексеевиче, которого воевода Салтыков знавал лично
            - Ничего не изменилось. - Александр Петрович еле протиснулся сквозь огромную разношерстную толпу именитых гостей, заполонившую все пространство Большого Теремного дворца, начиная от Красного парадного крыльца и заканчивая  Соборной палатой. Там его вдруг подхватил под руку незнакомый человек.
           - Пойдем, воевода, я тебя мигом в Грановитую палату, через Государев кабинет проведу.
            Раньше, когда Александр Петрович бывал в Теремном дворце, эта палата называлась Престольной. Именно здесь стоял престол царский. К его удивлению престол здесь так до сих пор и стоял. Только вот палата уже называлась не престольной, а Государевым кабинетом.
            - На европейский лад  поди, Софьюшка-то все делает? – С горечью подумал воевода.
            - Здесь жди, воевода – проговорил незнакомец и скрылся за дверью опочивальни.

                ***
            Воевода, отвыкший в Сибири от такой кричащей роскоши, опасливо озирался по сторонам. Три года назад, когда после смерти Алексея Михайловича, на престол взошел Федор, ему доводилось однажды проходить через Престольную палату, но тогда здесь шел ремонт. 
            Теперь все стены и потолки зала были расписаны позолотой и яркой красной краской. Все лавки, стулья и диваны  обиты малиновым бархатом и даже печи украшены красными изразцами.

                *** 
            - Пойдем, воевода – Все тот же человек, открыл перед ним двери и провел  в Грановитую палату. Здесь Александр Петрович никогда не был. У него аж дух захватило от размеров этого зала. Стены, подпирающие потолок на высоте десяти метров и смотревшие в комнату огромными восемнадцатью окнами, наполняли зал дневным светом и освещали великолепную настенную живопись. Зрелище было поистине ошеломляющее.
             В это время, распахнулись все двери палаты и в зал, хлынула толпа людей. Галдя и толкаясь, рассаживались они на лавках в только им одним известном порядке, однако мест сегодня явно не хватало.
             Сопровождающий воеводу  человек, оказавшийся видимо дворецким, хлопнул в ладоши и тут же несколько поджидавших за дверями слуг, по взмаху его руки, втащили дополнительные лавки.
             Внезапно все стихло. Бесшумно открылась дверь рядом с возвышением, на котором стояло царский трон. Точнее кресел было три.
             Воевода заморгал глазами – Почему? – И тут же устыдился. – Ну как же, – Иван и Петр – цари, а между ними в кресле с высокой спинкой должна сидеть она, правительница России,  регент Софья Алексеевна.
             Но вопреки ритуалу на кресло села одна правительница. Рядом с ней встал благообразный, князь Василий Васильевич Голицын. Наступила тишина. Софья словно знала, повернула голову и уперлась взглядом в воеводу.
Александр Петрович низко поклонился правительнице.
            - Подойди. – Толкнул сзади дворецкий.
             Воевода на негнущихся ногах приблизился к возвышению и упал на колени. Софья  Алексеевна, продолжая пристально смотреть на Салтыкова, что-то тихо сказала князю Василию. Тот молча кивнул головой, подошел к воеводе и помог ему подняться.
            - Негоже тебе, воеводе и боярину, стоять передо мной на коленях – Чуть хрипловатым голосом проговорила правительница. – Брат мой и Государь Иван Алексеевич, решивший по вступлению в годы жениться, выбрал в жены себе девицу Прасковью Салтыкову. Дочь твою, воевода. Даешь ли ты согласие, воевода, на замужество дочери своей Прасковьи с братом моим, Государем Российским Иваном Алексеевичем Романовым?
             Все смешалось в голове Александра Петровича. В одно мгновение он перестал  видеть и слышать. Вокруг него что-то происходило, кто-то что-то говорил, но он ничего не понимал, только постоянно пытался встать на колени, но его удерживали и, наконец, насильно усадили в принесенное слугами кресло. Постепенно к нему стал возвращаться вначале слух, а потом и зрение прояснилось.
            - Ответь царевне, матушке нашей,  Софье Алексеевне. - Шептал на ухо назойливый голос. Александр Петрович повернул голову и встретился с насмешливым взглядом князя Голицына.
            – Что ответить-то? – Промямлил он.
            - Благословляешь ли ты, воевода, дочь свою Прасковью и отдаешь ли ты ее замуж за Государя нашего Ивана Алексеевича?
            - Благословляю. – Прошептал воевода в полуобморочном состоянии, кивнув головой – отдаю – и потерял сознание.

                ***
             Потом по  случаю помолвки был пир, правда не такой пышный какие закатывали в свое время и отец, и дед Софьи Алексеевны. Все было достаточно скромно, по-европейски тихо и  церемонно.
             За столом Александр Петрович сидел рядом  с  Софьей Алексеевной, по другую руку от него был  патриарх Иоаким. Изрядно уже поднабравшись наливок, икая и комкая в кулак бороду, святой отец вдруг произнес совсем уж крамольные слова, чуть не испортившие все праздничное застолье.
             Бывший капитан рейтарского полка под названием «черные всадники», совсем еще недавно в составе армии под командованием боярина Василия Бутурлина воевавший против Речи Посполитой, а ныне Патриарх всея Руси, Иоаким люто ненавидел Польшу.
             Почти трезвым голосом он громогласно заявил, что венчать девицу Прасковью Салтыкову с Царем Иваном он не будет, а если кто другой осмелится это сделать, то он того проклянет, а сам навеки уйдет в монастырь.
             После гробового молчания начался нешуточный переполох. Бояре, перешептываясь, крестились и прятали глаза. Только после долгих увещеваний Патриарха, удалось выяснить, что по церковным  канонам  дочь католика Салтыкова не может состоять в браке с православным царем Иваном Алексеевичем. И хоть родилась Прасковья уже в Москве, однако отец ее, Александр Петрович и родился и крестился на территории Речи Посполитой, а значит католик и иноверец.

             После долгих препирательств, все-таки, удалось уговорить упертого Патриарха. Решено, воеводу Александра Петровича Салтыкова, перекрестить по православному обряду, а заодно дать ему другое имя - Федор. В честь недавно почившего царя Федора Алексеевича, которого Патриарх очень любил и тосковал по нему.      Кроме того в доме Романовых существовала традиция поклонения Федоровской иконе Божией Матери. Именно этой иконой был благословлен на царствование первый русский царь из рода Романовых, Михаил Федорович, своей матерью Ксенией Шестовой.


                ***
     Только к средине января отошел от запоя тесть русского царя. Казаки, посланные Голицыным на его поиски,  доставили еле живого Салтыкова во дворец с постоялого двора, где он бражничал в кругу  енисейских казаков.
Правительница Софья Алексеевна, слегка попеняв ему, что не бережет, мол, себя родственничек и чтобы наконец-то окончательно избавиться от него, объявила царский Указ. Согласно которого  Федор Петрович Салтыков официально возводится в сан боярина и  назначается воеводой и правителем  города Киева, куда и должен был отправиться  незамедлительно.

                ***
             Когда в начале января в Коломенском дворце. целую неделю, гремела царская свадьба, молодая царица Прасковья Федоровна даже не подозревала, что в далеком, заснеженном Енисейске у  бывшей кухарки воеводы Салтыкова  Ефросинии родился сын, ее родной брат Авдей.

                ***
             Он тоже никогда не узнает о своей венценосной сестре и о своих будущих племянницах, Великих Княгинях. Одна из них Анна Иоанновна, в последствии, станет Императрицей Российской Империи.
             Ефросиния часто вспоминала ласкового, доброго воеводу, плакала даже ночами и Богу молилась за него.

P. S.
            Хитроумный план правительницы Софьи Алексеевны, подсказанный ей её фаворитом Василием Голицыным,  не оправдал себя. Всем было очевидно, что царь Иван очень слаб здоровьем и долго на этом свете не протянет. Поэтому так необходима и была его  женитьба. Софья надеялась, что рождение наследника, даже в случае смерти брата, позволит ей  еще длительное время оставаться во главе государства в роли регента, теперь уже  своего племянника.
            Но у Ивана с Прасковьей одна за другой рождались девочки, которые, в силу существовавшего тогда закона, права на престол иметь не могли.