Шпага Лепарского, или По нужде

Несколько лет назад случилась у меня беседа с научным сотрудником Иркутского музея декабристов Владимиром Юрьевичем. Фамилию называть не буду, поскольку в музее он уже давно не работает. Это человек рассказал историю, которая произвела на меня сильное впечатление. Насколько она достоверна, судить не берусь, но дело, по его словам, было так. 
Однажды по программе мероприятий, посвящённых восстанию декабристов, Владимира Юрьевича командировали в Забайкалье. Он должен был выступить в музеях Читы и Петровска-Забайкальского с докладом о культурном влиянии выдающихся узников на дикие места Сибири. Год близился к концу, и Владимир Юрьевич мечтал привезти из командировки ёлочку.
Прибыв на поезде в Читу, он был встречен сотрудниками управления культуры и отвезён на конференцию в старую деревянную церковь, где и базировалась экспозиция местного музея. Доклады уже начались, и Владимир Юрьевич, потихоньку войдя в зал, присел с краю и стал слушать. Выступал невзрачный мужичок, профессор какого-то университета. Он говорил о бедственном положении малых музеев Забайкалья, которые подвергаются буквально разграблению со стороны крупных региональных музеев.
– Обирают нас, а экспонаты потом выставляют у себя даже без упоминания о тех, кто их разыскал, – негодовал профессор. – Вот, например, шпага генерала Лепарского выставлена в экспозиции Дома Трубецкого в Иркутске, хотя должна храниться в Петровске-Забайкальском.
Владимир Юрьевич опешил, ведь никакой шпаги Лепарского он в своём музее в глаза не видывал. Более того, он даже не слышал, чтобы она там была. С другой стороны, он работал сотрудником недавно, фондов не знал и поэтому подумал: «Вдруг шпага существует и выставляется по особым случаям».
Выступление профессора вызвало брожение в рядах слушателей. Представители местных музеев не могли припомнить, чтобы их грабили сотрудники более высокопоставленных учреждений, и поэтому занервничали и загудели. Владимир Юрьевич, поддавшись общему критическому настроению по отношению к докладу, решил вставить слово. Он поднял руку и спросил:
– В каком месте экспозиции Дома князей Трубецких хранится шпага, про которую вы говорили?
Мужичок, ничуть не тушуясь, ответил:
– В книжном шкафу в кабинете Трубецкого.
Владимир Юрьевич обрадовался, что вот тут-то он как раз может возразить компетентно. Перед отъездом в Читу он помогал переставлять экспонаты в кабинете Сергея Петровича, двигал книжный шкаф и отчётливо помнил, что в нём находилось.
– Вы извините, но я только что оттуда. Нет там никакой шпаги в книжном шкафу. Там и места для шпаги нет – полки с книгами девятнадцатого века, маленький бюст Наполеона да пара дагерротипов, – сказал он.
– Ну, значит, уже продали на чёрном рынке, – уверенно заявил докладчик.
Владимиру Юрьевичу захотелось поподробнее расспросить мужичка о шпаге, ведь Станислав Романович Лепарский был очень неординарным человеком, героем Отечественной войны 1812 года, а шпага могла быть наградной. Находясь в отставке в своём имении под Курском, уже в приличном возрасте, лет за семьдесят, он получил предложение императора Николая I возглавить каторжные Нерчинские рудники Забайкалья в связи с направлением туда декабристов. Царь доверял старому вояке и знал, что службу тот будет нести честно, ведь раньше он был командиром Севрского гвардейского полка, шефом которого был сам Николай Павлович. Семьи у Лепарского не было, и он приступил к своим обязанностям весьма ответственно.
Одного не знал император: Станислав Романович хоть и был человеком исполнительным, даже педантичным, но характер имел мягкий. Генерал не стал палачом для осуждённых, напротив, был с ними весьма лоялен и заслужил уважение ещё и за доброе отношение к их жёнам, приехавшим в Сибирь. Когда Лепарский скончался в Петровском заводе в 1837 году, каторжане-декабристы – те, кто ещё не отправился на поселение в другие места, – добились разрешения устроить поминальный ужин в честь покойного, на котором говорили, какой это был благородный человек и как им повезло, что именно его назначили комендантом Забайкальских рудников. Декабристы по подписке собрали деньги на памятник своему охраннику-покровителю и своими руками помогли его воздвигнуть в ограде церкви Петра и Павла в Петровском заводе. Надпись на памятнике гласила: «Служил престолу 65 лет».
Владимир Юрьевич задумал дождаться подходящей ситуации, подойти к профессору и поговорить, но когда объявили перерыв, всех участников конференции пригласили обедать в соседний зал. Владимир Юрьевич решил сначала подкрепиться, а после уже выловить агрессивно настроенного краеведа для разговора. Обед на поверку оказался обыкновенным кофе-брейком. Копчёная колбаса, сыр, бутерброды с бужениной, какие-то сладости, вот, собственно, и всё. «Зачем было называть это мероприятие обедом?» – недоумевал командировочный. Конечно, Владимир Юрьевич с удовольствием бы поел супа, картошечки с солёными огурчиками, тефтелек, но голод не тётка.  Пришлось есть, что дают, хотя всё это он про себя назвал «женским завтраком».
От острой копчёной колбасы и сладостей очень захотелось пить. По местным обычаям, к столу подавали лишь чай с молоком. У Владимира Юрьевича появилось недоброе предчувствие, но он всё же выпил две чашки забайкальского чая. Не прошло и двух минут, как он понял, что зря это сделал. В животе началось томление и бурление.
Владимир Юрьевич ощутил, что равновесие его натуры поможет сохранить только поход в туалет. С небрежным видом он обратился к сотруднице музея: мол, где у вас тут места общего пользования?
– А, туалет?! – обрадовалась та. –  Так у нас он не работает. Засорился!
Командированный осознал, что ему предстоит тяжёлое испытание, ведь до конца конференции оставалось ещё полдня. С понурым сосредоточенным видом он пошёл в зал заседаний, сел в самом дальнем углу и сконцентрировался.
Как проходили дальнейшие выступления, он помнил смутно, но в какой-то момент его внутренняя сосредоточенность была нарушена сообщением о вскрытии могилы генерала Лепарского. Какая-то пожилая женщина рассказала, что ещё до войны, будучи в рядах пионеров, во главе с местным учителем истории и какими-то коммунистами в кожаных куртках, участвовала во вскрытии неизвестной могилы, предположительно коменданта рудников. Памятника на ней не было. Считалось, что он был утрачен в лихие годы гражданской войны.
Когда копали яму, вдруг наткнулись на довольно обширное помещение в земле, похожее на склеп, в котором на каменном постаменте стоял закрытый гроб. Учитель открыл его, и все увидели хорошо сохранившееся тело в полуистлевшем мундире с орденами и эполетами. Впечатление было настолько сильным, что учитель уронил крышку гроба. От удара тело рассыпалось в прах. Позже из гроба извлекли ордена, остатки мундира, металлические пуговицы, шпоры и шпагу. Куда это всё дели, бабушка не знала. Помнила только, что уже после Великой Отечественной войны могилу снова вскрывали. Зачем, неясно – может, ещё что-нибудь хотели найти или удостовериться в принадлежности праха именно Лепарскому. Вскоре после этого на могиле установили постамент в виде столба из чугуна.
Когда старушка завершила рассказ, Владимир Юрьевич, отвлёкшийся было от тяжёлой внутренней борьбы, вновь погрузился в медитацию настолько глубоко, что не заметил окончания мероприятия.
Курирующая Владимира Юрьевича сотрудница музея предложила ему отправиться в гостиницу с делегатом конференции по имени Николай Иванович: в его номере  было свободное место, чтобы переночевать. Владимир Юрьевич медленно встал и, не говоря ни слова, пошёл за Николаем Ивановичем, но к счастью, гостиница была рядом, и они добрались до номера довольно быстро.
Войдя в апартаменты, Владимир Юрьевич ринулся к туалету, но на мгновение застыл, так как на двери, где должна была находиться туалетная комната, было написано «Санитарная зона». Всё же он решился открыть дверь и облегчённо выдохнул: это был всё-таки туалет, хотя и немного необычный. Там стояла стиральная машина и ванна, а между ними – унитаз. Однако главная проблема оказалась в том, что над унитазом очень низко размещался навесной шкаф с туалетной бумагой, мылом, зубными щётками, средствами для дезинфекции и прочей ерундой.
Сначала Владимир Юрьевич даже растерялся, не понимая, как можно сесть на дорогое его сердцу гигиеническое приспособление, – очень шкаф мешал. Потом всё-таки изловчился и втиснулся среди всех этих бытовых устройств. Когда его, покинувшего «санитарную зону», вновь увидел Николай Иванович, то был порядком удивлён произошедшей метаморфозе. Владимир Юрьевич словно стал выше ростом, помолодел, глядел орлом и шутил, хотя по дороге к гостинице, не проронил ни слова, так что поначалу делегат даже предположил, что чем-то не понравился новому знакомому.
Кстати, номер был рассчитан на троих:  в комнате стояло три койки. На одной из них сидел незнакомый лысый мужчина, представившийся провизором Агапитовым. Приехал он в областной центр из отдалённых районов Читинской губернии по служебным делам. Разговорились.
Аптекарь рассказал, что провинция просто загибается от отсутствия работы, культуры, медицинского обслуживания. На восемнадцать тысяч человек полагается один терапевт, медсестра и один провизор. Такое население проживает примерно в полутора-двух десятках деревень. Населённых же пунктов значительно больше.
Места депрессивные, едут сюда служить только подвижники и узбеки. Заработная плата у врачей невелика, больных много, до центра в экстренных случаях добираться долго. Например, рожениц надо везти в районный центр. Для этого вызывают скорую помощь, которая едет до отдалённых поселений очень долго, но согласно приказу областного минздрава роды в местных больницах и фельдшерских пунктах принимать запрещено – опасно. Логики в этом распоряжении мало, поскольку роды часто происходят в пути, в трясущейся на грунтовой дороге машине.
Люди в этих краях лишены элементарных благ цивилизации, денег нет, поэтому почти всё взрослое мужское население занято на незаконной рубке тайги для китайских предпринимателей. Они в огромном количестве организуют бригады чёрных лесорубов, и весь лес гонят в Китай. Очень похоже, что в схемах такой добычи древесины заняты  начальники всех уровней.
Федеральный центр постоянно присылает инспекции и следственные бригады. Кого-то ловят, сажают, на освободившиеся места ставят новых руководителей, но «воз и ныне там». Свежие начальники вписываются в криминальные схемы и, понимая ситуацию, начинают действовать с большей осторожностью, но всё равно рано или поздно попадают под раздачу.
А что делать? Людям жить надо, работы легальной крайне мало, средств на развитие региона Москва не выделяет. Если попытаться поговорить с местными о лесе, гарантированно не будут отвечать: слишком щекотливая тема. Агапитов сетовал, что из-за плохих условий жизни население много пьёт и устраивает поножовщину, что создаёт дополнительную нагрузку для медицинских работников, которые и так еле живы.
Владимир Юрьевич с интересом слушал провизора, а потом предложил выпить, так как привёз с собой из Иркутска неплохой водки. Водка «Слава» была названа в честь директора вино-водочного комбината «Кедр» Вячеслава Пиманова, который своими стараниями вывел предприятие на международный уровень, сделав в рекламной кампании упор на то, что продукт готовят исключительно на байкальской воде, добытой с глубины четыреста метров. Пиманов умер от онкологии, но сослуживцы продолжали выпускать водку имени его, и она пользовалась большим спросом у благодарных потребителей.
Вечер прошёл в тёплой дружеской обстановке. Спать легли рано, так как утром Владимиру Юрьевичу и Николаю Ивановичу нужно было отправляться в Петровск-Забайкальский на вторую часть конференции, а провизору Агапитову предстояло добывать лекарства для депрессивных районов.
На вокзале Владимир Юрьевич нашёл нужный вагон в соответствии с билетом, вошёл в него и устроился на своём месте. Взглянув в окно, он увидел, что остальные делегаты мечутся по перрону, а в поезд не садятся. Владимир Юрьевич вышел к коллегам и узнал, что вагона с местами для остальных участников конференции нет. Они несколько раз пробежали вдоль поезда – ничего не нашли. Составили депутацию для похода к начальнику станции, собрали билеты для доказательства  обстоятельств.
Пришли к нему напряжённые, озабоченные, ведь по расписанию поезд должен был отходить уже через десять минут. Кто-то даже выкрикивал ругательства в адрес начальства: дескать, разгильдяи, самоуправцы, саботажники. Начальник, как ни странно, встретил делегатов с улыбкой, на крики внимания не обращал, общался вежливо, пытаясь понять, чего от него хотят. Было ощущение, что он немного навеселе. В конце концов  объявил: «Раз едет культура, культуру надо прицепить». После этого дал распоряжение подогнать недостающий вагон к поезду. «Какой хороший человек, – подумал Владимир Юрьевич. – Вот ведь начальник, а в то же время не г..но».
Вскоре все сели в поезд и благополучно добрались до Петровска-Забайкальского.
С вокзала на автобусе делегатов перевезли в только что выстроенный Дворец культуры – большое здание из стекла и бетона, где и должны были продолжаться мероприятия конференции, но прежде всех повели завтракать. Еда была стандартная: мясная нарезка, сыры, печенье и чай с молоком. Владимир Юрьевич приобрёл уже некоторый гастрономический опыт и решил чай не пить, а еду стал запивать просто молоком, разлитым в большие керамические кувшины. В Иркутске он регулярно покупал в магазине молоко и пил с удовольствием.
 Однако молоко, стоявшее на столе, оказалось не магазинным. Оно было очень жирным и вкусным, наверное, сразу из-под коровы. Только вот организм Владимира Юрьевича к такому молоку был не готов. Опять начались внутренние процессы, не сулившие ничего хорошего. Это Владимира Юрьевича не слишком встревожило, ведь он находился в новом Дворце культуры, где наверняка туалеты ещё не успели засориться.
Выйдя из банкетного зала, Владимир Юрьевич пошёл искать нужное место. Ходил по первому этажу довольно долго, опознавательных знаков на дверях не было, да и двери, которые ему попадались, были заперты. Тогда он решил подняться на второй этаж, предполагая, что раз на первом нет, значит, на втором точно найдётся нужный кабинет. И, правда, как только Владимир Юрьевич поднялся на второй этаж, то сразу увидел маленькую дверь в большой стене напротив. Он открыл дверь – и грянул хор ветеранов лесной промышленности, поскольку Владимир Юрьевич очутился на балконе над сценой Дворца культуры. Ветераны пели, что не стареют душой, а Владимир Юрьевич чувствовал, что стареет неотвратимо с каждой секундой и остановить это старение без посторонней помощи не сможет.
Он вышел с балкона и, увидев работницу дома культуры, громко крикнул: «Где здесь у вас туалет?!» Пожилая женщина с пониманием посмотрела на Владимира Юрьевича и сказала, что туалеты не работают: коммуникации подвели, а унитазы ещё не поставили. Надо, мол, на улицу идти. Там, дескать, метрах в ста от входа стоит одноэтажное здание, покрашенное в белый цвет, это туалет и есть. Пришлось молочному страдальцу идти в гардероб, одеваться и отправляться на улицу. Вернувшись в конференц-зал, измученный, но несломленный, Владимир Юрьевич увидел кроме делегатов незнакомых людей, сидящих во главе стола. Это была местная власть.
Выделялся тип в дорогом костюме, на руке он носил часы, какие бывают на фотографиях в глянцевых журналах. Человек этот оказался главой местной районной администрации. Глядя на скромных музейных служащих, он чувствовал себя хлебосольным барином. Его распирало от важности и хотелось сделать для бедных работников культуры что-нибудь хорошее.
Он обратился к вошедшему Владимиру Юрьевичу:
– Вы откуда приехали, уважаемый?
– Из Иркутска, – скромно ответил тот. 
– Что бы  вам хотелось увезти с собой из наших краёв на память? ¬– ласково улыбаясь, продолжал спрашивать хозяин района.
– Очень хотелось бы привезти к Новому году домой ёлочку…
 Владимир Юрьевич не закончил фразы, так как увидел, что его собеседник изменился в лице и почти закричал:
– Нет у нас ёлок! Это неправда, когда говорят, что у нас много леса. Почти весь лес погиб. Его зайцы съели. Очень много зайцев развелось в наших местах. Они кору снизу у деревьев грызут, из-за этого деревья сохнут и погибают. Ни одной ёлки практически в округе не осталось.
То, как сопровождающие засуетились, зашептались между собой, и то, как кто-то из прислуги отвёл в сторону руководителя конференции и что-то стал выяснять, поглядывая на Владимира Юрьевича, вселило в него догадку, что его  приняли за кого-то другого. В памяти всплыли рассказы провизора Агапитова про чёрных лесорубов, про незаконную вырубку леса. Владимир Юрьевич ощутил себя агентом под прикрытием в логове бандитов.
С другой стороны, получается, что его раскрыли, но при этом боятся. Владимир Юрьевич небрежно отодвинул стул, стоявший на пути, и, подойдя к главе района, спросил, указывая на часы:
– «Патек Филипп акванавт?»
Тот побледнел и промямлил, что это простой «Ролекс», а о часах как у президента он даже мечтать не смеет.
– Значит, ёлочку от вас я домой увезти не смогу? – многозначительно продолжал беспощадный Владимир Юрьевич.
– Ну, может... если поискать... где-нибудь и найдём... может быть, на дальней засеке… – залепетал начальник.
Чувствуя, что дядю может хватить удар, Владимир Юрьевич дал задний ход:
– Да ладно, в поезде везти ёлку не очень удобно. Приеду в Иркутск, там достану. А вам надо как-то бороться с зайцами. Награду за отлов объявить, что ли. Может, отравой  какой деревья опрыскать…
– Обязательно, обязательно будем бороться с зайцами. Это дело на самотёк не пустим. Оградим национальное богатство от лесных вредителей, – подобострастно отвечал человек с часами «Ролекс» на руке, цена которых начинается с пяти тысяч долларов.
Обслуживающий персонал уже давно посылал ему знаки, что Владимир Юрьевич из убогих, то есть работник культуры, безобидный, как тушканчик, но дядя на всякий случай вёл себя крайне учтиво: вдруг правда агент под прикрытием из Москвы?
 Потом вся бригада местных руководителей попрощалась с делегатами конференции и уехала в неизвестном направлении. «Бороться с зайцами отправились», – подумал Владимир Юрьевич.
Между тем опять подошло время обеда, всех загрузили в автобус и привезли в столовую, расположенную недалеко от Дома-музея Екатерины Трубецкой, где должна была пройти заключительная часть конференция.
Владимир Юрьевич обрадовался, что наконец пообедает нормально. В меню был бурятский суп бухлёр из баранины и позы. Владимир Юрьевич проголодался и с азартом съел две порции бухлёра и пять больших поз. Запивать еду ничем не стал, памятуя о своих санитарных злоключениях, но, похоже, жирный наваристый суп и изрядная порция поз вновь вошли в противоречие с его организмом.
«Это наказание какое-то», – подумал Владимир Юрьевич и хотел уже выйти на улицу подышать свежим воздухом, как объявили, что пора идти на слушания. До Дома Трубецкой он дошёл первым. Когда ворвался внутрь и стал озираться, к нему подбежала дама средних лет и азартно прошептала:
– Я знаю, что вам нужно. Пойдёмте со мной.
После чего повела его на второй этаж. Владимир Юрьевич подумал, что на втором этаже находится туалет для начальства. Бывают такие, которые запираются, а ключи хранятся у руководителя предприятия и его приближённых.
Поднялись на второй этаж, прошли через анфиладу комнат и  вошли в небольшой кабинет. Владимир Юрьевич всё ещё надеялся, что ему здесь выдадут ключ от заветной двери, но женщина, которая, вероятно, была заведующей музеем или главным хранителем, вдруг закричала, обращаясь к сотрудницам:
– Девочки, идите скорее сюда!
 Она достала со шкафа картонную коробку, раскрыла её и вынула какие-то обтрёпанные парчовые тряпочки небольшого размера ржаво-золотистого цвета. 
– Вот, – гордо сказала она, – это эполеты от мундира генерала Лепарского.
– А где пуговицы, ордена, шпоры, шпага? – задал вопрос неудовлетворённый Владимир Юрьевич.
– Не знаем! – ответила восторженная тётя. –  Утрачены!
«Самое никчёмное от мундира и осталось. Ордена, пуговицы, шпага – это ценность, а эполеты, да ещё в таком состоянии, кому они нужны?» – подумал Владимир Юрьевич, но вслух ничего не сказал. Он поблагодарил за яркое впечатление от созерцания столь важного экспоната и спустился в главный зал дома, где начинались послеобеденные доклады. Владимир Юрьевич стал уже достаточно опытным борцом со своим организмом, поэтому отсидел всю конференцию до конца относительно спокойно.
Наступил ранний вечер, за окном потемнело, на небе высыпали звёзды. Местный сотрудник подсказал Владимиру Юрьевичу, что туалет находится на улице: деревянная постройка, на которой даже в сумерках были видны крупные буквы «М» и «Ж». Как пояснил вежливый сотрудник, в самом доме туалеты решили сегодня не открывать: депутатов много, канализационная система старая, может не выдержать. В этом случае последствия конференции будут сказываться на функционировании музея до лета, когда обычно проводят ремонтные работы.
Владимир Юрьевич вышел на улицу и бодро по морозцу зашагал к деревянному строению неподалёку. Когда он зашёл в него, то поразился, что задней стены у строения нет совсем. «Да и плевать, – решил командированный, – завтра меня здесь не будет». Он пристроился над дырой в полу спиной ко входу, лицом к открытому пространству – и взглянул на небо, покрытое звёздами, на большие угольные кучи рядом с кочегаркой, на огоньки домов вдали…
И вдруг увидел в темноте какие-то фигуры, ползавшие по угольным насыпям. Это были женщины и дети, пришедшие воровать уголь. Они насыпали его в мешки, сумки и, как показалось Владимиру Юрьевичу, даже в ученические ранцы. Набрав антрацита, фигуры скрывались в сумерках. Мужчин среди них не было.
«Наверное, мужики на „чёрной; заготовке леса, – размышлял Владимир Юрьевич. – Вот ведь какая страна. Люди живут ниже канализации, да тут и канализации-то нет. Могилы вскрывают, экспонаты утрачивают. Шпагу генерала – символ государственной власти – и ту прос..ли. Государства в этих местах как будто просто нет. Сможешь выжить – честь тебе и хвала, не сможешь – никому никакого дела. На восемнадцать тысяч человек один доктор-узбек. Доколе так продолжаться будет?» И сам себе ответил: «Наверное до тех пор, пока шпагу Лепарского не найдут… Как чашу Грааля… Может, найдут когда-нибудь…»
Владимир Юрьевич вздохнул, вышел из заведения, навевающего философские размышления, и устало побрёл в сторону сверкающего окнами двухэтажного музея, который когда-то был домом жены государственного преступника Сергея Петровича Трубецкого. Больше ничего примечательного в поездке с ним не случилось, а ёлочку домой он так и не привёз. Просто купил на рынке в Иркутске.
Вот такая история, в чём-то забавная, а в чём-то очень грустная. Мне она напомнила строки неприкаянного сибирского поэта Серёжи Шаршова, который жил в маленьком провинциальном городе, так же как большинство жителей этих мест,  и умер в безвестности в возрасте чуть больше  пятидесяти лет.
                Россия девятнадцатого только… была и есть…
                Как проблеск из-за туч…
                Была Россия… осветив дороги…
                Потом всё снова – почва до небес…
                Здесь никогда не будет государства…
                Здесь – ханство, публицисты… и Орфей…

                … и как ростки…  карабкаемся вверх…
                без лестниц… но хромые все душою…
                а мы аграрны так… и так бездомны…
                Мы – маленькие зёрна. Человек… мы поле…
                А горшочки для алоэ…(лечить людей)
                А нам – питать людей…
                И не урок мы… а обет духовный…