Глава 16. Утренний дед

Солнышко к обеду согрело воздух, даже на оконном стекле, осыпанном разными узорами, потеки, искрятся на его лучах, радуют, будто весна пришла. Вот так в декабре бывает, а скорее всего из-за поднявшегося настроения, такие чувства на душе. Дед нашелся, бабка от радости навзрыд...

Скинув куртку в прихожей, на нее – шапку, Иван торопливо забежал в нужную дверь, и… облегчился. Столько терпел!

В зале, глянул на себя мельком в зеркало, вздрогнул. Лицо разрезало темными потоками, к счастью на стекле.

– Карр! – окликнул его виновник.

– Ах ты, су…, – но сдержавшись, Иван пригрозил ему пальцем и – на кухню.
Салфеткой легче оттереть свежее, потом – тряпочкой до блеска. Но такие подтеки ворон оставил и на двери.

– Вот сучок! – Не сдержался. – Значит пора тебе на волю! – И пошел в кухню.
А зачем? А воды попить. В чайнике теплая. Блин! Не остудить внутренний вулкан. В холодильнике кефир. Вот это самое то, что нужно. Фу-у-у!

Мороженная мойва, вопросительно смотрела на Ивана с тарелки, мол, скоро своего Карра будешь кормить? А вот дулечки вам, мойвочка. И тут же у Васильича мысль появилась, а не проветрить ли Карра в лесу. О, а вместе с ним и кроле-зайца.

Видно пора их на волю отпускать. А мойвочка? Так если сейчас съездим с тобою на верховье Иш, а? Щучка уже должна зайти туда, там лед тонкий, а где и вообще его нет. Там сейчас окушок с сорожкой да ершом скопился, дышит.
А, мойвочка?

Ну, а если мысль хорошая пришла, то и откладывать ее на завтра, значит потерять.
Ну, вперед. Машина тоже обрадовалась, завелась, урчит сначала громко, чуть позже – тише, значит масло с соляркой согрелись, пошли по ее венам-артериям.

Кролезаяц сразу залезать в клетку-переноску отказался, но, с хозяином не поспоришь. Расположился в багажнике? Нет, там снасти живут: бур, ящик с плошкой для чистки ото льда лунки, удочки зимние, набор мормышек и блесен. О, а полотенца нет. А руки от воды чем-то вытирать нужно. Вот и оно там разместилось. А мойва – на пассажирском сиденье, в кулечке, на который направлен теплый воздух.
Разомлеет, потечет, запахнет, у щуки слюнки потекут. Еще и как, эту рыбку с колючими окунем и ершом не сравнить. Кожица у нее серебристая, без колючек, от жира лоснится… Сам бы съел…

Проглотив слюну, Иван посадил в машину последнего пассажира, Карра. А он то ли от радости, то ли от испуга и там наделал.

– Ну, блин! – Только и хватило слов у Васильича.

… Свороток в лес, к счастью, был наезжен. Джип четко попадал своими колесами в ширину тропки-дорожки. И что особенно радовало, она тянулась к самой той полянке, на пригорочке, под которой и бежал то ли ручей, то лти речка Иш. На карте, как и на дорожном знаке у моста, перед его названием стояла только буква «р», а дальше сам догадайся.

Ну вот и прекрасно.

Забыв о пассажирах, Иван по тропке спустился к Ишу. Ледяная корка, с замерзшими лунками говорила о том, что толщины льда будет вполне достаточно, чтобы выдержал его вес.

Шаг по льду, второй, третий, без скрипа. Бур с легкостью врезался в лед, сверля его и выбрасывая наружу его сухую стружку.


Сантиметров через двадцать его звук изменился, ножи бура стали погружаться в
мокрую массу льда, из-за чего и обороты стали короче. Приложив усилия Иван сделал последний виток и, на лед пошла вода, пытающаяся его растворить.

До пассажиров, как говорится, руки еще не дошли. Мойва, насаженная на крючок «двойник», опустилась в воду, за ней – вторая, третья, четвертая, пятая.

Красные флажки, упершись в рейки самодура, стали ожидать, когда их освободят из такого положения.

…Ворон сел на ветку пустой березы рядом с машиной, молча осматривался по сторонам, через минуту стал выправлять свои крылья, словно подтягиваясь, потом и каждая его ножка, потянулась то назад, то вперед. Перья закипели, клюв, что-то выискивая их, мотал головой. Не наглядишься на это представление.

Теперь очередь за кроле-зайцем. Выскочив из тесной ветки на снег, не задерживаясь, тут же юркнул под молодую, одетую в снежную шубу, сосну.

«Ну, вот и все, друзья. Часа три до заката солнца, нет – два, у вас еще есть, морозец так себе. Привыкайте», – сделал вывод Иван, и спустился к удочкам.
С мыслью, оставить самодуры на ночь, согласился. Щука здесь обычно берет к вечеру, или – ночью. А значит, нужно присыпать лунки снегом, чтобы сильно не обмерзали, и – ветками еловыми. Хм, усмехнулся Васильич, как в детстве делали шалаши, и, казалось, что после этого в них теплее.

Повзрослев, понимаешь, почему так. Еловые ветки плотно прикрывали сквозняки от веток осиновых, березовых, воздух, надышенный мальчишками, не выветривался сразу.
О, идея. И Иван, недолго думая, решил сделать такой же шалаш у машины. Там на поляне, как раз четыре березки растут, с набитыми между ними палками-рейками, да сверху пленка, чтобы прятаться под нею от дождя. Хорошая конструкция для шалаша.
И, дело сделано. Забрался внутрь «домика» на скорую руку. Запах сосново-еловой смолы ударил в нос, и растеплелось так на душе, детством запахло. К счастью, в машину взял на всякий случай старую теплую куртку, на полянке стояло несколько широких чурбаков, которые заменят и стул, и стол.

Уселся, вытянул ноги. Здорово, не надышаться. Вспомнил о термосе с чаем на скорую руку.

Кисло-противный запах в кабине машины, оставшийся после пассажиров, нужно было проветрить. Иван открыл оба окна и вернулся в шалаш.

Облепиха настою дала свой цвет и аромат. Бутерброд с маслом к чаю в самую сласть…
Прикусил его, лучше бы не делал глотка чая, обжегся, и тут же вкус простыл. Прожевал бутерброд. Облокотившись спиной на широкий ствол березы, надвинув шапку на глаза, расслабился.

Детство вернулось. Вспомнился Игорь Длинный. Хм, какая же Гога у тебя фамилия была? А чего была? Слышал, ты еще жив-здоров, целой кафедрой руководишь.

«Да, Долгов, я, Долгов!» – хмыкнув, стукнув себе кулаком по груди, напомнил Длинный.

Точно, точно, улыбнулся ему Иван.

– Карр, карр!

Крик ворона вспугнул Ивановы воспоминания, выскочил он из шалаша, все на месте. Машина, клетка, в которой кроле-заяц сидел.

– Карр, карр! – все никак не успокаивается ворон.

Цыкнул на него Васильич, хотел было вернуться в шалаш, к Длинному, а может и к Цыпе, к Блондину. А ворон еще громче кричит. Блин, как будто, зовет к себе, что ли. Посмотрел Иван на него, а тот на ветке лиственницы уже, что впритык к ручью живет.

«Что-то, видно, не так, не с кроле-зайцем ли что-то случилась», отрезвила мысль Ивана. Бегом к бугру, нет никого, да и следов кроле-зайца.

А ворон к удочкам слетел и снова свое карр, да карр. О, ничего ж себе, флажок «поднялся».

– Вот это да, ну ты, Карр, и умница, – рассмеялся Ваильич.

Выдержав пять минут, на десять не хватило терпения, и, забыв посмотреть в самое главное место, сколько осталось лески на катушке, подсек. Ничего не сопротивлялось, значит щука, попробовав мойву, выплюнула ее назад. Тю-ты, сплюнул Иван себе под ноги, начал закручивать леску назад. Да много раз уже крутнул, хм. Видно щука…

Но, кода осталось совсем чуть-чуть, рывок, расслабленные большой с указательным пальцами, не ожидая такого рывка, упустили ручку, которая завертевшись на катушке, щелкала по ним, как барабанная палочка.

Вскочив на ноги, Иван, сжав кончик удочки, потянул рыбу к себе. Ох, как она сопротивлялась сильно, казалось, вот-вот вырвет у него из рук удочку. Но, не тут-то было.

Минут через, ну, разве скажешь, Иван смог подтащить рыбину к лунке, ее открытая пасть вылезла наружу, а здесь уже все от сноровки рыбака зависит, вытащив ее наполовину, придавил ее коленом ко льду. Не уйдет.
Килограмма на два, не меньше. Она, замерев, лежит на льду и глаз своих с него не спускает, словно крокодил, гипнотизирует, и готова вот-вот наброситься. Но, к счастью, все наоборот…

Карр прекратил каркать, бегает вокруг добычи Ивановой, но подойти к ней побаивается. Может он когда-то человеком был? Рыбаком? Знает, что с щукой шутить опасно, для него она по размеру – огромный нильский крокодил.

Новая мойва еще не успела уйти на дно, как новый флажок «заиграл». Нужно терпение и только терпение.

Ручка крутится шумно, отпуская натянутую леску. Замерла. Хотел было Иван подсечь, но, катушка вновь закрутилась и, снова замерла. Причина, вся леска ушла, нужно поторопиться, вдруг узел слабоват, сколько таких случаев было.

Иван подсек, и снова та же история, закручивает леску назад, а сопротивления нет. Сошла. Блин. Рывок! Мощный, чуть удочка не вылетела из рук Васильевича. Но, удержал. Дрожь в ногах только потом ощутил, когда такая же по размеру щука каруселила на льду, не давая возможности вытащить из ее пасти тройник…
Стало темнеть. Да быстро. Собрав улов, Иван, завел машину, положил щук в багажник, за ними ящик, клетку. И – поехал.

А карр не успокаивается, кричит, словно, от радости. Ну еще бы, знает, что от этого гостинца и ему что-то перепадет.

Выехав на трассу, и закрыв окна в машине, Иван невольно вскрикнул, посмотрев на ворона, пассажира. Вернулся в машину?

– Ты, чего, Карр, снова в тюрьму хочешь. Ты же вольная птица!

«Да», согласился ворон, сделав «отметку» на сиденье.

Дед, словно знал, что Иван вот-вот вернется, стоит у ворот, прищурив глаза от яркого света фар и улыбается.

Нужно его свежатиной угостить.

А дед, увидев щуку, цокает беззубым ртом, доволен подарком. А узнав, что Иван утром снова вернется к речке-ручью, просит, чтобы сосед и его с собою взял.
Что делать, договорились.

Вытащив клетку из багажника, Иван отнес ее в курятник, выпустил из нее кроле-зайца и пошел в дом. Пропустив в открытую дверь ворона, делая шаг вперед обо что-то споткнулся. Блин, валенки у двери оставил, не взяв их на всякий случай с собою. Мало ли что на рыбалке бывает, искупаться можно и в сорок градусов, когда, казалось бы, на льду можно и гопака танцевать. Промоины они, промоины…

Раздевшись, взяв щуку, отнес ее в ванную, пусть разморозится маленько. Глянув в зеркало, замер. Нет, нет, оно было чистое, разводов от вороньих какашек и следа не осталось. Замер от того, что кроле-зайца он, не подумав, выпустил из переносной клетки в курятнике. Это что же, получается, и тот слишком умный, не хочет жить в лесу, на морозе?

Вот такие бывают дела.

– 2–

Бывает же, а, за плечами шестьдесят, а ошибки повторяешь. Ну, ладно, в молодости, от усталости, вечерком уснул, через час-два проснулся, свеженький… До двенадцати ночи, делами позанимался. Какими? Ну, у каждого свои. Жена молодая, найдет их. Нет, так, ну, хотя бы у телевизора скоротать несколько часов, да и все. Спишь ночь, утром не добудиться.

А вот когда человек постарше, то и организм, как говорится, не молод. Слабеет, требует от тебя больше двигаться. А если уж он до твоего сознания не достучался, то находит другой вариант, спать не дает. И ты под этим гнетом бессонницы, встаешь и ходишь по квартире, как приведение, туда-сюда, туда-сюда. Сердечко радуется, у крови поток усиливается, она хоть какую-то часть кислорода больше подает, ее родничок усилится, в сердце под большим напором этот жизненный сок проталкивает, вот оно из-за него все быстрее и быстрее сжимается и разжимается. Сердце – это насос.

Но, Иван Васильич, забыл об этом. Да, умаялся в лесу на рыбалке, да, спать сильно хочется, но на часах всего-то шесть вечера. Сел у телевизора, кто-то там что-то бормочет о модной одежде, по другому каналу – о футбольных баталиях, по третьему – о… Да пошли они. А дрема только и ждала, как расслабишься, и в ту же минуту, через спину тебя хрясь, на ковер. Ты тут же и распластался на спине, глаза на секунду прикрыл от стыда, и забылся.

Флажок кричит во все горло: карр, карр. И снова, да в самое ухо: карр, карр. Вскочил Иван, к удочке, а лунка замерзла. Топором рубит лед, рубит, рубит, вот и леска освободилась, потянул ее к себе, а там что-то сопротивляется, да так сильно, что поскользнулся. Но Иван, удержался на ногах, вытягивает. Рыбу. А вместо нее ворон.

Бывает же. А вон закаркал другой флажок. И здесь лунка льдом скована. Стукнул Иван по нему ногой, еще раз, и леска поддалась. И там вместо щуки, ворона…
Открыл Васильич глаза, дома. По телевизору новости идут, ворон сидит на нем и смотрит на Ивана: карр, карр, да карр.

– И чего тебе надо? – Вытирая пот со лба, спросил у ворона. На часах семь тридцать. Позевав встал и направился в ванную, умыться. А запах в ней рыбный, щучий, как невидимый туман, иль дым, хоть противогаз надевай. А щука лежит и смотрит на Ивана, пристально так. А ведь не живая…

Разобрался он с ней быстро, за полчаса. Да, да, на часах без пяти восемь. Получается не полчаса, а минут за двадцать пять.

Ее голову, хвост с позвонком, в кастрюлю уложил, водой покрыл, да на конфорку поставил. Две картошки с луком и морковью почистил, помельчил, собрав пену, опустил ее. Ложка сухого укропа приятный запах бульону придала, лавровый лист начал потихоньку покрываться пеной, Иван сделал самый маленький огонь, пусть томится, хотя бы еще минут десять-пятнадцать.

Ломтики щучьего мяса, тушатся в казане. Ложка томатной пасты окрасила его в буро-помидорный цвет, черный перчик с чесноком слюну вызывают.

Неужели не выдержит? Точно, не смог: выложил парочку кусочков в тарелку, нарезал хлеба и… Не наелся. Следующие два кусочка ел медленно.

Пена, побежавшая из-под крышки кастрюли, напомнила, что пора выключить огонь под нею.

Ворон, наевшись рыбного мяса, успокоился, сидит себе на ящике, глаза прикрыл, спит.

Прибравшись, Иван вернулся в комнату, на часах половина десятого. Рано еще. Пробежался по программам в телевизоре, ничего интересного. Еще раз «прошелся», выискивая теперь из того, что днем показывали. Глаз зацепили «12 стульев» четырех серийные. Многовато, не выдержит. По другим каналам сериалы, двадцати, тридцатые серии. Политика. Мультики. Мода. Ее еще только не хватало. Музыкальный. Новости. Снова новости. О, животный мир. Что там? Про сов рассказывают. Интересно.
Оказывается, филин ежами питается. Хм. Как же это он делает? Хм, диктор не сказал. Ест их и все. Ну, еще и змеями? Ладно мышами, крысами, зайчатами да лисятами, а еще и змеями…

Зевнул наконец-то. На часах половина двенадцатого. Так, пока, поймал зеву, нужно лечь спать. Вон, ворону хорошо, уже, наверное, десятый сон видит.

Но, снова не спалось. И зачем он подумал о Фатинье? Занята она, занята. А как тогда у знахарки смотрела на него влюбленными глазами, и ведь подкупила, поплыл Иван. Хм. А потом их прятала, когда Иван ее на рыбалке с мужчиной увидал.
Оказывается, замужем. Ох эти женщины.

А Зойка, удивительно, как на заводе работал с нею в одном цехе, проходу ему не давала, а как уволился, и – тут же забыла. Хм.

Ворон каркнул, да так громко. Видно тоже ему что-то свое приснилось. Может дерется с кем-то, а может о своей Фатинье что-то приснилось ему. Интересно, он птенцов с ней, воронихой, выращивает? Тебе за шестьдесят, а не знаешь. Хм.
Услышав писк сирены от своей машины, заставил его в сию секунду подняться, и на бегу надевая спортивные штаны, выскочил во двор. Включил свет, машина на месте. Приснилось что ли?

– Ванятка! – раздался из-за ворот дедов отклик.

– Сафроныч, ты, что ли?

– Открой ворота.

– Так открыты.

– Дергаю их, дергаю, не открываются, что-то мешает им.

– Фу ты, Сафроныч, так ты что, щуку так и не забрал? – Ухмыляется Иван. – Она обиделась на тебя, дверь снизу своим хвостом подперла, и не пускает тебя во двор.
Вытащив ее из-под калитки, Иван отворил дверь.

– А все из-за тебя, – вздохнул дед, – залил мне уши про рыбалку, вот и забыл про нее. Бабке говорю, щуки пожарь, а она, понимашь, крутит мне у виска, мол, крыша поехала, а? Стерва! Жрать хочу, а она мне сметану с блином. Я ее этим блином и по мордам, а она мне, – беззубая улыбка дедова, расплылась перед Иваном. – Глядь по сторонам, а щуки то и нет. Вот и стучу тебе час. А ты дрыхнешь.

– Да какой там, – вздохнул Иван…

– Вот и я того. Может по сто, а, Ванятка? У Лушки моей где-то есть. Мне чуть что, дулю в нос сует, бижаться, че ее лексир из шишек выпил. Эх…

Иван, взяв щуку, проводил Сафроныча до дома, выслушивая его очередные обиды на жинку. На дедовы уговоры, налить ему хоть соточку, Иван отказывал, мол, нет у него ни водки, ни вина, ни самогона. А дед этого не слышал, так хотелось его душе хоть грамульку глотнуть, а то голова у него разболелась из-за той кедровой заразы…

Но, если нет, так нет, вздохнул Сафроныч, и скрылся за дверью, волоча щуку за хвост.

На часах большая и маленькая стрелки вот-вот сравняются под цифрой двенадцать. Полночь прошла, скоро утро, но спать уже не хотелось.

А «Двенадцать стульев» прекрасная комедия. Андрей Миронов, Анатолий Папанов – мастера. Так играют, не оторвешь глаза с голубого экрана. Закончилась вторая серия, на часах почти половина третьего, спать не хочется. Попробовал лежа смотреть, но сон в глаза не лезет. Половина четвертого. Ну, блин!

О, есть мысль, нужно форточки прикрыть, тепло оно успокоит, расслабит, и не заметишь, как уснешь. Прикрыл глаза, и ждет. Не получается. Представил себе перышко-поплавок под камышом, не клюет, вечер, нужно поспать, утром окунь проснется, клюнет. Блин, не клюет.

Карр, карр! Снова что-то приснилось вороне.

И снова, карр, да карр.

Не выдержал Иван ее карканья, включил свет, а вороне все-равно, каркает и каркает. Да не просто, к двери входной подлетела и как собака бросается на нее, карр, да карр.

– Ванятка, – кричит с той стороны дед, – хватит спать, на рыбалку пора.

– Еклмн! – Не сдержался Иван. – Проспал! Извини, Сафроныч, – и, открыв дверь, приглашает старика в дом зайти.

- Че спишь-то, Ванятка? Уже утро, петухи кричат.

– Сейчас, сейчас, проходи Сафроныч в кухню, подожди. Чаю будешь?

– На кой мне чай твой, – серчает дед, и не снимая валенки, направился в кухню.

Свитер так и лежал на диване, как и штаны, носки.

«Неудобно как-то перед дедом, в одних трусах перед ним предстал. Та чего там, стыдиться-то начал, ха, ему за восемьдесят, а ты все стесняешься, Иван», – пристыдил себя Васильич.

Натянув одежду, невольно глянул на часы: три часа. Что?

– Сафроныч, какие петухи?

– Какие, какие, какие. Которые ей-ты, своей Рябе тыкают, шобы яйца несла.
Глянув на сотовый телефон, и, удостоверившись, что только утра, Иван спросил:

– Ну и куда мы сейчас с тобою поедем, а? Ночь! Рассвет будет в половине десятого, понимаешь, через шесть часов!

– Как так, – улыбается дед. – Кто ж й то, ночи боится. Рыба она ждать не будет…

– Да какая там рыба, а, Сафроныч. Она спит, сейчас. Темно. Че она дура? Клев-то на рассвете начинается.

– Ой-то, профешшер? На кой ляд ей спать-то, а, Ванятка? У нее жабры здеся, – и ткнул себе пальцем в щеку. – Им нужно, вот, вот так вот, – стал ладошкой вертеть у щеки, – а ты не все знашь, да?

– Сафроныч, извини, иди домой, – еле выпроводил его Иван из своего двора.

А на часах уже почти половина четвертого. Фу! В комнатах душно. Совсем душно. Открыв окна на кухне, в зале и в спальне, подождал, когда сквозняк нагонит прохлады. На экране уже третья серия закончилась. Началась последняя, четвертая.
Переключил другой канал, третий, четвертый. Нет, скукотища, хочется рвать и метать. Ну, зачем деда пригласил поехать с собою утром на рыбалку? Зачем? Вот дурак старый. Ну, знаешь же, что он покою теперь не даст, будет ходить и ходить. И точно. Подумал же, а.

Карр, карр, снова ворон у двери. А за нею Сафроныч.

– Ванятка, глажу, а у меня-то ни тройников, да ничего то на щуку нету, – и без разрешения вваливается в дом.

 – А зачем, Сафроныч. Я же тебя на Иш не рыбачить зову, а всего лишь собрать удочки. Глядишь там еще пара щук поймается.

– Ну, на кой мне туда ехать, Ванятка?

– Ну не едь. Сгоняю, соберу все и назад. Будет улов, угощу.

– Хм, – закачал головой дед. – Я за него спать не могу, а он мне не поедешь. Злыдень!

– Сафроныч, давай домой. В восемь тридцать зайду за тобою, поедем, посидим там маленько. Может окунишко клюнет. А сейчас, прошу тебя, давай домой…
И снова ворон у двери, раскаркался. Сафроныч пришел.

– А знашь, Ванятка. Сало нарежь. Есть?

– Зачем?

– Окунь то его любит. Вот помню, с твоим батькой ходили на рыбалку…

– Ладно, договорились, Сафроныч, возьму. Дай поспать, а!
Через минут двадцать, снова карр у двери. На часах начало пятого.

– Чего тебе, Сафроныч?

– Так, сало то будет?

– Будет, будет, нарежу и возьму. Иди, иди, дай хоть маленько мне поспать! – чуть не завыл Иван.

И снова тук-тук, карр, карр.

– Ванятка, а дай мне тройник.

– На, два, тебе хватит?

– О, самый раз…

И снова карр-карр. На часах начало пятого.

– Ванятка, а эта. Ой, зачем пришел-то?

– Сафроныч, ночь на дворе. Утром, утром, как рассвете, так и зайдешь.

И снова карр! На часах половина пятого.

– А, Ванятка, вспомнил, это, рукавицы дашь?

– На, дед, иди домой.

И опять карр.

– Кости ломит. К пурге, Ванятка.

– Ну, будет, так потом поедем. Дедушка, милый, мой, дай хоть капельку мне поспать.

Выпроводив старика на улицу, Иван закрыл ворота на засов. Вздохнул…

Блин, сон рукой смахнуло. Попил чаю с медом гречневый. Самое лучшее снотворное. И чего забыл про него?

И снова дед стучит в дверь. Кинулся Иван к ней, а за нею не Сафроныч, а щука: «Съел меня? А нет. Вот она я».

Карр, карр. За окном снек метет ветерок, силы набираясь… Успеть бы удочки забрать.

Выкатив машину из двора, вспомнил про Сафроныча. А бабка Лукерья, приоткрыв дверь, палец к губам поднесла:

– Усю ночь спать не давал. Шо тебе, все мало и счас пришел будить его.

– Кто я? – удивился Иван, и с обиды чуть не плюнул в закрывшуюся перед ним дверь.
– Да, Сафроныч, ты хуже петуха. Филин, блин!