Цикады 3, Ночной гость на Бродвее

Летом, 29 августа 2024 года, мы случайно оказались на Волф-роуд,
когда чёрная туча торнадо вдруг повисла над нами.
 Из окна машины мне удалось снять её на мобильник.
Когда вернулись домой и я взглянула внимательней на снимок,
я с ужасом увидела на чёрной туше глаза, устремленные вниз,
и содрогнулась: такая в них была печать отречения
от всего человеческого…
(Из записной книжки автора.)

Ураган над Атлантикой, достигнув после полудня восточного побережья Америки, внезапно повернул в сторону Мексиканского залива. Неспокойная вода ещё раскачивалась и пенилась у берегов Нижнего Манхэттена, когда над городом вдруг возникло чёрное облако. Выкинув вниз поток воздуха и пыли, похожий на широкий рукав мантии, оно с невероятной скоростью двигалось вдоль полуострова…
День этот с утра был примечателен тем, что в окрестностях Манхэттена вдруг появились невиданные прежде обоеполые цикады с человеческую ладонь и с синими глазами. Металлический бесплодный скрежет их, пугая горожан, раздавался во всех уголках Центрального парка. Однако насекомые почтительно смолкали при приближении высокого господина в чёрной сутане и шляпе.
Солнце, сверкнув пару раз в узкой щели между небоскребами Аптауна, остывало, закатывалось, когда господин в одежде священнослужителя вышел из западных ворот парка. И, пока он оглядывался, стоя посреди площади Колумба, можно было рассмотреть его внешность. Под распахнутой накидкой пастора виднелся на поясе ряд деревянных чёток. Низко опущенная шляпа подчеркивала строгий профиль англосакса. Тень от неё скрывала его глаза. Но всякий заглянувший в них окоченел бы на месте от внезапного холода.
Да, город стремительно менялся, - не без его участия, разумеется. Священник усмехнулся краешком рта. Пока он вышел с площади на Бродвей и двинулся по направления к Таймс-сквер, атлантическая ночь поглотила город. И теперь стало видно, как из-под низко надвинутой шляпы странного гостя исходило бледное свечение. Можно было также заметить, что он шепчется с кем-то, губы его кривились и вздрагивали, когда он обращался к невидимому собеседнику. И хотя священник спешил в Нижний Манхэттен, ему не нужна была машина. Он передвигался так, как требовалось ему, то замедляя ход, то семимильными шагами, подобно ветру преодолевая целые кварталы.
Встав на пересечении Бродвея и Седьмого авеню, он увидел перед собой искрящуюся весельем толпу. Она шевелилась, смеялась, жевала и дымила табачно-травными ароматами в окружении распахнутых ресторанов, шоп-магазинов и плавающих в воздухе бил-бордов. Над головой толпы вспыхивали на экранах новости дня:
- Русские применяют климатическое оружие!
- В верхнем Манхэттоне орудует детская иммигрантская банда! Она с огнестрельным оружием в руках окружает жертву подобно волчьей стае!
- Ожидается гей-парад! Конная полиция Нью-Йорка оцепила… - неслось вдогонку пастору, но он уже двинулся в Театральный квартал. Над дверью высотного здания навстречу ему вспыхнула красная вывеска «Стриптиз-клуб». Из глубины помещения слышалась музыка. Минуя зал с игровыми автоматами, он двинулся дальше. Из боковой двери вышел хостес, мужчина неопределенных лет, с ярко накрашенными губами и в короткой женской юбке, открывавшей его белые кривые ноги.
- Добро пожаловать, ваше преподобие, - осклабился он, приглашая гостя в зал.
- Нет, брат мой, мне, пожалуйста, отдельную кабинку.
Другой служащий, семнадцатилетний филиппинец с беспокойным румянцем на щеках и в прозрачных бикини, сквозь которые угадывался тёмный провал вместо мужских гениталиев, провел гостя в кабинку с портьерой.
- Не смущайся, дитя моё: анг ёнг катауан ай енг пинили*, - сказал пастор по-филиппински, коснувшись оголенного бедра юноши. К чести священника, он умел говорить на всех языках мира.
Раздвинув портьеру, пастор с ледяной усмешкой наблюдал за тем, что происходило в зале. Половину его занимали сидящие за столиками посетители. Глаза их были устремлены на ярко освещенный подиум, где девушка, почти обнаженная, исполняла на пилоне эротический танец. Среди лоснящихся от пота и похоти лиц ему бросилось в глаза лицо одного молодого человека. Оно было угрюмо, более того, какое-то отчаяние читалось на нём. Наконец, маленькая танцовщица, похожая коричневым телом на шоколадную рождественскую фигурку, сошла с шеста. Ещё распаренная, часто дыша и сверкая искусственными блестками на лице, она кокетливо присела на колено хмурого юноши. Столик их находился напротив кабинки священника, и он слышал их разговор.
- Ты сегодня прекрасна, как всегда, - сказал молодой человек, надевая на влажную ещё шейку бусы из белого жемчуга, - и как прекрасно они смотрятся на тебе! Помни меня, Лили!
- Но, Энди… я не могу взять их, это подарок твоей бабушки… тебе.
- Мне они больше не нужны, потому что я не знаю, кто я. Я заблудилась… заблудился…, - путался он.
- Ну вот, - сказала Лили капризно, - ты все о том же. Ты обещал не возвращаться к этому разговору.
- Да, обещал, но… Знаешь, Лили, поедем ужинать в Даунтаун! - воскликнул её друг обрадованно, точно нашёл выход из мучительной ситуации.
Священник вышел из клуба вслед за ними. Поймав желтое такси, они уехали.
- Семя отца своего, она сделала свободный выбор, отче, но ты смущаешь и путаешь её сознание. Для чего? - зло вопрошал он кипящую в огнях и молчании ночь.
Сердито запахнувшись, он двинулся дальше. Он очень спешил. Спешил на встречу со своей паствой, не уставая твердить два слова: «код» и «число». Прошлой ночью сияние его звезды Алголь разложилось на световое число победы, и он торопился донести его до рассвета по назначению.
А город летел навстречу ему и как будто вырастал ещё выше, покрываясь чёрным глянцем. Ночь текла в несмолкающем вое сирен и вспышках синих мигалок. Черные слоновьи джипы и блестящие лимузины жались к открытым барам и ресторанам. Невзирая на поздний час, город хотел пить и есть. В сквере Мэдисон Гарден пастор присел на скамейку. Под скрежет цикад погрузился он в свои меланхолические думы - все-таки возраста он был более чем почтенного. И привиделся ему город, наполовину погрузившийся в воду и похожий на обглоданный рыбий скелет с отпавшими по обеим сторонам плавниками. Через мгновение священник открыл глаза и победно усмехнулся: он узнал очертания полуострова.
Между тем желтое такси мчалось дальше вниз по Бродвею. Пастор, обгоняя его, понесся вдоль сверкающей магазинами Дамской Мили, пересек Юнион-сквер и попал прямо в объятия храма внушительных размеров, известного как Епископальная Церковь Милосердия. Из распахнутых нео-готических дверей лился орган. Там шла торжественная церемония венчания счастливых однополых пар.
- И они - твои дети, отче, - шепнул он едко, - я только слегка изменяю, точнее сказать, исправляю твои недоработки.  Горделиво выпрямясь, он огляделся: там, за высотками Ист-Виллeджа, с большим азартом работали транс-клиники, получившие благословение от него лично.
- Создания твои - банальны, хрупки и жалки, - продолжал он, - я создаю с р е д н е г о человека. И я населю им всю планету. Число поможет мне.
Рассуждая таким образом, священник встал на пересечении трёх улиц напротив двадцатиэтажного дома с ярко освещенным бельведером на крыше. Он поднял глаза вверх. Оттуда, где вокруг башенной надстройки располагался открытый ресторан, донеслись до него знакомые возбужденные голоса:
 - Нет, Энди, признайся, для чего ты ходил в клинику мадам Тиффани?
 - Чтобы услышать приговор, что для меня нет обратной дороги… Все кончено, Лили.
 - Знаешь, мне надоело твое нытье! Забирай свои бусы и… катись к черту! … Ах, что ты делаешь, Энди-и-и! …
Девичий крик резко оборвался, и к ногам пастора тяжело, с всхлипом, упало тело Энди и тотчас начало оплывать темной лужей крови. В ней слабо блеснули бусинки жемчуга. Священник брезгливо приподнял полу мантии и, шагнув через труп, двинулся дальше.
- Вот и погубил ты её! Ты - не я, - сказал он и плотоядно ухмыльнулся, - впрочем, ушла она, так и не узнав твоего имени.
Достигнув Нижнего Манхэттена, священник завернул с Бродвея направо и оказался в начале узкой улицы Уолл-стрит. В центре её возвышалось старинное здание Фондовой биржи. В тупике улицы слабо светился шпиль затерявшегося среди высоток храма. Четыреста лет назад священник стоял на этом же месте, откуда начался город. Всего три улицы голландского поселения, огороженного от мира бревенчатой стеной, лежали тогда перед ним. Был дождливый ветреный день.  Но его разгневало тогда нечто другое.         
- Ты, как всегда, успел побывать здесь раньше меня и нехорошо наследил: три постройки стояли на убогих улочках поселения - мельница, церковь и виселица. Именно этими тремя знаками ты ограничил свое творение: труд в поте лица и хлеб, молитвы в твою честь и наказание для тех, кто посмеет выйти из обозначенного тобою круга, - напомнил он, бледнея ещё больше от торжества воспоминания. Именно в тот день, четыре сотни лет назад, поставил он на прообразе будущего города свою печать - печать абсолютной свободы.
И сегодня сверкающий город-полуостров был в его руках.
Тем временем близилась полночь. Священник, стоявший в начале Уолл-стрит, вдруг услышал за спиной шаркание сотен пар ног и возбужденные голоса. Из западных кварталов, по узким извилистым улочкам Вест-Виллeджа, выходили толпы горластых людей и вливались в общий поток, что двигался по Бродвею. Голоса, приближаясь, звучали все громче и отчётливей:
- Мы идём за вашими детьми! - скандировала толпа, заворачивая с Фортин-стрит.
- Мы спасем их от ханжества! - подхватил мужчина с трехлетней девочкой, что, сидя на плече его, таращилась на происходящее.
- Они будут любить и желать только нас! - выкрикивал рослый мужчина с рыжей ирландской бородой и голыми чашами женских грудей, изрисованных цветами радуги. Возле него мальчики-двойняшки с розовыми бантами на стриженых головах летели на самокатах.
- Мы изнасилуем ваш символ мужественности, глупых мечтаний и вульгарной лжи! - вопило бритоголовое существо в платье и с вздутыми буграми мышц на предплечьях.
- О, это любовь, любовь, - подпевала ему, проплывая мимо, женщина-раввин с надписью на груди “I’m two spirits”. Далее следовали мужчины с крашеными ртами, со свешивающимися цветными бусами на местах, где должны были быть гениталии, бритоголовые девочки-подростки с татуированными грудями…
 - Не гнушайся, отче, се - твои дети, - шепнул пастор, бледнея от тайного торжества.  И он пошёл, раскинув руки навстречу ревущему стаду. Но вот оно, словно споткнувшись, встало.
 - Отец Самуэл, благословите нас! Мы идём на Сити-холл, мы требуем от мэра открыть трансклинику для наших детей! - произнес один зрелый на вид муж, узнав пастора и выставив из разреза юбки бледную и кривую ногу неизвестного происхождения.
Священник, взглянув на часы, сверкнувшие из-под мантии, громко провозгласил на латыни:
- Корпус туум ест арбитриум**!
Потом он склонился к мужчине, собираясь шепнуть ему заветное число и код. И в тот момент, когда пастор открыл рот, именно в эту минуту раздался мощный удар колокола с ближайшей православной Свято-Николаевской церкви на Либерти-стрит. Он, как молния, поразил священника и стер без остатка число из его памяти. Гудящая колокольная медь заполнила ночное пространство, заглушив все звуки города. Это было так неожиданно, что заставило замолкнуть тысячную толпу ряженых на площади. Лицо священника дрогнуло и, посинев, задрожало в нечеловеческом бешенстве. Те, кто стоял ближе к нему, интуитивно зажмурились, пряча глаза от его взгляда, мертвенно сверкающего из-под шляпы. Не произнеся ни слова, священник быстро удалился с площади, но каким-то странным образом, пятясь спиной к чернеющей под луной аллее, и - словно провалился в неё.
Ночь отступала. Призрачно-желтый свет пробивался сквозь груду облаков, что неслись с юга. Священник спускался к набережной через Бэттери-парк. Трупы цикад, что за ночь окоченели с открытыми синими глазами, лежали грудами вдоль липовой аллеи. Мертвые, они цеплялись за его подол. И он с омерзением стряхивал насекомых-гермафродитов со своей мантии. Наконец, ночной гость оказался на самой южной оконечности полуострова. Он сорвал и бросил в океан шляпу с головы, оказавшейся несоразмерно маленькой в сравнении с его туловищем, и сделался похож на гигантскую хищную птицу. Прежде чем взмыть вверх, он оглянулся на город и почерневшими от ненависти губами выдохнул:
- Я вернусь, отче!
Ледяной холод его дыхания схлестнулся с южным ветром, летевшим с Карибов, и мощная стена воды вздыбилась над набережной Нижнего Манхэттена, уродливо изогнув береговую линию полуострова.

* анг ёнг катауан ай енг пинили: твое тело - твой выбор (пилипино)
** Корпус туум ест арбитриум: ваше тело - ваш выбор (латынь)